Скрип-скрип⁠⁠

СКР-И-И-И-И-И-Р-Р-Р-Р...

"Проклятая старуха проснулась" – с этой навязчивой мыслю Сергей начинал свой день вот уже два года.

Каждое утро ровно в 06:15 где-то над кухней раздавался чудовищный скрип. Пожалуй, так могут скрипеть только ногти отчаянно упирающихся грешников, когда их волокут в преисподнюю. Ногти... и ножки стульев, передвигаемых по мраморной плитке.

Сергей часто представлял их себе — за каким-то чёртом полный семейный набор из четырёх винтажных стульев, расставленный лабиринтом по маленькой кухоньке однокомнатной квартиры. И медленная как ледник старуха с упорством безумца продирающаяся от входа к столу, от стола к раковине, от раковины к окну и обратно... И каждый раз она двигает, двигает, двигает проклятые стулья, высекая из мрамора ужасающие звуки, многократно усиленные резонирующими свойствами монолитной застройки.

Из всех возможных испытаний адского соседства, пытка старухиными стульями была худшей. Ни регулярно пьяные соседи за стеной справа, ни обсессивно-компульсивный ремонтник слева не могли сравниться с этим всепроникающим скрежетом. Каждое утро, не давая отоспаться, даже в выходные. Каждый день через неравномерные промежутки времени, словно раскаты грома в наэлектризованном небе. А часто и ночью, вытряхивая остатки сна, разрывая равномерное дыхание ночи на судорожные вдохи и влажные всхлипы бессилия.

Казалось, деревянные ножки истёрли сам череп Сергея до глубоких борозд, и теперь курсируют взад-вперёд по обнаженному мозгу, цепляясь за каждую серо-розовую складку, простреливая всё тело ноющими вибрациями боли.

«Больнее было только когда ушла жена. Больнее, когда запретили видеться с детьми. И всё равно это слишком. Слишком больно» – думал Сергей, занося руку для удара. Каким-то образом он оказался внутри собственной фантазии. Много раз он переживал в голове этот момент: вот он стучит в дверь старухиной квартиры, та медленно открывает, и он вцепляется в её горло сведёнными судорогой руками и душит, душит, душит... Глаза старухи закатываются назад, в уголках губ скапливается розовая пена, а изломанные вековые зубы смыкаются в оскале, издавая то самое:

СКР-И-И-И-И-И-Р-Р-Р-Р...

«Как тихо» – слышит Сергей звенящую в пустой голове единственную мысль. Он действительно здесь, перед той самой дверью, сжатая в кулак рука застыла в воздухе. Но стучать больше не нужно, дверь уже распахнута настежь. Хочется позвать, спросить что-то, но как же зовут проклятую старуху? Как во сне он почти вплывает в такую похожую на его квартиру — лишь ремонт всё ещё черновой, да лампы горят тусклее. По своему опыту Сергей знает, что ремонта не достаточно, чтобы восстановить разрушенный брак.

В тёмной кухне мелькают решетчатые тени четырёх деревянных стульев, собравшихся в кружок для семейного обеда. Где-то разносятся раскаты призрачного застолья. Он идёт в единственную комнату.

Смерть никогда не облагораживает тело. Особенно мучительная смерть. Клочьями выдранные волосы тянет по полу поднявшийся сквозняк. Запекшиеся кровавые линии избороздили череп. Высохшая кожа молодящейся мумии растянула уголки губ в оскал. Скрещенные на груди руки свело судорогой, изломав пальцы с кровавыми хлопьями под ногтями. Живший здесь мужчина умер ужасной смертью, и не было никого, чтобы это увидеть. Никто не слышал его плач и предсмертные крики, затерявшиеся среди какофонии жизни, до предела утрамбованной в соты многоэтажки.

«Бежать уже поздно. Бежать просто некуда» – мысль пришла раньше, чем захлопнулась входная дверь. За стеной разбушевавшимся злым духом взвыл перфоратор. Ему вторил захлёбывающийся пьяный хохот. На кухне загорелся свет. Там только что закончился семейный ужин. Спешащие из-за стола призраки прошлой счастливой жизни стали отодвигать свои стулья. Каким же прекрасным раньше казался этот звук. Сергею даже не хотелось ругать за него детей. Полный жизни, полный тепла семейного очага. Антагонизм одиночеству, нечленораздельный... как чистая эмоция:

СКР-И-И-И-И-И-Р-Р-Р-Р…