Я буду ждать тебя⁠⁠

ч.1

ч.2— Я буду ждать тебя

К ним редко захаживали путники. Место было глухое, уединенное. В чаще леса, вдали от людских поселений, чужих глаз и злобы сердец. И появление незнакомцев восприняли с удивлением и опаской.
Десяток вооруженных людей, возглавляемый старцем в длинной черной рубахе и с крестом на шее – странная компания. На купцов не похожи, и на княжьих людей, что норовили в последнее время под свою руку подмять свободные племена, тоже не смахивали. Скорее на татей лихих. И как отыскали затерянную в глуши деревушку хартов в пять домов? Видно, сам Чернобог указал им путь.
Незнакомцев приметили издали, успели схватиться кто за топоры, кто за вилы. Но чужаки явились как гости: с поклоном и дарами, хотя мечи на поясах к доверию не располагали. Однако приняли честь по чести, за стол усадили, негоже платить грубостью за приветливые слова. Ковыль, глава рода, велел даже зарезать козу, дабы ответить достойным пиром на поднесённые дары. Чужаки, надо отдать им должное, вели себя скромно, женщин не цепляли, не сквернословили, неторопливо беседовали, рассказывая, что в мире происходит. И хмельного меда пили в меру. Старший сын Ковыля, Клен, двадцати четырех лет отроду, сидел по правую руку от отца. Тоже пил мало, больше вид делал, провозглашая здравицы за гостей. Сам же слушал и зорко следил за пришлыми. С незнакомцами всегда держи ухо востро. Особенно, если они, невзирая на долгую утомительную дорогу, по-прежнему внутренне собраны и готовы к любой неожиданности – привычка воинов: как бы ни устал, быть всегда начеку. А заметить за якобы расслабленными позами напрягшиеся под рубахами спины лучшему охотнику племени не составило труда.
Не случайно забрели к ним чужаки – место для поселения искали и веру диковинную несли про единого бога.
Вот и Ковылю сладкими речами изливался старик с крестом, убеждая, насколько заветы нового бога истинны. Хаял старых богов. А вот это Клену очень не понравилось. Приходя в чужой дом, не указывай хозяину, как ему жить и кому требу класть. Но смолчал, не возразил старцу под строгим взглядом отца. Тот умудрен жизнью, лучше знает, как отвечать на подобные речи. Ковыль внимал гостю с почтением, даже здравицу поднял за нового бога, но на вопрос – примет ли он истинную веру, ответил вежливым отказом:
– Хотите селение рядышком возвести? Мы не против. Селитесь. Места вдоволь. Добрым соседям только рады будем. Но от богов своих, извиняйте, не отречемся. Они еще наших прапрадедов уму разуму учили, оберегали. Не дело - уклады предков предавать. А вы молитесь своему богу, ежели он вам мил. Злыми словами поносить его не станем. У каждого своя вера. На небесах хватает места всем богам. Почему же нам не жить в согласии?
Пришлые ответ выслушали, поблагодарили за угощение и откланялись, заверив в своей дружбе, хотя недовольство и сквозило во взглядах.
– Не нравятся они мне, отец. Зря позволил чужакам селиться тут, – Клен с подозрением смотрел вслед уходящим гостям.
– Поглядим, – буркнул Ковыль. – Ежели поведут себя недостойно – выпроводим. А гнать людей, исходивших множество дорог в поисках дома и лучшей судьбы – негоже.
– Не пожалеть бы потом. Мечи у них видел? Не чета нашим. И сами они на пахарей не похожи.
– Ничего, мы настороже будем. Время покажет, что они за люди, – доля правды в словах сына имелась. Не для красы носили пришлые мечи, владеть ими умели. Это чувствовалось. Вояки опытные. Повидал он в своей молодости таких не мало, глаз набился. И самому пришлось повоевать достаточно. Пока не решил, что хватит с него. Вернулся домой, собрал родню и увел из села в чащу лесную, своим родом жить. Отец еще крепок был, поддержал в начинании. А то спасу не стало от княжьих разборок, кто кем править будет. Ковыль вынырнул из воспоминаний. В последнее время они что-то частенько стали его посещать. – Ступай на охоту, подстрели косулю, чужаки нас к себе в гости звали, нехорошо с пустыми руками идти. И Тополька прихвати.
Клен послушно кивнул отцу, кликнул младшего брата. Пока тот побежал за рогатиной, зашел в дом с женой попрощаться. Рябинушка отложила пряжу, поднялась ему навстречу, придерживая большой живот. Тяжело, вперевалку, подошла к мужу, заботливо стерла с виска пятнышко сажи.

– Заскучала одна? – обнял ее Клен, с нежностью погладил живот. – Когда же ты, сынок, батьку обрадуешь?
– Скоро. Уже скоро. Гости ушли?
– Ушли. Отец за косулей посылает. К серым камням с Топольком пойдем, только утром вернемся. Потому не жди меня, ложись спать.
Рябинушка прижалась всем телом к мужу, потерлась щекой об его щеку.
– Возвращайся скорее, ладо мое, холодно без тебя.
– И мне без тебя, – заглянул с любовью в ее глаза Клен.
Поцеловал жену, взял лук и вышел за порог…

– Проклятые язычники – отвергнуть милость божью, путь к свету! – негодовал отец Пантейлемон, пиная попадающиеся по дороге шишки.
– Ничего, батюшка, не хотят по-доброму к вере приобщиться, поступим иначе, – произнес шедший рядом Никифор, старшой в ватаге переселенцев.
– Ждать, пока в них проснется понимание истинной веры? Дикари преданы языческим богам. И по доброй воле не захотят расставаться со своими заблуждениями.
– А мы и не будем их уговаривать, – подмигнул Никифор. Его ладонь легла многозначительно на рукоять меча. – Не для того с Дона шли, ноги били, лишения терпели. Места тут благодатные, землица добрая. Зачем же от такого богатства уходить…
– Ты предлагаешь… – отец Пантелеймон, не договорив, воровато оглянулся, не подслушивает ли кто, но рядом был только юный монах Аркаша, молодой послушник, изъявивший желание отправиться осваивать дикие земли и нести просвещение здешним народам.
– Не по-христиански это, – вмешался тот в разговор. – Господь велел быть терпимыми и с пониманием относиться к заблудшим овцам. Мы должны убедить их, своим примером и верой показать путь к свету.
– Убеждали уже. Таких упрямцев только мечом и огнем, – хищный оскал Никифора вызвал у молодого монаха дрожь.
– Отец Пантелеймон, нельзя на крови строить веру.
– Можно, сын мой, можно, если это во благо Христа нашего, – взгляд священника обратился на Никифора. – У них тоже мужчин много. И мечи имеются.
– Грубые железяки, ими только коров пугать. Они дикари, а мы воины. Если на рассвете нагрянуть… то и сопротивление оказать не успеют. Пока возы с нашими бабами и детишками доберутся – все будет сделано. Вы только шепните Елизару, что б он со своими ребятами по-тихому к нам подтянулся. И следующую ночь уже под крышами проведем.
Отец Пантелеймон стиснул в кулаке крест.
– Ступай, сын мой. И да пребудет с вами милость Господня. Аркадий, мы подождем их на стоянке…

Срываясь с ветвей, в воздухе парили невесомые паутинки, под ногами умиротворяюще шелестела листва. Неугомонная кукушка беспрерывно отсчитывала чьи-то года жизни, ей вторил дятел, размерено постукивая клювом по стволу сосны. День зачинался хороший, теплый. Прощальный дар уходящего лета.
Клен с Топольком возвращались с богатой добычей: двумя косулями. Ноша оттягивала плечи, но эта тяжесть была приятной. До деревни осталось с пару сотен шагов, как тихий стон в кустах прервал разговор братьев на полуслове. Клен опустил бесшумно добычу на землю, снял с плеча лук. Тополек стиснул в пальцах рогатину. Крадучись подобрались к месту, откуда донесся звук, раздвинули ветви. На земле лежал парнишка из ватаги пришлых, облаченный в такие же черные, как у старца, одежды. Видел его Клен на пиру. Запомнился взглядом сияющим, когда речь о новом боге заходила. Из спины юнца торчала стрела с синим оперением. Чужая. Не ихняя. Кто ж его? Клен с осторожностью перевернул мальчишку. Лицо распухло от синяков, на разбитых губах пузырилась кровь. Ресницы паренька дрогнули, веки приоткрылись.
– Гляди-ка, живой, – изумленно произнес Тополек.
– Беда… Скорее, – просипел тот с трудом. Сглотнул, с силой вытолкнул последние слова. – Не ведают… что творят… Грех… Спасайте своих.
И умер.
Клен прикрыл пареньку глаза. Взглянув на брата, схватил лук, бросился по лесу к деревне. Тополек еле поспевал за ним. Страх за родных гнал их хлеще голодной волчьей стаи.
Вот и деревня. Они выскочили на пригорок и застыли не в силах поверить увиденному. Двери домов раскрыты, повсюду лежат мертвые сородичи, кровь окрасила землю и траву. Клен зарычал, бросился вниз по склону, на ходу накладывая стрелу на тетиву. Тополек вскинул рогатину.
Огонь безумия сменился закипающей яростью, когда они спустились вниз. Первой им попалась Осока, тринадцати весен девчонка, с задранным до пояса подолом и перерезанным горлом. Рядом дед Мох: грудина рассечена, в руке топор. Дальше тетка Груша с двумя младенцами, проткнутые копьями. Мальчишка Репей у порога собственного дома. Их близкие лежали повсюду. Лицо Клена почернело от гнева, Тополек наоборот был бледен как снег. Не сговариваясь, они бросились к своему дому. Ковыль был прибит копьями к стене. Но и трое чужаков приняли смерть от его меча. Мать Крапива, раскинув руки, лежала внутри горницы, сестренки по бокам от нее. Клен метнулся в опочивальню. Переступить порог не хватило сил. Он так и сполз по косяку на пол, завыл, стискивая кулаки и жмурясь до боли в глазах. Видеть жену с распоротым животом, искромсанным лицом … лучше бы он умер. Брат всхлипывал за спиной, опираясь на рогатину. Его голос, казалось, доносился издалека. Мир рухнул, погребя под собой Клена. Тьма Чернобога накрыла его, отняв способность дышать.
Во дворе послышались веселые голоса чужаков. Тополек метнулся к двери, выскочил на улицу и с криком ненависти бросился на троих пришлых, деливших добычу. Он успел вспороть рогатиной живот одному, ранить другого. Но третий не дал ему шанса одержать быструю победу, отбил мечом удар. Выбежавший на крыльцо Клен наложил стрелу на тетиву, но брат крутился волчком, заслонял собой воина. Тогда охотник выхватил нож, бросился к сражающимся. Их разделяло четыре шага, когда меч чужака пронзил Тополька. Его ноги подкосились, рогатина выпала из рук, и брат рухнул на землю, уставившись мертвыми глазами в небо. Пришлый через мгновение лег рядом с ножом в горле. Следом свалился второй, срубленный подобранным мечом. А Клен продолжал кричать обезумевшим зверем, пугая рассвет, занимающийся над мертвой деревней. Упав на колени, мужчина обратил лицо к небу.
– За что, боги?!
А потом из-за угла появились они: шестеро чужаков, привлеченные его криком. Клен поднялся на ноги, сжимая в ладони меч. Харты были мирным племенем, но Ковыль учил сыновей сражаться, защищать родной дом и близких. Жаль, опоздали, не спасли…
Клен еле держался на ногах, меч казался непосильно тяжелым, кровь заливала глаза. Но и пришлых осталось трое. Израненных, злых. Уверенность, что им легко удастся разделаться с последним язычником, растаяла после первого натиска. Они не понимали, как лесной охотник мог противостоять шестерым хорошо обученным воинам. Чужаки не видели, что вместо него дралась сама смерть. В нем не осталось жизни. Его держала лишь месть.
И вот они стояли на скалистом берегу Альи. Уже не люди. А четыре зверя, чью ненависть могла утолить только кровь. Их ждал последний бой. Как песчинки меж пальцев уходили чьи-то последние мгновения жизни. Клен был уверен, что его. Ухватить бы только с собой еще одного врага.
Голубая змейка реки вилась внизу, с рокотом обтекая огромные глыбы. Теперь воду из Альи будут набирать чужаки.
– Хорош играться. Семен, стрельни его – и дело с концом, – прохрипел старшой.
Клен с кривой ухмылкой глянул на Никифора.
- Не будет для вас конца. Только смерть! - сдернул с шеи бронзовый медальон со знаком Перуна – памятка от деда. Тот уверял, что кругляшек колдовской силой обладает и любую просьбу исполнить способен. Прежде не верил. А теперь только в него надежда и была. Вскинул руку к солнцу, дав налиться золотыми лучами. Брызнула искрами зеленоватая поверхность. - Перун – свидетель моего проклятия. Не жить вам тут, не растить детей, не встречать старость. Обрушится гнев богов на ваши головы, и будете вы отвергнуты самой Марой. Вечная дорога вас ждет между мирами мертвых и живых, вечный путь в поисках дома и упокоения.
Стрела оборвала слова Клена, сбросила с берега в реку. Но когда чужаки заглянули за край, то увидели его уцепившимся за камни.
– Волчий потрох, вот же живучий, гад, – выругался старшой, выхватив лук у Семена. – Ступай к своим богам, дикарь.
Тренькнула пронзительно тетива, стрела ударила в шею Клена. Пальцы разжались, и он упал в бурлящие воды Альи...