В комментариях неоднократно задают вопросы о санскрите. Данным постом я постараюсь развеять некоторые мифы, с которыми мне доводилось сталкиваться.

Сперва о названии. Берём глагол karóti «он делает», добавляем к нему приставку saṅ-, которая соответствует нашей с-, и получаем saṅskaróti «он соединяет, совершенствует». Причастие от этого глагола будет saṅskṛtaḥ «обработанный, украшенный». Противопоставлено оно слову prākṛtaḥ «естественный, обыкновенный». То есть, санскрит – престижный язык литературы, а его противоположность – пракриты, языки и диалекты повседневного общения.

Ригведа (10, 71):

Когда мудрые мыслью создали Речь,
Очищая ее, как муку через сито,
Тогда друзья познают содружества:
Их приносящий счастье знак нанесен на Речь. <...>
Кто-то, глядя, не увидел Речь,
Кто-то, слушая, не слышит ее.
А кому-то она отдала своё тело,
Как страстная нарядная жена - своему мужу.

Таким образом, древнеиндийский язык – это весь массив диалектов древних ариев, которые со II тысячелетия до нашей эры постепенно завоёвывают север Индии. Санскрит – это язык литературы, причём здесь можно выделить более архаичный ведийский санскрит и более поздний санскрит классический, на котором написаны, например, Махабхарата и Рамаяна. Некоторые учёные предпочитают не называть язык Вед санскритом, выделяя отдельный ведийский (или ведический) язык.

Литература на санскрите очень разнообразна и велика, это гимны богам, религиозные и медицинские трактаты, грамматики, эпические поэмы и многое-многое другое.

Миф №1: санскрит – это праязык человечества. Он ужасно похож на русский, а это значит, что санскрит – предок русского, русский – предок санскрита, и раньше все были русскими.

Собственно говоря, на эту тему на «Учёных против мифов» недавно выступала Светлана Анатольевна Бурлак. Но пройдусь по ней и я.

Когда европейцы в Новое время стали осваиваться в Индии, санскрит поразил их дважды. Во-первых, богатством и древностью литературы, во-вторых, явным сходством с европейскими языками. Действительно, в некоторых моментах его видно невооружённым глазом:

Именно изучение европейцами санскрита привело к появлению такой науки как сравнительно-историческое языкознание (компаративистики). Отправной точкой принято считать лекцию британского лингвиста Уильяма Джонса, которую он прочитал в 1786 году:

Независимо от того, насколько древен санскрит, он обладает удивительной структурой; он более совершенен, чем греческий язык, более богат, чем латинский, и более изыскан, чем каждый из них, и в то же время он носит столь близкое сходство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в грамматических формах, что оно вряд ли может быть случайностью; это сходство так велико, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих языков, не смог бы не поверить тому, что они произошли из общего источника, которого уже не существует: есть схожая причина, хоть и не настолько веская, предполагать, что как готский, так и кельтский, которые хоть и смешались с неким сильно отличающимся идиомом, того же происхождения, что и санскрит; в состав той же семьи можно было бы включить древнеперсидский, если бы мы здесь собрались обсуждать персидские древности.

Этот короткий отрывок содержит в себе важнейшие идеи, которые полностью изменили представления об истории европейских языков. Перескажу их более простыми словами:

1. Санскрит чрезвычайно похож на персидский, греческий, латынь, готский и кельтские языки;

2. Это сходство не может быть совпадением или результатом заимствований;

3. Что оставляет нам только одну возможность: все эти языки произошли от общего предка.

С этого момента лингвистика начинает оперировать понятиями праязыка и языковой семьи. Праязык назвали праиндогерманским или праиндоевропейским, а семью, соответственно, индоевропейской. Уже в начале XIX века был в общих чертах установлен её состав и предприняты первые шаги по реконструкции праязыка.

Если же представить взаимоотношения русского и санскрита в виде схемы, то они будут выглядеть так:

Таким образом, санскрит – не предок русского, а его пятиюродный дядя.

Миф №2: словарный запас санскрита невероятно богат

Тут нужно понимать следующее: санскритские памятники создавались на протяжении многих веков. Ригведа относится где-то к 1500-1000 гг. до нашей эры, а на классическом санскрите продолжают писать и по сей день. Кроме того, вели сам корпус текстов, они разнообразны тематически, в научных трактатах нередко вводилась новая терминология, а в поэтических произведений масса эпитетов.

Приведу аналогию: с 1975 года выпускается Словарь русского языка XI-XVII веков. В настоящее время вышло 30 томов по 250-350 страниц, и добрались только до буквы У. Но весь этот огромный словарный массив не существовал в одном месте и одном времени. Какие-то слова использовались ранее, какие-то позднее, частично они относились к разным диалектам, и разным типам текстов.

Миф №3: деванагари – очень древняя письменность

Деванáгари – вид письменности, прочно ассоциирующийся с санскритом, хотя используется оно и для современных индоарийских языков, в том числе хинди. Выглядит оно так: पिकबू. Его типичной особенностью является горизонтальная черта, на которой буквы подвешены как бельё на верёвке.

В неявном виде представление о его древности представленной в поддельной Велесовой книге. Её наиболее вероятный автор, Миролюбов, ставил перед собой задачу создать текст, выглядящий максимально древне, однако как это сделать он себе представлял весьма смутно. И он поддался магии санскрита, и в его «праславянской» письменности буквы висят на горизонтальной черте, в точности, как в деванагари.

Однако деванагари появляется относительно поздно, примерно в VII веке нашей эры. Причём более старую форму (до XII века) принято называть просто нагари. И его первоначальные формы той самой горизонтальной черты ещё не имели.

При этом индоарийские языки вообще стали записываться лишь в III веке до нашей эры, алфавитом брахми.

Что интересно, первые надписи этим алфавитом сделаны на пракритах, санскрит стали записывать несколько позже. Скажем, первая известная нам рукопись Ригведы относится к 1040 году нашей эры. Но как это стыкуется с тем, что создание Ригведы относят ко второму тысячелетию до нашей эры? Дело в том, что в течение долгих поколений ведические тексты передавались (и передаются) устно, в среде брахманов, касты жрецов. То есть юные брахманята уже с детства заучивают огромные объёмы текста наизусть.

Скрин с Ютуба:

Поскольку тексты священные и использовались в ритуалах, их нужно было заучивать и декламировать максимально точно, соблюдая все особенности фонетики. В том числе разные тоны, характерные для ведического языка. Для запоминания места тона брахманы используют жесты рук (это хорошо видно на видео выше), хотя сами тоны они уже не произносят. Таким образом, вся архаика ведических текстов доступна для нас благодаря жертве сотен поколений индийских мальчиков, которые потратили свои детство и юность на заучивание огромных текстов (которые они уже в значительной части не понимают). Низкий им за это поклон.

В рамках этой традиции запись текстов не особенно нужна. В каком-то смысле она даже вредна, поскольку доступ к сокровенному знанию может получить не только тот, кто потратил на это годы жизни, обучаясь непосредственно у гуру, но и любой, кто просто научился читать. Вероятно, именно по этой причине кельтские друиды запрещали записывать священные тексты.

Миф №4: Веды – это величественное древнее знание и глубокая философия

Слава Вед не даёт спать отечественным фрикам, поэтому они в жалкой попытке подмазаться к величию древнеиндийских текстов сочиняют собственные веды, «славяно-арийские»:)

Здесь я не могу не сделать небольшое отступление. Ариями себя называли носители индо-иранских языков. По сей день это слово сохранилось в названии Ирана, а также самоназвание предков осетин – аланы. Поэтому таджики и цыгане – арийцы, а европейские нацисты и националисты, немецкие ли, русские ли, – нет.

Но вернёмся к ведам (кстати, в санскрите слово vedaḥ мужского рода). С точки зрения среднестатистического современного человека веды – довольно унылое чтиво, ненамного интереснее псалмов. Так, Ригведа, веда гимнов почти полностью состоит из просьб Агни донести жертвы к остальным богам, чтобы арии процветали и их коровы тучнели, а мерзкие дасью (предки нынешних дравидов) все передохли, и их коров забрали арии, описаний того, как Индра завалил змея и как круто вставляет сома.

Ригведа (3, 34):
Он захватил скакунов, и солнце он захватил,
Индра захватил корову, обильную питанием,
И власть над золотом он захватил.
Убив дасью, он поддержал арийскую расу

Хотя бывают, конечно, и довольно живые гимны, в том числе диалоги. Ригведа (10,95):

(Пуруравас:) "О женщина, (будь) разумна! Остановись, о злая!
Давай же обменяемся словами!
Эти мысли, оставаясь невысказанными,
Не принесут радости нам двоим и в более отдаленный день."

(Урваши:) "Что мне делать с этой речью твоей?
Я отправилась как первая из зорь.
О Пуруравас, снова вернись домой!
Меня, как ветер, трудно догнать..."

(Пуруравас:) "...(Или) как стрелу, выпущенную из колчана для блеска,
Как бег (коней), способный добыть быков, добыть сотни.
Немужественным был замысел у тех, кто засверкал, словно молния,
(Эти) сотрясатели сумели проблеять, как овца.
Она, приносящая свекру богатство
(И) жизненную силу, если хочет любовник,
Приходила домой из дома напротив (к тому,) кто ей нравился,
День (и) ночь пронзаемая (его) прутом."

(Урваши:) "Трижды в день ты пронзал меня прутом
И наполнял (меня), даже когда у меня не было охоты.
О Пуруравас, я шла навстречу твоему желанию.
О муж, ты был тогда царем моего тела."

А Атхарваведа – сборник древнеиндийских заговоров на все случаи жизни. Вот, например, отрывок из заговора против задержания мочи:

Как стрела улетает,
Выпущенная из лука,
Вот так пусть освободится твоя моча,
Наружу – пссс! – вся!

А вот из проклятия, чтобы девица не вышла замуж:

Я взял себе ее счастливую долю, блеск,
Как венок с дерева.
Словно гора с большим основанием,
Пусть она долго сидит у предков.

Так что если вы собираетесь почитать Веды, чтобы набраться древней мудрости, скорее всего, вас ждёт разочарование. Но для специалистов, лингвистов, историков, мифологов, социологов Веды – это настоящая энциклопедия знаний о жизни древних ариев и их языке.

Сегодня по просьбе @ognevit мы попробуем разобраться с довольно сложным и запутанным этимологическим случаем.

1. Речь, как вы наверняка догадались, пойдёт о словах вампир и упырь. Связаны ли они как-то друг с другом? Да, самым непосредственным образом.

Вера в упырей, встающих из могилы мертвецов-вредителей, характерна для всех славян. Археологи находят средневековые славянские захоронения со скелетами, проткнутыми кольями; отрубленными головами, положенными в ногах; камнями на груди и так далее.

Теперь перенесёмся в XVIII век на Балканы. Там, на очередном витке соперничества с турками австрийцам удалось перетянуть канат на себя, и по мирному договору 1718 года они получили кое-какие земли на территории нынешних Сербии и Румынии. Через 21 год, кстати, маятник качнулся в обратную сторону  и австрийцы отдали всё назад. Однако этого времени вполне хватило, чтобы СМИ обогатили западноевропейскую культуру одним славянским элементом.

В 1725 году в деревне, название которой австрийцы записали как Kisolova, умер крестьянин Петар Благоевич (в современной сербской орфографии – Петар Благојевић, австрийцы записали как Peter Plogojoviz). После его смерти в деревне начали один за другим умирать люди (9 человек общим числом), причём некоторым ночью являлся Благоевич и душил их. Селяне сообщили об этом священнику и администрации, а затем в их присутствии вскрыли могилу. Тело Благоевича якобы не несло следов разложения, волосы и борода отросли, старые ногти и кожа отпали, а на их месте выросли новые, во рту была свежая кровь. Все доказательства налицо. Сердце вампира пробили колом, а потом тело и вовсе сожгли.

21 июля 1725 года об этом эпизоде сообщила газета Wienerisches Diarium («Венский дневник»), которая в немецком тексте использовала сербское слово – vampiri.

Чуть позже аналогичный эпизод произошёл с бывшим солдатом Арнаутом Павле. История также попала в газеты. И понеслось.

Австрийские сообщения перепечатывали другие европейские газеты, и так слово вампир вошло в западноевропейские языки. Затем образ этого персонажа проник в литературу, где к славянской основе примешались представления других народов о разного рода кровососах и восставших из могилы мертвецах. Популяризации «классического» вампира, излюбленного персонажа современной массовой культуры, конечно, очень поспособствовал роман «Дракула» Брэма Стокера.

Из европейских газет и литературы слово вампир попало в большинство языков мира. В том числе в русский. По этой причине у нас и существует эта дублетная пара – упырь / вампир.

А вот чехи, скажем, заимствование vampýr используют редко, предпочитая исконное upír. Поэтому, скажем, строчку песни upír s houslemi hrál следует переводить не как «упырь играл на гуслях», а как «вампир играл на скрипке».

Зато у поляков дублетов аж три – диалектное wąpierz /вóмпеж/ исконного происхождения, восточнославянское заимствование upiór /ýпюр/ «упырь, призрак» и новое заимствование wampir.

Не могу удержаться и не процитировать фрагмент из «Крещения огнём»:

- A my tu wąpierza tropim!
- Kogo?
- Wąpierza - powtórzył dobitnie najstarszy z chłopów, drapiąc się w czoło pod sztywną od brudu filcową czapką.
- Gdzieś tu swe leże mieć musi, przeklętnik. Osinowych kołków nastrugalim, najdziem potępieńca, przebodziem go, coby już nie wstał! <...>
- Ha, ha - powiedział Zoltan Chivay z uśmiechem. Polowanie, jak widzę, całą gębą, szeroko zakrojone i detalicznie przygotowane. Wampir, mówicie? No, to macie szczęście, dobrzy ludzie. My specjalistę od upiorów w kompanii mamy, wiedź...
Urwał i zaklął z cicha, albowiem wiedźmin silnie kopnął go w kostkę.

– А мы тут вомпера ловим!
– Кого?
– Вомпера, – отчетливо повторил старший из кметов, почесывая лоб под заскорузнувшим от грязи колпаком. – Гдей-то тут лежбище себе учинил, сукин сын. Осиновых кольев настругали, отышщем окаянного, продырявим, штоб уж не встал! <...>
– Ха-ха, – сказал Золтан Хивай. – Охота, вижу, на всю ширь идет и продумана в подробностях. Вампир, говорите? Ну, считайте, повезло вам, добрые люди. У нас специалист по вампирам имеется, ведь...
Он осекся и выругался про себя, поскольку ведьмак крепко саданул его сапогом по щиколотке.

Как видно, перевод Вайсброта не вполне точно передаёт оригинал: три польских слова переданы лишь двумя, причём wąpierz практически напрямую заимствован, хотя такого слова в русском нет, и русскому читателю оно ничего не говорит.

2. Но давайте наконец перейдём к этимологии. Вера в упырей характерна для всех славян, и слово это также есть почти во всех славянских языках, а это значит, что оно было уже в праславянском. Однако при его фонетической реконструкции возникают серьёзные проблемы, в частности, с первым и вторым гласными.

Начнём со второго. Сложность заключается в том, реконструируем ли мы в нашем слове *-irь или *-yrь (*y = ы). Дело в том, что во всех южнославянских языках, а также современных чешском и словацком ы полностью совпал с и. Поэтому первостепенное значение имеют польские и восточнославянские данные (за вычетом украинского, где ы и и тоже совпали). Казалось бы, раз в русском упырь с ы, то и в праславянском было *-yrь.

Однако в древнерусском это слово звучало как упирь:

Клали требу оупирем и берегиням (Паисиевский сборник, XIV-XV вв.)

В том же виде оно фиксируется и как личное имя: Упирь Лихый (1047 год), Макарикъ Упирь (1495 год), Климъ Упиръ (1600 год).

Кроме того, по-белорусски будет упір, а чехи и словаки, хоть и утратили фонетическую разницу между ы и и, сохранили её в орфографии, и пишут upír. Ещё более показательна польская диалектная форма wąpierz /вóмпеж/, которая однозначно указывает на праформу *ǫpirь (*ǫpyrь дало бы wąperz, а не wąpierz).

Но как тогда быть с русским -ы-? Откуда оно взялось? Скорее всего, дело не обошлось без изменения по аналогии. Речь идёт о том, что в русском хватает слов на -ырь: лодырь, богатырь, пастырь, поводырь, нетопырь, шнырь, колдырь. И упирь вполне мог перестроиться под их влиянием (особенно нетопыря). Это более чем вероятный сценарий. Похожим путём недавно прошло ещё одно слово: вместо ёбарь я стал замечать в Интернете форму ёбырь.

3. Теперь переходим к первому гласному. Как мы помним из поста о юсах, русское у может восходить к двум праславянским звукам – собственно *u и *ǫ (носовому о).

Польское wąpierz и болгарское въпир однозначно говорят в пользу реконструкции носового гласного: *ǫpirь. Причём начальное *ǫ в этих языках закономерно получало протетическое в-: ср. польск. wąs «ус» и wąski «узкий», болг. възел «узел», въс «ус» (диалектное слово).

Проблема заключается в том, что *ǫpirь должно было дать в сербохорватском форму упир. И такая форма, а также упирина в диалектах действительно есть. Откуда же тогда берётся форма вáмпир?

Фонетически объяснить это не получится (хотя пытались), поэтому, на мой взгляд, предпочтение нужно отдать следующей версии: славянское слово из диалекта, где ещё были носовые гласные, было заимствовано в греческий, где оно имеет вид βόμπιρας (в литературном новогреческом = «карлик»), а из греческого было заимствовано в сербохорватский.

В принципе, ничего необычного в таком сценарии нет. Это называется «обратное заимствование», и нам известны подобные примеры. Например, в Средние века англичане заимствовали у французов слово bougette /бужэт/ «кожаная сумка». Уже в Англии у этого слова изменилось значение и современное budget /баджит/ стало означать «бюджет». Это слово в новом значении было заимствовано обратно во французский как budget /бюджэ/.

Ещё одна сложность заключается в том, реконструировать ли форму *ǫpirь или *ǫpir’ь (с мягким рь), но поскольку это не особо влияет на этимологию, я не буду разбирать этот момент.

4. Наконец переходим непосредственно к этимологии. Начну с версии заимствования. Уже в XIX веке нашего упыря сопоставили с татарским убыр «оборотень, вампир», а также «обжора». Это слово образовано от пратюркского оп- «пожирать», и большинство его современных тюркских потомков значит именно «обжора».

Несложно убедиться, что если мы исходим из праславянской формы *ǫpirь, то тюркское слово серьёзно не соответствует ей фонетически. А если этимологическая гипотеза не проходит сквозь фонетическое сито, это плохая гипотеза.

Поэтому, несмотря на недавнюю попытку реанимации (не очень убедительную, но зато с хорошим обзором истории вопроса) от польских лингвистов, гипотезу о заимствовании стоит признать ненадёжной.

5. Если же мы считаем, что *ǫpirь – слово исконное, то нужно сперва понять, как оно членится морфологически. Тут, в принципе, сомнений нет: *ǫ-pir-ь. Приставка *ǫ- нам относительно неплохо известна по другим праславянским словам. Точнее, речь идёт даже о двух приставках:

1) *ǫ- из *on-, которое соотносится с предлогом *vъn, давшим русское в:

*tъkati «ткать» > *ǫtъkъ «уток (поперечные нити ткани)»;

*tьlěti «гнить, тлеть» > *ǫtьlъ «утлый»;

*xabiti «портить» > *ǫxabъ «ухаб» (да, слова ухаб и похабный – однокоренные).

Как мы помним из поста о юсах, носовые гласные в праславянском образовывались в положении перед согласным или на конце слова. И у нас есть надёжный случай, когда приставка *on- находилась перед гласным и сохранилась без изменений:

*onuťa «онуча, портянка», где корень *-u- тот же, что и в словах об-у-ть и раз-у-ть.

2) вторая приставка *ǫ- засвидетельствована только в одном праславянском слове (и производных от него) – *ǫrodъ, которое дало русское урод (а вот в польском uroda «красота» представлена друга приставка – *u-).

Это, скорее всего, производное от *rodъ, а *ǫ-, по мнению ряда учёных, выполняет функции отрицания и соотносится с *ne. Однако *ǫ- и *ne сложно сопоставить по фонетическим причинам, поэтому происхождение и семантика этой приставки остаются под вопросом.

Есть ещё этимология О. Н. Трубачёва, который считал, что приставка *ǫ- в слове *ǫpirь идентична наречию *vъnъ «наружу, вон». Корень Трубачёв сравнивал с *pьrati «парить, летать» и упырь по этой этимологии – «наружу вылетающий (из гроба)». Однако нам неизвестна приставка *ǫ- в таком значении. Кроме того, эта этимология не проходит испытания фонетикой.

6. Теперь перейдём к идентификации корня.

Одна из версий исходит из реконструкции *ǫpyrь и корень связывает с индоевропейским названием огня (ср., например, греч. πῦρ и англ. fire). Приставке *ǫ- приписывается отрицательное значение, а общей семантикой слова было бы «несожжённый». Именно такой структурой обладает греческое ἄπυρος «незажженный, необожженный». Однако даже если не разбирать эту этимологию в плане правдоподобности семантики, её следует отбросить из-за того, что она опирается на неправильную реконструкцию корня.

Более интересна гипотеза польского этимолога Веслава Борыся. Он исходит из того, что *ǫ- означала «в-», а корень тот же, что и в глаголе *pьrati «бить». В этом случае *ǫpir’ь = «вбиватель (клыков в тело жертвы)». Эта гипотеза тоже не лишена недостатков, главный из которых – то, что *pьrati означал не просто «бить», а «колотить, молотить». Кроме того, мы не располагаем внятными семантическими параллелями для такой деривации. Но если сравнивать с конкурентами, на настоящий момент она наиболее обоснована.

Есть и другие этимологии, но все они с ещё бóльшими недостатками. Разбирать их я, пожалуй, не буду. Всех интересующихся отсылаю к следующим источникам:

Этимологический словарь славянских языков, том 40. М., 2016. Стр. 54-57.

Boryś W. Prefiksacja imienna w językach słowiańskich. Wrocław, Warszawa, Kraków, Gdańsk, 1975. S. 158-159.

Stachowski K., Stachowski O. Possibly Oriental elements in Slavonic folklore: upiór ~ wampir // Essays in the History of Langueges and Linguistics. Kraków, 2017. P. 643-693.

В общем, история сложная и запутанная, но не безнадёжная. И думаю, что этимологам ещё есть над чем потрудиться.

Всем дочитавшим до конца орден Дракулы третьей степени.

По сложившейся традиции решил запилить пост-опровержение на очередное этимологическое «открытие», появившееся на Пикабу.  Следует сказать, что тот пост опаснее, чем обычные выдумки, поскольку примерно 50 на 50 смешивает правду и бред. Давайте разбираться, как на самом деле обстоят дела со словами сорок и сорочка.

Разделю пост на четыре части, причём первая касается того, что в опровергаемом посте верно. Кто ждёт скандалов и расследований, может переходить сразу ко второй части.

I. Начну с того, что «сорок» в значении 40 – исключительно восточнославянское изобретение. В праславянском всё было логично: *tri desęte, *četyre desęte, *pętь desętъ и большинство современных славянских языков сохраняют такую схему. Да и в древнерусских памятниках присутствуют формы четыредесяте и четыридесяти.

Однако уже довольно рано начинают появляться слова сорокъ и сорочекъ. Они обозначают счётную единицу в 40 штук товара, преимущественно пушнины, а также непосредственно число 40. Пара примеров (Словарь русского языка XI-XVII вв., том 26, стр. 179-180):

Аже кто убиеть княжя мужа въ разбои, а головника не ищють, то вирьвную платити, въ чьеи же вьрви голова лежить, то 80 гривенъ, паки людинъ, то сорокъ гривенъ (Русская правда).

То есть, община, на территории которой произошло убийство, а убийца не найден, платит штраф: 40 гривен за простолюдина и 80 за княжьего человека.

Тотъ дѣтина … взялъ потаемне коробку, въ которой было куницъ пол-третья сорока, бѣльихъ шубки двѣ (дипломатическая переписка, 1570 год)

В то же время нам известно и слово сорока «мешок с 40 шкурками пушнины, предназначенных для шитья одной шубы»:

Ja suoy bielki pereveszat chotzu ffsoroku [= Я свои белки перевязать хочу в сороку]

,как записал для своего русско-немецкого разговорника в 1607 году один немецкий купец.

Было предпринято несколько попыток найти этимологию слова сорокъ. Так, его пытались объяснить как заимствование. Или из позднегреческого σαράκοντα «40» или из тюркского kırk «40». Однако эти версии проблематичны как фонетически, так и семантически: они не учитывают тесной связи древнерусского слова со счётом именно шкурок.

Поэтому предпочтительнее версия, связывающая сорок с сорочкой. Словом сорочка (или сорочица) называли прежде всего нательную рубаху. Но у него было и второе значение – чехол (в том числе чехол для отреза дорогой ткани).

Дано дуркѣ Манкѣ лѣтникъ въ сорочкахъ отъ суконъ (1619 год). (Летник – это такой вид одежды).

И всё замечательно складывается: производными от корня сорок- называли не только нательную рубаху, но и чехлы для дорогой ткани, меха. Поскольку на шубу требовалось 40 шкурок, то и чехол шили как раз на 40 шкурок. Затем слово сорокъ стало счётной мерой этих шкурок, а потом встроилось в систему числительных, порвав со своим пушным прошлым.

Вдобавок у нас есть прекрасная параллель: древние скандинавы словом serkr называли как рубашку, так и 200 звериных шкурок (5 раз по 40).

Кстати, третьим значением слова сорочка было «плацента», что сохранилось в выражении «в сорочке родиться».

II. Всё это в исходном тексте было пересказано более или менее правильно. Но потом автора понесло, и он решил внести свою лепту в развитие науки этимологии. Проблема в том, что без знания исторической фонетики в этимологии ловить нечего. И именно на фонетике погорел автор, сравнивая слова срачица и срать.

Те, кто помнит мой пост о крамоле, знает о таком замечательном явлении, как метатеза плавных и соответствиях, которые оно вызвало в славянских языках:

Если коротко, то праславянское сочетание TorT (где T – любой согласный) дало ToroT в восточнославянских языках, TroT в польском, TraT в чешском, словацком и всех южнославянских. Соответственно, -ра- на месте русского -оро- - характерный признак церковнославянизмов, ср. город – град, порох – прах, морок – мрак, хоромы – храм, ворота – врата, сторона – страна, короткий – краткий, норов – нрав, сторож – стража, ворог – враг.

Точно так же сорочка и сорочица – русские формы, а вот срачка и срачица с тем же значением – церковнославянские заимствования. Праславянская реконструкция: *sorčьka и *sorčica соответственно. Корень – *sork-.

Южнославянские языки до сих пор сохраняют этот корень. По-словенски рубашка – srajca /срайца/.

И совсем другое дело слово срать. Оно реконструируется как *sьrati, 1-е лицо ед.ч. – *serǫ (ь – особый гласный звук, ǫ – носовое о). Корень – *sьr- / *ser-. Нужно ли пояснять, что пытаться свести *sork- и *sьr- – это… как сравнивать перст с афедроном?

III. А какова дальнейшая этимология корня *sork-?

Тут возможны два основных варианта. Один предполагает заимствование из народной латыни, где были формы sarica, sareca, обозначавшие некий тип нательной рубахи и восходящие к классическому латинскому sericum «шёлковая ткань» (< Seres «китайцы»).

Но есть и альтернатива. Так, праславянскому слову хорошо соответствует литовское šarkas /шаркас/, которое в диалектах обозначает разные типы одежды (в современном литературном литовском закрепилась форма švarkas /шваркас/ «пиджак» со вторичным -v-, возникшим, вероятно, по народной этимологии под влиянием слова švarus «чистый»).

Вот здесь с фонетикой всё прекрасно. Праиндоевропейское *k' /кь/ дало в праславянском *s, а в прабалтийском *š, ср. литовские širdis и dešimt и русские сердце и десять. И балтийское a регулярно соответствует славянскому o, ср. литовские akis и galva и русские око и голова.

Однако поиск дальнейших соответствий šarkas ~ *sorka за пределами балто-славянских языков сталкивается с серьёзными проблемами. Надёжных соответствий найдено не было. Это вызвало к жизни третью, компромиссную, гипотезу: и славянское, и балтийское слово заимствовано из латыни. Что, конечно, довольно проблематично фонетически.

Так что лингвистам ещё предстоит поработать над изучением истории и этимологии этих слов.

IV. Кстати, а что насчёт птицы сороки? Связана ли она как-нибудь с сорочкой?

Наша сорока восходит к праформе *sorka, со всеми вытекающими. То есть, по-словенски «сорока» – sraka, а «сорокопут» – srakoper.

А вот у праславянского *sorka нет проблем с родственниками. Во-первых, это литовское šarka «сорока». Далее: санскритское शारिः /щарих/, которое обозначает некий вид птицы, латинские corvus «ворон», cornix «ворона», греческие κόραξ «ворон» и κορώνη «ворона».

Но может ли так быть, что *sorka «сорока» и *sorka «сорочка» как-то связаны? Ведь нам известен случай, когда название этой птицы было перенесено на головной убор, который так и назывался, «сорока».

Но то другой случай, у головного убора есть сходство с пёстрым распущенным сорочьим хвостом. Стоит упомянуть также о чешском случае straka «сорока» > strakatý «пёстрый». Однако сорочки ни пестротой, ни яркостью не отличались, поэтому точек пересечения с птицей у них, вроде бы, не было. Хотя я не сомневаюсь, что автор исходного текста что-нибудь бы придумал.

Недавно @Dvorkin78 задал мне следующий вопрос:

Данным постом попробую ответить на этот вопрос обстоятельно.

Сразу оговорюсь, что раб и работа – формы церковнославянские (хотя высказывалось мнение, что это может быть и отражением аканья на письме, как написания калач и каракатица вместо этимологически правильных колач и корокатица). Русские формы – роб и робота. А праславянские – *orbъ и *orbota соответственно.

С формальной точки зрения для деривации раб > работа препятствий нет. Формант -ота, образующий абстрактные и не очень понятия, хорошо нам известен по десяткам русских слов, например, тошнота, зевота, доброта, красота, кислота.

А что же семантика? Неужели работа – это то, чем занимаются только рабы?

Как мы помним, если нам нужно установить семантику праславянского слова (а *orbota является праславянским), мы не можем ограничиваться данными современного русского языка, но должны использовать материал всех славянских языков, в том числе диалектов и памятников письменности.

Если заглянуть в словарь старославянского языка (Slovník jazyka staroslověnského, 3, 539-540), то выясняется, что словом работа переводились греческие δουλεία «рабство» и διακονία «служба»:

въ работѫ проданъ бысть iосiфъ «в рабство был продан Иосиф» (Псалтырь, 104: 17)

Хорошо, но как сказать по-старославянски «работа»? Очень просто: дѣло, которым переводили ἔργον, πρᾶγμα, πρᾶξις (Slovník jazyka staroslověnského 1, 549-550).

не шьдьша с нима на дѣло, на неже послани быше «[но Павел не хотел брать с собой того, кто оставил их в Памфилии и] не помог исполнить порученную им работу» (Деяния Апостолов, 15: 38)

А что в древнерусском? Там робота/работа – это тоже «рабство» и/или «плен, порабощение». Цитата из Псковской первой летописи:

Начаша поганыя Латына силу дѣяти на Псковичехъ нападенiемъ и работою

Что, конечно, следует понимать так, что католики нападали на псковичей и уводили их в плен (вероятно, на принудительные работы), а не отправляли на биржу труда.

Встречается и значение «тяжёлая работа», позднее просто «работа». Цитата из Домостроя:

домочядцов своих наказующе не нужею, ни ранами, ни работою тяшкою.

Теперь давайте посмотрим на ситуацию в территориально отдалённом от русского словенском. Там delo – «работа, труд», например, fizično delo / umsko delo – «физическая / умственная работа», delo od jutra do večera – «работа с утра до вечера». А вот rabota – «барщина; очень тяжёлая работа». Совпадение в значениях со старославянским и древнерусским явно не случайно и, по всей видимости, отражает праславянскую ситуацию.

Резюмирую: нейтральным обозначением работы у предков было *dělo, а слово *orbota обозначало рабство, рабский труд, принудительный труд. Затем уже в истории русского языка, дѣло пережило некоторый семантический дрейф, а его место в значении «занятие, труд» заняла робота / работа. На былую связь «дела» с трудом указывает такое его современное значение как «профессия, мастерство» (столярное дело, горное дело).

Интересна судьба слово *dělo у наших западных родственников. «Работа» по-чешски и польски будет práce /праце/ и praca соответственно, причём у поляков это заимствование из чешского. А *dělo в силу кое-каких процессов дало в этих языках по два потомка: dílo, dělo в чешском и dzieło /джеўо/, działo /джяўо/ в польском. Причём первые члены пар имеют значение «произведение искусства», а вторые – «пушка».

А вот слово robota по-чешски значит «барщина» (польское robota по значению ближе к русскому). И именно оно вдохновило Карела Чапека, когда он искал название искусственных работников для своей пьесы R.U.R. (сам Чапек, впрочем, говорил, что слово robot придумал его брат Йозеф).

Стоит также рассказать об этимологии слова раб. Отмечу, что в старославянском рабъ – это не только «раб», но и «слуга». Праславянское *orbъ родственно латинскому orbus «сирота», греческому ὀρφανός «сирота», армянскому որբ /орб/ «сирота», санскритскому अर्भः /áрбˣах/ «мальчик, ребёнок; маленький, слабый», древнеирландскому orb «наследник» и готскому arbja /арбья/ «наследник», что позволяет реконструировать праиндоевропейское слово *h₃orbʰos.

Итак, перед нами несколько значений: раб – мальчик – сирота – наследник. На первый взгляд, разброс довольно велик. Однако точки соприкосновения здесь нет. Так, если у мальчика умерли родители и он стал сиротой, одновременно он стал и их наследником. А если сиротой он не стал, а его сделали, то сделавшие могли его и в рабство продать. Это, конечно, полушутка:) Для реконструкции празначения индоевропейского предка всех этих сирот и наследников этимологи обращаются к хеттскому глагольному корню ḫarp-, значения которого можно обобщить как «менять социальную группу».

Что интересно, слову *orbъ родственно *orbę (ę – носовой э), из которого наш ребёнок, и видимо, *orbę сохраняет более старую семантику, чем *orbъ. Вообще семантический сдвиг «ребёнок» > «раб» вовсе не уникален. Стоит упомянуть греческое παῖς /пайс/ «ребёнок», а также «юный раб». Другой показательный пример – праславянское слово *otъrokъ (в реконструкции «Этимологического словаря славянских языков»), которое дало в русском отрок «подросток», в словенском otrok /отрóк/ «ребёнок (вообще)», а в чешском otrok «раб». Этимологически в *otъrokъ выделяется приставка *otъ и тот же корень, что и в словах пророк и речь. То есть, этимологически *otъrokъ – это тот, кто не умеет говорить (по другой интерпретации, тот, кто не имеет права голоса).

К гнезду того же корня *h₃orbʰos в конечном итоге относится немецкое Arbeit «работа» и arbeiten «работать». Однако напрямую с русским «работа» Arbeit не соотносится, поскольку оно восходит к прагерманской форме *arbaidiz, и семантика здесь изменилась параллельно славянской. Кстати, от всё того же индоевропейского корня и немецкие слова erben «наследовать» и Erbe «наследство» (ср. Ahnenerbe «наследие предков»). И слово Erbe через чешское и польское посредство было заимствовано в русский. Вы его знаете как «герб».

К чему я это всё? Да, слово работа образовано от раб, но это, конечно, не означает, что у древних славян работали только рабы. Точно также как и факт, что латыши заимствовали русский глагол страдать как strādāt «работать», не означает, что древние латыши приравнивали работу к страданию:) В таких случаях, чтобы понять, как всё было на самом деле, приходится копать глубже.

P.S. Намеренно не касаюсь того, каким было рабство у древних славян – патриархальным или нет, более или менее мягким, чем у греков и римлян и т.д. За этим к историкам.