Не знаю зачем, но я когда-то их собирал. У меня было шесть штук разных и два одинаковых. Мы забили секретную стрелу около здания таможни, чтобы вообще никто не догадался. Я ещё и в маминых солнечных очках припёрся. Февраль на дворе — конспиратор хренов.

В общем, обмен состоялся и этого тютелька в тютельку хватало на кокос. Чтобы карманники не обчистили (а я знаю эти варианты), я не поехал на автобусе, а пошёл в валютник пешком. Ну куда - рисковать такими деньжищами?!

— Кокос, — заявил я в магазине и небрежно швырнул доллары в блюдце с оранжевой каёмкой у кассы.

Продавец какое-то время изучал доллары на предмет подлинности, но делать этого явно не умел — и смирился. Для меня момент тоже был нервный: фарцовщик мог быть отличником по рисованию в школе, и вместо тюрьмы, как я планировал раньше, меня могли отнести на кладбище. Но обошлось, и я с заветным орехом отправился домой.

Боже, какая же это была красота. Я целый день ходил с ним по квартире, как с яйцом Фаберже, нежно держа его в детских руках, чтобы не уронить.. Очень жалко было его чистить, но иначе так и не узнаешь, что внутри, а я чуть не сел, и меня чуть не убили.

Я взял нож и начал аккуратно, пытаясь не повредить скорлупу, соскабливать волосы, которые мне напоминали руку орангутанга. Лысый орех выглядел так себе, но хоть побритый, — успокаивал себя я.

Попытки осторожненько повтыкать нож привели к попыткам осторожненько повтыкать нож, не более, а цель была — проникнуть внутрь. Довольно скоро мне всё это надоело.

— Нечего тут тетёшкаться за такие деньжищи, — решил я и пошёл за отвёрткой.

Я был уверен, что кокос мне продали несвежий, потому что веками проверенный дуэт «отвёртка и маты» никакого результата не дал. Снова захотелось в тюрьму — но в этот раз за двойное убийство: фарцовщика и продавца валютника.

Бритый и сильно поцарапанный кокос прекрасно отскакивал от пола, но даже и не думал делиться мякотью (или что у него там внутри — я не знал). Стало понятно, почему люди в Африке голодают.

— Пока откроешь орех — сдохнешь с голоду, — говорил я сам с собой вслух, что означало, что я зол уже по-серьёзному.

— Ну, я предупреждал, — угрожающим тоном заявил кокосу я и отбыл в сарай за молотком.

Я захватил тупую стамеску, чтоб не ходить два раза. Со словами: «И не таких обламывали», — я влупил молотком по стамеске, и орех сдался. Он треснул, и из него потекла какая-то прозрачная жидкость.

— Плачет, что ли? — перепугался я.

Попробовал я эту воду на вкус — гадость, надо сказать, та ещё. Ни о какой эстетике и красотище речи уже не шло, и я разломал его молотком окончательно. Там была эта мякоть, которая в итоге оказалась в сто раз хуже, чем та, что в Баунти, но меня такие мелочи никогда не останавливали — и я сожрал всё.

Никогда в жизни у меня ещё не было такой изжоги. Я казался себе извергающимся вулканом, и во мне кипела кокосовая магма.

Вот как мой друг не пьёт Мартини уже 30 лет — поспорил со мной, кто больше выпьет, — так я с тех пор никогда не ел кокосов и не планирую.