Пролиферация (Part II, Final)⁠⁠

Предыдущая часть

— Элька, срочно собирайся! — орал Женька радостно в трубку, — Есть пробитие!

— Можно я сначала доем? — Эвелина без удовольствия отложила куриный наггетс, который только собралась надкусить. Это была третья порция за утро.

— Короче, слушай, ты Чехова помнишь? Депутат из Заксобрания Пермского края? Ну, который прозрел?

— И что с ним?

— В общем, он сейчас в Москве. И угадай, чем занят?

— Кремль смотрит?

— Два дня назад поступил на госпитализацию в институт глазных болезней Гельмгольца с подозрением на ретинобластому! Притом обоих глаз!

— С чем?

— Рак сетчатки! Понимаешь, что это значит?

— Что недолго ему осталось наслаждаться видами Пермского Края? — цинично предположила Эвелина. Она собиралась откусить от наггетса, но тот выпал из пальцев и приземлился на футболку. Эвелина с досадой приподняла заметно округлившийся живот и с досадой вздохнула — два месяца фастфуда не прошли незамеченными. Ничего, завтра сядет на салатики. Только вот доест эту порцию...

— Это значит, дорогая моя, что целитель твой не так прост! Короче, собирайся, я за тобой послал водителя. Пропуск я сварганил, оденься поприличнее! Белый халат купите по дороге.

— Можно я сначала доем? — возмутилась Эвелина, но Женя успел положить трубку.

Упрямо прикончив наггетсы, Эвелина подошла к шкафу. Из старой одежды почти ничего не подходило. Скептично осмотрев гардероб, она все же выбрала мешковатые “дачные” джинсы и белую блузку, которая еле застегнулась на груди. Лифчик нестерпимо сдавливал и натирал соски. Закрыв дверь шкафа, в ее зеркальной поверхности она увидела свое отражение и внутренне содрогнулась. На желтоватой, с жирным блеском коже лица нагло угнездились несколько довольно крупных прыщей. На носу чернело скопление угрей. Волосы тоже казались какими-то замызганными и сальными, хотя голову Эвелина мыла этим утром.

— Ну, зато хоть сиськи выросли! — улыбнулась она самой себе в зеркале, скрипнув зубами. К ее ужасу, тут же от верхней левой шестерки что-то откололось и противно захрустело.

***

Провинциального депутата никто не охранял — видимо, не столь важная шишка. Схватив с пустого сестринского поста первый попавшийся планшет, Эвелина юркнула в одноместную палату, где и застала самого пациента. Три с лишним месяца назад этот человек выглядел невероятно одухотворенным, экзальтированным. Сейчас это был раздавленный судьбой полуслепец. Он сидел в наушниках на краю кровати, поэтому Эвелину заметил не сразу. Сообразив, что находится в палате не один, сощурился по-кротовьи, заморгал.

— Доктор, это вы?

— Да...Э-э-э, Вадим Сергеевич? Я к вам по поводу вашего диагноза...

— Наталья Владимировна, это вы? — он честно пытался идентифицировать вошедшего, но было видно, что депутату это дается с трудом. Его полуприкрытые глаза с желтоватыми белками нещадно косили, а под нижними веками набрякли тяжелые болезненно-красные мешки.

— Нет, сегодня ее заменяю я. Меня зовут Эвелина Георгиевна, — девушке почему-то стало совестно называться выдуманным именем, — Вадим Сергеевич, вы не расскажете вкратце, что с вами произошло?

— Ой, девушка, вы все равно не поверите! — он махнул рукой, неловко улыбаясь, будто и сам соглашался с тем, насколько недостоверно звучит его история, — Так вышло, что родился я без сетчатки. Врожденная мутация. Спасибо родителям, они никогда не старались сделать из меня инвалида, наоборот, книги подсовывали постоянно, сами вслух читали...

— Скажите, а ваше недавнее прозрение...

— Вот здесь-то и есть самое странное. Один приятель из Красноярской области сказал, мол, есть в селе Ванавара колдун. Святой-не святой, целитель, в общем. Я сам в это все не верю, но знакомый уверил, что он его сына из инвалидной коляски вытащил... В общем, поехал я, чисто из уважения к товарищу — не скажу же я председателю заксобрания, что он мне лапшу вешает. Пустили меня к этому старцу — а от него духан такой — как от покойника. Ладаном пахнет и... будто мясом несвежим...

На Эвелину накатило легкое дежавю пополам с дурнотой.

— Cунул мне этот целитель два пальца под веки и давай шерудить. И жарко так стало... И будто глазницы заполняются чем-то... А потом я... прозрел.

— Скажите, а целитель от вас потребовал чего-то взамен?

— А вам зачем? — настороженно заморгал депутат, после чего понимающе сказал, — Тоже что-то хотите вылечить? Да ничего он особенного не хотел. Он и не говорит даже. Сам, кстати, слепой и неходячий. Но вот мальчонка этот, его, понимаешь, “апостол” попросил меня “благую весть” разнести. Чтоб, мол, больше людей к нему приходило. И невест. Особенно невест.

— А что случилось потом?

— Ну... Недели две назад зрение начало резко падать. Глаза, видите, косят, и изнутри на глазницы что-то будто давит. Ну, я на самолет и сразу к вам. Извините, — тут он весь подобрался и посерьезнел, — А вы вообще анамнез читали? Что у вас там понаписано? И вообще, что со мной, вы мне скажете или нет? Ну немалые же бабки башляю, а вы молчите, как воды в рот набрали! Что вообще происходит?

Поняв, что пациент начал заводиться, Эвелина поторопилась свернуть разговор.

— Извините, мне еще на обход, ваш врач подойдет позже!

— Подождите, а вы кто такая? Как ваша фамилия? Девушка? Фамилия ваша?

Но Эвелина уже выскользнула из палаты, не обращая внимания на раздающиеся ей в спину крики.

Добежав до конца коридора, она хотела было сама залезть в бумаги депутата, но на сестринском посту уже сидела молодая щекастая медсестра. На бейджике красовалось редкое имя “Варвара”.

— Варечка, дорогуша, дай мне, пожалуйста, aнамнез этого... Чехова, мне кое-что проверить надо.

Медсестра, быстро кинув взгляд на бейджик на груди Эвелины, протянула увесистую папку.

— Только просили не уносить, скоро будет консилиум, — басом предупредила она.

— Так я как раз туда и отнесу, Варюш, — соврала Эвелина и зацокала каблуками по коридору. Свернув за угол, она принялась лихорадочно листать страницы, фотографируя их на камеру cмартфона одну за другой.

— Вы, тут, надеюсь, не шпионажем занимаетесь? — проскрипел старческий высокий тенорок. Подняв взгляд, Эвелина увидела перед собой пожилого врача. То, что он доктор можно было определить только стетоскопу на шее — халата на нем не было, как не было и бейджика.

— Ой, здравствуйте, э-э-э... — не найдя способа узнать имя доктора, похожего на канонического Айболита, Эвелина решила играть “дурочку”, — Простите, еще не всех знаю по имени, я устроилась совсем недавно...

— А вот я, — с легкой улыбкой прервал ее “Айболит” — ситуация его явно забавляла, — работаю здесь давно. И по имени знаю всех. И вы, очаровательнейшая барышня, здесь совершенно точно не работаете. Позволите?

Он протянул худую, покрытую старческими пятнами руку, и Эвелина обреченно отдала папку.

— И бейджик, будьте добры, — и вновь девушке пришлось подчиниться, — А теперь расскажите, какую тайну вы пытаетесь здесь выведать?

Эвелина быстро перебрала в голове с десяток заготовленных легенд, после чего вздохнула и призналась.

— Я работаю в прессе. Веду журналистское расследование. Ваш пациент, похоже, стал жертвой недобросовестной и вредоносной нетрадиционной медицины, и я хочу предостеречь...

— Вот как! — “Айболит” усмехнулся в седые усы, — Боретесь с мракобесием? Похвально! Может быть, я смогу чем-то помочь, раз вы и так уже все разнюхали...

— Ну... Честно говоря, вот это, — Эвелина кивнула на папку с анамнезом, — для меня — филькина грамота. Да, мои знакомые без труда расшифруют все, что я сфотографировала, но...

— Без труда? Ой, сомневаюсь! Уж если я — хирург-офтальмолог с почти сорокалетним стажем вынужден развести руками…

— А вкратце... Что с Чеховым? Ему ввели какой-то препарат? Как он вообще смог видеть?

— О, милая моя, это загадка похлеще бинома Ньютона! Понимаете ли, мы, по сути, даже не можем сообщить пациенту диагноз, — “Айболит” замялся, точно собирался выдать что-то глупое, — Дело в том, что звучит это как натуральная фантасмагория! Вадим Сергеевич Чехов родился вовсе без сетчатки, а к нам приехал... Нет, это просто невероятно! Он приехал к нам с полной симптоматикой рака сетчатки!

— А сетчатка может... отрасти? Регенерировать?

— Такие опыты проводились, но не в нашей стране. Но шокирует в данном случае то, что у пациента сетчатки просто нет и никогда не было! Ее заменяет полностью функциональная в данном качестве раковая опухоль!

— Это возможно?

— Исключительно теоретически. Pаковые клетки могут быть абсолютно любого вида, почти как стволовые. Но чтобы раковая опухоль полностью заменила собой целый орган — это уже фантастика!

— Но почему Чехов начал терять зрение?

— А здесь все как раз элементарно. Похоже, механизм работы этой “лжесетчатки” оказался недолговечным, произошла малигнизация клеток, началась инвазия, образование отдельных очагов... Эту часть вам уже объяснит даже самый бесталанный онколог.

— И что ждет пациента?

— На данный момент я предполагаю, что энуклеация — удаление обоих глазных яблок, и, в зависимости от активности очагов — сеансы химио- и радиотерапии. Ну и, разумеется, полная потеря зрения.

Оглянувшись, “Айболит” заговорщицки зашептал:

— А сейчас вам пора. К нам идет Варвара — и что будет, если она обнаружит здесь прессу — я не представляю. Уходите, я ее задержу.

И старичок вынырнул из-за угла навстречу приближающимся шагам. Раздалось дребезжащее “Варвара Михайловна, свет очей моих...”, и Эвелина шмыгнула на лестницу.

***

Изменения, затронувшие Эвелину, не остались незамеченными. Живот явственно набухал — по хорошо знакомому ей паттерну. Однажды она уже пережила подобное. Много лет назад, в другой жизни, под другим именем — тогда ее звали Алина. Хрупкая, скромная девочка, воспитанная в строгих православных традициях, Аля ходила в церковь с родителями каждое воскресенье, молилась за ужином и перед сном, а крестик отказалась снимать даже, когда весь ее класс повели на флюорографию. Так и держала в приподнятой руке, пока медсестра тихонько посмеивалась в медицинскую маску — в городе тогда бушевала эпидемия гриппа.

Будущего мужа ей тоже одобрила мать — крепкий работящий паренек из семьи соседей. Законодательная власть в лице матери и исполнительная в лице отца поумерили свой пыл в отношении дочери, так что в какой-то момент Алина и правда поверила, что у нее будет нормальная, полноценная жизнь. По крайней мере, пока она не забеременела. Даже сейчас воспоминания заставляли Эвелину скрипеть зубами — будто снова появлялась нестерпимая боль внизу живота, кровотечения, а нос забивала хлорированная вонь больничных коридоров.

Развелась с мужем Эвелина через мирового судью, лишь бы избежать любой ценой встречи с родней. Едва переехав в Москву сменила имя, избавилась от старого номера телефона и окончательно оборвала контакт с теми, кого когда-то считала семьей.

Pастяжки расползлись трещинами по бедрам, груди и животу. Кожа нездорово пожелтела, в голове будто плескалась густая мутная жижа.

“Но я ведь не могу быть беременна!” — кричал рассудок, но вяло, угасающе. Может ли быть такое, что чертов “мессия” все-таки не только “исцелил”, но и оплодотворил ее? Неужели в очередной раз судьба расколотила, измельчила, изничтожила все, во что она верила, и теперь вновь придется выстраивать картину мира? Нет, наверняка, это какое-нибудь заболевание. Опухоль! Да, это опухоль. Нужно ехать в больницу...

Кое-как одевшись в еле налезающие шмотки, Эвелина села в такси и отправилась, как ей казалось, в местную МГКБ. Из головы не выходило уродливо-симметричное лицо “святого”, механические толчки, ощущение чего-то горячего и густого внутри. Лишь, когда кто-то тронул Эвелину за плечо, она поняла, что находится вовсе не в больнице, а...

— Девушка, вам помочь? — прыщавый паренек в синем фирменном комбинезоне тронул ее за плечо. К досаде Эвелины, во взгляде продавца-консультанта не было вожделения, к которому она так привыкла. Их заменили беспокойство и... брезгливость!

— Cпасибо, я справлюсь... Хотя, подождите! — Эвелина, наконец оторвалась от распотрошенного мешка, полного каких-то белесых волокон, похожих на слежавшуюся пыль, — Этот асбест, он опасен?

— Ну, — замялся юноша, — По идее нет, это же хризотиловый. В Европе его избегают, но последние исследования доказали, что канцерогеном он не...

— Спасибо! — бросила Эвелина, уже направляясь к выходу.

Чего ей нужно на самом деле, она поняла дома. Стянув с себя ставшие болезненно-тесными шмотки, Эвелина вызвонила курьера и заказала себе большую порцию жареной лапши с курицей. Все время ожидания она провела на балконе, выкуривая одну сигарету за другой. Всепоглощающий голод сродни наркоманскому зуду занимал все ее существо. Когда еще один крупный кусок откололся от злополучной верхней шестерки, она лишь с досадой сплюнула его в пепельницу. Такие мелочи ее уже не интересовали. Нужно было поесть.

Когда курьер доставил, наконец, коробку лапши размером с ведерко, и когда Эвелина смолотила все, но так и осталась голодна, лишь в этот момент до нее дошло. Маленькая капелька фритюрного масла набухла янтарем на краю коробки — когда Эвелина вываливала остатки себе в рот — и шлепнулась на язык.

В голове будто сверкнула молния. По всему телу разнеслось радостное “Это-то мне и надо!”. И, кажется, этот клич шел откуда-то из живота.

Федотов позвонил в дверь далеко за полночь. Эвелина его не ждала — в замызганном, покрытом желтыми потеками халате она с выражением блаженства на лице цедила из сковородки многократно прокипяченное пальмовое масло.

— Жень, привет! Ты чего... без звонка? А я видишь, — Эвелина красноречиво осмотрела себя, — вся в домашнем.

— Ты не отвечала, я... — “новостник” медленно опустил взгляд, да так и остался пялиться на разбухший, лезущий из-под халатa Эвелинин живот, — Ты беременна?

— Не пори чушь! Что хотел?

— Подожди.. Это мой... Наш ребенок? — на последней фразе его голос сорвался, дав петуха.

— Ой, собери яйца в кучу! Думаешь, ты единственный, с кем я трахаюсь? Не бери в голову. Ты по делу? Я ужинаю...

Поборов смущение и шок, Федотов все же взял себя в руки, откашлялся и сипло ответил:

— Дa. Я пройду?

Он уже было двинулся в квартиру, но Эвелина осталась на месте, загораживая проход.

— Ладно. Давай через порог, ты ж у нас не суеверная? В общем, тут всплыла ситуация, — Федотов завозился в сумке, извлекая наружу какие-то протоколы.

— Жень, по почте нельзя было скинуть?

— Нельзя! — огрызнулся тот, — Человек, чтобы эти бумажки нам добыть, чуть на хату не заехал. Все строго конфиденциально! Ни копий, ни фото! Посмотри, там все по порядку. Мне нужно, чтобы ты завтра кое с кем пообщалась.

— И кто я на этот раз? Горничная, полицейский, училка?

— Следователь. Ростокинский филиал хосписа для онкобольных.

— Жень, ты меня пугаешь. У кого теперь-то рак?

— Респондент — Аверкиева Екатерина Сергеевна, пациент хосписа. На данный момент умирает от рака щитовидной железы в терминальной стадии, так что поспеши. Прочти, там все в папке. Я... поеду, — Федотов смущенно прятал глаза, избегая смотреть Эвелине в лицо.

Лишь когда та закрыла дверь и посмотрела в зеркало — поняла, в чем причина. Верхний правый резец был расколот напополам и разделен глубокой черной трещиной. Не веря глазам, Эвелина осторожно прикоснулась к зубу, слегка качнула, будто желая удостовериться, что это не застрявший кусочек зелени. Зуб, почти не сопротивляясь, остался у нее в пальцах, расколовшись надвое.

***

Таксист с неудовольствием косился на Эвелину через зеркало заднего вида. Впрочем, эту непривычную реакцию девушка понимала — прыщи, угри, нездорового цвета кожа. Вдобавок, вчера в ситечке ванной девушка обнаружила моток собственных волос, которого хватило бы на целый парик. Ростокинский хоспис был на другом конце города, так что у Эвелины оказалось достаточно времени, чтобы пролистать папку.

Вся она была набита протоколами о нападениях, притом с каннибалистскими нотками. Беременные женщины бросались на окружающих, впивались им зубами в лица, шеи и особенно в грудь. Таких случаев накопилось не меньше восьми только по Москве, один — со смертельным исходом.

— И зачем мне это? — недоуменно шептала Эвелина, рассматривая фотографии девушек. Прыщавые, редковолосые, с мутным взглядом и жирно-блестящей кожей, все они были какие-то одинаковые. Их общность была такой очевидной, что Эвелина не сразу узнала “крыску” — свою знакомую по таежному лагерю. Подпись гласила: “Аверкиева Наталья Владимировна”. Дурное предчувствие накатывало все сильнее по мере приближения к хоспису.

***

— Екатерина Сергеевна, извините, что вас мучаю, но все же — что случилось?

Лысый скелет, укутанный трубками и катетерами с трудом перевернулся на бок. Тонкие ручки казались кукольными — если бы кто-то захотел делать куклы в виде умирающих. Блестящая, круглая, будто обсосанный леденец, голова лишь слегка приподнялась над подушкой.

— Да что вы пристали? — скрипела пациентка, — Говорю же, она ни в чем не виновата! Знаете, если бы я — еще и беременная — ездила по два раза в неделю в хоспис повидаться с умирающей матерью, тоже бы начала бросаться на людей.

Слова выходили из истощенного человечка с трудом, еле слышные, будто кто-то снизил громкость до минимума.

— Она пыталась вас убить?

— Меня, чтобы убить, хватило бы и подушки. Не знаю, что на нее нашло. Сидела-сидела, пялилась на меня как мышь на крупу. Потом как зубами вцепится... Вот сюда, — скелетик на кушетке еле заметно прикоснулся к тощей забинтованной шее.

— Может, это психоз? На фоне вашего заболевания? Она в последнее время вела себя странно? Поймите, это необходимо для ведения следствия и вынесения справедливого приговора, — лгала Эвелина.

— Прошлой осенью... Она поехала куда-то под Красноярск. Говорила, там есть целитель. Что вымолит для меня исцеление... Дурочка, конечно. Попала в секту. Он ей набрехал с три короба, обрюхатил да вытолкал... — мысленно Эвелина порадовалась за Екатерину — даже на пороге смерти та не ударялась в мракобесие, мысля здраво, — Она вернулась и несла что-то про Спасителя, про Царствие Небесное. Сама, знай себе, вянет-лысеет, а все одно талдычит... Вот и последний раз тоже. Но она хорошая девочка. Она не желала мне смерти, я верю. Знаете...

Скелетик протянул руку, и Эвелина, поборов брезгливость, взялась за эту сухую, обтянутую кожей, желтую косточку.

— Знаете... Мне кажется... Наташенька пыталась выгрызть рак...

***

В больничном коридоре Эвелину скрутило рвотным спазмом. Запахи дезинфекции и медленно подбирающейся смерти ничуть ее не трогали — такое она уже видела. В Бирме два года назад в поселении агхори, когда сектанты поедали личинок из гниющей ноги еще живого соплеменника. В Центре Управления Реальностью под Ростовом, где, потерявшие надежду мамочки вычесывали огромные корки перхоти своим безнадежно больным чадам. Точно такую же корку Эвелина обнаружила у себя под волосами два дня назад. Что это? Pак? Но разве можно “заразить” раком? Раковые клетки имеют уникальную ДНК-структуру, это не живые организмы, а организмы умирающие, запрограммированные на самоуничтожение, неспособные размножаться... Или?

Эвелина задумчиво погладила выпирающий живот. Тошнота и приступы голода чередовались без какой-либо логики. Нос девушки уловил легкий аромат чего-то съестного, и ноги сами понесли ее вперед. Она обогнула пустую каталку, едва не сбила с ног широкозадую тетку с платком у лица, спустилась по лестнице и вбежала в прохладное, обшитое кафелем помещение.

Ее попробовал было остановить то ли санитар, то ли врач, но Эвелина быстро махнула у него перед носом журналистской корочкой, рыкнув уже через плечо:

— Следственный Комитет!

Влетев в помещение на всей скорости, она устремилась к первому попавшемуся столу и, не садясь, принялась есть. Голод был настолько сильным, что она не сразу обратила внимание на отсутствие столовых приборов, на то, что блюдо подано в металлической кювете, и на молчаливых посетителей, лежавших почему-то прямо на столах.

По губам стекал железистый сок, мясо жевалось туго. Сырое и безвкусное, оно было хрящеватым и будто бы подпорченным. Лишь разжав челюсти и дав своему обеду со шлепком приземлиться обратно в кювету, Эвелина поняла, что находится не в столовой, а в секционной.

В кювете лежало что-то надкусанное, краснo-бурое, покрытое желтоватыми прожилками. Слева под массой набрякшей плоти прятался кусочек кожи с торчащим сизым соском.

“Я только что ела раковую опухоль!” — спокойно заключила Эвелина. Теперь стало ясно, что спровоцировало нападения. Что бы ни оставил в ней и прочих подругах по несчастью “мессия”, теперь это требовало жрать. Бедные девушки не проявили склонность к каннибализму, нет. Они пытались накормить дитя, что вызревало в их утробах. Паззл сложился окончательно, и Эвелину вырвало прямо в кювету.

***

В поезде Москва-Красноярск Эвелине стало совсем плохо. Похоже, ее тело перенаправило все ресурсы и жизненные силы на поддержание “младенца”, в то время, как сознание работало со скрипом, точно мозг плескался в прогорклом масле из фритюра. Конечности слушались с трудом, истончаясь с каждым днем. Эвелина ела все подряд, но никак не могла насытиться. В итоге она нахваталась фастфуда до боли в ребрах, после чего долго и натужно блевала из окна едущего поезда, пока все понимающе кивали — “Беременная жеж!”

Из Красноярска до Ванавары пришлось нанять водителя. Тот высадил ее на въезде в поселок. Объяснил коротко:

— Дурное место. Больное.

Ванавара почти вымерла — окна в домах оставались темными, кусачий таежный ветер вдоволь бесновался по безлюдной округе. Веки поросли гнойной коркой, лицо покрылось рытвинами, будто от оспы, кожа, желтая как пергамент, казалась натянутой на череп неопытным таксидермистом. Со дня посещения хосписа она потеряла еще три зуба. Почти всем, чем раньше была Эвелина, теперь стал живот — круглый, как арбуз и такой же плотный, он натягивал и рвал кожу, перевешивал девушку, заставляя крениться к земле, не влезал ни в какую одежду, высасывал из организма все соки во имя бесконечного, непрекращающегося роста. Пожалуй, смерть в таких обстоятельствах уже не кажется печальным исходом. Осталось только одно незаконченное дело. Одно незавершенное журналистское расследование.

Просека, припорошенная снегом, стала странно-выпуклой, будто кто-то взрыхлил землю в округе огромным культиватором. Лишь, когда стопа Эвелины провалилась во что-то мягкое, жадно чавкнувшее, она поняла — просеку усеивали бесчисленные мертвецы. Зайцы, белки, лоси, медведи и, конечно, тела паломников. Затвердевшие до ледяной хрупкости, они крошились под ногами, истекали не застывшими жизненными соками, а поверх всего кружились такие же мертвые, неспособные очистить кости от разлагающейся плоти, белые мухи.

Палаточный лагерь казался вымершим. Лишь временами кряхтел кто-то горестно под опавшей тканью. Уже в нескольких метрах от обугленного шалаша ноги Эвелины не выдержали, и она преодолела оставшееся расстояние на четвереньках. Беззубо усмехнулась — с этим брюхом и тоненькими конечностями-палочками она напоминала себе огромную искалеченную паучиху.

Тьма внутри “скита” оглушила ее вместе с шумом генератора и дурманящей вонью прогорклого масла.

— Ты принесла его в своем чреве! Небесное дитя, как предначертано! — проскрипел голосок откуда-то сверху. Не без труда Эвелина подняла глаза, чтобы увидеть того же самого мальчонку. Тот уже не мог стоять и лежал тощим скелетиком на углу матраса, так и не выпустив из крошечной ладошки лопатоподобную длань “пророка”. Голова же наоборот разрослась, точно у гидроцефала — вряд ли он мог ее поднять самостоятельно. Левый глаз, выдавленный опухолью, болтался на ниточке нервных окончаний, но “Очи и Уста” это, похоже, не беспокоило.

Горбатая же старуха, похоже, была мертва и начала разлагаться, застыв все в той же грозной позе. Рот криво распахнут, оба глаза высохли, от жары под трупом натекла неаппетитная лужица. Лишь пророк оставался неизменным — точно вырезанный из угля идол. Левая его рука покоилась на плече мертвой приспешницы.

— Ты думал, говна кусок, сможешь всех обвести вокруг пальца? — слова давались Эвелине тяжело — язык еле ворочался, а мысли путались, — Не на ту напал! Я таких на завтрак жру!

— Не смеешь ты дерзить пророку! — пискнул пацаненок со своего лежбища, и бабка, казавшаяся до этого мертвой, вдруг воспрянула, по-лошадиному всхрапнула и угрожающе двинулась к Эвелине.

Спасибо Женьке — водил ее несколько раз на свидание в тир. “Макаров” разразился тремя оглушительными выстрелами. Старуха даже не покачнулась, несмотря на две зияющие дыры во лбу — третья пуля ушла в молоко. Дюжие руки подняли с пола какую-то оглоблю, и Эвелина поняла, что сейчас ее череп размозжат, словно гнилую тыкву. Лихорадочно размышляя, как спастись от удара, она наткнулась взглядом на странно удлинившуюся руку “мессии”, что продолжала касаться плеча старухи. Оглобля уже почти опустилась на голову девушке, когда меткий выстрел угодил прямо в запястье отшельника. Рука, что покоилась на плече бабки, лопнула, отбросила черную твердую шелуху, оказавшись под ней нежно-розовой. Труп горбатой старухи тут же упал как подрубленный и даже будто мгновенно потерял в объеме, точно пробитый дирижабль.

— Отец пришел с небес забрать наши скорби, принести с собой радость великую! — голосил мальчонка

— Свежо предание! — усмехнулась Эвелина, пытаясь подняться. Оперевшись на одну из бочек, она опрокинула ее, и оттуда хлынули потоки вонючего масла. А вместе с ними — розоватые бесформенные комья плоти. В неверном отсвете от тепловых пушек казалось, что они шевелятся — жалко и беспомощно, точно слепые щенки, — Ты ничем не отличаешься от остальных. Плевать, что ты — демон из преисподней, космическая тварь — неважно. Вы все одинаковые! Собираете вокруг себя отчаявшихся, безнадежных и продаете им говно в конфетной обертке. Ты не называл имени, потому что мы знаем его... О, да! Тумор, рак, карцинома? Как тебе больше нравится? Неважно. Ты — все еще обыкновенная злокачественная опухоль!

— Одумайся, заблудшее дитя и склонись... — выстрел прервал болтовню мальчонки. Эвелина была уверена, что от человека в нем ничего не осталось. Без подопечных отшельник окончательно сроднился обликом с жуткой деревянной поделкой. Только руки — еще живые и подвижные — в панике искали того, кто мог бы передавать его волю.

— Нет уж! Никаких посредников! — понимая, что встать на ноги уже не получится, Эвелина подползла по скользкой от масла земле к самому водяному матрасу. Один из выстрелов, похоже, проделал в нем дыру, отчего “мессия” неумолимо скатывался на пол. В дерганом вращении его вываренных глазных яблок угадывалась паника, — Тебе страшно, говна кусок? Так и должно быть. Вот это — …

Эвелина покопалась во внутреннем кармане пуховика и извлекла огромный ветеринарный шприц с рукоятью, заполненный желтоватой жижей.

— … вот это — четыреста миллилитров чистого хлорамбуцила — цитотоксического препарата. Кстати, запрещен к использованию в странах ЕС и США. Есть идеи, почему? Он оказался слишком токсичен — более сорока процентов пациентов не пережили терапии. Но успешно исцелились от рака. А ты готов?

Эвелина приподнялась с пола на короткую секунду и всадила шприц прямо в маленький незрячий глаз, выдавила все, что было внутри, после чего свалилась на пол, ударившись локтем.

Поначалу казалось, что отшельник даже не заметил повреждения, продолжая отползать от края уже плоского матраса. После чего застыл, содрогнулся всем телом, задышал часто, на уголках рта появились клочья розоватой пены. Наконец, он осел безжизненной грудой, коей и должно было являться это существо.

В прошлой жизни Алина впервые услышала это страшное слово в кабинете гинеколога, куда ее привел бывший муж. Карцинома яичника. Врач — пожилая интеллигентная дама — уверяла, что бояться нечего.

— Операция несложная. Хорошо, что сразу обратились. На данной стадии можно обойтись удалением зараженного яичника, но у вас останется еще один, и вы сможете забеременеть снова. Да, беременность придется прервать, но...

Что бы врач ни сказал после — не имело значения. Муж глупо моргал и вздыхал, отец грозно сверлил дочь глазами, и лишь мать орала во весь свой небольшой объем легких.

— Плевать, что с тобой произойдет! Ты не посмеешь губить безгрешную душу! Сдохни — но роди! Вовек не отмоешься — прокляты мы будем твоим грехом! Чтобы я стала матерью детоубийцы... Не смей, или не дочь ты нам больше!

Скандалов и криков было много. Этими истерическими пьесами были отравлены последующие семь месяцев беременности. Вместо врачей и лекарств были свечки и молитвы. А когда, наконец, акушер положил ей на руки маленькое, выстраданное чудо, в Алине что-то умерло окончательно.

Ребенок не дышал. Потемневший, сизый, он погиб еще в утробе, отравленный токсинами, наполнявшими организм Алины. Остальное она вспоминает с трудом — как повезли из родильной палаты сразу в операционную, где ей удалили уже оба яичника, а следом и матку — рак распространился на эндометрий. И как она, не возвращаясь домой, после выписки сбежала из города, не желая видеть смиренное лицо отца, виноватое — мужа, напутственно-укоряющее — матери. “На все воля Божья!”

Теперь, вопреки любым диагнозам, она была вновь беременна и вновь была вынуждена прервать беременность. Только на этот раз ничья вера, ничьи убеждения ее не остановят. “Не Божья воля. Моя!”

На то, чтобы вырвать, выскрести из себя это отвратительное создание у Эвелины сил бы уже не хватило — это она понимала отчетливо. Больше ни о чем думать не получалось — мозг будто плавал в густом прогорклом масле. Как в том, в котором копошились, пробираясь к выходу, беспомощные розовые комья, выпавшие из бочки. Здесь таких было не меньше дюжины — все наверняка полные чад “мессии”. И если они выберутся в мир... А так хочется спать. Еще этот генератор, от дребезжания которого раскалывается голова. Хотелось курить. Из последних сил подпалив сигарету, она закашлялась, а после — засмеялась. Решение лежало на поверхности.

Прицелившись, Эвелина прострелила бак генератора, и оттуда тонкой струйкой полился бензин, смешиваясь с маслом. Девушка подожгла пачку сигарет, дождалась, пока та разгорится, и бросила ее в густую маслянистую лужу. Пока огонь задорно расползался по маслу и бревнам, Эвелина направила ствол себе в лоб — говорят, сгорать заживо также больно, как рожать. Повторять этот опыт она не хотела.

***

Автор - German Shenderov

Мой паблик