Этот день — 10 марта 1985 года — не сохранился в исторической памяти. И напрасно. Смена вех происходит именно так — почти буднично.

В 19 часов 20 минут Генеральный секретарь ЦК КПСС скончался. Объявили об этом, по традиции, не сразу, но на телевидении отменили развлекательные передачи и запустили череду чинных симфонических концертов. С главой государства в СССР прощались великолепной музыкой — в которой можно было расслышать шаги вечности, героику человеческого земного пути и веру в светлое будущее.

По имени Кучер: правление Константина Устиновича Черненко

Смерть Константина Устиновича Черненко в народе восприняли в анекдотическом духе. Это скверно. Провожать человека, а в особенности — заслуженного и почти ничем не запятнанного — следует с почтением. А тут — сплошные смешки: “Вы, наверное, будете смеяться, но нас опять постигла тяжёлая утрата”.

Черненко, видимо, не был суеверным человеком — и потому пребывал на должности Генерального секретаря ЦК КПСС ровно 13 месяцев. За время правления Константина Черненко успели избрать и “советским президентом” — Председателем Президиума Верховного Совета СССР. И даже наградили третьей звездой Героя Социалистического Труда — без юбилея, да и без особого повода. Такой прыти не позволял себе даже Леонид Ильич… По этим фактам можно предположить, что покойный был человеком нескромным и честолюбивым. Но это не так. Его возвышала система, работавшая по инерции, а сам Константин Устинович (Кучер, как фамильярно называли его за глаза умники-советники) являл собой классический пример осторожного партийного деятеля, не любившего слишком высоких прыжков, слишком громких разговоров и слишком ярких прославлений. Его козырем была близость к партийному офицерству (а вовсе не только к генералитету!). Он не успел отдалиться от житейского “чернозёма” и всё ещё помнил об азбуке социализма. Была у Константина Устиновича и отдушина — он любил школу. И старался помогать всеобучу не только лозунгами. При Черненко учителям хотя бы слегка повысили зарплату. У нас ведь после сталинских времён доходы производственников росли в 2–3 раза быстрее, чем скромные жалованья тех, кто сеет “разумное, доброе, вечное”. Показательно, что Черненко поручил “школьную реформу” самому энергичному члену Политбюро — первому заместителю Председателя Совета министров Гейдару Алиеву, ещё недавно возглавлявшему солнечный Азербайджан.

Но и слабых мест у Черненко было хоть отбавляй. И дело не только в возрасте и болезнях. Его предшественник — Юрий Андропов — тоже не мог похвастать моложавостью, а список болезней у него был повнушительнее. Но главное — Черненко всю жизнь пребывал на третьих ролях. Он слыл честным партийным бюрократом и не имел отношения к великим свершениям страны. Ни к победе в Великой Отечественной, ни к прорыву в космос, ни к созданию мощной военной промышленности, ни к расцвету могущественной спецслужбы… Даже к успехам партийной дипломатии он, в отличие, скажем, от Михаила Суслова, не пристроился. Страна впервые получила лидера без лидерской судьбы, без лидерской осанки, без ореола успеха. Когда человек мало на что способен — его называют “сильным орговиком”. Так происходит и в наше время. Вот и к Черненко относились именно так. Это был настоящий апофеоз коллективизма: крупные управленцы щедро (быстрее, чем Брежнева и Сталина в их время!) наделяли Константина Устиновича должностями и регалиями, но никто не считал его вождём.

Он оставался одним из миллионов — в простом коверкотовом пальто, демократичный, не заносчивый, думающий о людях. Вылитый положительный партийный секретарь комбината из соцреалистического романа или фильма. Только его приятный баритон слабел от хронических хворей…

Черненко пытался проводить особый курс, не андроповский и не брежневский — умеренный. Смягчить конфронтацию с США, которая после начала Афганской кампании обострилась донельзя; ударить по “торговой мафии”, которая для большинства советских людей стала костью в горле. При этом увеличивалась роль самой понятной для Черненко фигуры — партийного секретаря, который должен стоять выше финансовых интересов “красных директоров”.

Помаленьку выдвигал более-менее молодых и активных — того же Алиева, Виталия Воротникова, Григория Романова, Егора Лигачева. Опирался на пожилого, но бодрого председателя Совета Министров Николая Тихонова, на счету которого за металлургические дела имелось две Сталинские премии… Повышал роль опытного, но ещё не старого производственника Владимира Долгих, в котором, скорее всего, видел будущего премьера.

Но заметную фору перед ними имел Михаил Горбачёв, ставший секретарём ЦК еще в 1978-м, кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС в 1979-м, а полноправным членом высшего партийного ареопага — в 1980-м.

Под ковром и на ковре: приход к власти Горбачева

В последний раз Черненко побывал в своём рабочем кабинете 7 февраля 1985 года. Та морозная зима окончательно добила его ослабевший организм. С середины февраля слухи о смерти Черненко появлялись каждодневно.

На трон Генерального секретаря стремились далеко не все влиятельные политики того времени. Например, Андрей Громыко, при желании, мог бы этого достичь, но колебался. Возможно, его привлекала роль политического дуайена при более молодом лидере.

Честолюбие демонстрировали другие. В первую очередь — 70-летний, но не страдавший опасными недугами Виктор Гришин, первый секретарь Московского городского комитета КПСС, давний член Политбюро.

Во вторую — красноречивый Михаил Горбачёв, эффектно демонстрировавший энергию молодости.

В третью — Григорий Романов, волевой и властный управленец. Ему только исполнилось 62. Он был одним из немногих фронтовиков-окопников в Политбюро. 13 лет он не без успеха руководил Ленинградским обкомом, считался одним из любимцев Брежнева, а в последние 2 года как секретарь ЦК курировал вопросы, связанные с военно-промышленным корпусом. Его не любила и побаивалась гуманитарная интеллигенция. Зато Романов умел воплощать в жизнь большие научно-производственные проекты — такие, как строительство Ленинградской атомной станции. У него и образование было высшее техническое — инженер-кораблестроитель. По марксистской логике, именно такой человек должен был возглавить “инженерно-пролетарскую” советскую империю. Но в Москве, на высоком посту ключевого промышленного секретаря ЦК, Романов несколько затерялся и союзников не приобрёл.

Традиции “демократического централизма” не предполагали демонстрацию противоположных мнений внутри Политбюро — в отличие от подковёрной бульдожьей борьбы. Но, как минимум, один открытый, непримиримый противник имелся и у Горбачева — и это был глава правительства Николай Тихонов.

Прожжённый прагматик, он сразу определил в “минеральном секретаре” “звонаря” — то есть пустопорожнего оратора с непродуманными прожектами. Когда Брежнев поручил Горбачеву курировать сельское хозяйство — Тихонов то и дело придирался к молодому секретарю ЦК, а во времена Черненко пытался лишить Горбачева неофициального статуса “второго секретаря”. Как вспоминал гораздо позже Виталий Воротников, “Тихонов сразу раскусил натуру Михаила Сергеевича, и у них возникли трения”. “Не пытайтесь работать по вопросам, в которых вы некомпетентны”, — мрачно советовал Горбачеву Тихонов. Надо сказать, что Черненко упрямо отбивал атаки Тихонова (и, возможно, Гришина), стремившихся понизить роль Горбачева в секретариате. Кучер упрямо не отдавал Михаила Сергеевича на заклание.

Сильный (а, может быть, напротив, провальный) ход удался 22 февраля Гришину. Многим запомнилась эта телевизионная сцена. Он инсценировал в кремлёвской больнице нечто вроде пункта для голосования. Черненко слабой рукой принял чахлый букет. Выглядел он полуживым. Гришин зачитывал речь, улыбался. Казалось бы, это был знак — вот он, преемник. Но вышло наоборот.

Между тем, Горбачев приближал приход к власти, набирая очки. Главное — ему удалось сойтись с влиятельнейшим Дмитрием Устиновым. Это был мощный противовес в борьбе с Тихоновым. Чем приглянулся суетливый ставрополец трудоголику Устинову — трудно сказать. Но 20 декабря 1984 года Устинов умер — и Горбачеву остро понадобилась поддержка другого старожила Политбюро, классика мировой политики Андрея Громыко. Поначалу наш министр иностранных дел относился к Горбачеву скептически. Михаил Сергеевич в ранге секретаря ЦК и кронпринца нанёс визит в Лондон. Западная пресса захлёбывалась в восторгах. Посол СССР в США Анатолий Добрынин направил в МИД аж две телеграммы о том, как американская журналистика благосклонна к Горбачеву. По воспоминаниям Горбачева, Громыко устроил Добрынину нахлобучку:

— Вы же такой опытнейший политик, умудрённый дипломат, зрелый человек… Шлёте две телеграммы о визите парламентской делегации! Какое это вообще может иметь значение?

Андрей Андреевич не ценил дипломатию бессмысленных улыбок. Действительно, есть ли прок в политическом флирте, если никакого политического результата для государства вояж Горбачева не принёс и не мог принести! И всё-таки, получив известие о смерти Черненко, Горбачев и Громыко, при посредстве активного секретаря ЦК Лигачева и Евгений Примакова, условились о приватной встрече незадолго до заседания Политбюро. Горбачев прилежно вспоминал о той встрече, на которой Громыко был суховат, немногословен, но многозначителен:

— Андрей Андреевич, надо объединять усилия: момент очень ответственный.

— Я думаю, всё ясно.

— Я исхожу из того, что мы с вами сейчас должны взаимодействовать.

В итоге на роковом заседании Политбюро Громыко первым взял слово и выдвинул кандидатуру Михаила Сергеевича. Он же представлял нового Генерального секретаря всему ЦК. Для Громыко (да и не для него одного) решающей была молодость Горбачева и его цветущий вид. Незадолго до смерти Черненко Михаилу Сергеевичу исполнилось только 54 года. Громыко прямо говорил: мир нас не поймёт, если в третий раз великую державу возглавит лежачий больной: “Когда заглядываешь в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу. А она состоит в том, что мы не имеем права допустить никакого нарушения нашего единства. Мы не имеем права дать миру заметить хоть какую-либо щель в наших отношениях”.

В Политбюро — как и в ЦК, как и в любой партийной ячейке — был закон: перед тем, как решение принято — могут быть споры, интриги, перетягивание каната вплоть до диверсий. Но, когда окончательный расклад становился ясен — меньшинство складывало оружие и присоединялось к победителям. Именно поэтому на решающем заседании Политбюро 11 марта Горбачева сквозь зубы похваливали даже убеждённые противники, начиная с Тихонова. Свои партии в этой симфонии, как мы уже знаем, надеялись сыграть Гришин и Романов. С очевидным скепсисом относились к Горбачеву Алиев, Долгих и Кунаев. Всех их в скором времени новый Генеральный секретарь отправит в отставку.

В итоговом обсуждении кандидатуры нового Генерального секретаря, после первого и решающего выступления Громыко, каждый из членов Политбюро был вынужден поддержать Горбачева. Скривиться, но поддержать. “Мы предрешили этот вопрос, договорившись вчера утвердить Михаила Сергеевича председателем комиссии по похоронам”, — изрёк Гришин. “Это первый из секретарей, который хорошо разбирается в экономике”, — вопреки своим предыдущим словам заметил Тихонов. “У него за плечами не только большой опыт, но и будущее”, — вставил Долгих. “Выдвижения Горбачева — такого решения ждёт сегодня вся наша страна и вся наша партия”, — так сформулировал Шеварднадзе. А Лигачев (уж он-то искренне ликовал возвышению “дорогого Михал Сергеича”!) сфокусировался на главном: “У него в запасе ещё очень много интеллектуальных и физических сил”.

Не менее важной оказалась поддержка председателя КГБ СССР Виктора Чебрикова. Памятуя о недурных отношениях Горбачева с покойным Андроповым, Чебриков явно взял Михаила Сергеевича под свою защиту. По большому счёту, именно этот фактор исключил из борьбы Романова. И мартовские дни прошли для Советского Союза на удивление спокойно. Ни 10 марта, когда в Политбюро ещё шли споры, ни 11, ни 12 в Москве не вводили комендантский час, и жители города не замечали ни танков, ни энергичных действий людей в штатском.

Горбачевская весна

Чуть позже Громыко занял формально важнейший пост в стране — стал председателем президиума Верховного Совета СССР. Обеспечил себе эффектную строчку в энциклопедической статье. Но к тому времени он уже сожалел о своей сделке с Горбачевым. Ведь кресло министра иностранных дел занял вовсе не громыковский выдвиженец — Эдуард Шеварднадзе. И Громыко — великого канцлера — напрочь отодвинули от внешней политики. Перейти в открытую оппозицию он не мог — не тот характер. Но к художествам Перестройки относился скептически. И даже знаменитую статью Нины Андреевой “Не могу поступаться принципами” поддержал — в надежде, что с этого “манифеста антиперестроечных сил” начнётся пересмотр горбачевской стратегии. Громыко ошибся в главном: он рассчитывал сохранить влияние в Политбюро — в статусе одного из старейших членов этого ареопага — и не просчитал, что Горбачев попросту превратит этот орган в “факультет ненужных вещей”. Это, пожалуй, был самый решительный шаг в его карьере — с “брежневскими стариками” он расправился беспощадно, хотя и бескровно. Ходили слухи об афоризме Громыко: “У него улыбка ангела, но зубы дракона”. А чуть позже — и более объективный приговор от того же Андрея Андреевича: “Не по Сеньке шапка Мономаха”. Потому что Политбюро Горбачев девальвировал, но ничего нового и действенного не создал. Остался без аппарата управления. Но это было позже.

А в те весенние дни Горбачев сразу отказался от некоторых “замшелых” ритуальных примет “культа личности Генерального секретаря”. Он не носил орденов. И, в отличии от Черненко, не стал себя поспешно награждать — даже к юбилею. На собраниях упразднили славословия “Генеральному секретарю ЦК КПСС лично”. Правда, портреты и изречения молодого лидера быстро появились на всех главных перекрестках крупных городов. К тому же энергичный Генеральный секретарь в неизменной шляпе полюбил встречи с населением, которое — под телекамеры — давало наказы, одобряющие политику партии.

Горбачёв умел говорить без бумажки, недурно реагировал на сравнительно неожиданные вопросы. Это многим пришлось по душе. Но самовлюблённость родилась раньше его — и это тоже сразу бросалось в глаза. К тому же, он был отчаянным демагогом, а это нравится далеко не всем.

Уже через месяц будут произнесены главные слова горбачевской эпохи — ускорение, перестройка, чуть позже — гласность, чуть раньше — меры по преодолению пьянства и алкоголизма. С той весны — странное время! — водка за пять лет стала продуктом элитарного потребления.

В том же году в репертуаре певца Льва Лещенко появилась песня “Свежий ветер”:

Если глубже дышится и легче,

Если зорче завтра я иду,

То не зря расправил плечи

День обычный поутру.

Потому что все на свете

За дела свои в ответе

Если дует свежий ветер,

Это значит быть добру!

Эти стихи написал Анатолий Гаврилович Ковалев, высокопоставленный дипломат громыковской школы, вскоре ставший первым заместителем нового министра иностранных дел СССР — Эдуарда Шеварднадзе. Думаю, Ковалёв не хитрил. В те дни даже ушлых политиков захватила романтика горбачевской весны. А в журналистике на несколько лет застрял подрумяненный штамп “свежий ветер перемен”.

Что это означало? Поначалу — как в известном комсомольском анекдоте. Уходит на повышение секретарь ВЛКСМ — и оставляет наследнику три конверта. Первый вскроешь, когда в первый раз станет трудно. Второй — когда станет совсем невмоготу. А третий — через год-другой, когда проблемы окончательно возьмут за горло. Проходит месяц. Трудно. Новый секретарь вскрывает конверт, а там записка: “Вали всё на предшественника”. На целый год этого занятия хватило. Но через год стало ясно, что тучи снова сгущаются. Вскрывает он второй конверт, а там: “Выступай с инициативой!”. И снова секретарь последовал совету и снова помогло. Года на два подействовало. Но потом наступило время третьего конверта. А уж там — неумолимый совет: “Готовь три конверта”.

Примерно так у Горбачёва и получилось.

Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала “Историк”

Специально для Fitzroy Magazine

Снимок 7 ноября 1981 года.

12 ноября 1982 года Юрий Андропов после смерти Брежнева избран генеральным секретарем КПСС и стал главой Советского Союза.

13 февраля 1984 года генсеком станет Константин Черненко.

11 марта 1985 года через день после смерти Черненко — генеральным секретарем станет Михаил Горбачёв.

Ещё немного воспоминаний о наступившей 35 лет назад, в феврале 1984-го, короткой эпохе предпоследнего советского Генсека Константина Черненко. Одним из памятных событий этого недолгого правления стало восстановление в партии Вячеслава Молотова. Шаг был очень знаковый. Восстановить в партии упрямого лидера антихрущёвской оппозиции, предводителя «антипартийной группы» 1957 года! Которого нещадно поносили с трибуны XXII съезда КПСС в 1961 году, как одного из главных виновников репрессий 1937-1938 годов.

Правда, в 70-е годы, при Брежневе, негативная оценка Молотова, как и Сталина, смягчилась. Он вышел из забвения. Его стали показывать в документальном и художественном кино. Например, Молотов (а вернее, играющий его актёр) присутствует на экране в телесериале «Семнадцать мгновений весны» (1973), где беседует с английским послом. Но даже в этой сценке Молотов показан сбоку, как бы со стеснением. И на следующий шаг — восстановление Молотова в партии — Брежнев не пошёл. Что и неудивительно — ведь Леонид Ильич самолично принял немалое участие в разгроме «антипартийцев» 1957 года. Не пошёл на это и Андропов. А вот Константин Устинович — решился. Вообще в реабилитации или "восстановлении доброго имени Сталина" Черненко продвинулся заметно дальше Брежнева.

Предыстория же этого события такова. 14 мая 1984 года Черненко получил письмо от Молотова с просьбой восстановить его в КПСС. Такие письма Молотов уже привычно и не раз направлял в ЦК. Так было после отставки Хрущёва, потом — после избрания Андропова, но каждый раз следовал отказ. А тут внезапно «сработало». Более того: Константин Устинович пригласил Молотова к себе в кабинет, вручил ему партийный билет и поздравил его с восстановлением в партии, чего тот добивался почти четверть века.

Сталин и Молотов

По свидетельству очевидцев, во время этой исторической беседы одного из организаторов Октябрьского переворота 1917 года и предпоследнего советского Генсека Молотов спросил: «А за что меня исключили из партии?» Очевидно, Молотов этим как бы «наивным» вопросом хотел получить от Черненко реплику с однозначным осуждением Хрущёва, которая имела бы политическое значение. Но Черненко, тоже понаторевший в таких играх, дипломатично ушёл от ответа: «Я вас, Вячеслав Михайлович, не исключал». Старый большевик в 94 года ничуть не утратил цепкой политической хватки и мгновенно разочарованно парировал: «Это — не ответ для руководителя партии».

Я ещё застал и запомнил этот «последний взлёт» Молотова. Об этом коротко сообщили в советской прессе. Западная печать оживлённо откликнулась на это событие, его комментировали «радиоголоса», которые тогда были аналогом нынешних оппозиционных интернет-сайтов. По «Радио Франс Интернациональ» на русском языке я услышал такое сообщение: одна французская газета поместила карикатуру, где пожилой Черненко вручает ещё более престарелому Молотову партбилет, с иронической подписью «Черненко готовит себе преемника»...

Черненко в Лувре. Справа — чемпион мира по шахматам Карпов. 1982 год

Любопытно, что с лёгкой руки французского карикатуриста и радио эта шутка стала широко известна и в СССР, и разошлась в виде анекдота:

— Почему Молотова восстановили в партии?

— Черненко готовит себе преемника.

Ещё шутили, что 72-летний Черненко пожелал узнать у 94-летнего Молотова секрет долголетия. Газета "Нью-Йорк Таймс" комментировала это событие так: "Кажется, в современной политике это мало что значит. Дни господина Молотова, когда Черчилль называл его «холодным и беспощадным» и сравнивал с Талейраном и Меттернихом, давно прошли. "Старшее поколение уходит, — сказал один дипломат. — Они заботятся о старых друзьях."

Как это решение воспринималось в самом Кремле? Об этом мы теперь можем судить по некогда тайной, а ныне рассекреченной стенограмме заседания Политбюро ЦК КПСС от 12 июля 1984 года.

"ЧЕРНЕНКО. За пределами повестки дня я хотел бы проинформировать вас о некоторых письмах, поступивших в мой адрес.

Как вы знаете, по одному из писем мы приняли решение. Это была просьба В. М. Молотова о восстановлении его в рядах КПСС. Я принимал Молотова, беседовал с ним. Он воспринял наше решение с большой радостью и чуть не прослезился. Молотов сказал, что это решение означает его второе рождение. Молотову сейчас 93 года, но выглядит он достаточно бодрым и говорит твёрдо. Он заявил, что Политбюро ЦК сохраняет и продолжает ту работу, которую настойчиво вела партия. Только, мол, плохо, что работаете вы, как и мы раньше, допоздна. Молотов рассказал о том, что он интересуется прессой, читает периодические журналы. Он заявил: ведёте вы дело правильно, за это и получаете поддержку народа.

УСТИНОВ. Это важная оценка с его стороны.

ЧЕРНЕНКО. Молотов сказал, что он не понимает людей, которые в силу обиды становятся в оппозицию. Он заявил, что осознал свои ошибки и сделал необходимые выводы. После нашей беседы Виктор Васильевич Гришин в горкоме партии вручил Молотову В.М. партийный билет.

ТИХОНОВ. В целом мы правильно сделали, что восстановили его в партии.

ЧЕРНЕНКО. Но вслед за этим в ЦК КПСС поступили письма от Маленкова и Кагановича, а также письмо от Шелепина, в котором он заявляет о том, что он-де был последовательным борцом против Хрущева, и излагает ряд своих просьб. Разрешите мне зачитать письмо Кагановича. (Читает письмо). Письмо аналогичного содержания, с признанием своих ошибок прислал и Маленков.

ТИХОНОВ. Может быть, пока с этими письмами ничего не делать?

ЧЕРНЕНКО. Пока мы можем в связи с этими письмами ничего не делать, а договоримся вернуться к их рассмотрению после XXVII съезда нашей партии.

УСТИНОВ. А, на мой взгляд, Маленкова и Кагановича надо было бы восстановить в партии. Это всё же были деятели, руководители. Скажу прямо, что если бы не Хрущёв, то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущёв по отношению к Сталину. Сталин, что бы там ни говорилось, это наша история. Ни один враг не принёс столько бед, сколько принёс нам Хрущёв своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина.

ГРОМЫКО. На мой взгляд, надо восстановить в партии эту двойку. Они входили в состав руководства партии и государства, долгие годы руководили определёнными участками работы. Сомневаюсь, что это были люди недостойные. Для Хрущёва главная задача заключалась в том, чтобы решить кадровые вопросы, а не выявить ошибки, допущенные отдельными людьми.

ТИХОНОВ. Может быть, к данному вопросу вернуться в конце года — начале будущего года?

ЧЕБРИКОВ. Я хотел бы сообщить, что западные радиостанции передают уже длительное время сообщение о восстановлении Молотова в партии. Причём они ссылаются на то, что до сих пор трудящиеся нашей страны и партия об этом ничего не знают. Может быть, нам следует поместить сообщение в Информационном бюллетене ЦК КПСС о восстановлении Молотова в партии?

Что касается вопроса о восстановлении в партии Маленкова и Кагановича, то я бы попросил дать нам некоторое время, чтобы подготовить справку о тех резолюциях, которые писали эти деятели на списках репрессированных. Ведь в случае восстановления их в партии можно ожидать немалый поток писем от реабилитированных в 50-х годах, которые, конечно, будут против восстановления их в партии, особенно Кагановича. Надо быть к этому готовыми. Я думаю, что такая справка должна быть в поле зрения Политбюро ЦК при принятии окончательного решения.

ТИХОНОВ. Да, если бы не Хрущёв, они не были бы исключены из партии. Он нас, нашу политику запачкал и очернил в глазах всего мира.

ЧЕБРИКОВ. Кроме того, при Хрущёве ряд лиц был вообще незаконно реабилитирован. Дело в том, что они были наказаны вполне правильно. Возьмите, например, Солженицына.

ГОРБАЧЁВ. Я думаю, что можно было бы обойтись без публикации в Информационном бюллетене ЦК КПСС сообщения о восстановлении Молотова в партии. Отдел организационно-партийной работы мог бы в оперативном порядке сообщить об этом в крайкомы и обкомы партии.

Что касается Маленкова и Кагановича, то я тоже выступил бы за их восстановление в партии. Причём время восстановления не нужно, видимо, связывать с предстоящим съездом партии.

РОМАНОВ. Да, люди эти уже пожилые, могут и умереть.

УСТИНОВ. В оценке деятельности Хрущёва я, как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным.

ГРОМЫКО. По положительному образу Советского Союза в глазах внешнего мира он нанёс непоправимый удар.

УСТИНОВ. Не секрет, что западники нас никогда не любили. Но Хрущёв им дал в руки такие аргументы, такой материал, который нас опорочил на долгие годы.

ГРОМЫКО. Фактически благодаря этому и родился так называемый “еврокоммунизм”.

ТИХОНОВ. А что он сделал с нашей экономикой? Мне самому довелось работать в совнархозе.

ГОРБАЧЕВ. А с партией, разделив её на промышленные и сельские партийные организации!

УСТИНОВ. Мы всегда были против совнархозов. И такую же позицию, как вы помните, высказывали многие члены Политбюро ЦК.

В связи с 40-летием Победы над фашизмом я бы предложил обсудить и ещё один вопрос, не переименовать ли снова Волгоград в Сталинград? Это хорошо бы восприняли миллионы людей. Но это, как говорится, информация для размышления.

ГОРБАЧЁВ. В этом предложении есть и положительные, и отрицательные моменты.

ТИХОНОВ. Недавно вышел очень хороший документальный фильм: “Маршал Жуков”, в котором достаточно полно и хорошо показан Сталин.

ЧЕРНЕНКО. Я смотрел его. Это хороший фильм.

УСТИНОВ. Надо обязательно его посмотреть. [...]

ЧЕРНЕНКО. Я думаю, что по всем этим вопросам мы пока ограничимся обменом мнениями. Но как вы сами понимаете, к ним ещё придётся вернуться.

ТИХОНОВ. Желаем Вам, Константин Устинович, хорошего отдыха во время отпуска.

ЧЕРНЕНКО. Спасибо."

По некоторым данным, Черненко рассчитывал провести политическую реабилитацию Сталина к 40-летию Победы. В том числе, к 9 Мая 1985 года готовилось возвращение Волгограду названия Сталинград. Кроме того, в очередной раз готовилось постановление ЦК КПСС «Об исправлении субъективного подхода и перегибов, имевших место во второй половине 1950-начале 1960-х годов при оценке деятельности И.В. Сталина и его ближайших соратников». Постановление также намечалось опубликовать в канун 40-летия Дня Победы. Но Черненко не дожил двух месяцев до мая 1985 года, и после его смерти политика стала меняться...

Ну, а реакцию самого Молотова на событие мы узнаём из подробного отчёта его соратника по неформальной "оппозиции" тех лет поэта Феликса Чуева в книге последнего "140 бесед с Молотовым".

"Утром, около 8 часов, мне позвонила Сарра Михайловна:

– У нас большая радость: Вячеслав Михайлович восстановлен в партии!

Я поехал в Жуковку. Молотов в белой рубашке сидел на диване и смотрел телевизор. Я поздравил его и попросил подробно рассказать.

– Вчера меня принимал этот… как его… – Молотов задумался и вспомнил: – Черненко… Дал мне прочесть постановление, там одна строчка: восстановить Молотова в правах члена Коммунистической партии Советского Союза…

– Это было в Кремле?

– Нет, в ЦК. На Старой площади. Всё очень просто. Довольно ясно. Но у меня возникают вопросы. Обо мне пишут в последнем издании «Истории КПСС», благодаря, так сказать, активности Пономарёва, «примиренцем» записали. Если я «примиренец», назовите кого-нибудь, который менее «примиренец»? [...]

– Вчера вас вызывали?

– Вчера. Вечером.

– Значит, после Политбюро. Вчера, в четверг у них было заседание.

– В четверг обыкновенно Политбюро – как и при Ленине, – говорит Молотов. [...]

– Машину за вами прислали?

– Две «Волги».

– Вот вошли вы в кабинет… [...]

– Он один был. Большой кабинет.

– Кабинет Сталина, нет?

– Нет. Такой большой зал, где Политбюро заседает… Он меня принял в своем кабинете, – уточняет Молотов. – Сидел за столом. Когда я вошёл, он вышел из-за стола навстречу, поздоровался за руку, и мы сели за длинным столом напротив друг друга. Он что-то сказал, но я плохо слышу, а он, бедолага, неважно говорит. И тогда он показал постановление. Я ему говорю: «Я же с 1906 года…» – А он говорит: «Вот в постановлении так и записано».

– Чтоб стаж сохранить?

– Да, да.

– У вас теперь самый большой стаж в стране – 80 лет в партии!

– Да уж…

…Сели за стол.

– Наверно, выпьете, Вячеслав Михайлович? – спросила Татьяна Афанасьевна, Таня.

– Обязательно выпьем! – воскликнул Молотов.

Таня принесла две бутылки шампанского – советское и венгерское.

– Какую открыть?

Молотов внимательно оглядел бутылки и указал на советское.

Я спросил, восстановили ли в партии Кагановича и Маленкова?

– Они бы позвонили… Каганович был у меня в прошлую среду, говорит: «Я твой самый близкий друг!» А Маленков давно не объявлялся.

…Таня говорит, что когда Молотова вызывали при Брежневе после XXIV съезда по поводу заявления о восстановлении, сидела комиссия, 23 человека, дали ему почитать заключение, где были приведены такие факты и цифры о расстрелянных и репрессированных, о которых Молотов сказал, что и не слыхал. А сейчас принимал Черненко, и ни слова об этом.

– Всё-таки Черненко молодец, – говорю я.

– Вот ещё один поклонник Черненко, – улыбается Молотов. – А то, что мы перед войной провели эти репрессии, я считаю, мы правильно сделали.

…Молотов стоит на своём. И добился своего, не каясь, не написав никакой самоуничижающей статьи, о чём ему не раз говорили прежде."

Спустя несколько дней Чуев продолжил разговор:

"– В связи с вашим восстановлением французы опубликовали карикатуру: нарисованы вы и Черненко и написано: «Черненко готовит себе преемника». Издеваются над возрастом. Пишут, что он пригласил вас к себе, чтобы узнать секрет долголетия.

– Черненко теперь получил некоторую популярность, – говорит Молотов."

По словам его внука, в тот же день восстановления, вернувшись домой, наблюдательный Молотов заметил о Черненко, который был младше его на целое поколение:

– А Константин Устинович совсем плох...

А Чуеву Молотов потом сказал: "Он что-то задыхается немножко. Да, он тяжело дышит. У него нелёгкое положение, каждый день выступает, небольшое выступление, приветствие… Нелёгкая работа. Знаю хорошо."

Но это – уже другая тема...

Взял тут