Проклятое призвание. 30. Поиск выхода из творческого кризиса⁠⁠

Приходи ко мне слушать старые пластинки.

«Дурной вкус»

Проснувшись, я не сразу пришла в себя. Слишком ярким, слишком живым, настоящим был сон – вернее, воспоминание. Видимо, потому что все это повторялось из раза в раз, на протяжении четырех лет. Мой мозг усвоил алгоритм и ждал повторения…

Только я ведь уже не студентка.

И всего этого никогда не будет.

Не будет на меня смотреть злой мальчик влюбленными глазами, да и мальчика давно нет, мы повзрослели.

Мы уже не те.

Хватит.

Я ополоснула лицо холодной ходой, смывая остатки сна.

И замерла на мгновение, ошарашенная узнаванием – молодая женщина, что смотрела из зеркала, вдруг так напомнила мне мою мать, такой, какой я смутно запомнила ее в детские годы.

Твердое, властное лицо, решительное и немного отчаянное – я знала, мать способна если не на все, то на многое. Быстрая недоверчивая полуулыбка, ироничный прищур, губы, всегда готовые врать и смеяться. Сильная воля и в то же время размазанность характера в отсутствие цели.

Я всегда считала себя другой, не похожей, но – это как будто она смотрела, она улыбалась мне… У меня мурашки пробежали по коже.

Гены пальцем не раздавишь.

Я взглянула на часы. Было уже семь вечера. Заспалась.

Автоматически хватилась за смарт. Всплыло сообщение от Митьки: «Заходи ко мне сегодня, музыку послушаем».

Музыку послушаем, ага…

Я вспоминаю последнюю встречу и колеблюсь. Зачем это надо? Митька опять будет смотреть голодными жалкими глазами, я опять устроюсь ночевать у него на диване, выпнув его на пол, утром мы будем не знать куда деться от неловкости.

Зачем усложнять.

Но на этот вечер у меня нет планов, и я еще не могу работать. Впечатления от поездки к крестной и посещения бабушкиной могилки слишком сильны. Если остаться дома, я все равно ничего не сделаю, только буду маяться, не находя себе места.

И я решаю принять приглашение.

Я снова одеваюсь: черная юбка по колено, черная блузка с розовыми эдельвейсами, золотистый кулон со снитчем из «Гарри Поттера» – пожалуй, мне, как и крестной, не чужда некоторая театральность. Черные капроновые колготки, высокие замшевые сапоги, пепельно-серый шарф, драповое пальто.

На пальто какие-то ворсинки, и мне приходится потратить десять минут, чтобы привести его в порядок.

Но я заканчиваю и с этим и выхожу из дома.

На улице холодно, и мне приходит в голову мысль, что, наверное, нужно уже одеваться теплее… Серое низкое небо как будто давит на прохожих и на психику; томительно-обреченное, унылое октябрьское небо. Дует ветер, и я трусливо ежусь под его порывами.

Серый город, ты хорош только осенью, но сейчас листва уже начинает облетать с деревьев, и скоро вся твоя красота растает, как наша юность. Останутся только башни и храмы, останутся набережные, памятники в обворованном природой, раздетом парке. Хмурые прохожие, всем своим видом демонстрирующие, как сильно ненавидят они место, где им довелось влачить свое жалкое существование.

И Вику будет нечего рисовать – он никогда не любил ноябрь…

Как легко любить тебя, город, в золотой одежде, как прекрасен ты, украшенный разноцветной листвой, увитый струями сентябрьского дождя, укрытый вуалью тумана.

И как трудно сохранять к тебе теплые чувства, когда подступает зима, когда с каждым днем остается все меньше живого, а полоска на термометре ползет вниз с упорством, достойным лучшего применения.

…Когда я пришла, Митька был уже изрядно пьян. Дверь была не заперта, зная обыкновение приятеля оставлять ее открытой, я и стучать не стала. В углу с печкой, холодной, нетопленой, валялись пластиковые бутылки из-под пива, на столе в довольно неаппетитном порядке стояла закуска: сухарики, лущеные семечки, шелуха от соленой рыбы. Из включенного ноута выла какая-то незнакомая мне попсовая певичка.

Сам Митька, в домашней клетчатой рубахе, расстегнутой на две верхних пуговицы, валялся на продавленном диване. Коты, вроде бы привычные ко мне, куда-то попрятались. Наверное, алкогольное опьянение хозяина лишало их храбрости.

– Ну и что ты тут делаешь? – вместо приветствия с порога спросила я.

Хотя вопрос, конечно, был риторическим.

– О, Нета пришла… – приподнялся хозяин с дивана. – Нета пришла – замечательно… А я тут это, того… пиво пью…

– Хорошо хоть не водку.

– Да, славно. Присаживайся, располагайся. Пиво будешь?..

– Глядя на тебя, что-то не хочется. Ты что такой бардак развел?

– Сейчас приберу… Айн момент.

Митька приподнимается, но он так хорош, что его шатает.

Из ноута несется:

«Люби меня – от сотни глаз храни свою любовь, храни.

И пусть друзья расспрашивать начнут, а ты молчи.

Не говори, пусть это будет тайной,

Просто береги, не потеряй случайно

От моей любви заветные ключи».

Приятель пытается прибрать со стола, но только смахивает мусор на пол.

– О господи… Митя, ты что творишь?

Вздыхая, я иду за веником.

Романтическое настроение ухайдакано напрочь.

– Митя, в одиночестве пьют только алкоголики…

– И непризнанные гении!..

– Тебе до гения далеко.

Теперь уже вздыхает Митька.

– Да знаю я, знаю, ты что, шуток не понимаешь… Ты будешь моей тайной, Нета?

– Я буду человеком, который настучит тебе по голове. Давно ты так развлекаешься?

– Со вчерашнего дня.

– Ну и очень плохо. Чем тут гордиться? Давно ты писал?

– Да… недельки две назад было.

– Последние мозги пропьешь. И никто тебе виноват не будет. Не будешь вовремя производить «проду» – все твои читатели разбегутся.

– Да и бес с ними, всего-то было полтора земплекопа…

– А будет ноль. Чувствуешь разницу? Нет, ты пока не чувствуешь. Попробуй опять писать в стол, выйти из сети на полгода – взвоешь.

– Не исключено. Наливай, подруга… Дорогая.

– Тьфу на тебя. Ненавижу, когда ты берешь этот фальшиво-сентиментальный тон.

– А что еще мне остается?..

– Не бухать хотя бы. Писать что пишешь.

– Ты все равно не читаешь…

– Может, и почитываю. Немного.

– И… как?

– Ты знаешь.

– Тебе не нравится.

– Нет.

– Почему?

– Потому. Ты можешь лучше. И вообще… у меня чувство, что ты какой-то ерундой занимаешься.

Митька снова вздыхает.

– У меня тоже, Нета, у меня тоже.

– Тебе надо взять себя в руки и закончить с этой детективной мегаломанией.

– Да? И чем же, по-твоему, я должен заниматься?

– Возвращайся к тому, с чего начинал. К рассказам о провинции, к своему сермяжному реализму. Так будет лучше.

– Не тот масштаб.

– Мы сами делаем свой масштаб. И никто не может заставить нас прогнуться больше, чем мы того захотим.

Митька молчит. Сейчас я повторяю то, что обычно говорил он. Мы поменялись ролями. Я вижу, что мои уговоры ему приятны, но в то же время он сопротивляется, как ребенок.

– У меня нет таланта. Выше головы не прыгнешь.

– Есть. Сколько боженька отсыпал, столько уж и есть. Просто ты в кризисе. В глубоком, Митька, творческом кризисе. И меня это серьезно беспокоит.

– Ммм… Да ты просто не читала.

– Нет. Я листала. Достаточно, чтобы составить впечатление. Раньше было лучше. Ты пытаешься подстраиваться под публику. И прости, но – у тебя не очень получается.

– Жестокая Нета…

– Не в свои сани не садись, Митька.

– Островского цитируешь?

– Великий русский народ. Возвращайся к корням. Так будет разумнее.

Митька усмехается.

– С дамами лучше не спорить. Чревато.

– Вот, умненький мальчик. Хорошо, что ты это понимаешь.

На мгновение в его глазах загорается что-то злое, но тут же гаснет.

Митька не Вик. Он не будет со мной бороться.

Вместо этого он тянется к свежей «полторашке».

– Я тебя услышал, Нета, но сначала, может, выпьем все же? Чисто символически… За искусство.