Как бы операция
Уважаемые коллеги!
Сказ о том, как начальник тюрьмы, полковник Федеральной службы исполнения наказания, учил меня, кандидата медицинских наук, «операцию» делать.
…Когда на «Скорой» дают перевозку, да ещё и на ночь глядя, чувствуешь себя неполноценным и задетым за самолюбие – кто-то уже за тебя больного осмотрел, обследовал, поставил диагноз и принял решение о переводе его из одного лечебного учреждения в другое. Или госпитализации из дома. Или консультации в другом стационаре. Или развозишь гостей главного врача из ресторана по домам.
Это неважно. Твоё собачье дело – исполнять распоряжение, не рассуждать, не обсуждать, а личное мнение засунуть себе в самый дистальный отдел дигестивного тракта. В конце концов, всё происходит в рабочее время, тебе за это как бы платят и, наконец, кто-то же должен это делать.
Повод перевозки – «доставить больного с проникающим ранением брюшной полости из следственного изолятора в больницу городской тюрьмы».
Возле ярко освещённых уличными фонарями ворот СИЗО, нас встречает «святая троица» – два конвоира с автоматами и заключённый на полусогнутых ногах, который двумя руками держится за живот.
На разрешение пройти в местный медпункт охрана отвечает категорическим отказом. Тогда предупреждаю, что после осмотра пациента в карете «Скорой», принятое нами решение может не совпасть с мнением здешнего фельдшера.
Солдаты только пожимают плечами, что означает – «дело ваше, нам-то вообще всё пофигу». В машине с трудом укладываем пациента на носилки, включаем единственную тусклую «лампочку Ильича» в салоне и начинаем сбор анамнеза и осмотр.
Со слов больного: в драке ударили металлическим предметом в живот. Спрашиваем – чем? Гвоздём, отвечает. Вот этим самым гвоздём и ударили. При этом он распахивает чёрную тюремную робу, поднимает грязную майку и… что же мы видим?
Слева, на уровне и расстоянии пяти см от пупка, на поверхности кожи, визуализируется резко болезненная при дотрагивании, с небольшой зоной гиперемии вокруг, шляпка от гвоздя семидесятки или восьмидесятки. Ошибки быть не может. В студенческие годы, вместо колхоза, я один месяц «отбарабанил» на комбинате строительных конструкций и там научился на глаз определять длину нужного гвоздя по внешнему виду.
Выходит, если верить урке, ему в драке «вогнали» гвоздь в живот по самую шляпку. Звучит убедительно, да и status localis вроде бы не вызывает никаких сомнений.
Объективно: плотного телосложения. Кожа и слизистые бледные. Язык сухой, обложен желтоватым налётом. АД 110/70, пульс 90 в мин. Cor et pulmonen без особенностей. Живот симметричный, не вздут, с хорошо развитым слоем подкожно-жировой клетчатки, в акте дыхания участвует ограниченно. При пальпации мягкий, болезненный в левой подвздошной области, там же симптом Щёткина-Блюмберга слабо положительный. Физиологические отправления без особенностей.
Таким образом, диагноз проникающего ранения брюшной полости, казалось бы, не вызывал никаких сомнений. Всю дорогу до тюремного лазарета больной лежал на левом боку, прижав руки к левой половине живота, поджав ноги, стонал от боли и постоянно просил пить.
Прибыв по адресу, конвоиры, уже на носилках, вынесли больного из машины, и в сопровождении меня и фельдшера направились в сторону тюремного стационара. Мы миновали одни высоченные автоматические ворота с охраной, затем другие, и оказались на довольно большом внутреннем заасфальтированном дворе, расчерченным белой масляной краской на какие-то линии и квадраты
. Было уже довольно поздно, Луна, как назло, спряталась в тучах и я с фельдшером еле успевал за сопровождающими в кромешной темноте. Внезапно солдаты остановились и опустили носилки. В ту же секунду вспыхнули прожектора и светильники патио, накрыв нас ярким и ослепляющим светом. Когда мы «проморгались», то с удивлением обнаружили, что находимся в центре прямоугольника, образованного с трёх сторон стоящими молча плотными шеренгами людей, а с последней – цепью солдат с автоматами наизготовку.
Было жутко стоять в центре этого каре, в абсолютной тишине, под тяжёлыми взглядами заключённых, исподлобья смотревших на нас в упор. В какой-то старинной немецкой балладе я читал, что также, каждый раз, выстраивались жители какого-то средневекового города, когда на костре сжигали очередную ведьму. Вот только эшафота со столбом и огромной кучей хвороста здесь и недоставало.
Где-то недалеко лязгнула железная дверь и послышались приближающиеся ритмичные шаги. Спустя минуту из темноты на свет показалась высокая коренастая фигура в перетянутой ремнями офицерской форме и вплотную приблизилась к нашей группе. Это был довольно молодой, для своего звания полковника, человек, имевший чёрную аккуратную профессорскую бородку и усики, державший в правой руке небольшую щёгольскую тросточку с белым костяным набалдашником в виде черепа.
В до блеска начищенных поскрипывающих сапогах отражались лучи прожекторов, а длинные пальцы в тончайших кожаных перчатках играючи крутили изящный стек. Форма сидела на полковнике как влитая, не было видно ни одной складки или морщинки, смотрел он вперёд слегка приподняв подбородок и источал вокруг себя запах дорогого импортного одеколона. Бывшие с нами в сопровождении охранники встали по стойке смирно и отдали честь, доложив по существу цель нашего прибытия. Это был начальник хорошо известной городской тюрьмы № 00.
Выслушав доклад конвоиров, начальник повернулся к нам с фельдшером, заложил руки за спину, оценивающе на нас посмотрел и сказал:
- Ну что, доктора, готовьтесь, сейчас будем делать операцию.
???
Надо сказать, что больной к тому времени перестал стонать, притих, весь сжался в комок и, как мне показалось, даже несколько уменьшился в размерах, но по-прежнему ещё лежал на носилках.
- Встать! – негромко, но твёрдо произнёс начальник, обратившись к нашему пациенту.
Тот, кряхтя, медленно и по частям приподнялся и, на полусогнутых ногах, привстал, держась руками за левый бок живота.
- Верхнюю одежду снять, руки по швам! – продолжал хозяин. – Доктора, подойдите поближе и смотрите внимательно. Сержант! Свет ему на брюхо!
Один из конвоиров услужливо включил большой чёрный складной фонарь и направил луч прямиком на живот нашего пациента.
- Итак, доктора, мы видим шляпку гвоздя на коже живота. Вопрос: где остальная часть, стержень? По логике вещей – в животе. Так? Так. Но это по нашему предположению, а по изощренной изобретательности урок – он находится совершенно в другом месте. Вот, смотрите.
С этими словами начальник слегка приподнял шляпку над поверхностью кожи, совершенно не обращая внимания на нечленораздельные звуки, издаваемые заключённым. И тут я отчётливо увидел, что гвоздь согнут под углом девяносто градусов в месте перехода шляпки в стержень. Таким образом, тело гвоздя никак не могло находиться в брюшной полости, а располагалось фактически в передней брюшной стенке. Так вот где собака зарыта! Далее «хирург» потянул за шляпку вдоль поверхности кожи и извлёк весь гвоздь целиком.
- Ну что, доктора, вам всё понятно? – спросил начальник. – На этом наша «операция» окончена. Впредь прошу вас больше не возить в наше заведение подобные случаи. Как говорится, спасибо за внимание. Конвой! Этого в карцер на пять суток! Отрядам стоять на плацу до подъёма, чтобы впредь никому неповадно было!
И пошёл прочь лёгкой пружинистой походкой.
…В последующие годы работы я неоднократно встречался с различными случаями членовредительства – у психиатрических больных, на производстве, в райвоенкоматах, отделах милиции, армейских частях и пр. И что меня больше всего удивляло, так это «везучесть» больных – казалось бы, один сантиметр – и всё, конец, повреждение крупной артерии или жизненно важного органа неизбежно.
Со временем, однако, пришло прозрение, что эти люди всё прекрасно знали и понимали и вся эта «везучесть» как раз и была рассчитана на театральный эффект и сострадание окружающих. Но тот, первый случай в тюрьме, запомнился на всю жизнь и, как это бывает по закону парных случаев, однажды был продублирован на обращении в условиях городской квартиры.
Вызвали нас по поводу ножевого ранения сотрудники милиции. Пьяный мужчина в ссоре нанёс сожительнице несколько ударов острым металлическим предметом в грудь и живот. К нашему приезду женщина была уже мертва, нам ничего не оставалось как констатировать смерть, и мы уже собрались уходить, когда один из стражей порядка попросил нас осмотреть подозреваемого. Тот, голый по пояс, весь «разукрашенный» татуировками, сидел на стуле с отведёнными назад скованными наручниками руками. Поникшая голова подбородком касалась верхней части грудной клетки. На передней брюшной стенке, слева от пупка… и так далее, ну, вы, понимаете.
- Даже не знаем, что с ним теперь делать, - сокрушались милиционеры. Его по идее надо в отдел везти, а теперь в больницу придётся, охраняй его там день и ночь.
- Не придётся, - сказал я и одним движением извлёк гвоздь. И, выпучившему от неожиданности глаза, фельдшеру:
- Обработай спиртом и залепи лейкопластырем.
Подождали несколько минут.
Подозреваемый приподнял голову, встал и, глядя прямо мне в глаза, искажённым от злости лицом прохрипел:
- С-с-с-ука. Я тебя потом найду. Я тебя на куски порежу. Я тебя…
Иногда, после перенесённого ушиба головного мозга, я слетал с катушек. В такие моменты я старался вообще не выходить из дома, потому, что, даже если мне в общественном транспорте наступали на ногу, последствия могли быть непредсказуемы.
По советам друзей нейрохирургов и неврологов приходилось принимать всякие глицины, новопасситы, персены, негрустины, имованы, донормилы и пр. Как правило, помогали эти лекарственные препараты не очень, поэтому параллельно я до изнеможения «тягал» пудовую гирю, принимал контрастный душ и бегал трусцой вокруг своей девятиэтажки, стараясь ни с кем не вступать в контакт. И ещё я очень радовался, что бросил пить и употреблять в пищу спиртсодержащие пищевые продукты, с грустью вспоминая своих коллег, павших в неравной борьбе с зелёным змеем.
Но на этот раз я не выдержал. Вероятно, сказалось нервное напряжение изматывающего суточного дежурства в сорокапятиградусную жару, бесконечные семейные скандалы и ссоры, индуцированные тогдашней женой Моськой, четырёхмесячная задержка заработной платы на «Скорой» и другая «бытовуха».
Моя левая рука стальной хваткой молниеносно вцепилась мужику в шею, а большой палец уже давил на его щитовидный хрящ так, что глаза начали вылезать из орбит, язык краковской колбаской вывалился наружу, а лицо стало напоминать просроченную томатную пасту, завалявшуюся на прилавке отдалённого сельского продмага.
Я вплотную приблизил к нему своё лицо и вначале тихо, а потом по нарастающей начал плевать в него слова.
- Ты на кого хавку разинул, баклан? Ты кому тут баки заливаешь, секель овечий? Заткни фонтан и пасть захлопни, фраер беспонтовый, а то кишки простудишь! Я те щас в пять сек бебехи потушу; задавлю, падла, если борзеть будешь! Думаешь бабочек нарисовал и можно баллон на лепил катить? На бздюху меня брать решил? От борзости облез? Хочешь сказать, что на твою жопу хер не найдётся, пидр вонючий? Ох...ел, в натуре?
От такого проникновенного «монолога» глаза у мужика вообще выкатились наружу и повисли на зрительных нервах, а рот, судорожно пытавшийся вдохнуть хотя бы пару молекул кислорода, раскрылся так, что стал виден вход в гортань с трепыхающимся над ним осенним листочком надгортанником.
Как сквозь сон я услышал взволнованный голос фельдшера:
Михалыч, Михалыч, отпусти руку, ты же его задушить можешь!
Что-то щёлкнуло у меня в голове, я пришёл в себя и разжал кисть. Подозреваемый мешком рухнул на пол. Милиционеры, прижавшись к стене, смотрели на меня со страхом и удивлением.
…Нет, всё-таки сутки через двое – это много. Так и свихнуться недолго. У меня же как никак отпуск по основному месту работы. Надо хоть недельку отдохнуть, съездить на дачу, порыбачить, шашлычки замутить…
Интересно, сколько лет я себя так обманываю? Сейчас подсчитаю… Ух ты, ровно десять! Нет, всё-таки пора сваливать со «Скорой». Всему своё время. Не зря же доктора мне советовали не волноваться, не переживать, не расстраиваться, больше бывать на свежем воздухе, спать не менее восьми часов и регулярно питаться разнообразной пищей. Интересно, а есть на свете хотя бы один врач, который живёт по такому рекомендуемому распорядку? Что скажете, коллеги?
Спасибо всем.