Роман "Тихони". Перевод. Глава 6
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дома я не могла заставить себя взглянуть на постер МОР. Бальтазар так был похож на Парня своими длинными волосами, широкими скулами, стройным и сильным телом, узкими черными джинсами. Я не знала, как быть. Ведь в моих фантазиях я представляла, что Бальтазар, его группа и все, кто имел отношение к миру этой музыки, примут меня, и я стану своей. Я мечтала, что буду, почти как Мари-Лиз, стоять рядом с кем-то вроде Парня, рядом со своим союзником. Вместе мы выбьем все дерьмо из засранцев и докажем свое превосходство. И если Парень посчитал меня идиоткой, подумал бы так и Бальтазар?
Но, в конце концов, металл все еще принадлежал мне. Я не собиралась позволить Парню отнять его у меня, только потому, что он тоже его слушал, но оказался мудаком. В задницу его. Пускай смотрит на меня как на дуру. Пофиг.
Однако слушать МОР я все же была тогда еще не готова. На помощь пришла музыка Трупного Бульканья. Я врубила самую любимую песню:
Лицо твое - лишь маска,
Ее я разобью.
Я над тобой властен,
Жизнь отниму твою.
Ты был неосторожен,
Встав ко мне спиной.
И мне не будет сложно
Свой нож вонзить в нее.
Твое лицо нелепо,
Оно меня смешит.
Ты из дерьмища слеплен,
Твой разум будто спит.
Но ждать уже не долго,
Ты скоро все поймешь,
Когда твоею кровью
Я обагрю свой нож.
Наверняка Мари-Лиз тоже сталкивалась с теми, даже в металлической тусовке, кто пытался высмеять ее. Но она бы не позволила какому-то мудаку испортить себе жизнь. Если что-то и было, я уверена, что это лишь сделало ее сильнее. Напитало ее большей ненавистью, что послужило новым вдохновением. Я понимала, что на записи пел мужчина, но в музыке был и ее бас. Она жила песней. Она чувствовала каждое слово в ней, так же, как и вокалист.
И вообще, за фасадом этого Парня скрывался самый обычный говнюк. Он не замечал настоящего смысла металла, который для меня был так очевиден: ненависть к говнюкам и борьба с ними. Я почувствовала прилив сил. Он не сек фишку. Я победила. Я врубалась в металл и, несмотря на то, что я так мало знала, я все равно была металльней, чем он. Может, он и знал что-то там о тусовке, но, что знала и чувствовала я, было куда важнее. Случившееся вдруг вдохновило меня:
За ломаный грош ты наряд свой купил.
Неудачник отстойный, ну-ну, удивил!
Такие как я вмиг услышат мой зов,
Тебя не спасет пелена лживых слов.
Я вырву твои голубые глаза,
Речь сладкая воплями станет тогда.
Твоей кровью наполнится весь коридор,
Я - исчадие ада, смерть - твой приговор.
Это было лучшее, из того, что я писала.
Признаться, я даже сдала этот стих как задание по английскому. Учительница, мисс Вори, поставила мне "хорошо", но не без пары ремарок красным: "Жутковато. Ты недавно смотрела фильмы ужасов?" И рядом смайлик. Она еще упомянула, что слово "отстойный" слишком походило на жаргонное для того, чтобы использовать его в школьном задании. Но мне было все равно. Я знала, что хорошо умею сочинять. И я очень гордилась своим стихом. Пусть он и не отвечал глупым стандартам моей школы. Какая разница. Я ведь сама была в ней чужой.
***
Каждый раз, заметив Парня на перемене или в столовой, я делала вид, что не знала его. Поначалу я впадала в ступор, но потом просто поговаривала про себя "Такой злой ведьмы ты еще не встречал", и мне становилось легче. А еще лучше мне становилось, когда я представляла, как вырываю глаза этого жалкого позера.
Разумеется, я все рассказала Джозефине, и после того, как она пожурила меня за нелепое использование фразы "из разговоров", тут же присоединилась к моему негодованию:
- В жопу его. Все равно он даже одежду не стирает. Уверена, еще и патлы воняют его. Он, может, и не моется вовсе. Чертов лузер.
Мне было приятно участие Джозефины, но все эти ее оскорбления меркли на фоне усвоенной мной истины, что я была лучше. А еще они меркли на фоне моих фантазий, в которых я сталкивала Парня вниз по ступенькам и смотрела, как по полу разлетаются его зубы. Джозефина этого не понимала. Я показала свой стих и объяснила, что он был посвящен Парню, она посмеялась, но так и не въехала полностью.
К зиме мы с Джозефиной стали хорошими подругами, она действительно мне нравилась. В школе все было весьма терпимо. Это меня удивило. С засранцами проблем тоже не было. Они все еще хихикали и смеялись надо мной, но это не шло ни в какое сравнение с прошлым годом. Может, все от того, что я часто ходила с Джозефиной и уже не казалась слишком легкой добычей. А может, им просто уже надоело приставать к кому-то, кто реагировал не так бурно, как это делали другие терпилы. У Бренди появился парень. Парочка это была у всех на виду в школе. Ну и ладно, теперь хоть она была увлечена своей новой игрушкой, и ей было уже не до меня.
Сочинительство стало хорошей терапией, но все равно приходилось иметь дело с мудаками вроде мисс Вори, которая вдруг докопалась до моих работ в рамках творческого задания. Я писала такие классные стихи, а она возвращала их все с замечаниями красным:
"Рейчел, хорошо написано, но мне бы хотелось увидеть от тебя что-нибудь посветлее".
"Рейчел, ты же счастливая девочка! Покажи это в своих стихах".
"Рейчел, у тебя настоящий талант. Прошу, направь его в другое русло".
Но ведь не моя вина, что ей не нравилась моя писанина. Она не могла сказать, что стихи плохие, поэтому была вынуждена ставить хорошие оценки, но я не хотела мириться с тем, что она критиковала то, что для меня имело огромное значение.
Поэтому в следующий раз я сдала стих, который сочинила, думая о мисс Вори:
Дамочка в опрятном платье,
Говоришь, я неправа?
Судишь ты меня напрасно.
Я поставлю тебе "два".
Думаешь, ты идеальна?
Сказать поправде: вовсе нет.
Жизнь оборвется моментально,
Лишь громко хрустнет твой хребет.
Я и подумать не могла, что мисс Вори примет это на свой счет. Теперь-то я понимаю, что посыл стиха был очевиден, но тогда я была на взводе и писала что-то действительно клевое, думая, что такой умный и ироничный стих запросто сойдет мне с рук. Когда она вернула мое задание, красной ручкой внизу было написано: "Жду тебя после уроков".
Когда я вернулась в класс мисс Вори в конце учебного дня, то увидела не только ее, но еще и директрису мисс Коутс. А ведь еще ни одного раза я не разговаривала с Мисс Коутс. Мисс Вори выглядела очень расстроенной. Я поняла - мне достанется.
- Рейчел, присядь, будь добра. - мисс Коутс указала мне на парту. Усевшись, я тут же принялась подыскивать варианты выйти сухой из воды. - Мисс Вори, прошу, объясните суть проблемы еще раз.
Мисс Вори даже не смотрела в мою сторону:
- Рейчел очень талантливо сочиняет. И весь год она делает успехи, каждый раз сдавая прекрасные стихи. Но мне не нравятся темы, которые она выбирает, - учительница показала рукой в сторону невысокой стопки на столе рядом с мисс Коутс, видимо, моих стихов. - Как видите, стихи становились все мрачнее с каждым разом.
Мисс Коутс согласилась:
- Понимаю вас. Рейчел, ты согласна?
- Да, - ответила я, надеясь, что выгляжу серьезной и озабоченной.
- Прошу, продолжайте, мисс Вори.
Учительница прочистила горло:
- В своих комментариях к работам Рейчел я неоднократно предлагала использовать другие темы. Я поощряла разнообразие. Я действительно думаю, что она пишет лучше всех в классе, но меня очень расстраивают образы, которые она выбирает.
- Я прочла эти стихи и понимаю вас, - согласилась мисс Коутс. - Прошу, продолжайте.
- Настоящая проблема заключается в самом недавнем задании. Оно первое в стопке, - мисс Вори опять указала на стихи. - Я не могу отделаться от ощущения, что теперь Рейчел направила жестокость уже на меня.
Мисс Коутс вздохнула и обратилась ко мне:
- Рейчел, я прочла этот стих и прекрасно понимаю тревоги мисс Вори. И, как тебе должно быть известно, в нашей школе мы не допускаем проявлений враждебности в рабочей среде, это касается и учителей, и учеников.
- Я это понимаю, - кивнула я.
- Мисс Вори обеспокоена твоим стихом. Но она также не раз отметила, что ты хорошая ученица и приятный в общении человек. И теперь ей надо как-то связать написанное в твоем стихе с тобой, ведь подобное агрессивное поведение тебе не свойственно. У нас с тобой еще не было проблем, а я ведь на раз могу распознать потенциальных хулиганов среди учеников, - она хихикнула. Я тоже хихикнула. И мисс Вори хихикнула. Мы все, блин, хихикнули, хотя смешного ничего не было.
- Мисс Коутс, если позволите продолжить, - начала мисс Вори, - я хочу сказать тебе, Рейчел, что я поражена твоим талантом и очень надеюсь, что заблуждаюсь относительно смысла стиха, о котором мы разговариваем. Может быть, ты смогла бы объяснить его нам, вдруг мы с мисс Коутс действительно чего-то не понимаем?
Обе в ожидании посмотрели на меня.
- Ну, да, - начала я, - Думаю, произошло недопонимание. На уроках английского я узнала о метафорах. Вот я и пытаюсь использовать их в своих стихах. Например, в первой строчке о дамочке в платье, это не про мисс Вори. Это типа метафора образования, понимаете?
Я прочистила горло и продолжила:
- Вроде как школьная система. У меня была идея насчет этой системы, понимаете, что, может быть, она неидеальна. Неидеальная школьная система учит детей неправде, - они внимательно слушали меня. Я вытерла ладони о юбку. - Вроде как это бунт такой против системы. Понимаете? Типа школьная система - это что-то злое. Но все это лишь метафора. Совсем не о мисс Вори.
Они выслушали меня, и мисс Коутс задумчиво перечитала стих:
- А что с этой строчкой о "хрустнет твой хребет"?
- Это не в буквальном смысле. Это просто способ сказать, что чему-то придет конец. Весь стих посвящен несправедливому осуждению и тому, что такие "судьи" однажды сами будут судимы. "Двойка" - это как бы и есть осуждение. Это просто попытка побороть несправедливость. И вся школьная тематика - это метафора.
Мисс Коутс кивнула и посмотрела на мисс Вори, которая тоже кивала в знак понимания.
- Ты - творческая натура, Рейчел, - сказала моя учительница. - И мне очень приятно, что ты используешь такие приемы в своих работах. Видно, что у тебя полно интересных идей. Я довольна твоим объяснением.
Мисс Коутс согласилась:
- Я рада, что все решилось само собой. Мы обе надеялись, что так и будет. Ты очень умная девочка. Но, прошу, постарайся добавить светлых красок в свои стихи, как предлагает мисс Вори. Почти все твои сочинения содержат эти жестокие метафоры, и я согласна, что было бы здорово увидеть другую сторону твоего таланта.
Все остались довольны, и я могла идти. Но внутри я кипела от гнева. Было хорошо отделаться от неприятностей, но вместе с тем я чувствовала - меня просто пытались научить жизни. Учительница хотела заставить меня писать то, во что я не верила. Разве хороший учитель не должен одобрять и поощрять талант и искренние эмоции? Это же было творческое задание, а не задание в духе "давайте сделаем учителя довольным". Разве она не должна позволить раскрыться моим лучшим качествам? Разумеется, стих был написан о ней, но я же не собиралась на полном серьезе сломать ей шею перед всем классом. Что за наивность? А ведь она была одним из моих любимых учителей.
Возвращаясь домой по заснеженной улице, я подобрала пару новых идей для стихов. О том, как ярко кровь будет смотреться на девственно-белом снегу. Кровь мисс Вори и мисс Коутс. Такой стих, конечно, не сдашь в качестве задания. Напишу что-нибудь глупое, типа как снежок искрится и сверкает на солнышке. Пофиг.
Вы слепы и глупы - и тем же смешны,
Ведь каждый из вас как другой одинаков.
Уроки закончились, крики слышны,
На снег проливается кровь цвета маков.
Роман "Тихони". Перевод. Главы 4-5
ГЛАВА ЧЕРВЕРТАЯ
Осенью я пошла в школу в полной, так сказать, выправке. Подготовившись.
Когда я увидела Бренди в коридоре, она лишь бросила на меня короткий взгляд и посмеялась, пройдя мимо в окружении группки подружек. Я ждала совсем не этого. Признаться, я была разочарована. А сразу после я всерьез разозлилась на себя за это. Весь первый урок я просидела, снедаемая гневом. Учитель рассказывал, что этот год приготовил для нас в плане истории древних цивилизаций, но я едва ли слушала. Я была слишком поглощена мыслями о том, почему меня так задело безразличие Бренди. Я ведь не ради нее изменилась, так? Не для того же, чтобы произвести впечатление на нее? Она лишь посмеялась. А я что, хотела, чтобы она напала на меня? Чего вообще я ждала?
Следующим уроком шло изобразительное искусство, с которым у меня всегда был прядок, но стоило войти в класс, я вновь оказалась перед знакомой задачей: выбор места. Дело в том, что когда ты одиночка, тебе нетрудно найти место в обычном классе с одноместными партами. Ты просто плюхаешься куда-нибудь подальше от "клевых ребят", и все. Но в классе по ИЗО парт нет. Есть только столы на четверых, и ты оказываешься в одной из четверок. В прошлом году было терпимо; я делила стол с тремя девчонками, которые дружили между собой и не были говноедками. Они весь год не обращали на меня никакого внимания, болтая друг с другом, а лишь я изредка улавливала обрывки их бесед и работала над своими проектами. Учителю я нравилась, ведь я хорошо занималась, хотя, признаться, было скучно. Ведь все то же самое я уже делала с мамой: рисовала яблоко, например. Или листочек. Всей этой ерундой я занималась, когда мне было пять. В этом году ИЗО стало предметом по выбору, поэтому я надеялась, что засранцев будет меньше. В дальнем углу возле окна я заприметила незанятый стол.
Класс постепенно наполнился учениками, и никто не сел со мной. Было приятно увидеть, как мало ребят записалось на курс в этом году, хотя и набрался один стол парней, без которых я бы уж точно обошлась. Тусовка Бренди. Они приветствовали друг друга каким-то глупым рукопожатием с элементом "дай пять", будто считали себя неким элитарным обществом. Хотя, видимо, они и были чем-то в этом роде. Для меня так и осталось тайной, как настолько ужасные люди умудряются найти друг друга, и как им удается не замечать, сколько боли они приносят остальным.
Учитель (с прошлого года) мистер Ли, увидев меня в гордом одиночестве, должно быть, захотел поднять мне настроение, сказав:
- Рейчел, а мне нравится твой новый стиль.
Я знаю, он хотел сказать что-то приятное, потому что, видимо, думал, будто мне невесело сидеть одной, типа пусть бедняжка не грустит там сама по себе, но это было совершенно лишним, ведь он взял да и обратил на меня внимание всего класса. А я просто хотела остаться незамеченной.
Само собой, комментарий мистера Ли дал повод дружкам Бренди поржать. Пускай. Ничего нового. По крайней мере, весь год целый стол в моем распоряжении, еще и в окно можно смотреть.
Как раз перед началом занятия в класс вошла на вид неуверенная в себе девочка со светлыми волосами. Она осмотрелась, видимо, в поисках места, а потом потопала к моему столу, усевшись напротив. Она не походила на засранку, и, кажется, не знала никого из класса. В прошлом году я ее не видела. Одета она была в какой-то старомодный сарафан. Ладно, будем соседями.
Мистер Ли начал рассказывать про учебный план на год. Теория цветов и различных приемов, которые мы будем использовать в наших заданиях. Основной уклон возьмем на технику, что меня вполне устраивало. Большую часть материала я уже знала. По крайней мере, хоть с этим предметом все пройдет гладко.
Прозвенел звонок, и я начала наводить порядок в своих записях. Следующая на очереди - математика. Интересно, а там кто будет? В этом основной облом первого дня занятий. Совершенно новый год с новым расписанием, и ты узнаешь, с кем тебе предстоит иметь дело: кто будет над тобой смеяться, кто будет ехидничать каждый раз, когда тебя вызовут к доске, и с кем ты окажешься в связке, когда прозвучит это страшное "Выбирайте пару!". Я всегда была тем самым человеком, которому приходилось поднимать руку на вопрос учителя о том, кто остался без напарника. Заканчивалось все тем, что я работала в паре с каким-нибудь ботаном, но это ничего. Ботаны мозговитые, я тоже далеко не глупая, мы получали хорошую оценку вне зависимости от задания, и по ходу работы не было лишней болтовни. По-настоящему меня доставал именно тот момент, когда нужно поднять руку и объявить всему классу, что ты неудачница без друзей. Не пойму, зачем учителя так делают. Это унизительно. Все равно, что сказать: "Поднимите руку, если у вас нет друзей, и вы никому здесь не нравитесь".
Я размышляла над этим, когда заметила, что моя соседка уставилась на меня в ожидании. Она, должно быть, что-то сказала, но я была где-то далеко в мыслях и ничего не услышала. Я прочистила горло, словно какой-то неуверенный в себе докладчик:
- Хм, что, прости?
- Я просто сказала "до завтра", - ответила она, улыбнувшись, а потом собрала свои вещи и ушла.
Когда я выходила из класса, то упрекнула себя за то, что даже не улыбнулась в ответ, или не ответила хоть что-нибудь вежливое.
***
Остаток дня прошел как обычно. С Бренди мы пересеклись только один раз, на уроке математики. Спасение, ведь на этом предмете не до разговоров. Учитель строгий, поэтому обычно стоит мертвая тишина. Бренди даже не попыталась приколоться надо мной, когда заметила меня. В это время она вилась вокруг какого-то, как, видимо, ей казалось, симпатяги.
Выходя из школы, я обратила внимание на парня. Раньше я его не видела. Он походил на старшеклассника и стоял совсем один. У него были длинные волосы, светло-русые, почти по пояс, и он носил футболку Кровавой Рвоты. Такого сурового выражения лица я не видела ни у кого, кроме как у Бальтазара Приступа. Надо было как-то разузнать имя этого парня.
***
C началом учебного года я стала все больше узнавать свою соседку по курсу изобразительного искусства. Когда мы работали над нашим цветовым кругом, она вдруг завела со мной разговор:
- В общем, меня зовут Джозефина, - сказала она будто между прочим, когда мы получили наши кисти.
- Рейчел, - я надеялась, что мой ответ прозвучал так же обыденно, как и слова Джозефины. Так глупо: я ведь не настолько нелепа. Я умею общаться. Я не тормозная. Но в школе я будто бы всегда в чем-то сомневалась. Да и к тому моменту я полностью привыкла к одиночеству. Наверно, какая-то часть меня действительно нуждалась в подруге.
- Меня только недавно перевели из школы Святой Богородицы. Семья переехала, и добираться на учебу стало нереально. Ты знаешь кого-нибудь оттуда?
Я не знала ни души из католической школы. Если подумать, я никого не знала даже из своей.
- Неа.
- У меня все еще осталось несколько друзей там, но я рада, что уже не учусь в той школе. Все эта религиозная брехня... такая глупость.
Я кивнула, окуная кисть в красную краску.
- Семья моя вовсе не религиозная, - продолжила Джозефина, - Мы не ходим в церковь. Просто Святая Богородица находится в нашем округе. Ты не поверишь, как много они там говорят о боге и всяком таком. Каждое утро первым делом за молитву. И религия - обязательный предмет. Для них это так же важно, как естествознание или английский. И надо еще ходить на мессы. Уж точно, скучать по этому я не буду. И форму эту глупую носить больше не надо.
- Угу, - промычала я, разглядывая свою работу. Я была без понятия, как поддержать разговор.
Но Джозефина продолжала, видимо, совсем не замечая моей отрешенности:
- Жалко только, что друзей теперь буду видеть лишь по выходным. Ну и ладно. А в этой школе я вообще никого не знаю. Люди здесь хорошие?
- Неа.
Джозефина засмеялась, что немало меня удивило:
- Ага, это я и слышала о вашей школе. Глен Парк полон мудаков. Школа Джона Хеспелера - это школа торчков. Куин Лиз для богатеньких, а Глен Парк весь в мудаках.
- Мой папа работает в Джоне Хеспелере, - сказала я.
- Правда? А он тоже дует?
Мы засмеялись, и я почувствовала, как моя скованность начала отступать:
- Хер там. А какие ребята в Богородице?
- Клевые. Наверно, из-за того, что многие из религиозных семей, там все строго у них. Поэтому очень часто они отрываются по полной. Но и там мудаки есть.
Мы проболтали до конца занятия, а потом вместе пошли обедать. И с тех пор делали так каждый день.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мое новое знакомство стало для мамы настоящим облегчением. Теперь, когда я запиралась в своей комнате и слушала музыку, делая домашнюю работу, она уже не жаловалась на шум и прочее. Она ни слова не говорила относительно моего прикида или прически. Папа тоже молчал. Наверно, они были по-настоящему счастливы, что в школе дела шли ровно, что я рассказывала о Джозефине и приносила домой хорошие оценки. Я и сама была счастлива. Джозефина, конечно, не слушала металл, но это меня не заботило. Да и она не высмеивала мой вкус.
Иногда по субботам мы выбирались в центр за покупками, в основном, выискивая одежду и прочее барахло по комиссионкам. У нас не было кучи карманных денег, чтобы ходить в фирменные магазины, но это даже к лучшему, ведь мы вовсе не интересовались модным дерьмом. Я всегда искала что почернее да помрачнее и старые, сурового вида ботинки. А Джозефина была кем-то вроде хиппи в этом плане, поэтому подбирала длинные платья и свитера. Нам никогда не приходилось спорить из-за шмоток, и мы никогда не критиковали выбор друг друга. Это была прекрасная осень. Желтели, а потом и опадали листья, пока мы с Джозефиной ходили в центр, болтая по дороге. Я чувствовала себя важной, потому что у меня была подруга. С ней я научилась расслабляться и просто быть собой, честно рассказывая ей, как не выносила ребят из школы. К тому времени она уже столкнулась с Бренди, но та отнеслась к ней как к обоям, выбрав себе в жертвы тех, кто каким-то образом задел ее сильнее, чем моя новая подруга.
Джозефина стала приглашать меня на вечеринки со своими друзьями из Богородицы. Они веселились каждую неделю.
- Они и правда прикольные ребята, ты их полюбишь, - настаивала она. Но я то и дело отказывалась. Сама мысль о вечеринке вызывала во мне чувство тревоги. То, что я нравилась Джозефине, еще не значило, что ее друзья примут меня в компанию. Я представляла, как прохожу по комнате в окружении совершенно незнакомых людей, которые меня обязательно забракуют. Я буду знать там только Джозефину, но она бросит меня, чтобы тусоваться со своими настоящими друзьями, а я останусь одна посреди всеобщего веселья совершенно никем не замеченная. Одно дело, когда такое случается в школе, другое - когда ты по доброй воле оказываешься в подобной ситуации. Я даже переживала, что если друзья Джозефины отвергнут меня, то и она сделает то же самое. Она вдруг поймет, что я самая обычная неудачница.
Однажды во время одной из субботних прогулок я купила диск группы Трупное Бульканье "Сорви струпья". Той осенью я крепко залипла на этом альбоме, хотя и не на мгновение не забывала о группе номер один МОР и их альбоме "Осуди и убей". Трупное Бульканье подкупили меня тем, что в составе группы была девушка. Она играла на басу. Ее звали Мари-Лиз, что звучало очень необычно, а волосы ее были заплетены в высветленные дрэды. На групповом фото в компании трех высоких темноволосых парней она выделялась, но совсем не выглядела лишней. Парни стояли хмурые и сердитые, а она скалилась, но все равно смотрелась сурово и круто. До тех пор я еще не встречала металлическую группу, в которой играла бы девушка. Когда мы с Джозефиной бродили по отделам, признаюсь, я высматривала вещи, которые, как мне казалось, надела бы Мари-Лиз. Она всегда выглядела так клево на фотографиях в черных платьях с оборками, цветных колготках или кожаных юбках. И мне очень нравилось, как гармонично она вливалась в компанию парней. Я хотела быть крутой как она, окруженной суровыми ребятами; все смотрели бы на нас с опаской.
Конечно, Мари-Лиз носила куда больше макияжа, чем можно было мне. Она красила губы черной помадой, добела пудрила лицо и густо подводила глаза карандашом. Вид у нее был совершенно зловещий и, на мой вкус, прекрасный. Даже Мелисса, которая боялась всего, связанного с металлом, восхищалась фотографиями Мари-Лиз. Мы обе считали, что она выглядела как красивая вампирская кукла или что-то в этом роде. Ну, Мелисса так говорила. Я отвечала, что это по-детски, но втайне думала точно так же.
***
Вместо стихов и рассказов постепенно я начала писать то, что больше рифмовалось с моей любимой музыкой. Не хочу назвать это текстами песен, но, наверно, это они и были. Поначалу выходило ужасно, но я не сдавалась.
Той осенью я была очень счастлива, но мне не нужно было постоянно пребывать в ярости и злиться, чтобы получать удовольствие от музыки и ее идей. Все то время, несмотря на Джозефину, несмотря на наши походы по магазинам и успехи в учебе, гнев все еще жил во мне. Просто потому, что Бренди меня не доставала какое-то время, еще не значило, что я уже не хотела расквасить ей нос кулаком. Это вовсе не значило, что я стала меньше ненавидеть засранцев в своем классе. Просто я уже была не одна.
Теперь, когда у меня была Джозефина, я обедала в столовой, а не сидела на полу возле своего шкафчика. И каждый раз, когда мы усаживались за обеденный стол, я, не подавая вида, высматривала того парня в футболке. Он тоже всегда ел в столовой с парой друзей, и пока мы с Джозефиной болтали за обедом, я украдкой поглядывала на него.
По крайней мере, мне казалось, что я делала это украдкой. Но однажды Джозефина застала меня врасплох, спросив:
- И кто же этот парень?
- Какой парень?
- Тот, на которого ты постоянно глазеешь. Волосатый, в футболке Рыгая Кровью.
- Вообще-то, Кровавая Рвота.
- Без разницы. Ты понимаешь, что он носит ее типа по три раза в неделю, так? Спорю, что он ее и не стирает даже, - она посмотрела через плечо в его сторону. - Нравится?
Я покраснела и уставилась на свой обед:
- Да, он симпатичный.
- Хорошие волосы у него. Из вас вышла бы неплохая пара. Как его зовут?
- Без понятия.
Джозефина сделала своей первоочередной задачей непременное участие в судьбе моих несуществующих отношений с Парнем. Она даже устроила небольшой эксперимент, посоветовав мне пройти мимо, пока он обедал, чтобы она смогла пронаблюдать, посмотрит ли он на меня. И, что самое интересное, он так и сделал.
- Тебе необходимо с ним заговорить, - заключила Джозефина. - Ты ему нравишься. Он тебя заценил.
- Но что сказать? Он же учится в одиннадцатом классе. Какое ему дело до меня?
- И что? Всего лишь на год старше. Все путем. Вам же нравятся одни и те же группы. Ты просто обязана с ним поговорить. Спроси его об этой блевотной футболке. Это хорошее начало.
***
Все это я нервно обдумывала в течение недель, каждый раз предательски потея, стоило увидеть его. Однажды утром, собираясь в школу, я заметила, что за ночь снег припорошил деревья и кусты на нашем заднем дворе. Смотрелось шикарно. Я вдруг как заново родилась и решила, что настал тот день, когда я подойду к Парню.
Возможность такая выпала куда раньше, чем я того ожидала. Во время первого урока мне нужно было выйти в уборную. Оказавшись в опустевшем коридоре, я вдруг увидела его. Он стоял в противоположном конце возле своего шкафчика. Туалет был как раз рядом с ним, и я двинулась вперед, ощущая всю важность происходящего - он и я, одни на весь коридор. Приближаясь, я почувствовала себя дурно, ладони мигом вспотели, и я отказалась от своих намерений, пройдя прямиком в туалет. В течение нескольких минут я кляла себя за то, что упустила свой единственный шанс. Где еще мы окажемся с ним вот так, наедине вдвоем? Ни малейшего понятия. Я отчитывала себя, моя руки, уставившись на свое глупое отражение. Когда я вышла из уборной, то увидела Парня на том же месте. Сейчас или никогда. Только и надо-то было - остановиться, чтобы он понял, что я хочу с ним поговорить, а потом просто придется что-то сказать. Надо было просто остановиться. Что я и сделала.
Парень взглянул на меня голубыми глазами. Я впала в ступор. Он такой симпатичный. Даже красивый. Он был похож на Бальтазара Приступа. То есть, на его школьную версию... но похож. Волосы его блестели. Он был одет во все черное. И он смотрел на меня.
- Да? - спросил он низким голосом. Я едва держалась на ногах.
- Прости, что отвлекаю, - начала я, надеясь, что звучу уверенно и непринужденно. - Мне нравится твоя футболка.
Он показался удивленным:
- Кровавая Рвота? Да что ты о них знаешь?
- Я их слушаю, - ответила я. - А еще мне очень нравятся Трупное Бульканье и МОР. Ты ведь их знаешь? - я была поражена тем, как легко перечислила группы, подтверждая свои знания, вливаясь.
- Ага, я их знаю, - сказал он с неким раздражением. - Ты-то, блин, их откуда знаешь?
На этот вопрос я не могла придумать ни одного клевого ответа и от этого начала терять уверенность. Не знаю, чего именно я ожидала, но уж точно не такого. И уж ни в коей мере клевой нельзя было назвать историю о том, что я узнала об этих группах со стикеров на бампере. Эта подробность останется при мне.
- Ну, там, птичка нашептала, - нашла я глупый ответ и застыла. Ничего тупее придумать было просто нельзя.
- Птичка нашептала? - повторил он с отвращением. – Какая птичка? Ты о чем, блин, вообще говоришь? Кого-то ты, блин, знаешь из тусовки?
Совершенно никого.
- Я не знала, что есть какая-то тусовка, - ответила я, запинаясь, чувствуя, как все внутри рассыпается. Силы покинули меня, и я захлопала глазами, как самая обычная дура.
Еще какое-то время он смотрел на меня, а потом повернулся к своему шкафчику и сказал:
- Пошла на хер отсюда.
Мне оставалось лишь молча признать свою никчемность, развернуться и отправиться обратно в класс. Я вспомнила о той сцене с Бренди, о своем страхе, что она увидит, как я несусь домой через школьный двор. Даже зная, что Парень и не подумает посмотреть в мою сторону, я чувствовала себя такой простушкой в клетчатой юбке поверх колготок и своих жалких зимних ботинках, которые я носила, как дура, каждый день, потому что они хоть отдаленно походили на что-то "клевое", чего у меня не было. В висках колотило. Даже люди из моего круга не принимали меня.
"Птичка нашептала". Что за долбаная идиотка.
Роман "Тихони". Перевод. Глава 3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Все лето я изменялась. Буквально проглотив тот альбом группы Мертвый От Рождения, я принялась выискивать похожие коллективы, подсев в итоге на Кровавую Рвоту и Горцептов. Я не скрывала от родителей своих приобретений, и они пытались относиться снисходительно к моим вкусам. Когда я пришла домой с альбомом Горсептов "Экскременты с рождения", папа даже попытался пошутить:
- Горцепты? Это ж почти как "рецепты", так? Остроумно, - сказал он. Мама же промолчала. Я видела, что это вызывает у нее отвращение. А мне нравилось. Эти диски были для родителей всего лишь чем-то жутким и недопустимым. Но для меня они означали мощь. Гнев. Творчество. К тому же, не без прикола. Нельзя же назвать группу Горсепты, не осознавая, что название-то забавное.
Меня стали всерьез интересовать тексты, которые, что не могло не радовать, были напечатаны в буклетах. Здорово, что на слух они не поддавались расшифровке, ведь родителям вовсе необязательно было знать, о чем пелось.
Одна из композиций Мертвый От Рождения значила очень много для меня. "Не слыша твоих криков" рисовала образы, которые были мне так близки:
Я встану на твое лицо,
Мечты твои разбиты.
Я превращу тебя в ничто,
Не слыша твоих криков.
И кто теперь из нас крутой,
Поганая скотина?
Я превращу тебя в ничто,
Не слыша твоих криков.
Моли, моли, моли, моли,
Напрасно жди пощады.
Я утоплю тебя в крови,
Ведь я - исчадье ада.
Плохо, что я, слушая эту песню, представляла новую стычку с Бренди? Конечно, я бы ни за что не сотворила ничего настолько жестокого. Этого бы не сделал и вокалист МОР, Бальтазар Приступ. Он понимал, чем это было – фантазией. Не безумием, не жаждой крови или еще какой-нибудь причиной для родительских тревог. Эти песни лишь вселяли уверенность. Они должны были сделать меня сильнее. И, разумеется, мне было очень приятно представлять, как я топчусь на глупой роже этой Бренди.
Большинство текстов МОР были посвящены противостоянию чему-то или кому-то агрессивному и удовольствию, которое ты получал, избавляя свою жизнь от всяких говноедов. Мне очень нравился текст еще одной песни под названием "Луна" группы Кровавая Рвота:
Летя по черному небу, полному боли,
Мы будем выть на Луну, облитую кровью.
Мы тебя разорвем на мелкие части,
Твоя гибель в мученьях моим станет счастьем.
Я полюбила прямоту этих песен. Они не пытались звучать изящно или поэтично, они просто передавали послание. Те группы не были великими музыкантами, которые добились бы всеобщего признания. Они просто понимали, сколько дерьма бывает в людях, как это понимала и я, и они создавали музыку, основанную на чистых эмоциях. Я восхищалась этим.
Из музыкальных журналов, что я начала читать, я узнавала не только о новых группах, но и об участниках уже полюбившихся мне коллективов. МОР были моими любимчиками - через них я вошла в этот тайный мир, и мне обязательно нужно было знать о них как можно больше. Но помимо фотографий, остальную информацию о музыкантах откопать было очень трудно. Мне удалось выяснить только их имена: вокалист Бальтазар, гитаристы Эд и Сид, басист Виктор и ударник Хаос.
Из-за недостатка информации я сама могла выдумывать собственные истории о музыкантах. Я представляла, что они очень походили на меня, такие же отчужденные и сердитые. Они были одиноки, пока однажды не нашли друг друга и не создали свой собственный союз. Вообще фантазировать о том, что они за люди, и как они полюбили бы меня и приняли в свою компанию, было куда веселее, чем вдруг узнать что-то, что почти наверняка разочаровало бы меня. В своем дневнике я могла писать и выдумывать все, что душе было угодно.
***
- Рейчел, я знаю, что ты слушаешь несколько разных групп у себя, - начал папа однажды за ужином, - Но я никак не могу их различить. Они все звучат одинаково, как по мне.
- Но разница есть, - ответила я бодро и весело, - Главное - прислушаться. Ни одна группа, на самом деле, ни капли не похожа на другую.
- Ну, тебе видней, - сдался папа.
- Я так даже песни одну от другой отличить не могу, - присоединилась мама. - Честно, они все звучат похоже.
- Звучат как Дракула, - промямлила сестра, жуя запеканку.
***
Тем летом я была очень счастлива и, наверно, именно поэтому родители не жаловались и не пытались отобрать мои диски. Было ясно как дважды два, что они никогда не поймут всех тонкостей моей любимой музыки. Но они и не должны были. Главное, что понимала я. И я знала, что где-то были и другие люди, кто тоже понимал их. Оставалось только таких людей найти.
***
Тем летом у меня были две главные задачи. Во-первых, я готовилась к новым нападкам Бренди, которые, как я опасалась, могли стать куда агрессивней. Я ни в коем случае не хотела показать себя такой же слабой, как в тот день после экзамена. Во-вторых, я напряженно думала о том, как внешне выразить то, что происходило у меня на душе. Я отличалась от Бренди и ее компании, и мне нужно было продемонстрировать это, как можно очевидней. Так, чтобы лишь взглянув на меня, они понимали, что я посылаю к чертям их и все, что они олицетворяют. Если бы мне это удалось, может быть, я смогла бы найти кого-то как я и начала бы встречать людей с похожими ценностями.
Я откопала целую тонну черных шмоток и начала укладывать волосы, которые, как оказалось, едва касались плеч, так, чтобы они закрывали половину лица. Я купила черный карандаш для глаз, который мама через силу разрешила мне использовать "по минимуму". Откуда-то нашлась пара черных зимних ботинок с пряжками, которые, в общем-то, прокатывали за клевые. Мне было необходимо кардинально изменить стиль, но я понимала, что родители психанут, если я вдруг заикнусь о новом гардеробе. И раз так, то приходилось проявлять изобретательность. Я хотела успеть к началу занятий в школе. Я хотела, чтобы Бренди знала: ей не удастся "достать" меня.
Задайте вопрос экспертам
На Пикабу можно найти эксперта практически по любой теме. Юриста, технаря, автомеханика, электрика, велосипедиста, менеджера, который каждый день работает с Excel-таблицами, и аллергика со стажем.
Если:
• у вас есть вопрос, на который не получается найти ответ;
• вам нужна консультация эксперта по узкой теме;
• важно получить совет от человека с похожим опытом.
Задайте свой вопрос в специальной ленте и получите ответ (или сразу несколько!) от знатоков своего дела.
Роман "Тихони". Перевод. Глава 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мы всегда жили в одном и том же доме в Килфорде. Моя семья никогда не переезжала, и мне не приходилось начинать все с чистого листа в новой школе. Этакая безмятежная жизнь в окружении хорошо знакомых людей. Милые соседи. Самое обычное детство. Полная семья.
Мои родители не были неприлично богаты. Мы жили в небольшом доме на три спальни по улице Тенистая. По соседству - овдовевшая миссис Коллинз. Напротив - пожилая чета. На углу проживала супружеская пара, чьи дети были немного младше меня. А еще у них была собака, которая всегда гналась за нами по другую сторону забора, стоило там пойти. В пять лет у меня появилась сестренка, Мелисса. Нередко папа водил нас в кондитерскую лавку, где мы угощались сладостями. Неподалеку был парк. До школы рукой подать.
Папа был школьным учителем, но работал в соседнем городе, поэтому нам с Мелиссой не приходилось испытывать неловкость из-за того, что он преподавал в нашей школе. Правда, это не избавило нас от необходимости играть в слова, ведь папа вел уроки английского.
Он обычно проверял работы своих учеников за обеденным столом, и мне кажется, ему нравилось сравнивать их способности с нашими, чтобы потом, не без этого, объявить маме о нашем превосходстве.
- Рейчел, - обратился он как-то ко мне, - придумай-ка рифму к слову "рыжий".
На мгновение я задумалась. В детстве я действительно любила эти игры. Мне нравилось, что мой папа, учитель, обращался ко мне за советом. Мысль о том, что я оказывалась умнее, чем его ученики, что были даже старше меня, доставляла удовольствие.
Я дала ответ:
- Бесстыжий.
- Хорошо, - сказал папа. - А теперь сочини с этой рифмой стишок на мотив "Красных роз".
Я подумала еще немного, а потом прочла:
Красные розы,
Фиалок цвет рыжий,
А кашу у мишек
Съел кто-то бесстыжий.
- Великолепно! - воскликнул папа, сияя от радости. Мои пятнадцатилетние ученики не могут придумать ничего похожего. Мэрилин, - он обратился к маме, - твоя десятилетняя дочь пишет стихи лучше, чем мои старшеклассники.
Тут подтянулась и Мелисса:
Красные розы,
Фиалок цвет рыжий,
Дождик пошел -
Разразилась гроза.
- Чудесно! - похвалил папа. Но я знала, что мой стих был лучше. Разумеется, ведь Мелиссе только пять, я прекрасно это понимала. Но я верила, что папа видел во мне умницу, это и вдохновило меня начать писать стихи и рассказы. Я вела массу дневников, которые никогда не показывала родителям, несмотря на то, что всегда ждала их одобрения. Мне казалось, что в моих дневниках столько секретов, моих секретов, хотя, на самом деле, эти откровения были совершенно безобидны.
Но я всегда, делая записи, представляла, что однажды их кто-то обязательно прочтет. Свой первый дневник я получила в подарок, когда училась в пятом классе. Книжечка закрывалась небольшим замочком, который без труда можно было взломать. Я страстно желала произвести впечатление на моих потенциальных читателей. Хотела, чтобы они были заинтригованы мной, чтобы дивились тому, какую захватывающую жизнь я вела; мне было важно впечатлить их своим умом. И если бы кто-то из семьи все же вскрыл мой дневник, я хотела, чтобы их удивило то, что они прочли бы на его страницах.
Вот я и стала выдумывать всякое. Так сказать, добавляла перчинки в свою жизнь. Я писала, как полиция обращалась ко мне за помощью в раскрытии преступлений, и как потом хвалили мои детективные навыки. Я писала о том, как однажды отбилась от преступника, который пытался похитить малявку, и как родители этой малявки предложили мне вознаграждение, и как великодушно я от него отказалась. Мой дневник стал сборником фантазий, которые были в сто раз интересней моей обыденности.
Мама работала в приемной у дантиста. А еще она любила живопись. Когда мы с Мелиссой были совсем маленькими, она рисовала картинки для наших комнат: акварельные пейзажи, цветы, наши портреты. Ее творениями был украшен чуть ли не весь дом, а шкафы были заставлены книгами об истории искусства - толстенными томами с глянцевыми страницами, полными иллюстраций. Те книги были чем-то особенным для меня, почти волшебным.
Помню, когда мы просматривали их, то всегда обращали внимание на картины с детьми. Мама рассказывала о живописи и художниках, выделяя технику использования цветов и их сочетания. Вроде того, что синий может показаться ярче на фоне оранжевого. Я так и не усвоила этих тонкостей, но было здорово, что мама рисовала вместе с нами цветными мелками и даже позволяла нам использовать свои "взрослые" краски. Я не встречала ребят, которые занимались бы чем-то подобным со своими родителями.
Некоторые полотна в книгах по живописи меня неслабо пугали, когда я была ребенком. Мама пропускала целые разделы, чтобы не показывать мне их, но я все равно улавливала небольшие фрагменты. Например, распятого Христа с его измученным взглядом и окровавленными руками. Мне это не нравилось.
Однажды, когда мне было двенадцать, я листала одну из маминых книг в полном одиночестве и, перевернув очередную страницу, замерла.
Это была картина с двумя женщинами. Одна - в синем платье, другая - в красном. Навалившись на крупного мужчину, они не давали подняться ему с постели. Женщина в синем мечом рассекла здоровяку горло, и из раны струилась кровь.
Меня словно пронзило насквозь. Женщины казались такими спокойными и сосредоточенными. Они были заодно. Картина назвалась "Юдифь, убивающая Олоферна". Я позвала маму.
- Мама, о чем эта картина?
Мама внимательно посмотрела на полотно:
- Олоферн был жестоким полководцем, а Юдифь - это девушка, которую послали убить его, чтобы спасти ее родной город. Знаешь, эту картину написала женщина. Она была кем-то вроде феминистки и сделала очень много важного для женщин своей эпохи.
- А кто вторая девушка?
- Кажется, это служанка Юдифи.
Мама перевернула страницу. На следующей была картина, на которой Юдифь и ее подруга несли странной формы мешок.
- Да, так и написано, "Юдифь и ее служанка".
- В мешке его голова, - заключила я.
- Знаешь, Рейчел, мне не очень-то нравятся эти картины, - сказала мама. - Тебе не кажется, что в них слишком много насилия?
- Но девушки - подруги. И убили они его за дело.
- Да, так и есть, - согласилась мама. - Но я думаю, что тебе полезней было бы посмотреть на другие произведения в этой книге. Эта картина очень печальна, а мне думается, что лучше смотреть на что-то повеселее, чтобы и самим стать счастливее. Это вдохновляет.
Той ночью я все думала о Юдифи, ее подруге и о том, как они отважились убить того воителя, пойдя на страшный риск. Я никак не могла взять в толк, почему мама не находила это вдохновляющим. Вот мне бы такую подругу. Мне так был нужен союзник; кто-то, с кем можно было бы разделить тайну; кто-то, на кого я точно могла бы положиться; кто-то, кому, если бы понадобилось, я могла доверить свою жизнь.
***
В общем, с папой, который не переставал расхваливать наши способности, и мамой, которая поддерживала любые творческие начинания, мы с Мелиссой действительно росли счастливо. Я хорошо училась в школе, особенно мне давались курсы по изобразительному искусству и творческому письму, и я дружила с парой девчонок.
Хотя я не была уж слишком общительна. В свободное время я любила читать или писать, но вместе с тем ходила на дни рождения и даже играла небольшую роль в одной из школьных постановок. Мне нравилось все это, но больше всего мне хотелось творить наедине с самой собой. И родители всегда это поддерживали.
Доучившись до средней школы и став подростком, как почти каждый человек на планете, я перестала заботиться о том, что обо мне подумает семья. Игры в слова начали меня раздражать. Мелисса все еще играла, но я, на свою радость, была от них освобождена. И к маминой живописи я тоже понемногу охладела - нарисованным акварелью воробьем меня было уже не удивить. Тогда-то я и открыла для себя металл.