Флешбеки Чарли
Закрываю глаза — и снова Вьетнам. Для кого-то флешбек — это пара картинок, а для меня — полнометражное кино, только без возможности нажать «стоп». Комары размером с воробья, пиявки в ботинках устраивают корпоратив, влажность такая, что даже крокодилы жалуются. И вот мы идём по тропе — я и Джонсон. Он, как всегда, жуёт травинку и тащит с собой банку холодных бобов. У него был строгий распорядок: в семь утра открыть банку, съесть половину и превратиться в оружие массового поражения. Его «газы возмездия» валили с деревьев обезьян и распугивали змей. Я только думал: если враги нас не найдут по следам, то точно вычислят по запаху Джонсона.
И тут из кустов вываливаются гуки. Человек двести. А нас двое. Картина как из плохого боевика: лианы рвутся, ветки ломаются, и вся эта толпа несётся прямо на нас. Назад дороги нет — за спиной палатка с дырявой москитной сеткой и банка фасоли, которую мы берегли как последний золотой запас. Мы встали плечом к плечу. Джонсон схватил бамбук и начал крутить им так, будто репетировал номер для Олимпиады по художественной гимнастике. Я поднял камень и решил: пора делать свой первый DIY-проект. Так родилось ожерелье из ушей. Получилось стильно: этно-минимализм. Джонсон глянул и сказал: «Красота, Чарли. На «Этси» выставишь — купят с руками и ногами».
Но праздник был недолгим. Гуки всё-таки поймали Джонсона. И сделали то, о чём в учебниках не пишут. Превратили его в чучело. Поставили прямо в джунглях на палке, чтобы любой прохожий понял: «Вот что будет с каждым». И теперь, когда я закрываю глаза, я вижу его там. Он качается в темноте и хрипло говорит: «Чарли… передай моей семье… что мои порно-журналы из гаража — это раритет. Только страницы почистить не забудь…»
Попробуй после этого отвертеться. Последняя просьба боевого товарища — закон. Я приехал к его семье. Они смотрели на меня в ожидании медалей и писем, а я сказал: «Мне нужны журналы». Вынесли мне коробки. Я взял их, прижал к груди и понял — это не просто макулатура. Это летопись. Каждая страница — как генеалогическое древо. Вот пятна прадеда. Вот жирные следы деда. Вот отпечатки самого Джонсона. Некоторые модели умерли десятилетия назад, а в журналах остались вечно молодыми. Машина времени, только с запахом типографской краски и чужих пальцев.
Я долго думал, что с этим делать. Но перед глазами стоял Джонсон, тот самый — чучельный. Его взгляд, его просьба. И я понял: журналы должны уйти вместе с ним. Я сжёг их. Страницы вспыхнули, трещали, как патроны, а пепел разлетелся по джунглям. Так дух Джонсона остался там, где и должен — вместе со своим архивом. Это был наш прощальный салют.
Семья до сих пор верит, что он живёт где-то в глуши. Ждут его. Я не смог сказать правду. Как объяснить матери, что её сын теперь музейный экспонат, а его журналы улетели в небо вместе с дымом? Лучше пусть верят в сказку.
Иногда, когда особенно накрывает, я снова вижу его. Он стоит на палке, покачивается и кричит: «Чарли! Где журналы?! Ты хоть страницы протёр?!» А я отвечаю: «Сгорели они, Джонсон! Теперь ты вечно молодой, как обложка «Playboy» за март 1973-го!»
И вот сидим мы у костра. Все молчат, слушают мою историю. И тут кто-то тихо спрашивает: «Чарли… а журналы-то какие были?» И я начинаю перечислять их с пафосом, как награды на параде: «Playboy, мартовский выпуск, редкий Hustler, Penthouse с моделью, от которой дед Джонсона неделю в себя прийти не мог…» И все сидят молча, только костёр потрескивает. А потом один боец говорит: «Вот это, Чарли, настоящее наследие».
