Сегодня, известное "либерастическое" издание типа "МК" перепечатало  статью историка Евгения Анисимова, напечатанную в газете «Орловский вестник» накануне открытия памятника Ивану Грозному. Статья истерическая и бессодержательная. Вот сама статья

Тональность публикации поддержал  "журналист" Минкин (известный своим графоманским недержанием в адрес властей).

Я задался вопросом, а что же за "историк" такой - Евгений Анисимов?

В википедии написано, что это довольно известный ученый, доктор исторических наук с педагогическим образованием. Начиная с 1989 "преподавал как приглашенный профессор в Джорджтаунском университете (Вашингтон), Университете Лос-Анджелеса, Чикагском университете, Университете Хопкинса (Балтимор), Гарвардском университете, Беркли университете, Стэнфордском университете, Университете Северной Каролины, Университете Виргинии; Лондонском университете, Кембриджском университете, Эдинбургском университете; Миланском университете; Гумбольдт-университете (Берлин)".

И кстати, в списке его научных трудов, нет ни одного исследования, посвященного именно Ивану Грозному. Ну то есть он не специалист по этой исторической эпохе, от слова "совсем".

Конечно, в современной культуре и образовании сложился определенный, очень негативный и кровожадный образ Ивана Грозного. Но насколько он соответствует реальности? XVI столетие не так уж и далеко от сегодняшнего дня, по историческим меркам. И письменных источников того исторического периода вполне достаточно,  что бы составить достаточно объективное мнение и о фигуре Грозного и о результатах его правления.

В качестве достойной альтернативы "официальным" историкам и журналистам, по моему мнению, можно рассматривать исследования А.Бушкова. Вот, например, что он пишет об Иване Грозном в предисловии к своей книге "Иван Грозный: кровавый поэт":

"Иван Грозный - первый официально провозглашенный русский царь. Человек, расширивший пределы России. Человек, заложивший основы государственного устройства, создавший настоящее государство из рыхлой массы полунезависимых феодальных уделов. Человек, проведший в жизнь серьезнейшие реформы во многих областях жизни - реформы, которые, опять-таки без преувеличения, как раз и превратили старую, отжившую Русь в настоящее государство. Однако чаще всего он изображался в роли омерзительного палача, проливавшего кровь направо и налево - просто так, забавы и потехи ради, по природному своему садизму, из любви к казням и пыткам. Фигура Ивана Грозного чересчур величественна и сложна, чтобы подходить к ней с примитивными суждениями и абстрактным, слюнявым интеллигентским гуманизмом, еще ни разу в нашей истории не доводившим до добра..."

Всем неленивым очень советую к прочтению.

Я, знаете, много размышлял над сутью Необыкновенного, достаточно было времени, особенно на пенсии. И вот что я сформулировал, ни для какой науки, разумеется, исключительно для себя… Необыкновенное – это обязательно необъяснимое.

Это было в сорок первом, поздней осенью, то ли в сентябре, то ли начинался уже октябрь. Наш батальон вывели в лагерь… как бы выразиться обтекаемее? В нескольких десятках километров, а то и побольше, примерно на северо-восток от Москвы. В малонаселенные места. Если прикинуть, ближе скорее к Ленинграду, чем к Москве…

Это были войска НКВД, конечно. Батальон войск НКВД. Я тогда командовал ротой. Люди были молодец к молодцу – спецподбор, подготовочка, особые нормы снабжения и вооружения. Нет, ничего общего с конвойными войсками. Конвой есть конвой, а мы были – именно что войска. Знаете, сколько наших сражалось под Москвой? Многие полки и дивизии. Это лысый кукурузник потом повелел считать, будто столицу отстояли исключительно армейцы, а на самом-то деле…

Ладно, не будем уклоняться от темы. Я тогда командовал ротой. Однако задачу до нас, командиров рот, так и не довели. Более того, у меня тогда – и не только у меня – создалось впечатление, что задачу не довели и до командира батальона. Очень может быть – в свете последующего.

Одним словом, нам приказали встать лагерем. Ничего не скажешь, организовано все было отлично, как у нас умели: палатки, полевые кухни, все службы обеспечения развернуты, вплоть до парикмахерской…

Места, повторяю, вокруг раскинулись малообитаемые. Леса да болота. И жили мы в этом лагере то ли шестнадцать, то ли восемнадцать дней. Точно не помню. Помню, что гораздо больше двух недель, но меньше трех. Не суть важно.

Слухи, как водится, ползали самые дурацкие и разнообразные – что нас собираются забросить в финский тыл, или переучить на воздушных десантников, или что сюда якобы должен прилететь на дальнем бомбардировщике какой-то фельдмаршал из Англии, чтобы встретиться с Молотовым, а мы, соответственно, будем охранять… Обычное дело. Когда военные люди так долго сидят без дела, и вдобавок задача не доведена, начинают кружить самые бредовые выдумки… Начальство к такому относится спокойно: лишь бы не наблюдалось идейно невыдержанных высказываний, а что до остального – чем бы дитя ни тешилось…

Однако меры принимали, конечно. Устраивали и строевые занятия, и сборку-разборку оружия на время, а через день роты отправляли на детальное прочесывание окружающей местности. Не потому, что всерьез кого-то искали – есть детали, по которым опытный человек сразу определит, что это не более чем лекарство от безделья… Кончилось все тем, что мы окрестности изучили настолько хорошо, что могли, пожалуй, и с завязанными глазами ориентироваться…

А потом, во второй половине дня, это беззаботное житье кончилось – резко…

Приехал… ну, скажем так, вышестоящий начальник. Очень вышестоящий, со звездами в петлицах. Кто конкретно, не так уж и важно – у меня порой возникает такое подозрение, что и до него самого довели только часть задачи…

С ним приехали еще несколько. Он собрал нас, командиров, и провел инструктаж. К каждому, начиная от комбата и кончая даже командирами взводов, приставлялся один из этих новоприбывших. Он всякому из нас, когда настанет условленный момент, должен был поставить задачу.

Вот это нам всем решительно не понравилось. Вслух, понятно, никто не жаловался, но ясно было, что у каждого глубоко запрятана обида. Мы как-никак были не красноармейцы-первогодки, а кадровые и сто раз проверенные командиры войск НКВД. Нам можно бы было оказать и побольше доверия…

Но ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Как они выглядели? Приставленные? Да обыкновенно. Ни у одного мы так и не увидели знаков различия – они все были в форменных кожаных плащах, застегнутых наглухо. Такой плащ наглухо застегивался под горлом на крючок и петлю, так что петлиц совершенно не видно. Но это были офицеры, точно. Командиры, как тогда говорилось – офицеры появились позже, после известных приказов Верховного… Командиры, несомненно. Бриджи были не красноармейские, а командирские, с кантом, плюс – материал, покрой… Командиры. Они и держались, как командиры – такие вещи чувствуешь, если достаточно долго прослужил. Фуражки у них были наши – краповый околыш, синий верх, малиновый кант…

Ближе к вечеру появилась пехота на грузовиках. Обычная армейская пехота. Много пехоты. Их выстраивали в оцепление примерно в километре вокруг нашего расположения, и это оцепление должно было охватить значительное пространство. Мы с ними никоим образом не контактировали – они, не приближаясь, сразу начали устанавливать оцепление.

Потом в оцепление велели встать и нашим – кроме моей роты. Получилось двойное кольцо – вокруг пустого пространства диаметром примерно километр. Ничего там не было – лесочек да прогалина, мы же эти места излазили вдоль и поперек, прочесывали столько раз…

А моя рота располагалась внутри. Вместе с приставленными – так их будет правильнее всего называть, поскольку в уставах не прописаны те функции, что они исполняли…

Потом приехал грузовик. И шофер, и двое в кузове были точно такие же – в кожаных плащах, застегнутых так, что петлиц не видно, в наших фуражках, в командирских бриджах и командирских хромовых сапогах. Что интересно, у одного из тех, в кузове, были шпоры. Значит, ему по штату полагалась верховая лошадь.

Оказалось, все до одной винтовки следовало составить в пирамиду на значительном отдалении, и там же нам, командирам, сложить кобуры с пистолетами. А взамен всем выдали шашки – самые обыкновенные. Не знаю, как было у остальных, а моя была двадцать девятого года выпуска, я видел дату на клинке. Шашки были без ножен, они в кузове так и лежали аккуратными связками. Новехонькие, начищенные, заточенные – сразу видно, за холодным оружием ухаживали.

Приставленные проинструктировали. По команде, поданной в надлежащий момент, шашки следовало всем до одного взять определенным образом… Знаете позицию «шашки подвысь»? Клинок располагается в согнутой в локте правой руке так, что лезвие расположено плашмя по отношению к лицу. Только эта позиция несколько отличалась. Шашка располагалась плашмя, но рука должна быть прижата к правой стороне груди, и клинок, соответственно, чуть отклонен вперед от воображаемой линии, проходящей через макушку к пяткам.

Мы потренировались. Дело было нехитрое. Потом нас проинструктировали, что рота должна разместиться идеальным квадратом. Мы и разместились. И комбат, и приставленные – все встали в шеренги.

Около получаса мы так и оставались в строю при команде «Вольно». Когда почти уже стемнело, оцепление в одном месте разомкнулось, и внутрь прошли машины. Две «эмки» – но не обычных, а повышенной проходимости. Кузов у них был более поднят над осями по сравнению с обычными. Черные «эмки». Кто сидел внутри, мы не видели, становилось все темнее.

За «эмками» прошли бронеавтомобили – БА-десятые, пять штук. Это серьезная машина, чтоб вы знали. Пушка-сорокапятка и два пулемета. Артиллерия с ними, конечно, справлялась легко, но вот если они действовали против врага, вооруженного лишь легким стрелковым – получалась мясорубка…

Пропустив машины, оцепление вновь сомкнулось. Кортеж прошел примерно в самый центр круга, погасил фары. Правда, видно было, что они там курят. Огонек папиросы в темноте видно далеко.

Вскоре поступила та команда, о которой предупреждали. Совершенно не уставная: «Шашки в позицию!» Мы встали, как инструктировали. Рота располагалась лицом к центру, понятно.

Какое-то время ничего не происходило. Потом…

Над прогалиной, довольно высоко, стали вспыхивать огни – крупные, зеленые, сочно-зеленые, если можно так выразиться. Более десятка, на разной высоте. Они медленно опускались к земле и гасли вмиг, словно выключатель поворачивали, еще довольно высоко над землей. Что интересно – они были очень яркие, но совершенно не освещали землю, машины, людей. Ничего не было видно, как стояла темень, так и стояла. На осветительные ракеты эти огни не походили совершенно. Абсолютно ничего общего.

Было несколько… серий, так, пожалуй, можно выразиться. Пять или шесть. Всегда одно и то же: на разной высоте зажигаются более десяти огней, медленно опускаются – такое впечатление, одни быстрее других, и каждый раз разные – и гаснут примерно на определенной высоте.

Потом они погасли. Раздалось пять или шесть хлопков – вроде бы над прогалиной, в воздухе. Это нисколько не походило ни на выстрелы, ни на разрывы, ни на выхлопы автомобильных двигателей. Резкие, звонкие хлопки. Больше всего походило на то, как если бы лопался огромный воздушный шарик. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Словно огромной иголкой протыкали воздушный шарик.

Через какое-то время в воздухе появились полосы. Такие яркие, словно бы огненные, но не ослепляющие, бледно-золотистые. Знаете, как бывает, когда в полной темноте крутишь зажженной папиросой? Получается круг. Вот и здесь было почти то же самое – нерегулярные восьмерки, зигзаги, устойчивые дуги. Если папироса будет диаметром с железнодорожную цистерну, примерно такой след и получится…

Потом пропали и они. И прямо с земли стала подниматься вертикальная ниточка света. Не луч прожектора, никоим образом – вот именно что ниточка – тонюхонькая, пронзительно-синяя. Вытягивалась все выше, выше, выше… На высоте нескольких десятков метров вдруг ее кончик разбух, расплылся тем же пронзительно-синим шаром, шар разбухал, разбухал… Нет, не с чем было сравнивать по масштабу.

И вдруг – дзззыыынннь… Словно оборвали огромную гитарную струну. Ниточка погасла, и очень интересно погасла – снизу вверх, словно втягивалась в шар, а там и шар исчез. Р-раз – и его уже нету…

Через несколько минут там, в середине, взлетела самая обыкновенная сигнальная ракета, зеленая, и приставленный дал команду опустить шашки, стоять вольно. Оцепление опять разомкнулось, и машины проехали мимо нас в обратную сторону. Сколько приехало, столько и уехало – две «эмки» и пять бронеавтомобилей.

Ну, а потом… Потом как-то так стало ясно, что все напрочь окончилось. Шашки велели сдать, их теперь швыряли в кузов просто так, навалом. Грузовик уехал, за приставленными пришли две машины. А ближе к полуночи приехали грузовики и за нами.

И – все. Вся история. Через неделю нас форменным образом разбросали – по разным частям. Полное впечатление, что весь батальон по человечку распределили по самым разным частям. Я больше года не видел никого из сослуживцев, ни командиров, ни рядовых – только начиная с зимы сорок второго начал иногда пересекаться то с одним, то с другим, бывают такие встречи на войне…

Вот и вся история, понимаете? Прошло сорок лет, а я обо всем этом знаю только то, что тогда видел сам… Вот вам натуральнейшее Необычайное… А вы говорите – инопланетяне, черти…

Знали б вы, какое бешенство иногда подступает – хоть на стену лезь. Из-за этой самой полной и законченной непонятности. Я все от начала и до конца видел своими глазами – но как тогда ни черта не понимал, так и теперь не понимаю ни хрена, что же мы тогда видели, несколько сотен человек.

Я вас умоляю, не надо скороспелых версий! Извините, но что вам может вот так, смаху прийти в голову такого, чего бы мне не пришло за сорок лет? Молчите, а? То-то…

Испытания нового оружия? Ну да, первое, что приходит в голову. А где, простите, установка, агрегат, стрелялка или что оно там? Ну, вы понимаете мою мысль… Где устройство? Прежде, до появления машин, там ничего такого не имелось, ни на прогалине, ни в окрестностях – мы ж их облазили на сто кругов, ручаться можно, не было там никаких подземных казематов, ничего подобного. С собой привезли? В машине, в портфельчике, на коленях? Ох, не знаю… Совершенно не могу поверить, чтобы в сорок первом имелся, пусть и засекреченный, подобный компактный прибор, способный выделывать подобные световые эффекты. Не тот уровень техники.

Ну да, ну конечно! Марсиане, ага! Инопланетяне. Засекреченный отдел наркомата установил связь с инопланетянами, и прилетала та самая пресловутая Стрелка…

Вот это уже больше похоже на версию. Только – похоже. Как человек военный, не могу согласиться. Предположим, я встречаю эту самую летающую тарелку, жду подвоха, а потому заранее подтягиваю к месту встречи военную технику… Так вот, ничего похожего! Даже лейтенант, если он достаточно опытный, поступит иначе: не потащит на ту прогалину пяток броневиков, где они в самой точке приземления будут как на ладони, открытые любому инопланетному обстрелу… Нет уж! Поставит в отдалении артиллерийские батареи, бронетехнику если и пригонит, то опять-таки расположит на достаточном отдалении, чтобы при нужде могла действовать не только огнем, но и маневром. Все это – задачка на уровне командира взвода, если он кадровый, опытный. А эту операцию, надо полагать, планировали ба-альшие генералы… Нет, и это не версия.

Зачем у нас отобрали огнестрельное оружие и выдали шашки? С марсианами воевать? Не смешите! И зачем с шашками нужно было стоять именно в такой позиции? И что это были за огни? И почему синяя ниточка тянулась с земли, а огни, наоборот, спускались с неба?

Я и голову ломать больше не хочу. Я ее столько лет ломал, надоело… Объяснений нет ни малейших.

А ведь они должны быть, мать их так! Должны! Кто-то знает все до мельчайших подробностей, вот только кто? Каждая подробность, каждая деталь, каждая сцена имеет свой глубокий смысл, тут и сомневаться нечего. Вот только – какой? Что это вообще было такое? Ни малейшего объяснения…

Понимаете теперь, что такое настоящее Необыкновенное? Вот именно так оно и выглядит.

И самое поганое, что все это – было. Именно так, как я вам рассказал… В точности.

Вот что это было? И знает же кто-то…

Пикабу!

Рассчитываю на твою почти всесильность.

У моего отца сегодня день рождения.

По своей глупости во время недавней перестановки в квартире я выкинул его любимые книги Александра Бушкова из серии "Сварог".

И он очень по ним тоскует. Если бы мне удалось их найти, это был бы отличный подарок ко дню его рождения.

Сейчас они продаются по тоненьким книгам (итого их 18 штук), а у него было первое издание, когда несколько книг объединялись в тома. И версия редактуры там, следовательно, другая(по его словам).

Прошу вас поднять этот пост в топ! Возможно, у кого-то есть книги этого издания и вам будет не жалко отдать/продать их для подарка человеку.

Выглядят такие книги примерно как на фото. "Специальный русский проект", когда картинка вообще не совпадает с сюжетом.

Надеюсь на чудо.

Комментарии для минусов внутри.

***

Настырный мадьяр

Сержант застрелил венгра. Всадил в него длинную очередь из ППШ шагов с десяти.

Событие было не бог весть какое, не вызвавшее, если честно, ровным счетом никаких эмоций. Сержант воевал давненько, с сорок второго, то есть два с лишним года, и на счету у него было немало вражья – немцы, румыны, уже здесь – парочка венгров, еще до этого, нынешнего.

Не безоружного шлепнул, в конце-то концов, и уж безусловно не мирного жителя – венгр был военный, в полной форме, в каске, с автоматом, не цветочки собирать вышел, не прохлаждаться…

Наши брали небольшой городок на самой границе с Австрией. Немцы отступали, Венгрию они уже потеряли, и ловить им тут было нечего. Венгры тоже уже выдохлись – но вот местные партийцы еще кое-где пытались сопротивляться.

Выскочивший на сержанта мадьяр был как раз партийным, судя по повязке со скрещенными стрелами на рукаве – салашисты долбанные, ничего удивительного, уже видали таких… Упрямый, как все фашисты. Вылетел из-за угла, вскинул автомат здешнего производства, судя по перекосившемуся лицу, собирался рубануть по сержанту очередью решительно и всерьез.

Ну, а сержант опередил. Для него это был далеко не первый уличный бой. Мадьяр завалился на кучу кирпича возле угла полуразрушенного дома, чуть-чуть подергался и кончился. Убедившись в этом быстрым опытным взглядом, сержант махнул своим, и они бросились дальше, к окраине.

Но этот «стрелочник» оказался последним. Больше сопротивления они нигде не встретили, городок был взят окончательно, и войска принялись в нем осваиваться.

А с темнотой – началось…

На ночлег взвод расположился в каком-то складе, капитальном строении с крохотными окнами в решетках. Венгерского никто не знал, но, судя по большим аляповатым вывескам и тому, что склад примыкал к домику, который определенно был магазином, принадлежала эта хоромина какому-то торговцу не из мелких. Грустно только, что и в магазине, и на складе было хоть шаром покати – не нашлось ничего, подходившего бы под категорию полезных в хозяйстве военных трофеев. И бесполезных тоже не было – лабаз, такое впечатление, вымели под метелку. Быть может, отступавшие немцы постарались, движимые тем же хозяйственным рефлексом. На складе все еще стоял слабый, но стойкий запах колбасы, копченостей и еще чего-то съестного – а мимо таких вещей ни один расторопный солдат любой армии ни за что не пройдет…

Ночью сержант проснулся оттого, что в ноздри настойчиво лез другой запах, гораздо более неприятный, насквозь знакомый – душный, сладковатый запашок разложения.

Он открыл глаза. Непонятно было, как это получается, что он видит окружающее, что твоя кошка – внутри огромной коробки с парой крохотных окошечек под самым потолком должно быть темно, как в погребе. И все же он отчетливо видел, что рядом вместо Васьки Кондакова лежит давешний мадьяр, и не просто лежит, а поглядывает. Лицо у него было определенно неживое – этакой восковой белизны, стянутое гримасой, рот приоткрыт, да так и застыл – но глаза смотрели, как живые. Воняя знакомым запашком начинавшегося разложения, венгр явственно издал звук, что-то вроде: «Хыр-хыр-хыр».

Это был никакой не кошмар. Слишком реально бил в нос запах, и покрытый шинелью дощатый пол был жестким, пыльным, и все прочее, абсолютно все, свидетельствовало, что это не сон…

Сержант заорал – чисто машинально. Поднялись две-три головы и тут же упали, никто не проснулся, привыкли, каждую ночь кто-нибудь вот так да орал во сне…

Однако сам сержант не просыпался – а значит, и не спал вовсе, и покойничек в том самом мундире, с фашистскими стрелами на рукаве, со знакомой рожей, ухоженными усиками лежал рядом, все так же издавая свое «хыр-хыр-хыр»…

Здесь был даже не страх, а что-то другое – быть может, ощущение острой неправильности момента. Сержант в жизни с таким не сталкивался, не верил ни в какую загробную жизнь и бродящих ночами мертвецов. Однако дохлый мадьяр был здесь, совсем рядом, лежал, таращился и хыркал…

Сержант осторожненько приподнялся, переступая меж лежащими, отступил бочком-бочком, отошел в угол. Старательно пытался себе внушить, что все это ему только мерещится, бывает такое из-за расстроенных нервов. Закрыл глаза, прилег на свободное местечко, прижался к стене и попытался задремать.

Очень быстро ноздри вновь ощутили противный запашок, и рядом послышалось: «Хыр-хыр-хыр»… Покойный опять был тут. Лежал, таращился в лицо и издавал прежние звуки, то ли хрюкал, то ли фыркал. Сержант крепко зажмурился, надеясь, что как-нибудь само собой обойдется. Время шло. Мертвец так его и не коснулся, и на том спасибо – но его присутствие чувствовалось совсем рядом: окоченевшее, распространявшее холодок тело – или только казалось, что веет этот холодок? – запах, хорканье…

Сержант вскочил и решительно вышел во двор, под звезды. Видно было неподалеку бдительно прохаживавшегося часового. Достав кисет, сержант проворно, на ощупь свернул себе цигарку. Высек огонь, припалил, затянулся.

Рядом послышалось хорканье, потянуло тлением. Чертов мадьяр торчал рядом, у самого плеча, фыркая и таращась. Часовой смотрел прямо на них, но никак не реагировал – и сержант понял, что тот не видит странного гостя…

Так и прошло несколько часов до рассвета – когда сержант уходил внутрь, ложился и пытался задремать, мадьяр возникал рядом, укладывался – непонятно, как он оказывался меж сержантом и его соседом – и снова начиналось фырканье. Когда сержант выходил на свежий воздух, покойник очень быстро появлялся рядом…

К утру он как-то незаметно улетучился. Выспаться сержант, как легко догадаться, не смог совершенно. День прошел кое-как, в обычных заботах командира отделения в только что взятом неприятельском городе.

Ночью сержант добровольно напросился в караул, сославшись на бессонницу и на то, что выспался днем.

С темнотой мадьяр опять возник неведомо откуда. Повернувшись, сержант обнаружил его прямо перед собой. На бледной роже появились темные пятна, как и следовало ожидать, кожу еще больше свело, так что рот кривился в застывшем оскале – одним словом, мертвец прошел следующую стадию разложения.

И, пока сержант прохаживался вправо-влево – шагов двадцать в одну сторону, шагов двадцать в другую – венгр таскался за ним, как приклеенный. Все так же тянул свое дурацкое «хыр-хыр-хыр», придвигаясь почти вплотную, но не касаясь. Он вовсе не был полупрозрачным видением, он выглядел вполне реальным, разлагающимся помаленьку мертвецом – только этот мертвец вместо того, чтобы лежать смирнехонько, вторую ночь таскался за тем, кто его застрелил, чуть ли не наступал на пятки…

Сержант уже не боялся. Он попросту был злой, как черт. Раздражало его как раз то, что покойник ничего не предпринимал – не пытался сгрести за горло окостеневшей рукой, не проявлял никакой агрессии, вообще не прикасался. Торчал рядом, таращился неотрывно и тянул свое «хыр-хыр-хыр».

Под утро он опять как-то незаметно пропал.

На третью ночь снова заявился, пристроился к лежащему, еще более обезображенный, еще сильнее воняющий… В эту ночь смертельно уставший сержант смог все же уснуть. Спал урывками, видел короткие, какие-то дерганые сны. Просыпался то и дело, вдыхал трупную вонь, слышал хорканье… Проснулся с рассветом совершенно разбитый.

Поделиться своим несчастьем он ни с кем не решался. Кто бы ему поверил? Никто ведь, кроме него самого, ночного гостя не видел. Деваться было некуда – они так и обитали в том складе. Краем уха сержант слышал, конечно, что подобных гостей испокон веков отгоняли молитвой либо наговорами – но, человек сугубо атеистический, он не знал молитв. И уж тем более наговоров. Вырос он в небольшом уральском городке, в рабочей семье, не имевшей никаких родственников в деревне, а ведь давно известно, что в городах знатоки заговоров, наговоров и прочей чернокнижной премудрости попадаются крайне редко, если они и есть, шифруются надежно. В деревне таких, ходили слухи, вроде бы побольше, даже несмотря на двадцать с лишним лет Советской власти – но не поедешь же в деревню их искать, даже если возникла такая житейская необходимость…

Одним словом, сержант превосходно понимал, что совета, помощи и поддержки ему отыскать негде. Не к политруку же идти, не жаловаться, что убитый им фашистюга вопреки твердым установкам марксистско-ленинского мировоззрения три ночи подряд не дает покоя некрещеному советскому воину, кандидату в члены ВКП(б)… Вряд ли политрук мог бы чем-то помочь.

Хорошо еще, на четвертый день их подняли по тревоге и передислоцировали в другой городок, километрах в десяти западнее. Вот там чертов мадьяр уже не появлялся. Никогда.

Сержант клялся и божился, что все с ним произошло на самом деле. Больше всего, даже спустя многие годы, его бесило то, что он не мог понять: почему вдруг? Ему и до того венгра приходилось убивать врагов, да и после на его счету появилось еще с десяток – но ни один из них, ни до, ни после, не тревожил по ночам.

***

Как выходили из окружения

Ну, как-как… Ножками. Было нас человек семь или восемь, из разных частей, так уж сбились. На всех – одна винтовка с подсумком и наган. И жрать совершенно нечего.

Я вам не буду подробно рассказывать про все эти перипетии. Про них и так рассказано немало, книги написаны, кино снимали сто раз… Одно скажу: ощущения были мерзопакостнейшие. Июль сорок первого – и весь разговор. Мы уж и ждать перестали, что подойдут наши главные силы и вытеснят агрессора на его территорию, чтобы там – малой кровью, могучим ударом… Мы и гадать перестали, почему все протекает совсем не так, как нас учили, вопреки всем ожиданиям. Не было никакого толку от таких умствований, жить они совершенно не помогали. Кишки в брюхе от голода путаются, ноги гудят, куда ни ткнись – всюду прет немец. Сытый, вооруженный, многочисленный, нахальный, с губными гармошками, бравый… Тут не до умствований. Одна задача была – выйти к своим, должны же они где-то закрепиться…

И был у нас один… Даже не помню, как его звали. А, по-моему, он и не назвался. Просто – сапер. Мы, так уж завелось, друг друга звали не по именам или фамилиям, а по петлицам – пехота, химик, сапер… У него были саперные петлицы, черные с синей окантовкой, на петлицах, как полагается, кирка с лопатой…

И четыре треугольничка. Старшина. Определенно кадровый. Точно. Это сразу было видно. Я сам к тому времени был кадровым, так что мог определить… Командовал-то у нас лейтенант-танкист, сразу за ним по званию шел сапер, ну, а дальше мы – у кого два «угла», у кого один, а то и ни одного…

Мужик, я сапера имею в виду, был самый обыкновенный. Судя по разговору, по речи, точно не деревенский, городской. Но из простых, без образования. Шофер, может быть, или квалифицированный токарь-слесарь… Что-то в нем было такое, что именно так хотелось думать.

До того случая он себя ничем особенным не проявлял. Был как все мы – и не скулил, и не храбрился. Словом, нормальный мужик, хлебнувший жизни. Мы все без особых умствований и уж точно без истерик выходили из положения, вот и он – как все. Не выделялся.

А вот потом… Мы тогда крепко попали.

Диспозиция была такая…

Впереди – довольно обширный лесной массив, где можно надежно укрыться. Только чтобы туда попасть, нужно было пересечь большой луг, совершенно открытое место, перейти речушку по мостику. Неширокая такая речушка, небольшой мостик, бревенчатый.

Дело, на первый взгляд, нехитрое – пройти по луговине с полкилометра, перейти мостик – и поминай, как звали…

Только там уже были немцы, у мостика. Передовой разъезд, надо полагать, или разведгруппа. Оседлали они мостик надежно – два мотоцикла, пять человек, при них ручной пулемет. Расселись, суки, на лугу, и обойти их нет никакой возможности…

А сзади, на дороге, уже немцы. Прут на восток. И начинают уже, слышно же моторы мотоциклов, шнырять по тому редколесью, где мы спрятались, не доходя до луговины. Нам все больше становится ясно, что долго мы тут не продержимся. Рано или поздно они на нас наткнутся, а мы с нашим хилым арсеналом и погибнуть-то героически не сумеем – перестреляют к чертовой матери, не подходя близко, или возьмут тепленькими, что нам по тогдашнему воспитанию казалось еще похуже, чем героическая смерть…

Вспотели все от напряжения и полной неопределенности. Косимся на лейтенанта – он командир, пусть временный, ему и решение принимать, ему на себя ответственность брать…

А он, видно, потерялся. Бывает. Даже с кадровыми. Не знает, на что решиться, и все тут…

И сапер вдруг говорит:

– Прорвемся. Вы, главное, от меня не отставайте, шевелите ножками, и все будет в ажуре…

Мы на него так и вытаращились: мол, ты что, со страху с ума сдвинулся? У них пулемет, пять автоматов, нас, едва выйдем, видно будет за версту…

Он чуть побледнел, но продолжает спокойно:

– Пройдем. Я им глаза отведу. Я умею. Отец учил.

Мы были настолько вымотаны, что ни у кого не было сил ни ругаться, ни смеяться. Только вздохнул кто-то вовсе уж обреченно. Ясный день, солнышко, лето – в такую погоду особенно тяжело отдавать концы…

А сапер, как ни в чем не бывало, начал что-то химичить…

– Пятеро их, – говорит как бы сам себе под нос. – Значит, нужно пять…

Отломал парочку веток, переломал их, получилось у него пять палочек. Он их вогнал в землю на опушке, подровнял так, чтобы были одинаковой длины. Посмотрел на них, на немцев, присел на корточки и начал что-то шептать. Лицо стало чужое, незнакомое, неправильное какое-то…

Длилось это недолго. Встал, одернул гимнастерку и говорит:

– Пошли.

И зашагал по лугу во весь рост, не особенно быстро, временами оглядывается на нас, рукой показывает: мол, за мной!

Мы, конечно, остались на месте. Нема дурных переть в лоб на пулемет. Но, когда он отошел уже метров на двести, нам понемножку стало ясно, что происходит странное…

Из немцев только один сидел к нам спиной. А остальные смотрели как раз на луг, прямехонько на сапера…

И никто из них на него не обращал ни малейшего внимания! Хоть бы позу изменили, хоть бы один поднял автомат… Нет. Полное впечатление, что они его и вправду не видят. Курят, болтают, регочут над чем-то своим… А он идет. Все ближе к ним, все ближе, уже и оглядываться на нас перестал…

И тут меня взяло. Ничего я не понимал и ни над чем особо не раздумывал. Просто видел, что они на сапера не реагируют никак… И – рискнул. Сделал несколько шагов, с сердцем в пятках, еще несколько, пошел побыстрее…

Не видят! Не реагируют!

Тут за мной пошли все. И лейтенант, как миленький. Сапер обернулся, показал рукой: не бежать, потише! Мы пошли шагом.

Ощущение было неописуемое, и запомнил я этот поход на всю оставшуюся жизнь. Идем мы прямо на немцев, они все ближе, ближе, уже четко видны все до единой пуговицы, цвет глаз, уже чуешь носом, как от них пoтом шибает… Но они нас как не видели, так и не видят, словно мы стали невидимками, как в какой-то книге…

Вот так мы мимо них прошли чуть не на цыпочках, нырнули в лес и уж так вжарили…

Забегая вперед, скажу, что к своим мы вышли. Через три дня. Отходила какая-то крупная часть, мы к ней пристали. Только уже без сапера.

Его убило за день до того. Его и химика.

Немецкий истребитель нас подловил опять-таки на луговине, далеко от леса, и начал гонять по полю, как зайчиков. Наших самолетов в небе ни единого, так что ему была полная воля. Хулиганил, тварь, от нечего делать, развлекался по своей гнусной фашистской натуре…

Лейтенант по нему сдуру расстрелял весь нагановский барабан – понятно, без толку. Вот это была жуть… Мы носимся по полю, то падаем, то перебегаем, а он над нами крутится, просвистит, кажется, над самой макушкой, когда стреляет, когда нет – развлекается, как может…

Сначала срезал химика, я слышал, как он закричал. Потом попал в сапера. Он бы нас на той луговине положил всех до единого, как мишени в тире, только в один прекрасный момент вдруг резко пошел в небо, набрал высоту, да так назад и не вернулся. Может, у него кончились патроны. Или горючее стало кончаться. Или получил какой приказ по радио. Черт его знает. Главное, уцелели.

А сапера он срезал. Значит, летчику сапер почему-то не смог глаза отвести. Может, это у него действовало только на земле, против пеших? Кто ж его знает. Один раз я и сталкивался с таким фокусом…

Взято из "НКВД: Война с неведомым",

автор - Александр Бушков

Была гроза. Молнии лупили, как оглашенные, стрелка компаса плясала, не зная, куда бы ей указать своим острым жалом. Струи дождя заливали фонарь пилотской кабины, бомбардировщик швыряло так, что казалось, он вот-вот развалится. Летели практически наугад, моля бога о том, чтобы хватило горючего. По ощущениям и по времени должны были уже пересечь линию фронта и лететь над своей территорией. А горючка меж тем подходила к концу. И вдруг все закончилось.
Самолет ухнул вниз, и шум грозы стих. Никакой грозы больше не было. Над головой - ясное небо и звезды. А внизу горел огнями огромный город. Летчики сразу поняли, что находятся не в СССР. Ну какой город в 1944 году недалеко от линии фронта мог так полыхать? Немыслимое дело! На окна тогда вешали плотные шторы. По улицам ходили патрули, наблюдая за домами, из окон которых пробивались лучики света - следили за соблюдением светомаскировки. В войну все города в радиусе действия вражеской авиации в безоговорочном порядке на ночь погружались во тьму. И не только в СССР - во всех воюющих странах.
Да и не должно было быть в том районе никакого большого города!
Но город был. Внизу сияло море огней - не только дома призывно светились окошками, но и уличное освещение работало! По улицам ехали, освещая дорогу фарами, автомобили. Более того - многие дома даже подсвечивались снизу прожекторами! Разноцветными огнями сверкала неоновая реклама. Так и хотелось бросить бомбу...Справа текла широкая река, а на ней три острова - один большой и вытянутый, два других поменьше и покруглее. Острова между собой и с берегами были соединены освещенными мостами. По реке плыл, сияя огоньками, прогулочный кораблик. Город был огромен - его огни убегали за горизонт.
Мерно гудели винты, бомбардировщик кругами летал над городом, ошарашенный экипаж молча смотрел на невероятную картину. Где они? И как сюда попали? "Ведь не бывает так, что троим снится одно и тоже!" - нарушил молчание командир. Подавленный экипаж с ним согласился.
Они летали так несколько минут, наблюдая за жизнью ночного мегаполиса, а потом снова случилось это самое "вдруг". Слева по борту в небе вдруг возникли зеленые огни. Они образовали гигантский равнобедренный треугольник, одной вершиной стоявший на земле, а основанием быстро надвигающийся на самолет. Вот он уже совсем близко. И - р-раз! Словно муху в кулак поймал и... И тут же выпустили. Но уже в другой комнате.
Над бомбардировщиком снова было хмурое небо, под ним - темнота. Дождь уже заканчивался. Вместе с горючим... Стрелки указателей топлива неумолимо приближались к нулю, поэтому командир принял решение искать место для аварийной посадки. Снизившись, прошли на бреющем над железнодорожной станцией с характерной водонапорной башней. Станцию эту командир узнал - отсюда до их аэродрома было примерно пятьдесят километров.
Сели на лугу удачно, даже шасси не подломили. В полку о происшедшем никому ничего не сказали, разумеется. Объяснили, что отбомбились в заданном квадрате, а на обратном пути попали в грозу, потеряли ориентировку, выработали горючее, пошли на вынужденную... Обычное дело. И только много лет спустя, после войны, командир рассказал эту историю Александру Бушкову.