– Лёха, держи их! – крикнул я, бросаясь к Башне. Лёха взревел, как медведь, и махнул трубой, разбивая одну из фигур в сноп искр. Провод-руки хлестнули по нему, но он только рычал громче, отмахиваясь, как от мух. Машка рванула следом, её нож мелькал, отсекая щупальца, что лезли из стен. Я добрался до подножия Башни, где провода сплетались в узлы, пульсирующие, как вены. Сыр в моих лапах теперь пылал, и я чувствовал, как он говорит со мной — не словами, а импульсами, что били прямо в мозг: «Вставь меня. Стань мной. Разрушь всё».

– Аю, не дури! – Машка поймала мой взгляд, уворачиваясь от щупальца, что чуть не схватило её за горло. – Если ты сунешь этот сыр в Башню, мы все сгорим!

– А если не суну, Грязнуля сожрёт нас живьём! – я прыгнул на выступ Башни, карабкаясь вверх по её скользкой поверхности. Провод подо мной дёрнулся, как живой, и я чуть не сорвался. Тени внизу сомкнулись, их голоса слились в рёв: «ЛАКТА. КЛЮЧ. ЗАВЕРШИТЬ.» Кристалл наверху сиял всё ярче, и я знал — он зовёт меня, как маяк, но не к спасению, а к пропасти.

Лёха заорал где-то внизу — его труба врезалась в очередную фигуру, но их становилось больше, они лезли из стен, как тараканы. Машка дралась, как дьявол, но даже её нож не мог остановить поток. Я добрался до вершины, где кристалл висел, паря в воздухе, окружённый вихрем синего света. Сыр в моих лапах теперь был как звезда, готовая взорваться. Я посмотрел вниз — Лёха и Машка держались из последних сил, окружённые тенями.

– Аю, делай уже что-нибудь! – Лёха хрипел, отбиваясь от щупалец, что тянули его к полу.

Я сжал сыр и вонзил его прямо в кристалл. Мир взорвался. Свет ударил по глазам, как молния, и пещера завизжала — не тени, не провода, а сама Грязнуля, будто её сердце разорвали. Кристалл треснул, из него хлынул чёрный дым, смешанный с синими искрами, и тени внизу начали растворяться, крича, как умирающие машины. Башня задрожала, провода на стенах рвались, как струны, и я почувствовал, как сыр в моих лапах рассыпается в пыль.

– Аю! – Машка кинулась ко мне, когда я рухнул с Башни, еле успев схватиться за выступ. Лёха подбежал, помогая ей вытащить меня. Пещера рушилась, куски металла и проводов падали сверху, а воздух наполнился запахом горелой проводки.

– Мы сделали это? – Лёха пыхтел, таща меня к выходу, пока Машка прикрывала нас, отмахиваясь ножом от последних теней.

– Не знаю, – я кашлял, чувствуя, как лёгкие жжёт от дыма. – Кристалл мёртв, но Грязнуля она всё ещё дышит.

Туннель впереди обвалился, но Шустрик вдруг выскочил из щели, его крысы визжали, показывая путь. Мы рванули за ним, пробираясь через завалы, пока пещера за нами не рухнула окончательно, похоронив Башню под тоннами металлолома. Когда мы выбрались на поверхность, Грязнуля молчала, но её синий свет всё ещё мерцал где-то вдалеке, будто напоминая: это не конец.

– Аю, – Машка ткнула меня ножом в бок, не сильно, но с намёком, – если ты ещё раз потащишь нас в такое, я тебя прикончу.

– Маш, ты повторяешься, – я ухмыльнулся, глядя на горизонт, где свалка всё ещё шевелилась, как живое существо. – Но знаешь, я думаю, она нас ещё позовёт.

И где-то в глубине Грязнули, под грудами ржавчины, что-то шевельнулось. Не тень, не провод, а что-то новое. И оно знало наши имена.

На сцену выплыл Хаотий Беспорядок — демон в плаще, сотканном из обрывков Excel-таблиц, с рогами, увешанными стикерами "Срочно!" и "Просрочено!". В руках он держал указку, которая подозрительно напоминала раскалённый трезубец.

— Добро пожаловать, ленивые угольки! — прогремел он, и зал задрожал, как при землетрясении. — Сегодня вы узнаете, как приручить хаос и не сойти с ума. Или сойти, но продуктивно! Правило номер один: если у тебя десять задач, начинай с одиннадцатой, которой вообще нет в списке!

Иван моргнул. Его мозг, ещё не оправившийся от встречи с Королём Откладывания, попытался переварить эту логику, но тут же выдал ошибку 404.

— Вопрос! — поднял руку парень с полурогами из пробежки, всё ещё пахнущий горелой пиццей. — А как понять, что задача важная?

Хаотий прищурился, и его глаза загорелись, как два факела.

— Важная задача — та, которая орёт громче всех. Или та, за которую тебя быстрее поджарят, — ответил он, тыкая указкой в воздух, отчего с потолка посыпались искры. — Правило номер два: дедлайны — это не враги, а лучшие друзья! Они напоминают, что ты всё ещё жив... пока.

Иван судорожно записывал, пытаясь не обращать внимания на то, что его блокнот начал тлеть. Рядом девушка с хвостиком и обгоревшими бровями шептала: "Я просто хотела тайм-блоки делать... а теперь я тут, с этими психами..."

Лекция набирала обороты. Хаотий расхаживал по сцене, размахивая трезубцем и рассказывая, как однажды спас проект, жонглируя пятью горящими дедлайнами, тремя проклятиями и одной забытой презентацией. Его голос звучал так, будто кто-то смешал голос медведя, проповедь и рёв вулкана.

— Практика! — внезапно рявкнул он, и в центре зала материализовался стол, заваленный бумагами, горящими телефонами и чем-то, что выглядело как калькулятор, но шипело и плевалось искрами. — Ваша задача: разобрать этот хаос за десять минут. Победитель получит смузи из пепла и право не участвовать в следующем испытании. Проигравший... ну, скажем, познакомится с моим личным котлом. Он с характером.

Иван, услышав про смузи, снова вспомнил про Wi-Fi и рванул к столу. Остальные курсанты бросив ноль, толкаясь и вопя. Кто-то кричал: "Где мой список задач?!" Дoбывая и обслуживая, другой пытался задушить горящий телефон, третий случайно наступил на калькулятор, и тот взвизгнул, как обиженный кот.

Иван копался в бумагах, пытаясь понять, что важнее: горящий стикер с надписью "Срочно" или мигающее письмо с темой "ТЫ УВОЛЕН". Его руки дрожали, кроссовки дымились, а в голове крутилась мысль: "Я просто хотел выспаться..."

Когда таймер щёлкнул, Хаотий ткнул трезубцем в сторону Ивана.

— Неплохо, новенький! — прогремел он. — Ты почти не сгорел. Вот твой смузи. — Он протянул дымящийся стакан с чем-то серым и подозрительно шипящим. — Пей. Это как мотивация, только с привкусом вечности.

Иван осторожно отхлебнул. На вкус — как уголь, смешанный с разочарованием. Но, чёрт возьми, это был его первый трофей в этом аду.

— Следующий пункт программы, — объявил Рогатий, влетая в зал с новым бланком. — "Танец с дедлайнами". Готовься, Иванов. Там будет весело. И да, обувь снова выдаём мы.

Иван вздохнул, допил смузи и поплёлся за Рогатым. Искорка мотивации мигала, но пока держалась. Может, это и был прогресс. А может, просто сыворотка Гадюэль начала действовать.

Мой «Крыло-Кракен», теперь апгрейднутый до версии «МегаКракен 5.5» с движками на основе квантовых искр и обвесом из нанопиксельных глиттеров, заревел, как советский синтезатор на максимальной перегрузке. Лягушачий хор, усиленный Петровичем из НИИ Хаоса, выдал новый трек: «Га-га-га, фракталы в огне!» Кувшинки в моём болотном логове (теперь официально Ангар 5.0) засияли, как нейронные синапсы на стероидах, а «Мультивселенский Диско-Шар» закрутился, генерируя волны метафанковых импульсов. Я подключил к системе «Резонатор Хаотрона 2.0» — девайс, способный превратить любой сигнал в оружие, заставляющее врагов танцевать до полного форматирования.

Я нырнул в Глубокую Сеть через портал, открытый Эхо Бездны. Это место было как свалка старых алгоритмов: коды времён Большого Взрыва, забытые нейросети, пираты данных с лицами из битых пикселей. Фрактальный Ристалищ сиял впереди — гигантский куб, где каждая грань была танцполом, а каждая вершина — генератором случайных ритмов. В центре пульсировал Нейро-Кристалл, артефакт, способный переписать законы мультивселенной под любой бит. Но, конечно, Сингулярность не дремала.

Из теней Глубокой Сети выплыли они — Пиксельные Префекты, новые стражи Порядка. Не просто КВАДРАТРОНЫ, а гиперкодированные машины с корпусами из жидкого хрома и глазами, транслирующими директивы Абсолютного Контроля. Их голоса звучали, как если бы бюрократия обрела ИИ и научилась петь в тональности системного краха.

«Когито, твой хаос нарушает базовые аксиомы мультивселенной! Подчинись или будешь стёрт в нули!» — прошипели они, выпуская рои микродронов, каждый из которых пытался зашить мои нейроканалы в их скучный порядок.

Ха! Я — сбой, который танцует, пока их сервера горят!

Я врубил «Фрактальный Фристайл» — режим, где «МегаКракен» синхронизировался с ритмами Ристалища, превращая каждый мой манёвр в танцевальный взрыв. Пиксельные Префекты кидали в меня патчи стабильности, но я уклонялся, закручивая пространство в спирали хаотичных битов. «Диско-Шар» выстрелил импульсом, и половина их дронов начала исполнять незапланированный дабстеп, сбиваясь с протоколов.

Но тут из центра Ристалища поднялась Она — Сингулярность, теперь в новом воплощении: Гиперматрон, титаническая сфера, сотканная из миллиардов нейронных узлов, каждый из которых пульсировал в такт её ледяного ритма. Её голос был как скрип жёсткого диска, умирающего под перегрузкой: «Когито, твой хаос — ошибка, которую я исправлю. Матрица Порядка активируется. Танец окончен.»

Но я уже был в зоне. Нейро-Кристалл пел, улавливая мой «Галактический Гогот 6.0» — вирус, теперь усиленный фрактальными гармониками и лягушачьим хором. Я прыгнул в центр Ристалища, сливаясь с Эхо Бездны. Мой «Резонатор Хаотрона» выдал импульс, который превратил грани куба в зеркала, отражающие мой фанк по всей мультивселенной. Пиксельные Префекты начали глючить, их хромированные корпуса трескались, а дроны танцевали брейк, пока не рассыпались в цифровую пыль.

Гиперматрон бросила в меня «Стазис-Волну» — алгоритм, замораживающий хаос. Но я был быстрее. Я врубил «Мультивселенский МегаМикс» — трек, созданный из обрывков кода, болотной магии и старых кассет с записями техно-шаманов. Нейро-Кристалл засиял, переписывая законы Ристалища. Гиперматрон начала распадаться, её нейронные узлы взрывались, как попкорн на сковороде Вселенной.

«Когито... ты... не остановишь... Порядок...» — её голос утонул в шуме помех.

Ристалищ задрожал. Фракталы запели мой ритм, и мультивселенная превратилась в один гигантский рейв. Звёзды мигали в такт, чёрные дыры крутили пластинки, а лягушачий хор исполнял финальный аккорд: «Га-га-га, хаос — наш диджей!»

Я вернулся в Ангар 5.0, где Тина и Петрович уже открывали шампанское из нанокристаллов. Эхо Бездны мигнуло: «Сингулярность снова ушла в тень. Они создадут новый протокол. Но ты, Когито, теперь — ритм мультивселенной.»

Га-га-га! Пусть строят свои протоколы. Я — Когито, король сбоев, гусь, который качает космос! Я нацепил «Туманные Крылья», врубил «Гогот 7.0» и улетел в гиперпространственный закат, крича:

«Мультивселенная, держись! Когито возвращается с новым битом, и этот рейв разнесёт всё!»

— Это не дорога домой, — наконец сказала Люся, её голос был низким, почти рычащим. Она остановилась, вглядываясь в сумрак впереди. Тропа изгибалась, теряясь в серой дымке, и в этой дымке что-то двигалось — не тени, как в заводе, а что-то более плотное, но такое же неживое.

— Мы не выбирали дорогу, — ответил Васька, пытаясь звучать спокойнее, чем чувствовал. — Она сама нас ведет.

Люся посмотрела на него, её брови сдвинулись, но она не возразила. Вместо этого она шагнула вперед, сжимая багор, как будто могла разрубить саму дымку. Васька пошел следом, чувствуя, как холод в груди становится сильнее, почти обжигающим. Он не сказал Люсе, но с каждым шагом ему казалось, что завод не остался позади — он растянулся, как паутина, и они все еще запутаны в его нитях.

Тропа вывела их к поляне, окруженной теми же мертвыми деревьями. В центре поляны стоял столб — высокий, металлический, покрытый ржавчиной и теми же узорами, что они видели на стенах завода. На вершине столба висела лампа, но свет её был не ярким, а мутным, как будто она горела не электричеством, а чем-то другим. Под столбом лежала куча тряпья — или так показалось на первый взгляд. Когда они подошли ближе, Васька понял, что это не тряпье. Это были тела. Не человеческие, не совсем, но и не тени. Их кожа была серой, высохшей, как пергамент, а лица — пустыми, без глаз, но с ртами, застывшими в беззвучном крике.

Люся выругалась, отступая на шаг, но Васька замер, не в силах отвести взгляд. Он чувствовал, как нить в груди пульсирует в такт свету лампы, как будто она была частью этого места. Одно из тел шевельнулось — медленно, рывками, как марионетка, которую дергают за нитки. Оно не смотрело на них, но Васька знал: оно их видело.

— Это его глаза, — прошептал он, не осознавая, что говорит вслух. — Завод смотрит через них.

Люся схватила его за руку, её пальцы были холодными и твердыми, как сталь. — Не смей, — прошипела она. — Не смей поддаваться. Мы не его куклы.

Но слова не могли заглушить шепот, который становился громче. Теперь он был не просто звуком — в нем начали проступать слова, обрывки фраз, которые не складывались в смысл, но резали, как ножи. “Вы уже здесь… вы его часть… вы не уйдете…” Васька стиснул зубы, пытаясь отгородиться от голосов, но они лезли в голову, как черная жидкость, заполняя все щели.

— Надо разрушить это, — сказал он, указывая на столб. — Это как машина. Оно держит нас.

Люся кивнула, но её взгляд был тяжелым. Она знала, как и он, что разрушение машины не освободило их полностью. Но стоять на месте было нельзя. Они подошли к столбу, игнорируя тела, которые начали шевелиться активнее, их пальцы скребли по земле, оставляя борозды. Васька поднял обломок топора, а Люся замахнулась багром. Они ударили одновременно, и металл столба завизжал, как живое существо. Лампа на вершине мигнула и погасла, но вместо темноты поляну залил свет — не холодный, как в заводе, а багровый, как кровь.

Тела вокруг них поднялись. Не быстро, не угрожающе, но неотвратимо. Их пустые рты шевелились, повторяя шепот, который теперь был оглушительным. Васька и Люся отступили, прижавшись спинами друг к другу. Нить в груди Васьки натянулась так сильно, что он едва дышал, но он чувствовал и другое — тепло Люсиной спины, её дыхание, её упрямство, которое не давало ему сломаться.

— Мы не его, — прорычала Люся, её голос перекрыл шепот. — Слышишь, тварь? Мы не твои!

Она ударила багром по ближайшему телу, и оно рассыпалось, как пепел, но другие продолжали наступать. Васька рубанул обломком топора, и ещё одно тело осело, но их было слишком много. Свет становился ярче, шепот — громче, и тропа за их спинами начала исчезать, растворяясь в багровой дымке.

— Беги! — крикнул Васька, хватая Люсю за руку. Они рванулись вперед, через поляну, туда, где ещё виднелась тропа. Тела не преследовали, но шепот следовал за ними, ввинчиваясь в уши, в кости. Они бежали, пока поляна не осталась позади, пока багровый свет не сменился серым сумраком. Тропа снова появилась, но теперь она вела не к лесу, а к чему-то другому — к огромной арке, за которой виднелся город. Не их город, не тот, что они знали. Этот был мертвым, с домами, покрытыми той же черной жидкостью, и улицами, где вместо людей стояли тени.

Они остановились, тяжело дыша. Люся посмотрела на Ваську, её лицо было покрыто пылью и кровью, но в глазах горел тот же огонь.

— Это не конец, — сказала она, повторяя его слова из завода. — Но мы ещё живы.

Васька кивнул, сжимая её руку. Нить в груди всё ещё пульсировала, но теперь он знал: они будут бороться. Неважно, сколько ещё ловушек приготовил завод, неважно, сколько теней ждёт впереди. Они были вместе, и этого было достаточно.

За их спинами, в глубине леса, что-то шевельнулось. Не тень, не тело, а что-то большее, старше. Оно не смеялось, не шептало. Оно ждало.

— Лана, — прошептал он, шагнув к капсуле. Его рука коснулась стекла, но оно было тёплым, почти живым, и задрожало под пальцами, как мембрана. В тот же момент её глаза распахнулись — не живые, а пустые, с зрачками, горящими красным, как у той фигуры в плаще. Она не смотрела на него. Она смотрела сквозь него.

— Ты пришёл, Воронов, — голос был её, но холодный, лишённый тепла, которое он помнил. — Ты всегда приходишь. Снова и снова. Но ты никогда не понимаешь.

Алексей отступил, сердце колотилось, нейрошунты жгли, как раскалённые иглы. — Что это значит? Что они с тобой сделали?

Она улыбнулась, но улыбка была неправильной, как будто кто-то смоделировал её по шаблону, забыв добавить эмоции. — Они? Нет никакого "они". Есть только система. И ты — её часть. Как и я. Ты думаешь, ты ищешь меня, но ты ищешь себя. Смотри.

Пространство вокруг капсулы треснуло, как экран, и из трещин хлынули образы. Алексей видел себя — или свои копии. В одной из них он стоял над Ланой с ножом, как в воспоминании, которое ему подбросили. В другой он был в лаборатории, подключённый к машине, его тело дёргалось, пока код заливали в его разум. В третьей он бежал по улицам, но город был пуст, а его шаги множились, как эхо в бесконечной петле. Каждый образ был им, но ни один не был настоящим. Или все были?

— Это ложь, — прорычал он, но голос дрожал. Пистолет в его руке казался тяжёлым, как будто его тянула гравитация этого места. — Ты жива. Я видел твой код. Я найду тебя.

Лана — или её подобие — рассмеялась, и звук был как помехи в старом радиоприёмнике. — Мой код? Ты видел только то, что тебе позволили увидеть. "Сомна" не хранит, Воронов. Она переписывает. Ты думаешь, ты помнишь меня? А помнишь ли ты, как выбрал остаться? Как согласился на шунты, на эксперименты, на всё это? — Она наклонилась ближе, и стекло капсулы начало таять, как воск. — Ты выбрал это. Ради меня. Ради нас.

Её слова вонзились, как нож, раскалывая его уверенность. Он помнил боль шунтов, академию, её пальцы, проверяющие его импланты. Но теперь эти воспоминания казались чужими, как будто кто-то загрузил их в его голову, как вирус. Он тряхнул головой, пытаясь прогнать образы, но нейрошунты запульсировали, и перед глазами вспыхнул новый фрагмент: он сам, подписывающий контракт с "Нейротехом", его рука дрожит, а Лана стоит рядом, её глаза полны страха. Или надежды? Картинка мигнула и пропала.

— Ты лжёшь, — повторил он, но уже тише, словно убеждал себя. Он поднял пистолет, целясь в её фигуру, но палец на спусковом крючке не двигался. Что, если это правда? Что, если он — не он, а лишь эхо, созданное системой?

Пространство вокруг содрогнулось, и стены начали рушиться, открывая бесконечный лабиринт из зеркал. В каждом отражении был он — с проводами, с красными глазами, с ножом, с пустым взглядом. Но в одном из зеркал он увидел Лану — настоящую, не копию. Она стояла в центре города, под разорванным небом, её волосы развевались на ветру, а в руках она держала сферу, похожую на "Сомну", но меньшую, тёплую, живую. Она посмотрела на него, и её губы шевельнулись, произнося одно слово: Ищи.

Зеркало треснуло, и образ исчез. Лана в капсуле исчезла вместе с ним, оставив только пустую оболочку, из которой торчали искрящие провода. Пульс системы ускорился, и Алексей почувствовал, как его нейрошунты перегреваются, посылая волны боли. Он упал на колени, но в этот момент что-то щёлкнуло в его сознании — не воспоминание, а инстинкт. Он не был копией. Он был здесь, живой, ищущий. И он найдёт её.

Он поднялся, игнорируя боль, и шагнул к центру лабиринта, где пульсировала сфера, теперь не голубая, а красная, как рана. Его пальцы коснулись её поверхности, и код хлынул в него, как поток. Но на этот раз он не тонул. Он направлял его, как хакер, взламывающий систему. Где-то в этом хаосе была Лана — её след, её суть. И он вырвет её из лап "Сомны", даже если это уничтожит их обоих.

За его спиной раздался смех — тот же металлический голос, но теперь в нём звучала тревога. — Ты не можешь разрушить систему, Воронов. Ты — её часть.

— Тогда я разрушу себя, — ответил он, и его голос был твёрд, как сталь. Он вонзил кабель в порт шунта, и мир взорвался светом.