В расположении 34-го рейтенбургского пехотного полка, у входа в командирский блиндаж, стоял и курил под моросящим с самого утра дождем ефрейтор Фридхельм Винтер. Он привычно прикрывал папиросу ладонью от зорких глаз вражеских снайперов. Стараясь не слушать, о чем так рьяно спорят командиры за его спиной, он думал о том, что если простоит на улице еще некоторое время, то ни цельтбан, накинутый на плечи, ни шинель, тяжелеющую с каждой минутой, на умирающей буржуйке солдатского блиндажа он уже не высушит. И через пару дней, из-за постоянной влажности, в кителе опять заведутся вши. Или еще кто похуже. Кто знает, что у этих септентрионцев тут водится.
С траншеи слева донеслись звуки какой-то потасовки. Винтер заинтересованно оглянулся, но разобрать сквозь сгрудившихся солдат хоть что-то было решительно невозможно. По крайней мере, с высоты его роста. Но залезать на ящик он побоялся: за шесть лет войны он насмотрелся на дурачков, что по неопытности высовывали головы из окопа и тут же получали подарки от септентрионских снайперов. Так что, повинуясь опыту, он остался на месте, но, на всякий случай, бросил цыгарку в раскиселевшую грязь под ногами. Когда что-то происходит неподалеку от командирского блиндажа, следует быть начеку.
– Срочная депеша оберст-лейтенанту Шахтмейеру! Пропустите! – какой-то солдат, растолкав окруживших его бойцов, вырвался и бросился бежать прямо на Винтера. В кулаке он сжимал белый конверт.
Винтер, встрепенувшись, схватил прислоненную к стене траншеи винтовку, положил ее на плечо и решительно перегородил путь в офицерский блиндаж, вытянув перед собой руку ладонью вперед.
– Совещание! – рявкнул ефрейтор подскочившему солдату, чтобы осадить его прежде, чем тот начнет говорить. – Велено никого не впускать.
– У меня срочная депеша из ставки командования! – затараторил солдат, тыча в лицо ефрейтора конвертом. – Командующий армией приказывает сложить оружие! Сегодня утром в городе Кровлополь подписали мирный договор. Война окончена! Мир!
Винтер всмотрелся в конверт. Он был прошит красной строчкой, в правом нижнем углу был отпечатан змей, поражаемый молнией – государственный герб Черры. По всему выходило, что солдат и впрямь принес запечатанный приказ, вскрыть который дозволялось только командиру полка. Если это было правдой, и война действительно закончилась... Ефрейтор обернулся на солдат, сквозь которых только что прорвался посыльный. Одни меланхолично курили, сидя на оружейных ящиках, другие же просто замерли посреди траншеи. И все они смотрели только на него.
– Стой здесь, рядовой. Я доложу о тебе оберст-лейтенанту.
Винтер крутанулся на месте, рывком оправил плащ-палатку, натянул поглубже каску, перехватил винтовку и, после троекратного уставного стука, зашел в блиндаж.
– Господин оберст-лейтенант, прибыл посыльный из ставки командования со срочной депешей! По его словам...
– Война окончена! – нетерпеливо выпалил солдат, который, как оказалось, зашел вслед за ефрейтором и стоял за его спиной. – Сегодня утром подписали мирный договор! – он протянул хмурому Шахтмейеру конверт.
Офицер стянул перчатки и, недовольно зыркнув на посыльного, дернул за красную нить. Следующие полминуты его глаза быстро скакали по отпечатанным на машинке строчкам. Дочитав до конца, он медленно поднял голову и невидящим взором уставился куда-то мимо стоящих перед ним солдат. Руки его опустились. Ладонь с зажатым в ней приказом сжалась в кулак, комкая бумагу. Оберст-лейтенант тяжело задышал.
– Майор Кессель...
– Да, господин оберст-лейтенант! – подскочивший командир роты вытянулся в струнку.
– Прикажите своей роте сложить оружие и установить флагшток с поднятым белым полотнищем на самой высокой точке ваших позиций, – голос офицера дрогнул и сорвался на хрип. – Повинуясь соглашениям с нашим сюзереном, Объединенной Империей, мы принимаем подписанный Императором Альбертом Стоуном мирный договор и обязуемся немедленно прекратить боевые действия в отношении Септентрии...
– Но, господин оберст-лейтенант, мы ведь уже почти...
– Выполнять, – упавшим голосом отрезал Шахтмейер. – Это приказ командующего армией.
Плохо скрывая недовольство, майор вышел из блиндажа, прихватив с собой посыльного. Оберст-лейтенант Шахтмейер и ефрейтор Винтер остались наедине.
Словно не замечая ничего вокруг, офицер рассеянно обернулся и схватился за телефон. Пока он поднимал трубку, все бормотал себе под нос что-то про решающий удар и только доставленное до фронта оружие победы.
– Говорит оберст-лейтенант Шахтмейер, соедините меня с командующим 57-м артиллерийским полком господином оберстом Финкенштайном... Да, прямо сейчас!.. Я подожду... Как, связи нет?!.. Вас понял.
Офицер положил трубку, и некоторое время постоял с рукой на аппарате, будто раздумывая, с кем еще он может связаться. Очевидно, не решив ничего конкретного, он обернулся и только сейчас, кажется, заметил все это время стоявшего в помещении Винтера.
– О, ефрейтор, хорошо, что ты здесь! Времени мало, а ситуация срочная, так что слушай внимательно. Связь с 57-м артполком прервана. Видимо, обрыв провода. Последние несколько месяцев мы с господином оберстом Финкенштайном прорабатывали план по решающему удару по позициям противника, для чего запросили законсервированное с эпохи Азурского царства оружие из самого Герштена. И вчера ночью оно было доставлено. Это артиллерийские снаряды с атомными боеголовками. Начало операции было назначено на сегодня. И, судя по всему, – Шахтмейер глянул на наручные часы, – через полчаса на сложивших оружие септентрионцев обрушится атомный шторм. Бои продолжатся, мирный договор разорвут, а меня и Финкенштайна отправят в лагеря за проявленную самодеятельность. Чтобы этого не произошло, нужно, во что бы то ни стало, доставить приказ о прекращении огня до начала артподготовки.
Винтер от растерянности даже не знал, что сказать. Разом на него обрушились и окончание самой кровопролитной войны в истории, и несправедливость навязанного его родной Черре мира, и готовящаяся катастрофа. Решив переварить всю полученную информацию позже, когда не будет стоять по стойке «смирно» перед командиром, ефрейтор задал самый правильный вопрос:
– Когда и в какую сторону мне выдвигаться, господин оберст-лейтенант?..
***
Перепаханное снарядами поле норовило затянуть бегущего солдата в глубокие воронки, зацепить разметанными обрывками колючей проволоки и повалить на землю скользкой после долгого дождя глиной. Пытаясь дышать в такт шагам, Винтер бежал, перепрыгивая через старые окопы и туши лошадей, которые никто не потрудился захоронить. На подкованные сапоги налипала бурая грязь, делающая каждый шаг тяжелее предыдущего. Каска съезжала по мокрым от пота волосам на лоб, закрывая обзор. Насквозь промокшая шинель, грязная после нескольких падений, сковывала движения. Но снимать ее было нельзя – лежащий в нагрудном кармане кителя приказ тут же промокнет.
«Хорошо, что хотя бы снял снаряжение», – мельком подумал ефрейтор и припустил еще быстрее. Время торопило. Первый залп должны были произвести уже совсем скоро. Минутная стрелка нависла над шатким миром, подобно отточенному лезвию гильотины. Лишь один человек сейчас мог помешать палачу дернуть за рычаг. И этот человек бежал, что есть сил, обгоняя само время.
***
Заметив двоих часовых в траншее, Винтер заблаговременно вытянул вперед руку с конвертом, не сбавляя темп.
– Депеша! Приказ оберсту Финкенштайну! – натужно выкрикнул ефрейтор, пролетая мимо часовых и спрыгивая в окоп. Никто даже не попытался перегородить ему дорогу.
Окруженная земляным гребнем артиллерийская батарея готовилась к залпу. Тут и там сновали с тележками заряжающие. К снарядам необычных размеров пристраивали дополнительные заряды для большей дальности полета . Наводчики сверялись с заданными координатами и прицельной сеткой. Между орудиями царила суета, непонятная простому пехотинцу. В воздухе висело напряжение, которое почувствовалось физически. Такое гнетущее чувство бывает только перед самым боем. Тогда, когда все уже положили руку на приставную лестницу в траншее перед атакой, и лишь свисток командира отделяет солдат от пиршества смерти. Этот момент еще называют «солдатской минутой». За эту минуту проговариваются самые искренние молитвы. За эту минуту медальоны с фотографиями жен и детей убираются в самые глубокие внутренние карманы. Эта минута навсегда делит жизнь на бесконечное понятное «до» и скоропостижное неизвестное «после».
– Финкенштайн! Где мне найти чертового Финкенштайна!? – закричал Винтер, схватив проходящего мимо рядового.
– Вон там, в блиндаже, – ошарашенно залепетал солдат и кивнул куда-то вправо.
Он хотел крикнуть вслед ефрейтору, чтобы тот не распускал руки, но того уже и след простыл. На скорости врубившись в толпу, он моментально скрылся из виду.
– Господин оберст! Господин оберст, депеша от оберст-лейтенанта Шахтмейера! Командующий армией приказал сложить оружие, подписан мирный договор! – Винтер ввалился в командирский блиндаж, опрокинув хилого часового. Не дожидаясь уставного разрешения, он протянул оберсту белый конверт.
– Вижу, Шахтмейер струсил в последний момент, – усмехнулся оберст и обратился к запоздало забежавшему часовому. – Оставьте нас, рядовой!
Офицер открыл карманные часы и с удовлетворением покачал головой.
– Быстро же вы добежали, ефрейтор! От вашего полка до наших позиций порядка трех миль по прямой. Но не стоило так торопиться, солдат, – он взял протянутый ему конверт, медленно смял его и аккуратно поднес к пламени керосиновой лампы. Влажная бумага загорелась неохотно.
– Я узнал об этом приказе еще утром, по своим каналам. Спустя час после заключения мирного договора. И тогда же оборвал связь с остальными полками, чтобы непосредственное нарушение приказа состоялось как можно позже. Ведь этот вшивый договор не значит, что я, как овца, лягу на землю и задеру лапы к небу! О нет, напротив! – Финкенштайн продолжал любоваться сгорающим конвертом, заложив одну руку за спину. – Я исполню долг, как и поклялся, когда пришел на службу. Вы помните, в чем вы поклялись, надевая форму, ефрейтор?
– Никогда не забывать, господин оберст...
– Именно! Никогда не забывать. Ни при каких обстоятельствах не забывать, что Черра стала выжженной радиоактивной пустыней после бомбардировок авиацией Септентрии. Не забывать, что мы живем под землей и питаемся, черт пойми чем, пока они тут упиваются изобилием! Не забывать, как наши отцы и деды, в ответ на свое волеизъявление, увидели лишь огонь и смерть! Не забывать, что если только представится возможность восстановить справедливость, нужно воспользоваться моментом! Я помню свою клятву. И награжу септентрионцев точно такими же подарками, которыми они одарили нас перед признанием независимости Черры. Мне казалось, что Шахтмейер думает так же. Видимо, я ошибся.
– Но ведь все, война окончена! Командующий...
– А мне плевать на командующего! – закричал оберст. – Он не сидел в окопах! Он не видел, как мы медленно, но верно, шесть лет подряд, заставляем платить септентрионцев по счетам их поганой кровью. Он не знает, что значит остановить занесенный в праведном гневе молот черрийского оружия. В моих орудиях не просто снаряды. В них возмездие, которое обязано свершиться. И мне нет дела до трусливого Стоуна, который ставит свои каракули на позорных бумажках! Я доведу все это до конца, хотят они того или нет. Мы шли к этому слишком долго, чтобы подчиняться бредовым приказам. Заклятые враги не становятся для солдат друзьями только лишь по щелчку пальцев политиков. Септентрия познает на себе все то, что сотворила с нашей Родиной!
– Господин оберст! Но ведь... Война продолжится, и еще тысячи погибнут!
Офицер посмотрел на карманные часы и стремительно пошел на выход. Перед дверью наружу он остановился и обернулся.
– Погибнет гораздо больше, ефрейтор. Но так тому и быть.
Завидев выходящего из блиндажа оберста, командиры расчетов синхронно взревели: «Орудие-е-е!»
Командующий 57-м артиллерийским полком оберст Финкенштайн поднял руку для отдания приказа. На секунду над артиллерийской батареей воцарилась гробовая тишина. Железные Небеса, нависшие над Виридией, приготовились принять очередную порцию душ этого нескончаемого и бессмысленного жертвоприношения. Большая Континентальная война, едва прекратившаяся, вновь разгоралась с новой силой, словно пламя затухающего костра, в которой плеснули керосин.
И тут, в абсолютной тишине, как гром среди ясного неба, вдруг раздался выстрел.
Удивленный оберст посмотрел на грудь, по которой расползалось бурое пятно, и грузно повалился на землю. За его спиной, с расширенными от ужаса глазами, стоял ефрейтор Фридхельм Винтер с еще дымящимся пистолетом в руках.
***
В столице Септентрионской Империи, в городе Турримонт, на главной площади, прямо перед большим каменным фонтаном, спустя год воздвигли памятник неизвестному черрийскому ефрейтору, который, по рассказам очевидцев, в одиночку остановил атомную бомбардировку мирного города Септентрии. Его поступок спас миллионы жизней среди гражданского населения и поставил окончательную точку в величайшей и самой кровопролитной войне в истории Виридии. Имя и фамилия ефрейтора так и остались неизвестными мировой общественности – жизненный путь героя потерялся где-то среди исправительных лагерей Черры, куда его сослал военный трибунал. Поэтому на памятник нанесли надпись:
«Вечная память неизвестному Вестнику мира. Он нес с собой мир и дрался за него до конца».