Свидетельство
"Полковник Григорий Давидович Елисаветский был командиром батальона московских добровольцев, а затем стал командиром полка 53-й Гвардейской дивизии. В этой дивизии отличились многие воины-евреи. Е. А. Зелик -- начальник штаба дивизии, Я. Гольдштейн -- командир полка, Борис Гороховский -- начальник штаба батальона, Ровинский -- политрук пулеметной роты, Гуревич -- командир отделения, рядовые Виленский, Фельдман, Немеровский, Гордон, Лондон и многие другие бойцы....."
Написал книгу: Елисаветский, Григорий Давидович. Мы вместе сражались / Г. Д. Елисаветский. - Москва : Московский рабочий, 1980.
"А ещё в каком-то московском журнале я прочитал о полковнике Елисаветском, подразделение которого одним из первых входило в освенцимский лагерь смерти. С ним договориться оказалось сложнее.
Елисаветский написал книгу об Освенциме и самоотверженно воевал с издательствами, которые отказывались её печатать. Он направлял бесконечные жалобы в ЦК КПСС. Затем к этим жалобам прибавились составленные с солдатской прямотой требования изъять из продажи антисемитские брошюры Евсеева и Корнеева. ..... На его "счастье" в книге Евсеева "Фашизм под голубой звездой" агентами международного сионизма были названы Вергелис и... тогдашний Президент Франции Помпиду. Что касается Вергелиса, то аргументом для Евсеева служило то, что журнал, который редактировал еврейский поэт, издавался на незнакомом Евсееву еврейском языке.......
Протест Вергелиса попал что называется "в яблочко". Евсеев получил строгий партийный выговор. А книгу изъяли из продажи. Но то, чего с помощью дипломатов удалось однажды добиться Вергелису, у Елисаветского не проходило. Его многочисленные обращения лишь закрепили за ним репутацию скандалиста и соответственно настроили против него тех людей в "Инстанциях", от которых что-либо могло зависеть.
А однажды зависело вот что: в Польше отмечалась очередная дата освобождения Освенцима. И организаторы мероприятия обратились к Москве с просьбой прислать советского офицера - участника той военной операции. Совет Ветеранов войны назвал Елисаветского. Но выездной отдел ЦК скандального полковника "не пропустил".
В Польшу поехал другой полковник, который в Освенциме бывал разве что на экскурсии. С таким унижением Елисаветский смириться не мог. В очередных посланиях в ЦК он резонно объявил, что всё случившееся - результат антисемитской политики. Когда я рассказал Зивсу, что нашел Елисаветского и уговорил его принять участие в пресс-конференции, тот замахал руками. О скандалах полковника ему было известно. И всё же, я привез Елисаветского в Комитет. С ним встретились и Зивс и Драгунский. Освободителю Освенцима предложили участвовать в пресс-конференции. Но просили полковника только об одном - чтобы не "растекался по древу", а говорил лишь о том, чему был свидетелем сорок лет назад. А о Корнееве с Евсеевым упоминать не надо. К теме пресс-конференции их книги отношения не имеют. С ними следует разбираться в другом месте."
И выступления Елизаветинского:
""... 8 января 1945 года войска Первого Украинского фронта, которым командовал маршал Конев, осуществив блестящую операцию по освобождению, а точнее - спасению города Кракова, сделав бросок вперед ранеё запланированного срока, подошли к укреплённому району - крепости Освенцим, которую гитлеровцы считали неприступной.
Части и соединения 60 армии охватили с флангов позиции неприятеля и 27 января крепость пала. Полк, которым я командовал, вошел в город.
В тот день я впервые попал на огороженную колючей проволокой территорию. К тому времени мы уже много знали об ужасах концлагерей, о зверствах фашистов. Но то, что открылось мне в Освенциме, по масштабам и по совершенству "технологии убийств" ни с чем нельзя было сравнить. На территории в сорок километров по периметру - 500 бараков. Газовые камеры. Печи крематориев. И повсюду на снегу - трупы мужчин, женщин, детей, стариков. Это те, кого фашисты убили напоследок, чтобы избавиться от живых свидетелей их зверств.
Людей не было видно. Потом я уже узнал, что тысячи узников фашисты угнали буквально перед нашим приходом.
Часть людей мы настигли. Конвоиров уничтожили. Людей спасли. Это было потом. А тогда я шел по опустевшему лагерю и не надеялся встретить живых людей.
Но вот вхожу в барак. Со мной адъютант и автоматчики. Всё та же тишина. На трехъярусных нарах навалом лежат полуживые скелеты. Узники, увидев нас, начали испуганно забиваться в свои гнезда. Каждый старался подлезть под другого. Поначалу солдаты как-то растерялись.
Наконец, откуда-то, как сквозь стену, слышу голоса бойцов: - "Товарищи, вы свободны!"
Я пытаюсь тоже что-то сказать, но не узнаю своего голоса. Наконец, говорю:
- Не бойтесь. Мы пришли вас освободить. Я советский офицер...
Вижу, что меня не понимают, и начинаю говорить на смешанном русско-украинском, польско-немецком языке. Говорю что-то о равенстве наций в нашей стране. Невозможно вспомнить, что я говорил. Хотелось довести до их травмированной психики, что им нечего бояться, что пришли их спасители. Мучило бессилие это сделать.
И вдруг вспоминаю, что мы в Биркинау - еврейском лагере. Я заговорил на идиш. Реакция ужасная. По всей вероятности решили, что это провокация. Узники начали еще глубже забиваться в свои норы.
Только когда я сказал:
- Не бойтесь, я советский полковник, по национальности - еврей. Вот мои награды. Мы пришли, чтобы вас освободить...
Из норы-ячейки вылез огромного роста человек, с длинной седой бородой. Подошел, потрогал мою дублёнку, ордена, подумал, и на наших глазах изменилось выражение его лица. Он обратился к лагерникам на каком-то непонятном языке, что-то начал выкрикивать.
Не описать, что началось. Люди зашевелились, поднялся шум.
Вначале робко, а потом смелее, шатаясь, подходили узники, как бы выбираясь из оцепенения.
Понадобилась огромная сила воли, чтобы всё это пережить.
Солдаты, видевшие до этого многое, от чего можно лишиться рассудка, стояли неподвижно и по их щекам текли слёзы. Да, такое забыть нельзя..." "