Цикл "Гришка". Песня птицы Сирин⁠⁠

В городскую психиатрическую больницу № 3 сегодня утром доставили двух весьма странных пациентов. Это были мужчины среднего возраста, одетые «по-походному». Полицейский, сопровождавший этих горемык, рассказал, что подобрали их в сорока километрах от города у самой кромки леса. Они шли по обочине дороги, явно не понимая, куда и зачем идут. Через каждые пять-шесть шагов, они останавливались и довольно синхронно начинали раскачиваться из стороны в сторону. Проделав такие манипуляции в течение нескольких минут, они медленно продолжали свой путь, опустив головы и не обращая внимание на проезжающие машины.

На вопросы типа «Что случилось?» и предложения подвезти они никак не реагировали. На лицах обоих застыли идиотские улыбки, а выражение глаз было такое удивлённое и радостное, что наводило на мысль – а не приняли ли они чего?

В машине мужчины вели себя тоже довольно странно: постоянно прислушивались к чему-то, продолжали раскачиваться и улыбаться, а потом… запели. У песни этой слов не было, один непонятный мотив, который пытались воспроизвести их голосовые связки, точно не приспособленные к такому искусству.

Ни мобильников, ни каких-либо документов при них не оказалось, поэтому установить личности пока не удалось. Ни сводок, ни заявлений от родственников о пропаже людей не поступало. Как потом выяснилось, ни следов алкоголя, ни присутствия других наркотических веществ, выявлено не было. Не было это похоже и на отравление грибами, но все симптомы указывали на одно – у мужиков явно съехала крыша.

Первые два дня пребывания в больнице, пациенты пребывали в полной прострации: ни с кем не разговаривали, на вопросы не отвечали, от воды и пищи отказывались. По-прежнему улыбались и раскачивались, не обращая внимания на окружающую действительность.

Родственники, конечно нашлись. Две перепуганные заплаканные женщины долго сидели в кабинете у главврача, выслушивая непонятные медицинские термины, которыми тот закидывал их с профессиональным хладнокровием.

Мужчины оказались братьями – Николаем и Сергеем Гладких, проживающих в том городе. Работали они учителями физкультуры в одной школе, и своими вторыми половинками характеризовались, как примерные мужья и любящие отцы. Четыре дня назад, вооружившись рыболовными снастями, отправились они на местную речушку Воргу, рыбки половить, да отдохнуть от городской суеты. Ну а что, отпуск у них, пусть мужики побалуются. Рыбаки, правда, из них никудышные, а вот фотографировать они любили. В любом кустике, цветке или камне, могли уловить объективом особую прелесть, радующую глаз. Водку пили редко, по особым случаям, а пивком баловались, что же здесь такого? Забили тревогу женщины только дня через два и вот…нашли! Бог с ними с рыболовными снастями, да телефонами, главное нашлись!

Братья сидели на кроватях и продолжали раскачиваться, как и раньше. Ни один из них свою жену не узнал, не проявил никаких эмоций и чувств, не откликнулся на родной голос. Зато женщины заголосили так, что главврач сам испугался за их душевное равновесие.

Напоследок он сказал им: « Вы не переживайте, сделаем всё возможное и невозможное. Я думаю, что улучшение наступит очень скоро».

А на следующий день Николай и Сергей впали в состояние крайней тоски и безысходности: они плакали, как маленькие дети, громко всхлипывая и заламывая руки. Пальцы дрожали, что говорило о сильном нервном напряжении. Теперь, первый раз за  время пребывания в больнице, каждый из них повторял одну и ту же фразу: «Я больше её не слышу!»

***

Сегодня Гришка встал ещё затемно. Обещал соседу своему Илье Егоровичу помочь скосить траву на его заповедной полянке где-то в лесу.

Егорыч, так к нему все обращались, мужик хозяйственный был: дом большой, хозяйство крепкое – лошадь, свинки, корова, птица там всякая. Да и сам Егорыч, мужик крепкий, здоровый, кузнецом когда-то работал – профессия редкая, да почётная. Где он эту делянку под сенокос в лесу нашёл, никто не знал. Егорыч только Гришке сказал, что путь не близкий: по трассе километров пять будет, столько же по просёлочной дороге, а потом ещё пешком больше получаса идти.

- Как вывозить-то будете? – смеялся Гришка.

- А старым дедовским методом, запрягу Гнедко своего, да в несколько приёмов и вывезу. Сенокос там знатный, а добру что зря пропадать? Я там был недавно, инструмент уже оставил, – вторил Егорыч.

- А туда тоже на Гнедко поедем!

- Зачем на Гнедко? На мотоцикле на моём поедем, техника – зверь, сам знаешь.

Этого «зверя» весь посёлок знал да посмеивался.

«Тогда б лучше на Гнедко», - подумал Гришка.

На удивление, техника не подвела, и добрались они до места довольно быстро. Правда, натрясся Гришка в люльке хорошо, да набил мозоли на заднем месте, зато, когда вступили с Егорычем под сень леса, так хорошо на душе стало! Пахло, смолой, свежестью, лес просыпался и наполнялся неповторимыми звуками, которые издавали его обитатели.

***

Поляна и правда оказалась чудесной: высокое густое разнотравье да большая старая берёза прямо в центре.

- Не скоро управимся, Гриша.

- А ничего, нам ли работы бояться!

Косили долго, только когда солнце коснулось верхушки берёзы, решили перекусить и отдохнуть немного.

Гришка вдохнул аромат домашнего хлеба и закрыл глаза. Веки окутала приятная дремота, да так, что не заметили работники, как на поляну опустился странный голубой туман, делая её мрачной и зловещей.

- Гриш, Гриша, проснись, смотри, баба на дереве!

Первое, что почувствовал Гришка, открыв глаза, это чей-то взгляд, давивший на плечи неимоверной тяжестью. Не пели птицы, не стрекотали кузнечики, не шумела листва на берёзе. Казалось, весь лес затаился, ожидая чего-то плохого.

Егорыч стоял у подножья дерева и смотрел вверх, раскрыв рот от удивления. Там, совсем близко, как показалось сначала Гришке, он увидел женщину. Белое мраморное лицо было настолько красивым, что от него невозможно было отвести глаз. Большие тёмные глаза, тонкие брови идеальной формы, нежный румянец и губы, похожие на бутон розы. Прекрасное лицо было обрамлено ореолом чёрных, слегка вьющихся волос, поверх которых сверкал венец из ослепительных разноцветных камней. Тонкий изгиб шеи, высокая грудь под блестящей голубой накидкой.

- Кто эта женщина? Как она попала сюда, на эту поляну? Что она делает на дереве? – пробормотал Егорыч, облизывая пересохшие губы.

- Прилетела она,- взволнованно прошептал Гришка.

- Чего? На чём, на парашюте?

- Это не женщина, это птица!

Только сейчас увидел Егорыч, яркие синие перья, покрывавшие мощное тело и лапы с длинными, острыми, загнутыми когтями, которыми она ловко обхватила толстую берёзовую ветку. Это не руки сейчас поднимает она, а большие сложенные крылья, где каждое перо отливает синим металлическим блеском. Бездонные глаза буравят насквозь, заставляя сердце биться всё быстрее и быстрее.

Сначала Егорыч почувствовал приступ лёгкой слабости, потом его голову сдавило тяжёлым обручем возрастающей боли, горячая волна обдала изнутри его тело, а потом перед глазами заплясали синие круги, лишая его желания двигаться и сопротивляться.

Женщина пела, завораживая своим сильным необыкновенным голосом. Никогда ещё пожилому мужчине не доводилось слышать такого пения, хрустально-чистого, подчиняющего себе тело и душу. Она пела о бренности земной жизни, о потерянном Рае, приглашая Егорыча в самое прекрасное место на Земле, где нет забот и бед. Она обещала огромное счастье, которое только может получить человек.

Глаза мужчины закрылись, он опустился на колени, раскачиваясь в такт лившейся песни. Вся, прожитая до этого момента жизнь, показалась ему бесполезной и ничтожной. Егорыч протянул к ней руки, как будто соглашаясь следовать за женщиной-птицей хоть на край Земли.

***

Сначала, Гришке показалось, что всё его тело утратило чувствительность, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он тоже услышал пение женщины-птицы, но разум его оставался незатуманенным. Гришка видел, как на губах Егоровича появилась блаженная улыбка, а из глаз покатились слёзы. Это были не слёзы боли, а слёзы неземного счастья. Он видел, как пожилой мужчина опустился на колени и пополз к подножью дерева, протягивая руки к женщине.

«Любая птица, будь она даже в таком облике, боится шума»,- промелькнуло в голове у Гришки. Набрав воздуха в лёгкие и подняв голову вверх, закричал он так, как только мог. Над поляной прокатился гул, с каждым мгновением пение становилось всё слабее и слабее, а тело Гришки стало обретать чувствительность. Схватив две старые фляжки из-под воды, застучал он ими друг об дружку со всей силы, продолжая кричать во всё горло.

Когда Егорыч открыл глаза, над поляной по-прежнему светило солнце. Где-то, совсем близко куковала кукушка, а в воздухе приятно пахло скошенной травой. У него страшно болела голова, а во рту стоял солоноватый привкус.

Гришка сидел рядом, держа в руках две помятые донельзя фляжки.

Егорыч, старался вспомнить, что же произошло, но все попытки отдавались в голове дикой ноющей болью.

- Заснули мы, Илья Егорович, на самом солнцепёке, голову напекло, болит, спасу нет, - прохрипел Гришка.

- А с голосом что?

- Да что-то горло прихватило.

После минутной паузы, всё больше приходя в себя, Егорыч сказал:

- Знаешь, давай будем до дому собираться, хватит, наработались.

Пройдя минут двадцать по знакомой лесной тропке, вспомнил Гришка:

- Стойте, мы ж инструмент там оставили!

-Да шуть с ним, с инструментом этим, потом заберу, - устало пробормотал Егорыч.

«Птица Сирин, что делает она в этих лесах? Не искала она встречи с человеком, это мы потревожили её покой, - думал Гришка. - В любом случае, встреча с ней не предвещает ничего хорошего. Песня её - предвестник беды. Что было бы, если бы лилась эта песня дальше? Пусть лучше ничего не вспомнит о случившемся Илья Егорович».

Каким бы не был хмурым пожилой мужчина, а заведя свой старенький мотоцикл, послушав родную музыку работающего «зверя», повеселел, приосанился, заулыбался: «Эх, Григорий, а хорошо всё-таки в лесу! Смотри, красота-то какая, наша, родная, вечная красота!»