Север в моих рассказах. Нет места на земле⁠⁠

Рассказ написан в соавторстве с Ярославом Землянухиным

Часть третья

***

Когда Бориску, обезумевшего от скитаний, голода и боли, нашли туристы в тайге, он уже ничего не понимал и не помнил.

Сначала появилась женщина, увидела скелет в лохмотьях, взвизгнула и опрометью скрылась за деревьями. Вдалеке раздался её пронзительный крик о помощи.

В Борискиной голове стрельнула мысль: "Люди! Беда!"

Он попытался встать и повернуть назад, в глухую чащу, где нет искуса убить человека, но ноги запутались во вьющихся по земле корнях так, что Бориска рухнул и сильно приложился  о дерево. Из глаз посыпались искры. Сил подняться уже не было. Он знал: эта немощь кончится сразу же, как только освободится заточённый в слабой плоти зверь. Но лучше умереть. Или отдать себя в руки незнакомцев, которые, как все люди, причинят ему только зло и боль.

Вскоре послышался мужской голос, низкий и густой, как гудение осиного гнезда.

- Поглядите-ка, малец! Вылитый маугли. - Над Бориской склонился человек с пышной бородой. - Парень, ты откуда такой?

Ответить не получилось - просто не шевелились губы, а глотка не выдавала никаких звуков, кроме воя.

- Дела-а... - протянул человек и бросил через плечо: - Помоги. Оттащим его в палатку.

Двое ухватили его и понесли. Третий аккуратно придерживали голову, а женщина поправляла лохмотья, поднимала сваливавшиеся с груди Борискины руки с чудовищными ногтями.

Потом Бориска проваливался в забытье, иногда просыпался, слышал голоса: знакомый мужской, порой другой, неведомо кому принадлежавший, скрипучий, как карканье вороны, и очень редко - женский.

Его поили чем-то горьким и теплым. Он падал в пламя, в котором извивался исполинский змей, из чьей пасти вырывались не струи воды, а языки огня. Могучий хвост пытался обвить Борискино тело и сдавить до костного хруста. Сквозь эту вереницу безумных видений ворвалась сильная и прохладная рука, схватила его, потянула на себя, и Бориска вынырнул из пекла.

Вскочил. Мокрая тряпка сползла со лба на нос.

- Очнулся,  маугли? - бородатый положил руку на плечо найдёныша и аккуратным, но уверенным движением заставил снова улечься в тёплый спальный мешок. - Тихо-тихо, полежи ещё.

На берегу широкой реки костёр швырял искры в звёздное небо. Темнело. У огня сидела уже знакомая женщина, наверное, красивая по меркам того места, откуда она родом, а по Борискиным -- так краше и не бывает, и с опаской поглядывала на него.

Рядом высокий, похожий на жердь, мужчина потягивал что-то из алюминиевой кружки, и с каждым глотком его острый кадык ходил вверх и вниз.

Сколько раз приходилось Бориске сидеть у ночного костра, но никогда он не ощущал такого умиротворения и покоя. Словно каждый из незнакомцев был не просто человеком, наоборот, кем-то равным боженьке, только не на иконе, а в таёжной глуши.

Бородатый отошел и скоро вернулся с дымящейся миской. Каша! Казалось, никогда в жизни Бориска не ел такой вкусной гречневой каши с крупными кусками мяса.

Бородатый терпеливо подождал, и только когда  Бориска заскреб ложкой по дну мятой миски, завел разговор.

- Как тебя зовут, маугли?

Бориска, с трудом ворочая опухшим языком, назвал свое имя. Кто такой маугли, он не смог понять. Может, незнакомцы так своих иччи называют. Или всех найденных в тайге -- ему-то какая разница?

- Видать, ты не один день шёл.

Бориска угукнул.

- В лесу ночевал?

"Маугли" покивал головой.

- А скажи мне, Борис, пошто занесло тебя в такую глушь?

Выпытывает. Зачем? Сказать правду? Нельзя. Про Тырдахой, про деда Федора, про зека. Нельзя! Иначе тут же отправят в больницу для психов или куда похуже.

- К матери еду. В Натару, - выдавил Бориска. - Деда у меня умер. Лесником он был...

Бородач с прищуром посмотрел - как пить дать не поверил! Но промолчал, кивнул, будто дал понять: не хочешь отвечать - дело твое, поможем чем можем, но и держать не станем.

Он достал из-за пазухи карту, подставил её под пляшущий свет костра, поводил пальцем, снова кивнул, бормоча под нос: "Так-так, Натара, Натара... Вот она!"

А потом добавил:

- Отправимся поутру - завтра вечером будешь в своем поселке.

Женщина попыталась возразить, мол, нужно отвезти подростка в крупный посёлок, вдруг его ищут, да и вообще негоже оставлять малолетнего в полных опасностей местах.

Бородач ответил:

- Знаешь, как здесь говорят о том, что нельзя стоять на пути человека и вмешиваться в его жизнь? "Не кричи ветру, что он не туда дует. Не лови его в свою шапку". Считается, что навязать свою волю другому -- грех, за который придётся ответить. Ибо неизвестно, кто или что направляет идущего. Отсюда множество обычаев: встретить с почтением любого бродягу, предоставить кров и еду, не спрашивать ни о чём, не провожать и не прощаться. Вдруг за людьми наблюдают таёжные духи?

Женщина опасливо оглянулась на чёрную стену деревьев.

А Бориска прямо у костра провалился в сон, на этот раз без сновидений.

Утром они тронулись в путь.

Компания путешествовала на небольшом катере. Когда Бориска бывал в Кистытаыме, видел с берега, как моторные лодки бороздили Лену, соперничая с речным змеем в рёве и скорости, и мечтал, что когда-нибудь прокатится на одной из них.

И вот он на палубе катера, но от этого никакой радости. Как натарский змей отнесётся к самым лучшим в мире людям, которые ради него поменяли маршрут, да и вообще вели себя так, будто никого важнее "маугли" нет на белом свете?  

Оказалось, бородач был из этих краев, другие, то ли в шутку, то ли всерьез  называли его егерем. Спутники егеря - жердявый и женщина - были туристами откуда-то из совсем дальних мест, которые и представить трудно . Жердявый всё больше молчал, стоял на палубе и смотрел вдаль, а женщина, которая поначалу сторонилась Бориски, к середине дня привыкла, стала хлопотать вокруг него: то накрывала его красивым мохнатым одеялом под названием "плед", то приносила что-нибудь вкусное. Чем-то она напомнила горемычную Дашку, но мать никогда не заботилась о нём с такой нежностью.

Бориска больше молчал,  может, из-за того, что отвык от людей, но ему было приятно слушать болтовню женщины, густой бас бородача и редкое карканье жердявого, хотя понимал из сказанного он далеко не всё.

Вскоре на берегу показались дома.

- Твоя Натара, - кивнул егерь в сторону полузавалившихся избушек.

Поселок был пуст. Над крышами не вился дым. Не было повседневной суеты и обычных шумов: не ревела скотина, не рычал списанный с хозяйства золотопромысловиков бульдозер, не лаяли дворовые псы, не носилась горластая ребятня. Мертвая тишина окутывала ещё недавно живой берег. Молчал даже речной змей, упрятав башку за камни.

Бориска прислушался к себе: вроде он должен обрадоваться возвращению, ощутить лёгкость и свободу, а вместо всего -- горечь и пустота, точно что-то потерял.

Катер подполз к торчащим из-под воды столбам, в которых с трудом угадывались остатки причала.

- Эй, маугли! - Жердявый стоял за спиной. - Возьми-ка вещички, вдруг ещё  придётся в лесу ночевать.

Он протянул большой сверток.

- Теплый спальник, консервы да кое-какой таёжный припас. А мы назад будем возвращаться, с собой тебя прихватим, если захочешь, конечно, - добавил он и первый раз за всё время улыбнулся.

Бориска принял подарок, переживая странное чувство -- слёзы пополам с радостью. Ему никто раньше не дарил что-то вот так просто.

Бородач потрепал за плечо, женщина приобняла. Бориска спрыгнул на шатающиеся доски и, с трудом держа равновесие, перескочил на берег, когда он обернулся, то катер уже скрывался за изгибом реки.

Барак, в котором он раньше жил с матерью, пустовал, даже не было следов крыс, которые следуют за человеком в любую тьмутаракань.

Бориска открыл дверь их комнаты: изнутри дохнуло сыростью, нашатырем и, кажется,  еще сладковатым душком смерти.

Прошел дальше по коридору и заглянул к соседям: то же самое, от былого порядка не осталось и следа. Будто те, кто покидал это место, старались забрать из комнат как можно больше ценных и не очень вещей.

Что Бориска искал среди этой рухляди? Другого человека или себя прежнего? Он вернулся на улицу. А что если Натара окончательно опустела? Куда ему идти?

Бориска закрыл глаза и прислушался. После встречи с добряками-туристами его обоняние притупилось. Но тут, в опустевшем поселке, оно снова набрало силу.

Рядом стояло почтовое отделение, под крышей висела перекошенная табличка, на которой  видны были только последние буквы, остальные заслонили хлопавшие на ветру обломки шифера. От здания тянуло человеком. Нет, двумя. Один запах - знаком. Очень знаком.

Кусты неподалёку зашевелились. Бориска сморщился от похмельной вони, которую принёс ветерок.

На поселковую дорогу вывалился человек. Одной рукой он придерживал штаны без ремня. Другую прятал за пазухой. Мутный взгляд раскосых глаз упёрся в Бориску.

- Малец, ты откудова? - наконец спросил незнакомец и потёр многодневную щетину.

- Жил я тут. С матерью, - угрюмо ответил Бориска.

Не отводя водянистых глаз, таких же, как у зека из зимовейки, человек крикнул: "Вера!". Замер. Так они и простояли напротив друг друга, пока не открылась дверь почтового отделения.

На пороге стояла сестра Верка. Она сильно изменилась с того времени, когда Бориска видел её, лицо опухло, как у тех, кто долго пьянствует, но даже это не могло скрыть былой сахалярской красоты.

Но как же так? Он ведь сам видел, как она умерла. Он помнит волокушу, трясшуюся голову покойницы, брошенное в тайге тело... И своё горькое отчаяние, и одиночество перед бедой.

- Ой! - вскрикнула Верка и прижала ладони к щекам, бросила вороватый взгляд на поклажу брата.

Вот по нему-то Бориска и понял, что Верка жива, что напротив него не дух, принявший облик сестры, а она сама.

Наконец Верка сказала мужику:

- Да, что ты стоишь, как тюлень, не видишь, что Борька вернулся!?

Мужик не знал, что должен делать, когда вернулся какой-то Борька, поэтому молча кивнул и пошел в дом.

Вот почему этот запах оказался таким знакомым! Ведь это его, Бориски, родная кровь. Не зря он вернулся в Натару. А вдруг... вдруг мать тоже жива? И значит, можно проделать обратный путь -- от зверя к человеку? От безродного, бесприютного иччи, сеющего зло и смерть, к обычному мальцу, у которого есть семья?

- Да ты проходи, - нерешительно позвала его сестра. Однако сама с места не двинулась, будто ждала, что брат откажется и уйдёт восвояси.

Глядя исподлобья и чутко вздрагивая ноздрями, Бориска вошёл в дом. Так же, как и в бараке, здесь царили сырость и пустота. Но было видно, что всё-таки тут жили и распоряжались бывшим почтовым хозяйством: на столе -- коричневая упаковочная бумага, в углу -- топчан. В воздухе ещё сохранился слабый запах сургуча, по углам стояли коробки с туго затянутыми пачками писем, старых газет, каких-то документов.

- А Зинаида с Витей, они того, уехали в посёлок. Все уехали, - растерянно сказала сестра. - Когда с Васькой вернулись, тут уже никого не было. Да ты садись. Есть будешь?

Верка поводила в тазике с водой глиняной тарелкой, плеснула в неё какого-то месива и поставила на стол. Взяла большой нож с покрытым ржой лезвием и покрошила в миску подсохший хлеб.

Есть Бориске не хотелось. Тем более эта болтушка, в которой плавали картофельные очистки, комочки муки и размокшие хлебные крошки, вызывала только тошноту и желание опрокинуть стол, отшвырнуть тарелку.

- Верка, - начал он, с непривычки трудно подбирая слова, - а ты помнишь болото и лес, где мы с тобой расстались?

Верка замотала головой. В её глазах застыло пьяное недоумение и обида: жила себе, водку пила, а тут брат объявился. Спрашивает про что-то докучливое.

- Я тебя на болоте встретил. Потом ураган случился. Или водяной змей прополз. Ты упала и дышать перестала. Я волокушу сделал, но дотащить тебя не смог, - стал медленно рассказывать Бориска.

Верка тупо глядела на брата, а потом спохватилась:

- Так ураган помню. Всю Натару разметало. Речка из берегов вышла. Я после в Кистытаым подалась, там Васю встретила.

Сестра снова замерла, прислушиваясь к тому, как возится в сенях мужик.

Бориске стало ясно: Верка так же далека от него, как если б была мёртвой. А всё водка... Жаль, хорошие люди не подарили ему спиртного, а то бы разговорить Верку было проще простого.

Тем временем появился Васька. Он уселся рядом, и перед ним возникла початая бутылка.

- Будешь? - спросил он Верку.

Сестра кивнула. Лицо её озарилось радостью: тусклые глаза блеснули, губы пришли в движение и растянулись в улыбке впервые с момента встречи.

- Рассказывай, Боря, откуда тебя к нам занесло? Сам дошёл или помог кто-то? - водянистые глаза внимательно разглядывали Бориску. От этого взгляда ему стало неуютно и беспокойно, как не раз бывало в лесу перед бурей.

- Туристы помогли. На катере довезли. Не слышал, что ли? - резко ответил Бориска. Он прекрасно помнил, как далеко разносились в хорошую погоду звуки работавших моторов или рёв двигателей вертолётов. И тогда на берег или пустырь сбегалась вся Натара от мала до велика. А если Веркин хахаль, слыша катер, предпочёл просидеть в кустах, значит, он прятался. Раз прятался... нужно с ним держать ухо востро.

- Аха, на катере... оно конечно... - протянул с пониманием Васька и опрокинул стакан. Снова уставился на Бориску.

Разговор не клеился. Приближалась ночь, в помещении горел лишь кудлик, отбрасывая на стены причудливые тени, и в полутьме ещё больше клонило ко сну.

Бориска молча встал и пошёл в соседнюю комнату. В ней хранилась всякая рухлядь, на полу как попало были свалены пустые полки.

Бориска расстелил спальник в свободном углу. Свернулся внутри калачиком, вдохнул запах меховой подкладки -- запах другого мира и других людей, доброты, заботы и надёжности.

Верка с хахалем о чем-то шептались за столом. Бориске даже не нужно было напрягаться, чтобы расслышать их.

- ... тебе говорю, это тот пацан, которого Федор в Тардыхое нашел! Я тебе про него рассказывал!

- Не может быть! Это Борька... - заплетающимся языком ответила Верка.

- Ага, тогда твой брат порешил мужиков в Тардыхое!

- Нет, Борька такого не мог, - пьяно возмутилась сестра не ради заступы за брата, а так, чтобы возразить и проявить кураж.

- Вот я тебе и говорю, это не твой брат, а иччи прикинулся им! А Борька сгинул в тайге.

Сестра в ответ всхлипнула.

- Точно-точно, - Васька будто убеждал самого себя. - Говорю тебе, это мертвяк. То-то он не ел, потому что ему наша еда ни к чему. Он людей жрёт!

Верка пьяно икнула.

- Это он сейчас притворился, вроде дрыхнет, а только дождётся, как мы уснём, сразу в шею вцепится. Надо его прикончить, - наконец заключил он.

Звякнуло лезвие кухонного ножа.

К Борискиному лежбищу приблизились тяжёлые шаркающие шаги.

- А спальничек я возьму себе, - пробормотал Васька.

Он хотел ещё что-то добавить, но не успел: со сломанной шеей грузно повалился на пол.

В соседней комнате дико закричала сестра. Её крик взметнулся над опустевшей Натарой и резко оборвался.

Бориска бежал через лес. За спиной осталась мёртвая Натара, гниющий барак и почта, внутри которой лежало изуродованное тело и тряслась от беззвучного плача Верка, со страху лишившаяся голоса. Жаль было только подаренного жердявым спальника.

Необутые, мозолистые после долгих скитаний ноги всё равно ощущали каждую веточку, каждую неровность. Ветки остервенело хлестали по лицу. Но боли он не чувствовал, потому что другая мука разрывала его изнутри.

Зачем он добрался до Натары? Видимо, снова постарались духи, завлекли и обманули. Неужели для того, чтобы столкнуть нос к носу с прошлым!? Чтобы убить Веркиного хахаля? Достаточно уже крови! Ведь он клялся и обещал, что никогда никого не тронет.

Выход один -- убить себя. Сгноить голодом в чаще. Напороться грудью на сук. Или забраться на сосну и сигануть вниз.

Душевная боль сменилась неистовством, и Бориска даже не заметил, как холодную осеннюю ночь будто смахнуло рукой, а высоко над лесом нависло бледное солнце. Покрытые шерстью лапы с черными когтями несли напролом его огромное тело сквозь тайгу.

Потом что-то изменилось. Из чащи потянулся след, его запах был таким дурманившим, что глаза заволокло багрянцем, а сердце погнало кровь по жилам с небывалой силой. Мысли о смерти, да и другие тоже, покинули лобастую мохнатую башку с горевшими от лютости глазами, которые видели мир и его изнанку тысячи лет назад, знали законы жизни, искали в непроходимой чаще то, чего нет важнее.

С наветренной стороны дохнуло теплом, зверь остановился, с хрипом втянул воздух и бросился через заросли.

В просветах между деревьев показалась маленькая голова - колченогий лосенок почувствовал хищника и попытался скрыться. Но зверь вырос перед ним, поднялся на задние лапы. Детёныш шарахнулся, не удержался на трясшихся ножонках, одна из которых была короче. Тут же могучая лапа обрушилась ему на шею. Тёплая густая кровь полилась на землю. Зверь лакнул её -- не то! Не тот запах, по которому он шёл.

Ноздри нащупали тонкую нить пьянящего следа, который тянулся дальше. Из пасти вырвался рёв, и зверь ломанулся в чащу.

Его охватили доселе неизвестные ощущения: неукротимая мощь в каждой клетке тела и азарт погони. В голове нарастал стук и, казалось, что он звучал не только внутри, но и вокруг, в воздухе, весь лес содрогался от этих ударов.

След становился яснее. Петлял меж деревьев, обрывался, но зверь снова находил его.

Наконец он вывел на опушку, где привалилась к дереву женщина. Во сне она широко разметала обнажённые ноги. Кофтёнка распахнулась, и на полной рыхлой груди темнели соски, стоявшие торчком, как молодые шишки.

Зверь остановился, раздувая ноздри. Настиг!

Это его самка. К ней вёла неукротимая сила. Зверь поднял башку и огласил мир победным рёвом. А внизу его живота разгорелось пламя. Где-то на краю сознания замаячило странное имя "Дашка" и обрывочные, глубоко спрятанные, воспоминания о чём-то, возможно, очень важном... Крики роженицы. Удары топора за крыльцом барака. Сочившийся кровью узел в руках какой-то девки. Синеватый профиль на фоне грязной облупившейся стены. И золотые луковицы куполов, разлетавшиеся прахом.

Зверь отмахнулся от видений, как от назойливого таёжного гнуса, и с рёвом бросился на лежавшую.

Мерзкий, режущий ноздри запах спиртного оглушил нюх, но было уже всё равно. Зверь навалился на женщину, проник огромной напрягшейся плотью во влажное теплое нутро.

Она не удивилась, не обмерла от страха, только попыталась что-то сказать, а потом безумно расхохоталась. Когтистая лапа полоснула её по бёдрам, но женщина словно не почувствовала боли. Из вспоротой плоти хлынула кровь. И только в этот миг жертва закричала от сумасшедшего наслаждения -- протяжно и дико. Она содрогнулась, забилась в конвульсиях, затихла. А потом снова и снова стала поддаваться навстречу неиссякавшей животной страсти.

Над лесом равномерно грохотал бубен. В такт ему качнулась, цепляя верхушки деревьев, голова исполинского змея с желтыми глазами. Он скроется в речной глубине, вцепившись зубами в свой хвост. А зверь начнёт свой путь заново.