Летом мы действительно меньше боимся умереть. Занятная вещь. Люди гуляют и веселятся, предполагая, что уж сейчас, когда вокруг столько жизни, дневных солнца и тепла, нежного ночного воздуха, с ними ничего не может произойти. Но ведь кто-то же умирает летом.
Вспоминаю, как я когда-то, лет в двадцать, наверное, впервые задумался о том, что когда-то умру. Впервые по-настоящему подумал об этом. Осознал тот факт, что все, чем я живу, что вижу и понимаю – все это сотрется в один момент. Что мир продолжит жить без меня, выплюнув мои сгнившие останки в цикл круговорота веществ. Просто наступит момент, когда все перестанет иметь какой-либо смысл, и я исчезну. Я тогда был жутко перепуган этими мыслями, и несколько дней ходил сам не свой. Тогда лишь я понял, почему так бессмысленно счастливы те, кто по слабоумию или наивной глупости верит в тот свет и загробную жизнь. Они не встают перед той стеной осознания того, что смерть лишит их всего, сотрет их, сделает все, что происходило в их головах, пустым воспоминанием в головах других людей, которые тоже рано или поздно исчезнут. И в какой-то момент, о каждом из нас забудут все – то есть, рано или поздно появится поколение, которое и знать-то не будет ничего о том, кто умер десятки и сотни лет назад. Перешагнув эту пустоту, я стал жить дальше, опираясь на то, что нет смысла и рассуждать о том, что безоговорочно нагрянет, и это оказалось единственным выходом. Мы все живем под топором палача, который слишком хорош в своей профессии, чтобы дать нам шанс жить вечно. Топор в любом случае опустится – рано или поздно. С палачем можно договориться об отсрочке – чем больше финансовых вливаний, тем милосерднее экзекутор, но долг для него превыше всего. Люди, которые безумно, сказочно богаты и управляют всем миром, и грязные бомжи с улицы умирают одним и тем же путем. Вопрос лишь в том, кто спокойнее относится к смерти. С одной стороны, достойный человек, обладающий многомиллиардным состоянием, и проживет дольше, и будет похоронен красиво – бомж-то, понятное дело, протянет до первого туберкулеза или гангрены. Вот только бомж, скрючившийся в проулке между домами и умирающий своим прогнившим телом, уже в безрассудстве, и он уже потерял связь с миром, и ему уже плевать, как он умрет – он лишь ждет последнего момента покоя, чтобы хоть на дол секунды ощутить свободу от боли и страданий. А миллиардер думает о том, как он будет похоронен – о почестях, о семейном склепе, о шикарных похоронах, о которых расскажут в новостях. А зачем?
И миллиардер, и бомж рано или поздно превратятся в одну и ту же мертвую болванку из мяса, жира и костей. И веры в то, что при этом душа останется бессмертной, может быть и у одного, и у другого одинаково. Разочароваться в ней ни один, ни другой, не успеет. Боль потери самого себя будет заглушена вплоть до остановки обменных процессов в организме. Ослепить себя верой – единственное, что может сделать человек, чтобы получить обезболивающее.
(c)