Наша соседка по даче до девяноста копалась в своём огороде, складываясь пополам, головой вниз. В девяносто она просто легла и больше не встала. Молча. Ее сын, алкоголик, все это время валялся на траве и стонал от похмелья. Громко.

Моя родственница Марья Тимофевна, фронтовая медсестра, отвергла ухаживания какого-то майора. Майор обиделся, но дальше фронта посылать было некуда, и он вычеркнул ее из наградных списков. Через много лет после войны они случайно встретились на мероприятии для ветеранов, и какой-то майор просил у Марьи Тимофевны прощения и обещал похлопотать о возвращении ей того злосчастного ордена. «Повесь его себе на хер», — ответила майору Марья Тимофевна.

Больше всего на свете меня бесят стереотипы. Сильный мужчина, слабая женщина. Где продаются те мудацкие учебники, в которых такое пишут?

Я знаю, что моя жена сильнее меня. Я это знаю точно — были жизненные ситуации.

И я ее силой восхищаюсь. И тянусь за ней, стараясь соответствовать.

Бухать и крысятничать с орденами я всегда успею. Никогда не поздно стать «сильным мужчиной».

Автор Олег Батлук.

В нашей культуре мы легко задаем друг другу вопросы. Мы не сомневаемся, что имеем право на вопрос.

Коллективизация и коммунальные квартиры зашили нам эту уверенность под подкладку. Вместе с частной собственностью советская власть заодно искореняла и частную жизнь. В какой-то момент вся жизнь стала коммунальной, бабулькина лавочка во дворе была узаконена в масштабах целой страны. У серых мундиров с их сакраментальным "вопросы здесь задаю я" мы научились тому, что вопрос — это еще и форма власти.

Мы искренне не отдаем себе отчета в том, что любой вопрос — это пересечение чужих границ. Бестактность — слово, почти исчезнувшее из наших словарей.

Еще не замужем? А дети есть? А почему так мало детей? А почему так много детей? А вы официально расписаны? А чем ты болеешь? А это смертельно? А сколько тебе осталось? А почему так мало? А почему так много? А сколько ты зарабатываешь? Это в долларах? А почему так мало? А почему так много? А сколько тебе лет? А почему так много? А почему не садишься на диету? А зачем садишься на диету? А сколько стоит твоя машина? А сколько у тебя было мужей? А почему так мало? А почему так много?

И только попробуйте не ответить, сразу услышите, в той или иной форме, знакомое агрессивное шипение: вопросы здесь задаю я!

И не надо оправдывать вопрошающих, мол, они это искренне интересуются: никому вы не интересны. Все эти вопросы — не для ответов. Вопрос — это всего лишь отмычка от вашей запертой двери. В нашей культуре отсутствует уважение к запертым дверям. В конце концов, всегда есть замочная скважина, нишу которой сейчас благополучно заняли разнообразные ток-шоу.

А начинается все с самого детства.

— Малыш, а как тебя зовут? — спрашивает вашего ребенка незнакомая тетенька или дяденька на детской площадке.

И это тоже агрессия, пусть и не всегда настолько очевидная. Зачем вы хотите поговорить с моим ребенком? В нашей культуре ребенок — это дверь нараспашку, заходи, кто хочет. Нет уж, милые тетеньки и дяденьки, ребенок такая же запертая дверь, как и любая другая. Стучитесь, пока не настучали вам.

Ой, зачем же ты так, автор, они же такие милые, эти тетеньки и дяденьки, они же из самых благих намерений. Спросите про благие намерения у ада. Научно исследовать не берусь, но, на глазок, процентах в пятидесяти случаев дальнейший разговор незнакомцев с вашим ребенком будет выглядеть примерно так:

— Малыш, а как тебя зовут?

— ...

— Ой, а это кто, твой папа или твой дедушка? А сколько у тебя игрушек? А почему так мало? А почему так много?

Нет, господа, ни у кого из нас нет никакого права на вопрос. Пора снимать с души кирзовые сапоги, в которых так удобно вышибать чужие двери.

Автор-Олег Батлук.

В метро я долго наблюдал за девушкой, которая копошилась в телефоне с наглухо разбитым экраном. Неряха, злопыхал я про себя, как можно выходить в свет с таким мобильником. Через час я торжественно уронил свой смартфон на гранитный пол станции метро "Щелковская". Наш дольний мир весь испещрен мелкими сосудиками кармы.

Поначалу мой смартфон пустил сбоку веселую паутинку трещин и на этом успокоился. Но уже к вечеру он пошел радужными полосками, изображение принялось прыгать, как в "Матрице", и, наконец, девайс благополучно спятил и принялся самостоятельно открывать различные приложения, нисколько не смущаясь моим присутствием.

На следующий день первым делом я отнес своего калеку в специализированную мастерскую. Там мне предложили оставить телефон на несколько часов. Я оставил, не моргнув глазом, и поехал на работу. Все эти истории про цифровую зависимость и невозможность прожить без смартфона один день — не больше, чем журналистский штамп, неужели интеллигентный человек может всерьез в это верить.

В лифте бизнес-центра в тот день скопилось особенно много народа. Все они уставились на меня, жадно пожирая мою нежную ранимую плоть глазами (на самом деле нет, но попробуй докажи носителю нежной ранимой плоти обратное). Чтобы защититься от оптической агрессии, я отработанным движением полез в карман за смартфоном...

Примерно к двенадцати часам дня в конечностях начался легкий тремор. Я был уверен, что пропускаю что-то важное. Целый товарняк важного, вагонов на двадцать. Я грезил, будто вот сейчас, в эту самую роковую минуту на мой выключенный смартфон пытается дозвониться известный нью-йоркский адвокат, чтобы сообщить о внезапном наследстве от моего неведомого троюродного дедушки из клана Рокфеллеров.

На обеде мои коллеги все как один смотрели в свои телефоны, а я смотрел в суп. В супе обнаружилось много интересного: для начала он оказался довольно мокрым, чего я раньше не замечал. Когда по безмятежному штилю супа внезапно проплыла вызывающе оранжевая морковка, я едва не воскликнул от восторга.

В районе трех часов я решил, что матушка меня уже похоронила. О жене я не беспокоился, так как перед выходом из дома предупредил ее о своих планах сдать телефон в ремонт. Я позвонил матушке на домашний со стационарного телефона и ровно в момент соединения вспомнил, как она боится неопознанных номеров. Следующие полчаса я успокаивал ее, что номер действительно мой и это действительно я. До моего звонка она жила счастливо и вовсе не собиралась меня хоронить.

Поговорив с матушкой, в полчетвертого я догадался, сколько еще добрых ни в чем не повинных людей уже успели меня потерять. Я зашел в мессенджер фейсбука и оповестил человек двадцать о том, чтобы они не беспокоились и что со мной все в порядке. Девятнадцать человек ответили примерно в том ключе, что я слишком высокого мнения о своем месте в их жизни, а один человек спросил, кто я такой.

В пять часов психосоматика взбунтовалась по-крупному. У меня вспотели ладошки, покалывало в кончиках пальцев, слезились глаза, пересохло во рту, появилась тахикардия. Я приложил к уху пустую ладонь (потную) и постоял так несколько минут. Немного отпустило.

В шесть часов перед зеркалом в мужском туалете мне внезапно до судорог в мышцах захотелось сделать селфи.

В семь часов вечера заиграли невидимые литавры, и воздух вокруг наполнился несказанным благоуханием: мастер вернул мне отремонтированный смартфон. Ладошки, глаза, рот и тахикардия стояли обнявшись и плакали от счастья.

Я вышел из мастерской на улицу. Вечер проникал в меня не как обычно, через глаза и уши, а непосредственно через кожу. Я весь звенел, наполненный ветром: я снова стал человеком.

Внезапно мой взгляд упал на вывеску "Почта России" на первом этаже дома напротив. И как только наши предки умудрялись жить без смартфонов? Эпические времена. Атланты.

Автор-Олег Батлук.

Ни один психолог не расскажет о человеке столько, сколько может рассказать о нем его телефонная книга.

Моя:

— "Антон"

— "Антон" (это два разных Антона, оба мои друзья; поэтому, если я запишу одного, например, как «Антошка», это будет предпочтение, и второй обидится; да, во время звонка я их не различаю; нет, меня не напрягает, я рад обоим)

— "Банк не брать" (названивают и предлагают кредит под залог моей почки; а я видел свои анализы, она им точно не подойдет; она вообще никому не подойдет, она и мне-то не очень подходит)

— "Другой банк но все равно не брать" (тоже названивают и предлагают, а почки в ассортименте всего две; на самом деле, эта запись слишком длинная и при звонке сразу на экране телефона не помещается, поэтому я не успеваю дочитать до «не брать» и беру)

— "Женщина всей моей жизни богиня госпожа царица СУПРУГА" (она все одно твой фейсбук не читает, смерд, можешь не паясничать)

— "Жена"

— "Жена по будням" (это я так записал рабочий жены, зачем-то)

— "Коля который Дима" (он по факту вообще Сергей, но это сложно и долго)

— "Николай дядя Тони матери Светы" (тут еще сложнее, придется рисовать половину моего генеалогического древа, я не готов)

— "Мама"

(ага, ага; то есть "Л" мы элегантно проскочили; прямо вот совсем ни одной любовницы…)

((смешно это, право слово: кто же в здравом уме будет так палиться; любовница у меня записана, как ей и положено: "Фаина Аркадьевна страховка"))

— "Массаж Валерий"

— "Массаж Дмитрий"

— "Массаж Иван" (дело не в том, что я такой сибарит, и мои булки — взбитые сливки; одно время мы искали ребенку массажиста и обзванивали нескольких по рекомендации, а номера я удалить забыл)

— "Папа"

— "Песков Дмитрий" (там пусто, номера нет, это для понтов, когда у кого-то перед лицом свою телефонную книгу листаешь)

— "Пушкин" (ресторан; хотя…; да нет, точно ресторан, кого я обманываю)

— "Саша брат" (потому что у меня есть еще один Саша, который не брат)

— "Саша не брат" (ну, вот, собственно)

— "Такси Сочи в крайнем случае" (не могу прокомментировать; посидел две минуты, подумал, повспоминал — нет, все равно не могу прокомментировать)

— "Фаина Аркадьевна страховка" (на самом деле Фаина, на самом деле Аркадьевна и, что самое удручающее в моей скучной ортодоксальной жизни, через нее я делаю "ОСАГО")

— "Электрик рукожоп" (зачем при этом сохранен его номер, в целом, не ясно)

— "Я" (мой телефон; иногда думаю, а не позвонить ли себе; увы, мы так редко до себя дозваниваемся, особенно с такой-то телефонной книгой, как у меня).

Автор-Олег Батлук.

Цитаты из книги Олега Батлука «Записки неримского папы». Надеюсь, юмор автора придется по душе и другим родителям.

«Ну вот я и стал отцом». Довольно бессмысленная фраза, прежде всего для того, кто только что стал отцом. «Ну вот я и стал отцом» все равно что «Ну вот я и стал президентом Гондураса». Или папой римским. Отец — это еще не отцовство. От отца до отцовства — долгий путь собственного взросления.

Какие мы знаем виды сна? Сон, бессонница. Еще дремота, может быть. Родителям малышей известно гораздо больше видов сна. Сморило. Колобродит. Щемит. Возюкается. Кемарит. Похрапывает. Вырубился. Глаза по пять копеек. Разоспался. Недопереспал. Перенедоспал. Недозаснул.

Я впервые увидел сына в Viber. Жена прислала фото. Это был первый шок моего отцовства. Кого я ожидал увидеть на фото — давайте спросим честно. Кузя, друг Аленки. Есть такая шоколадка. Там на обертке жизнерадостный мальчуган предпенсионного возраста. Вот кого я ожидал увидеть. Вместо этого мне прислали сухофрукт, завернутый в несколько слоев ткани.

Хотелось срочно написать в Viber, не разделяя слова и переставляя местами буквы в панике: «Жена, что случилось с нашим сыном?» В роддоме на выдаче детей (так это правильно называется?) я немного успокоился.

Когда мне на руки передали моего сморщенного новорожденного «пенсионера» в кульке, слова внутри кончились. Моя душа издала какой-то нечленораздельный дельфиний ультразвук. Сынок оказался еще страшнее, чем на фотографии. Он странно моргал всем лицом, как будто пытался расправить свои «старческие» морщины. У меня даже промелькнула мысль, что я еще молодо выгляжу на фоне своего Бенджамина Баттона.

Но, несмотря на все это, меня не покидало ощущение, будто я только что случайно сел в радугу.

Этот незабываемый момент, когда твой сын говорит тебе «папа». Душа тает, как снег в Москве зимой. Такой подъем, и воодушевление, и желание свернуть горы. Еще более незабываемым моментом может стать разве что тот, когда твой сынок говорит «папа» также и своей маме. А еще чуть более незабываемым — когда он говорит «папа» и бабушке. Ну а самым-самым незабываемым становится тот момент, когда он говорит «папа» курьеру, который привез нам пиццу. Такой широкой души этот парень, мой сынок, это что-то.

Похоже, с именем для сыночка я все-таки просчитался. Эта новая мода давать детям странные древнерусско-хипстерские имена — нечто, конечно. Я уже представляю малышей, которые возвращаются из детского сада домой со словами: «Мама, папа, меня мальчишки дразнят!» — «Кто, кто тебя дразнит, маленький?» — «Аскольд, Гермоген и Сварог! Они говорят, у меня дурацкое простое имя, как у всех!» — «Это все твой папа виноват, люмпен проклятый. Фантазии ноль. Ты прости нас, Мефодий».

Говорят, дети быстро растут. Ерунда. После двухнедельной командировки я рассчитывал, что Артем встретит меня словами: «Папа, я устроился на работу на детскую китайскую фабрику контрафакта — ты можешь больше не работать». Но нет. Он встретил меня в своей кроватке все с тем же скептическим выражением лица: «Чего подошел? Сиська есть? Нет? Тогда зови следующего».

Мы с Артемом как два компьютера разных поколений. Он — шестой айфончик, постоянно обновляется в фоновом режиме. Заснул, проснулся, — бац! — какая-то новая программка установилась за ночь: или ползать задом, или плеваться в папу, или еще что-нибудь. Я же как 486-й комп. Очнулся утром — и минус одна фича. То загружаюсь по полчаса, вглядываясь в волосатого йети в зеркале, то дисковод не открывается, то экран гаснет сам по себе. А иногда сам вздрагиваешь вдруг от противного такого мерзкого клацающего металлического звука. Домашние нервничают: что это? где это? И только малыш взирает сочувственно со своих айклаудных высот с немым вопросом в умных глазах: «Что, папа, через диалап-модем опять в интернет пытаешься выйти? Ну-ну, смотри картридж не надорви».

Я же был суровый мужик. Вместо зарядки гнул подковы, ездил на работу на танке, а на завтрак ел гвозди. Что со мной стало? Например, недавно увидел свои носки рядом с Темкиными на батарее в ванной и чуть не прослезился. Теперь гадаю, действительно ли это настолько умилительно, как мне кажется, или отцовство окончательно размягчило мне мозг?

На днях Артем барахтался в ванне, а я сидел рядом на стуле и караулил, чтобы он не ушел через слив к соседям снизу (они не очень любят детей, и, если мой малыш всплывет у них в джакузи, будет неловко). Я сидел-сидел и задумался. О работе.

«Папа, ты где?» — вдруг спросил меня Артем. И пока я переваривал вопрос, этот маленький человек, два с половиной года, тяжело вздохнул и ответил за меня: «На яботе...»

Мне не нравится, как жена кормит Артема кашей. Я думаю, женщинам вообще это не дано. Словно на светском рауте — чинно, благородно, ребеночек после бранча чистенький, как будто и не ел вовсе.

Другое дело я. После кормления из моих рук на сына любо-дорого посмотреть. Каша везде: на лице Артема, на его голове, на руках, на столе, на полу, на стенах и даже на жене, хотя она во время процесса безотлучно находилась в соседней комнате. Единственное место, куда каша обычно не попадает, — это слюнявчик. Вот это я понимаю, Артем покушал. По-мужски. Сразу можно в ванную на полчаса.

Артему хватает нескольких слов, чтобы править миром. «Папа», «мама», «баба» — это для простых запросов. «Пама» или «мапа» — это для сложных задач, где один человек не справится. Есть еще «памаба» — это когда сынок пока не решил, чего конкретно он хочет, но чувствует в груди нарастающую мощь желания и ему нужна всеобщая мобилизация родственников.

Читаю Артему книжку. Мы лежим с ним рядом на диване. Вдруг он встрепенулся, резко снял с меня очки, чихнул мне в лицо и надел очки мне обратно. Чтобы не испачкать стекла, видимо.

Интеллигентность — это врожденное.

Раньше я вместе со всеми подсмеивался над этими безумными мамашками. «Мы пошли», «Мы поели». Или даже лучше — «мы покакали». Вместе какали? На брудершафт? Вы что, циркачи? И все в том же духе. Какие такие «мы»? Ты, взрослая самодостаточная личность, благополучно существовала много лет до своего ребенка и была «я». Что изменилось?

А вот теперь мне, старому дураку, не надо объяснять, что такое «у нас температура». Ты можешь быть прездоровым румяным мужичком с прекрасным аппетитом, идеальными жизненными показателями и бицепсами, но, если Артему плохо, ты в этот момент тоже ходишь весь больной. Это такие древнейшие глубинные законы естества, что их не под силу отполировать или скорректировать никакой цивилизации. Тебе никогда не будет хорошо, пока будет плохо ему.

Эта маленькая книжка — мое признание в любви сыну.

источник https://www.adme.ru/svoboda-avtorskie-kolonki/molodoj-papa-p...

10 ПРАВИЛ ВОСПИТАНИЯ, НАПИСАННЫХ ПРОГРЕССИВНЫМ ОТЦОМ ДРОЖАЩЕЙ РУКОЙ В ВАННОЙ ВО ВРЕМЯ КОРОТКОГО ПЕРЕРЫВА МЕЖДУ ДЕТСКИМИ ИСТЕРИКАМИ

1. Воспитание ребёнка нужно начинать с себя. Постойте рядом с картиной в Третьяковке. С любой. Наберитесь побольше культуры. Рядом с Айвазовским надолго не задерживайтесь — там укачивает.

2. Бабушка — это троянский конь. Время от времени она будет разрушать ваш город. Внутри троянского коня (по одной из версий) спрятались пятьдесят воинов. В карманах бабушки будет как минимум столько же конфет. Некоторые будут страшно шоколадными. Это для вашего-то венганчика, который считает верхом шоколадности морковку.

3. Иногда ребёнок — это Вий. Возможно ли перевоспитать Вия? Вопрос риторический. Иногда лучшее, что вы можете сделать, это очертить круг и до первых петухов читать вслух Петрановскую.

4. Все книги по воспитанию — это воспитание сферического коня в вакууме. Помните, что в разгар боевых действий вы сможете применить от силы десятую часть прочитанного, и то, если не ослепнете от адреналина.

5. Порой сирена работает просто так. Никакого пожара нет. Просто штатная проверка техники.

6. Не стоит жертвовать реальным ребенком ради абстрактных понятий. Ум, Честь, Совесть, Интеллигентность, Доброта — это священные коровы, которые сжигаются на жертвеннике ребенка вместе с микрофлорой его души.

7. Шлепнуть по попе — это не насилие. Некоторые вредные привычки ребенка нужно вырывать с корнем. Вот меня отец лупил ремнем, и ничего, вышел-таки из меня толк. Так говорит сорокалетний безработный на лавочке во дворе, опрокидывая стакан водки в десять утра. Методика "по попе" — это все равно, что чинить капот краш-тестом. Во-первых, у меня, например, оттуда растут руки. Если бы мои родители наказывали меня таким образом, они бы просто сломали мне пальцы, и я не стал бы писателем (эх, зря родители скромничали — слышу я реплики из зала). Во-вторых, отцы-ременологи (или ременщики?), одним словом, адепты культа ремня, вопрос к вам. Вот вы, к примеру, бухаете. Ну, бухаете же, среди вас такие точно есть. И разнообразные родственники вас за это пилят, воспитывают, даже экзорцистов нанимают, а вы все бухаете и бухаете. Итак, бухарики-ременологи, уникальное ограниченное предложение для вас, только сейчас, только в моем блоге: а попробуйте-ка ремень на себе, в качестве научного эксперимента. Утром, по холодку, отбегаете вместе с женой в ближайшую лесополосу (чтобы не пугать дома ребенка, ребенка оставьте с бабушкой, только вытрясите из нее предварительно все пятьдесят конфет), выдаете жене ремень, тот самый, со следами вашего ребенка на нем, вы оголяете свои подушки безопасности до появления рабочей поверхности, и жена приступает к вашему воспитанию. Только не увлекайтесь, пожалуйста, а то так и до БСДМ недалеко, да и грибников распугаете. Ну, как? Помогло? Бросили бухать? Я так и думал.

8. Ребенок не робот: здесь нажал — туда пошел. Робот — это вы, весь состоящий из кнопок разной окружности. Ребенок сложнее вас. Как бабочка сложнее сачка. Не забывайте об этом, когда будете мечтать о пульте управления.

9. Рассуждать о ребенке в терминах поводка (длинный, короткий) — не очень хороший знак. Если вы поймали себя на таких рассуждениях еще до появления у вас ребенка, лучше заведите собаку.

10. И снимите, наконец, постные лица. Вы родители, а не Свидетели Иеговы. Родители как первокурсники: то, что когда-то казалось им сплошным экзаменом, потом вспоминается как лучшее время жизни.

Автор-Олег Батлук

В восьмидесятые мы часто гостили у родственника в деревне. Деревня располагалась равноудаленно от больших городов, и небо над ней было выше, чем в Москве, на несколько сантиметров. А в таком деле каждый сантиметр имеет значение.

Родственник работал председателем колхоза, большой человек по тем временам, даже несмотря на то, что сам колхоз был небольшим. Но председатель начальствовал над комбайнами, над всеми двумя, что для меня, дошкольника, приравнивалось к полету в космос. Я считал родственника этаким Гагариным на земле.

Однажды у него во дворе поселился Барсик. Чудесное и чудное создание (эти эпитеты часто соседствуют). Его чудаковатость начиналась с того, что Барсик был щенком. То ли фантазии у кого-то не хватило, то ли, напротив, фантазия оказалась слишком бурной, вот только в результате псину назвали кошачьей кличкой.

Барсик представлял собой квадратную тумбочку на коротких ножках с вечно открытой дверцей — пастью. Оттуда постоянно, кстати и некстати, выпадал изумительной розовости язык. Природа наградила Барсика глупой мордочкой и большим белым пятном в районе талии (точнее, призрака талии) при доминирующем черном окрасе. Мы с Барсиком влюбились друг в друга с первого взгляда. Оба — дети, оба — щенки, мы с ним транслировали щенячью радость на одной короткой волне. Да, его мордочка казалась мне глупой, но моя была не лучше, просто в те годы я не часто смотрелся в зеркало.

В свободное от созерцания инопланетных комбайнов время я носился с Барсиком по двору перед деревенским домом. Это в городе во дворах носиться негде — обязательно споткнешься об человека или машину. А там, в деревне, можно было споткнуться разве что об курицу да об того же Барсика, который настойчиво подрезал спереди, как придурок на "Газели". Барсик преследовал меня с задорным хрюканьем, которое в его картине мира означало угрожающий лай.

Центральным номером нашей программы был трюк с выбеганием за калитку. Я выбегал за калитку и резко закрывал ее за собой. При всей глупости экстерьера Барсика его навигационная система функционировала идеально. Издалека замечая неприступность калитки, Барсик менял курс и прыгал прямиком в забор в надежде протиснуться между досок. Три тысячи попыток протиснуться и три тысячи Барсиков, застрявших в заборе — такая нехитрая статистика. Застрявший Барсик угрожающе лаял, думая, что забор испугается и почтительно расступится, но в эфир попадало все то же самое — задорное хрюканье, от которого хохотали даже доски, сдавливая Барсика еще сильнее. Я вытаскивал Барсика из ловушки, и он томно лобзал меня по периметру. Когда впоследствии я изучал в школе великую русскую литературу и, в частности, любовную лирику, я был уже подготовлен и неплохо представлял себе, что такое томные лобзания.

Мы провели с Барсиком целый медовый месяц и даже полтора. А в конце августа я вернулся в Москву: я шел в первый класс. Родители уезжали впопыхах, суетливо, как и большинство семей с отдыха, и в этой суете мы с Барсиком расстались легко: я даже не запомнил его при отъезде, возможно, он просто дрых где-то своим святым детским сном.

В следующий раз я приехал в ту деревню лишь спустя десять лет. В какой-то момент у нас появилась собственная дача в Подмосковье, и меня стали отправлять на лето туда, с многочисленными тяпками и немногочисленной бабушкой.

Родственник все еще работал председателем колхоза, правда, номинально. Тогда, в начале девяностых, такие псевдоморфозы, как председатель колхоза без колхоза, встречались повсеместно. Один комбайн продали, а второй ржавел на обочине по дороге к полям, как подбитый танк.

В моей жизни тоже наступили беспросветные времена. Буквально накануне я поступил в университет, и это событие безжалостно добило мое детство, и без того уже изрядно потрепанное отрочеством. "Вы поступили," — прозвучало выстрелом в голову. Я не обрадовался. В те годы мое время на девяносто процентов состояло из будущего, а это нездоровая пропорция.

Деревня, равноудаленная от больших городов, не прибавляла оптимизма. Особенно угнетало высокое небо с подчеркнуто отстраненными облаками. В день приезда, распаковав свои вещи, я первым делом уселся на теплое крыльцо и начал хандрить. Я курил сигарету за сигаретой (вполне официально, уже целый студент все-таки, "а там его и не такому научат", как резонно заметил отец, который, к слову, редко ошибался). Я курил "Беломор", чтобы сделать свою жизнь еще чуточку невыносимей. Мое лицо оплывало воском печали, подогреваемое изнутри. И в этот момент меня кто-то лизнул.

Сначала я грешным делом подумал на родственника. Он непросто переживал свою отставку и порой прикладывался к бутылке, да так и засыпал с ней в обнимку. Я отпрянул. Это был явно не родственник, разве что он допился до неузнаваемости. Но я узнал глаза.

Я немного отодвинул лизуна и улыбнулся: все то же белое пятно на руинах талии. И морда, не поумневшая с годами. Рядом со мной стоял Барсик.

Я не знаю, насколько правдоподобно, что он узнал меня через десять лет. Я не знаю, насколько правдоподобно, что я узнал его через десять по глазам. Я не представляю, как устроены люди, а уж как устроены собаки и подавно. Мне кажется, собаки устроены сложнее. Правдоподобие — довольно странная категория в мире, сотканном из повседневных чудес...

На этот раз мы с Барсиком попрощались. Это было такое мужское прощание, без слез и без слов. Я понимал, что следующие десять лет станут для Барсика непреодолимым рубежом. Похоже, он тоже это понимал.

Я вышел с чемоданом за калитку и закрыл ее за собой. Я видел Барсика между досок в заборе. Он не шевелился и смотрел в мою сторону, не моргая, как только собаки умеют. В какое-то мгновение мне показалось, что Барсик дернулся, словно собираясь с разбега нырнуть в забор. На этот раз у него получилось бы, подумал я: Барсик вымахал здоровенным кабаном, так что доски просто поотлетали бы в разные стороны. Но Барсик не стал. Самые непреодолимые препятствия в жизни — не заборы, а те, которые невидимы. Это знание было написано на его по-прежнему глупой морде.

А когда я шел вдоль забора, удаляясь от дома, мне почудилось, будто в одном из разрывов между досками Барсик мне улыбнулся. Но это было бы уж совсем неправдоподобно.

Автор-Олег Батлук.