Перед войной, когда в нашем посёлке создавали совхоз, по берегам реки построили коровники, свинарники, но главной постройкой был конный двор, построенный в виде крепкой, растянутой в ширину, буквы «П». С началом войны в совхозе почти не стало мужчин…
На конном дворе всегда замечательно пахло навозом, табаком и конским потом. Жизнь совхоза в основном бурлила внутри этого двора. Там распределяли людей на работы, обсуждали все события, раздавали прибывшую почту, больше всего фронтовые письма-треугольники, а иногда и похоронки. Это был вокзал, центр, главный нерв нашего посёлка.
Посередине двора к отполированному временем, руками людей и боками лошадей, столбу был подвешен кусок рельса, по которому колотили железом бригады, извещая о начале рабочего дня, обеде, конце рабочего дня, собраниях. Жизнь в совхозе текла монотонно, по рельсовому звону.
В эту жизнь и ворвался неожиданно леший…
Тринадцатилетний, я считался взрослым – охотился вовсю, стрелял коз и изюбрей, рыбачил, делал заездки и выбрасывал на берег вёдрами рыбу. Одним словом, добывал солдаткам еду. И, конечно, работал в совхозе… Однажды утром я собирался в командировку на верховой лошади. На конном дворе мне повстречался почтальон, в сумке которого было много газет и писем. Не обошлось и без горя: две солдатки получили похоронки. Тоскливый женский плач вперемешку с воем огласил округу и собрал остальных женщин посёлка. Подавленный чужой бедой, я понукнул лошадь и поспешно выехал из посёлка.
Вернулся через несколько дней, настрелял по дороге дичи. Въехав вечером в посёлок, я почувствовал какую-то непонятную и пугающую тишину. Даже собаки не лаяли. Это было очень странно! Сбросив у своей избы перемётные сумы с пернатой дичью, я поехал на конный двор, чтобы передать лошадь ночному конюху, высокому и худому старику, сыновья которого воевали на фронте. Старик всегда избегал почтальона.
Конюх тоже был напуган, и пока я рассёдлывал лошадь, он рассказал мне, как взрослому мужику, что в посёлок стал приходить леший, отчего и тишина вокруг. Люди напуганы, затаились, со страхом ждут полночи, лучин и ламп в избах не жгут.
Оказывается, после того, как я выехал в командировку, похоронный плач двух солдаток поддержали остальные женщины, и плач скоро перешёл в общее вытьё. После этого и начались страхи. В полночь объявился леший, начал охать и плакать, хохотать и выть… Старухи пошли по избам, начали грозить людям костлявыми пальцами и говорить, что это не к добру, что скоро будет большая беда. Люди притихли и стали всего бояться.
- Вот, что у нас приключилось, Колька, - вздохнул старик, а потом таинственно пообещал: - Щас и ты услышишь лешего. Ежли не устамши с дороги, не спи, побудь со мной. Леший-то обычно в полночь приходит.
В тёмно-синем куполе неба мерцали крупные августовские звёзды, но на дворе всё равно было темно. Мы пошли в сторожку старика, беседовали и прислушивались к тишине. Вдруг старик посмотрел на закопчённую стену, где тикали ходики с цепочкой. Наступала полночь.
- Пошли, - шепнул мне старик и открыл дверь.
Мы вышли в темень и стали прислушиваться. В изгороди пофыркивали и шумно дышали кони, пахло навозом, от реки тянуло сыростью… Вдруг где-то в темноте громко и неестественно заржала лошадь, и тягучее гулкое эхо понесло это неслыханное доселе ржание по сопкам и тайге. Тишина взорвалась!
- Господи, пронеси! – зачастил старик и стал часто-часто креститься. На меня повеяло холодом и плесенью подполья.
- Это он! – выдохнул мне в ухо старик, продолжая креститься.
Звуки усиливались. Леший то страшно хохотал, то жалобно плакал, то кричал нечеловеческим голосом. Он явно приближался к посёлку. И вдруг он оказался совсем рядом с конным двором: теперь горько и безутешно причитала женщина, потом раздались какие-то проклятия, треск и шуршание, неожиданно снова завыла женщина…
С плачем и воем, хохотом и смехом леший несколько раз прошёлся по ночному посёлку и вдруг исчез. Посёлок испуганно съёжился и замер в ночной тишине…
Небо окрасила густая и стылая полоска рассветной лазури.
- Вот так каждую ночь! – проговорил подрагивающим голосом конюх. У меня тоже муравило под рубашкой, было страшно.
Первые лучи солнца брызнули по верхушкам сосен и лиственниц, я попрощался со стариком и отправился спать…
Проснувшись, я прислушался к тишине избы. Жил я с мамой, которая работала в совхозе с утра до вечера. Братья были на фронте. Отца арестовали в декабре 1937 года, с тех пор мы ничего о нём не знали. Я долго лежал на топчане, думая об отце, матери, братьях, своих земляках. Потом мои мысли вернулись к лешему…
Вдруг я вспомнил, что лошадям может подражать жёлтая ночная птица, филин или сова, однажды я видел и слышал, как она ржала. Может быть, это птица шалит? Припомнился случай, всполошивший весь посёлок: за рекой было глубокое озеро, однажды оттуда раздались крики человека, взывающего о помощи. Мы прибежали на озеро почти всем посёлком, но никого не нашли. Тогда старухи говорили, что это проделки лешего…
Долго я думал о жизни, вспоминал всякие случаи и в конце концов решил найти лешего и избавить посёлок от страха. Конечно, этот леший живёт недалеко от конного двора, вокруг которого и надо искать.
Позавтракав, я отправился на конный двор. Первым делом начал проверять все чердаки конюшен. Взобравшись на крышу, я смотрел на понурых женщин, измученных военным лихолетьем и ожиданием вестей с фронта. Моё маленькое сердце переполнялось решимостью: надо найти лешего, больше он не будет пугать ночами женщин, стариков и детей, я – взрослый мужик! Я должен защитить их!
Снова и снова я осматривал двор и окрестности посёлка.
На одном чердаке конюшни не было дверцы, а с обратной стороны кто-то выбил доски. Недолго думая, я притащил лестницу и забрался на чердак. Было темно, пахло пылью и плесенью. Присмотревшись, я увидел кучу старых хомутов, сёдел, дуг, прочей старой сбруи и… лешего! Филин?
Лохматое и ушастое чудовище сверкало круглыми глазами, вращало на шум головой и щёлкало клювом. Потом чудовище вспорхнуло, напугав меня, и вылетело в проём чердака, где голубело небо. Я подбежал к проёму и стал наблюдать за летящей лохматиной. Конечно, это была птица. Задевая за ветки деревьев, она долетела до берега реки и села на чёрную обгоревшую ветку разбитого молнией дерева, росшего на обрыве.
Стало ясно, что леший – это ночная птица, днём она плохо ориентируется, летит низко. Но взять её будет не так-то просто – у неё прекрасный слух. Что делать? Я сбегал домой, взял дробовик и решил пристрелить птицу.
Взяв наизготовку ружьё, я стал осторожно подкрадываться к птице, она беспокойно завертела ушастой головой. Подкравшись на выстрел, я поднял ружьё, круглые, жёлтые, глаза мгновенно повернулись в мою сторону, птица защёлкала крючковатым клювом, как бы спрашивая: «Кто там, кто там?» Собираясь взлететь, она приподнялась на ветке, но грянул выстрел, и птица упала в быстрые воды реки. Течение подхватило чудовище и понесло вдаль от посёлка.
Не остывший от азарта, я выбежал на берег. Птицы была ещё жива, с трудом держалась на плаву и поворачивала голову в мою сторону, будто спрашивая: «Что ты сделал со мной? Зачем?» Мне стало жаль лохматую птицу, я смотрел, как она барахтается в реке, и думал, как бы отвечая ей, что люди, измученные войной, теперь не будут бояться лешего… Потом посмотрел на своё ружье: впервые я использовал его не по назначению.
