Последний сад Третьего Рейха. Часть 1⁠⁠

1

Апрель 1943 года. Смоленские леса.

Туман стелился по земле, цепляясь за подол шинели, как холодные пальцы. Капитан Ковалёв медленно провёл ладонью по стволу берёзы — кора была иссечена осколками, будто изрублена тупым тесаком. Вмятины от пуль, тёмные подтёки смолы, напоминающие запёкшуюся кровь. Он принюхался: в воздухе витали запахи пороха, гари и что-то ещё — сладковато-тяжёлое, как в старом погребе, где годами лежит тлен.

Разведчики шли цепочкой, ступая осторожно, боясь потревожить спящую землю. Под ногами хрустели гильзы — их было так много, что снег, ещё сохранившийся в тени оврагов, казался усыпанным медной крупой.

Капитан Ковалёв переступил через поваленное дерево, и его взгляд скользнул по земле, усеянной телами. Но не наших бойцов — только немцы. Десятки серо-зелёных мундиров, застывших в неестественных позах, с пулевыми отверстиями в груди и головах.

- Где наши? - пробормотал Морозов, наклоняясь к одному из убитых.

Ковалёв молчал. Война не бывает односторонней. Если здесь полегли немцы - значит, должны быть и красноармейцы. Хотя бы следы: раненые, убитые, признаки отступления. Но вокруг - ничего. Лишь враги, брошенные, как скрюченные куклы, с пустыми глазами, уставленными в серое небо.

- Может, своих забрали? - предположил Лисенко.

- Тогда и оружие бы собрали, - хрипло ответил Ковалёв.

Но на земле не было ни наших винтовок, ни касок - только немецкие «маузеры», да разбитые «шмайсеры». Словно бой шёл, а наших солдат здесь и не было вовсе.

Ковалев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Лес сжимался вокруг как гигантская ловушка, готовая захлопнуться.

- Капитан, - хрипло окликнул Морозов, - взгляните-ка.

В воронке от снаряда лежали трое немцев. Один на спине, с лицом, застывшим в немом ужасе, руки вытянуты вперёд. Казалось перед смертью он отбивался от невидимого противника. Двое других неестественно скрюченные, с вывернутыми под невозможным углом шеями.

- Вперёд, - Ковалёв прочистил горло и сделал резкий жест рукой.

Они продвигались, сверяясь с картой, но вокруг не было ни ориентиров, ни следов - только бесконечный лес, словно поглотивший всех, кто здесь побывал до них. Земля под ногами казалась зыбкой, каждый шаг проваливался в мягкую подушку из перегноя, а в груди отдавалось глухим эхом. Сердце стучало так, будто билось не внутри тела, а где-то снаружи, в этой гнетущей мёртвой тишине.

- Странно... - Ковалёв замер, вглядываясь в серую пелену тумана, что клубился между деревьями.

Координаты были точными. Но вокруг - пустота. Лишь стволы деревьев, опутанные липкой весенней паутиной, и тишина, давящая дурным предчувствием.

- Может, ошиблись? - спросил Лисенко, нервно покусывая губу.

Ковалёв промолчал. Он знал - ошибки не было. Просто лес не желал раскрывать свою тайну. Или кто-то позаботился, чтобы её никто не нашёл.

- Разойдись цепью, проверим ещё раз, - тихо скомандовал он.

Капитан Ковалёв замер, вслушиваясь в тишину. Где-то вдали ещё тлели деревья, и порывы ветра доносили горьковатый запах гари.

- Тихо, - едва слышно прошептал он, подняв сжатый кулак.

Разведчики застыли на месте. Впереди, сквозь густые заросли, просматривалась заросшая просека - старая заброшенная дорога, поросшая молодым осинником. Именно здесь, согласно последним полученным координатам, должен был находиться бункер.

- Последний сеанс связи был три дня назад, - тихо доложил старший сержант Морозов, бесшумно передёргивая затвор автомата. - Группа нашла вход, но что-то пошло не по плану.

Ковалёв молча кивнул. Он прекрасно понимал, сколько значений могло скрываться за этим "не по плану" на войне: минные ловушки, вражеские засады, а иногда - нечто такое, о чём не упоминалось даже в секретных сводках.

- Вперёд.

Они двинулись беззвучно, ступая по упругому мховому покрову.

- Тише... - прошипел Ковалёв, сжимая ППШ так, что костяшки пальцев побелели. Его ладонь скользнула по холодному металлу, когда он осторожно раздвигал кустарник. В воздухе стоял приторно-сладкий запах гниения, смешанный с чем-то резким - чем-то средним между формалином и медным привкусом крови.

И тогда они увидели.

В углублении между корнями древнего дуба сидело нечто. То, что когда-то было человеком. Голое тело покрывали пульсирующие бугры, будто под кожей шевелилось что-то живое. Ободранные до костей пальцы продолжали механически скрести землю, вырывая в почве глубокие борозды.

- Матерь Божья... - Лисенко судорожно перекрестился и с силой сплюнул в сторону.

Существо медленно подняло голову. Мутные, молочно-белые глаза без зрачков с болезненной медлительностью сфокусировались на солдатах.

- Blüten! - его голос напоминал шелест пересушенных листьев. - Blüten...

Ковалёв сделал осторожный шаг вперёд, но в этот момент кожа на груди существа внезапно натянулась, став пергаментно-прозрачной. Чётко обозначились контуры чего-то тёмного, ритмично пульсирующего под кожей.

Лисенко инстинктивно отпрянул, случайно задев сапогом сухую ветку. Громкий треск разнёсся по лесу.

Существо дёрнулось, его голова неестественно закинулась назад.

- Оно нас слышит, - прошептал Морозов, до боли сжимая приклад винтовки.

В подтверждение этих слов существо вскочило - его движения были резкими, угловатыми, как у марионетки с оборванными нитями. Из перекошенного рта брызнула густая жёлтая субстанция.

- BLÜTEN!! - пронзительный вопль эхом разнёсся по лесу. Существо указало дрожащей рукой на массивную железную дверь, почти полностью скрытую под слоем плюща.

Ковалёв только начал реагировать, когда тело существа забилось в мучительных конвульсиях. Позвоночник выгнулся, раздался отвратительный хруст ломающихся костей и из всех естественных отверстий начали пробиваться тонкие кроваво-алые побеги.

- Огонь! - скомандовал Ковалёв.

Лисенко дал автоматную очередь. Но существо рванулось не на них - мимо, к двери. Обезумевшие пальцы с сорванными ногтями впились в ржавый металл.

- Hier! Hier ist das Tor! - его голос превратился в нечеловеческий визг, когда он начал биться головой о дверь. Кровь брызнула на табличку, смывая слой грязи и обнажая надпись: "PROJEKT BLÜTENFLESCH".

- Твари! - закричал Лисенко, выпуская ещё очередь. Пули вонзились в дверь, но стрелять было уже не в кого - тело разрывалось изнутри, как переспелый плод, выпуская наружу клубки влажных, пульсирующих стеблей.

Ковалёв резко оттянул Лисенко назад, когда первый кроваво-красный побег, извивающийся как разъярённая змея, рванулся в их сторону.

- К двери! Отступаем! - резко скомандовал Ковалёв, левой рукой выхватывая гранату из сумки. Металлическая чека звякнула, когда он зубами дёрнул предохранительное кольцо. - Гранааааата!

Они едва успели откатиться за стальную дверь, когда оглушительный взрыв разорвал лесную тишину. Дверь с глухим металлическим стуком захлопнулась, отрезая последнюю связь с внешним миром. В последнее мгновение перед тем, как тьма поглотила всё, Ковалёв успел заметить, как останки... нет, уже не человека, а чего-то совершенно иного - продолжали пульсировать, прорастая сквозь почву кроваво-красными побегами.

Абсолютная темнота.

Гнетущая тишина.

Только прерывистое дыхание троих бойцов и.… странный шорох. Едва уловимый, похожий на то, как кто-то осторожно перелистывает старые документы.

Луч фонаря Лисенко вырвал из мрака узкий бетонный коридор, уходящий вглубь.

- Товарищ капитан... - голос Морозова предательски дрожал, - мы в глубокой...

Ковалев бросил на него взгляд.

- Затруднительной ситуации.

2.

Желтоватый луч фонаря вырвал из темноты узкий коридор.

Бункер дышал. Буквально.

Стены ритмично колебались, представляя собой гигантскую грудную клетку. Отслаивающаяся краска шелушилась, напоминая старую кожу, обнажая ржавые шрамы коррозии.

- Твою дивизию! - Лисенко резко остановился, наступив на что-то хрустящее. Очки. Обычные круглые очки с треснувшей линзой. Рядом лежал раскрытый портсигар, внутри две аккуратные, нетронутые папиросы.

Морозов поднял с пола пожелтевший листок.

- Это... счёт за электричество?

Ковалёв взял документ. Обычная служебная бумага от 12 марта 1943 года. Подпись внизу размашистая, с нервным росчерком. В углу засохшее пятно от кофе.

- Они просто работали здесь, - глухо прошептал Лисенко.

Луч фонаря скользнул по стене. Длинные царапины, явно оставленные человеческими ногтями, вели к вентиляционной решётке. У самого отверстия - тёмное пятно. Ковалёв провёл пальцем - липкое.

- Кровь?

- Не знаю. И знать не хочу.

Первая дверь слева поддалась с тихим скрипом, нехотя впуская непрошеных гостей. Дрожащий в потной ладони Лисенко фонарь высветил кабинет, застывший во времени.

Стол, заваленный бумагами. Аккуратные стопки документов, чернильница с высохшими чернилами, пресс-папье в виде имперского орла - его крылья теперь покрылись равномерным слоем пыли. На стене висел календарь, остановившийся на 15 марта. Последний день чьей-то жизни.

- Как будто он просто вышел, - Морозов протянул руку, коснувшись фарфоровой кружки на краю стола. Его пальцы дёрнулись. - Чай ещё... тёплый.

Ковалёв резко развернулся, ствол автомата рефлекторно взметнулся вверх:
- Что?!

Морозов медленно поднял взгляд. В тусклом свете фонаря его лицо казалось восковым, неестественно бледным.
- Шутка, - голос сорвался на хрип. - Чай... ледяной.

Тем временем Лисенко открыл верхний ящик стола.

- Капитан...

В ящике лежал безупречно сохранившийся "Вальтер" P38. Оружие маслянисто поблескивало в свете фонаря. Рядом фотография: молодая женщина в летнем платье держала за руку девочку с бантами. На обороте - аккуратная надпись готическим шрифтом: "Моей дорогой Маргарет. Вечно твой".

- Брось, - резко оборвал Ковалёв. - Идём дальше.

Следующая дверь с пронзительным скрипом поддалась, освобождаясь от ржавых петель. В лицо ударила волна едких запахов - резкий формалин, обжигающий спирт и под ними - сладковато-тяжёлый шлейф разложения, будто что-то гнило здесь годами, пропитав собой стены.

Лаборатория застыла во мраке, словно застигнутая на месте преступления. Лучи фонарей выхватывали из темноты:
- Пустые клетки с прутьями, покрытыми бурой коркой - ржавчиной или запекшейся кровью;
- Разбитые колбы, чьи осколки, подобно слезам, сверкали в лужах мутной жидкости;
- Застывшие механизмы с потрескавшимися шкалами, чьё назначение унесло с собой последнее поколение исследователей.

Чёрные провода, подобные змеям, свисали с потолка, перемежаясь с обрывками документов - кривыми формулами, цифрами, пометками, поглощёнными временем.

- Что это?..

Луч фонаря упёрся в массивный стеклянный цилиндр в центре помещения. Мутная жидкость внутри слабо пузырилась, как дыхание спящего монстра. В ней плавали розоватые нитевидные образования - слишком розовые, лишённые кожи. Они пульсировали, тонкие волокна сжимались в такт, чувствуя свет, тянулись к нему.

- Не подходи! - Ковалёв вцепился в плечо Морозова, ногти впились в ткань.

Резкий металлический скрежет ударил по ушам.

Все замерли, вжавшись в стены.

Звук раздавался сверху, из вентиляционного канала. Не просто шорох - что-то массивное, тяжелое, с усилием продвигалось по металлическим воздуховодам.

- Крыса... - прошептал Лисенко, но дрожащий в его руке фонарь выдавал страх.

- Крысы так не передвигаются, - Морозов сглотнул ком в горле.

Над ними вентиляционная решетка внезапно дернулась. Ржавые крепления заскрипели под нагрузкой. Из щелей посыпались хлопья рыжей коррозии.

БАМ.

Мощный удар изнутри. Металлическая решетка прогнулась.

БАМ.

Еще сильнее.

Затем - мертвая тишина.

Лишь капли конденсата, падающие с потолка, звонко разбивались о бетон, каждый звук - как удар по натянутым нервам.

Ковалёв плавно поднял автомат:
- Отходим. Медленно. За мной.

Они отступили к выходу, дверь лаборатории с глухим стуком захлопнулась за спиной. Воздух в коридоре был спертым, насыщенным звериным теплом и влагой, как в коровнике после загона скотины.

Стены бункера, сложенные из грубого бетона, покрылись черными разводами плесени и трещинами. Коммуникации под потолком гудели, роняя капли влаги, которые разбивались в темноте с металлическим звоном. Под ногами хрустели осколки стекла и гильзы - 9-мм, советского производства.

Здесь уже были наши.

На стенах поблекшие, но различимые указатели:

"LABOR SECTOR - 4" - стрелка уходила вправо, в черную пасть коридора;

"NOTAUSGANG" - аварийный выход, но надпись была перечеркнута красной краской, а рядом выцарапано: "НЕ ВЫХОД";

"VERBOTEN ZUTRITT!" - табличка висела криво, ранее сорванная и наспех прибили обратно.

- Куда? - Лисенко вопросительно посмотрел на Ковалёва.

Тот молча указал стволом на "NOTAUSGANG", но вдруг замер.

В слое пыли четко отпечатались свежие следы - две пары сапог.

- Они здесь... - Морозов присел, проводя пальцами по липкому пятну на бетоне. Кровь. Еще не успела засохнуть.

- Значит, живы, - Ковалёв сжал зубы. - Идём.

Они двинулись вперед, каждый шаг отдавался в висках глухим, натужным стуком. Лучи фонарей неуверенными щупальцами, робко ощупывали темноту, выхватывая из небытия фрагменты чужого кошмара: оборванные провода, свисающие кишками; следы от пуль, врезанные в бетон; кровавые отпечатки ладоней - пять растопыренных полос, застывших в немом крике. Здесь кто-то отчаянно цеплялся за жизнь, скребя ногтями по холодной шершавой поверхности, отказываясь исчезнуть в этой тьме.

Ковалёв шел первым. Его лицо оставалось непроницаемым, но челюсть была сжата до хруста. В глазах читалась не ярость, а ледяная, смертельная ясность: он уже предвидел развязку. Но приказ есть приказ. Пальцы мертвой хваткой сжимали автомат - единственную реальность в этом кошмаре.

Лисенко, обычно едкий и насмешливый, сжимался при каждом шаге. Его взгляд метался, выискивая не столько опасность, сколько хоть какой-то знак, что их товарищи живы. Губы беззвучно шевелились - то ли молитва, то ли проклятия. Он ощущал тошнотворный ком страха, подкатывающий к горлу.  Чувство, будто их давно ведут на заклание.

Морозов дышал неестественно ровно и громко. Его обычная грубоватая уверенность испарилась. Тело напряглось до предела, взгляд прикован к спине Ковалёва, как у слепца, следующего за поводырем. Он осознавал свой страх. И ненавидел себя за это.

Они молчали. Слова были излишни. Каждый слышал предательски громкое, неровное биение чужого сердца - как щелчки снятого с предохранителя оружия в гробовой тишине.

А вокруг шепталась тьма, наполненная шорохами, каплями, странными звуками, похожими то ли на смех, то ли на предсмертный хрип.

Но они шли вперед.
Потому что отступать было некуда.

И вдруг туннель раздвоился.

На левой стене - новая табличка, начертанная углем по-русски:
«КП-3. НЕ СТРЕЛЯТЬ!»
Стрелка указывала в узкий служебный лаз, заваленный обломками.

- Это их метка, - кивнул Лисенко. - Значит, выбрались.

Внезапно - звук. Хриплое бульканье, будто кто-то захлебывается собственной кровью.

Лисенко резко развернулся, ствол автомата уставился в темноту.
- Там.

БАМ.

Где-то впереди гулко захлопнулась дверь.
Послышалось шарканье.
Учащенное, прерывистое дыхание.

- Вперед! - рявкнул Ковалёв.

Они рванули вперед, фонари скакали по стенам, выхватывая следы отчаянного боя: пустые магазины, порванный ремень, клочья военной формы - их товарищи явно отбивались от кого-то.

Они мчались сквозь кишки бункера. Сапоги гулко били по проржавевшим металлическим плитам, каждый удар отдавался в висках тупой болью. Пляшущие лучи вырывали из тьмы фрагменты страшной хроники: пулевые отметины, похожие на оспины на лице бетона, черные подтеки засохшей жидкости, обрывки формы с узнаваемыми нашивками "СССР".

Неожиданно туннель оборвался, упираясь в массивную стальную дверь, напоминающую шлюз подлодки. Ее поверхность была исчерчена параллельными царапинами - глубокими, словно оставленными когтями гигантского зверя. Центральный штурвал неестественно блестел, будто его недавно крутили потными руками.

Надпись на немецком гласила:
«HAUPTSEKTOR - ZUTRITT NUR FÜR PERSONAL»
(Главный сектор - Только для персонала)

Но внимание привлекала другая отметина - свежая, нанесенная углем:
«ЗДЕСЬ. 3-й»
Рядом - три вертикальные черты, последняя недорисованная.
Их условный знак. Их люди.

Ковалёв прижал ладонь к холодной поверхности, ощутив едва заметную вибрацию.
- Они внутри, - его голос звучал надтреснуто.

Лисенко вцепился в штурвал, мышцы на руках вздулись, как натянутые тросы. Металл заскрипел, механизмы взвыли от сопротивления, и дверь сошла с места с пневматическим стоном.

Их встретил воздух - стерильный, с примесью меди и формалина. Аварийные лампы расплескали красноватый свет, превращая огромный зал в подобие чрева механического Левиафана.

Центральный отсек напоминал кошмарный гибрид операционной и лаборатории. Стеклянные цилиндры с мутноватой жидкостью, где пульсировали розовые биомассы. Стерильные столы, уставленные хирургическими инструментами - скальпелями, костными пилами, устройствами, напоминающими дрели. Мониторы с погасшими экранами, кроме одного - тот мигал тревожным желтым сигналом.

И на стене... человек. Вернее, то, что когда-то было человеком, а теперь стало частью системы.

Толстые черные кабели вросли в его позвоночник, пульсируя в такт работе скрытых механизмов. Металлические штыри пронзали челюсть, фиксируя ее в вечной беззвучной гримасе - словно кто-то пытался заставить его говорить, но забыл принцип работы голосовых связок.

Глаза - мутные, лишенные зрачков, тускло отражали красный свет аварийных ламп. В них не было ни мысли, ни страха. Только пустота. Кожа жила отдельной жизнью - бледная, покрытая пульсирующими буграми, под которыми копошилось что-то живое. Плоть периодически вздрагивала, словно невидимые пальцы изнутри пытались разорвать ее.

Самое ужасное - он дышал.

Грудь ритмично поднималась и опускалась с механической точностью.

Существо медленно подняло голову.

Губы, прошитые металлической проволокой, но не сомкнутые наглухо, дрогнули:

То-ва...ри-щи...

Это был капитан Громов - командир 3-го отряда. Его лицо. Его глаза.

Морозов рухнул на колени, его вывернуло. Лисенко замер с автоматом наготове, но пальцы предательски дрожали.

Ковалёв сделал шаг вперед - и в этот момент существо повернуло голову в его сторону.

Экран замигал чаще. Щелкнуло реле, из динамиков раздался механический голос:
"ПРОТОКОЛ... АКТИВИРОВАН... ТРЕБУЮТСЯ... ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ... КОМПОНЕНТЫ..."

Перед ними висел их товарищ. Не мертвый. Не живой.

Громов - человек, вытащивший Ковалёва из-под огня - теперь пульсировал в паутине проводов. Губы судорожно подрагивали. Глаза, лишенные сознания, смотрели сквозь них.

- То-ва-рищ... - из горла вырвался хриплый, механический, но узнаваемый голос.

Ковалёв ощутил, как почва уходит из-под ног.

Лисенко сжал автомат до хруста в суставах. Его обычно насмешливый взгляд стал пустым, как неработающие мониторы вокруг.

- Черт... Черт возьми! - он зажмурился, но кошмарная картина не исчезала.

Морозов стоял на коленях, его рвало - не от страха, а от предательства. Предательства собственного тела, отказавшегося выполнить приказ.

Ковалёв поднял автомат.

В тишине отсека скрипнул ремень, звякнул затвор. Его руки дрожали - сначала едва заметно, потом сильнее, глубже, пока дрожь не проникла в самое нутро, не стала частью каждого вздоха, каждого удара сердца.

Палец лёг на спусковой крючок.

Перед ним был Громов. Тот самый, что в сорок втором вынес его, раненого, из-под миномётного огня. Чей смех гремел громче всех на вечерних привалах. Чьи руки, теперь прошитые стальными нитями, когда-то уверенно держали карту и карандаш, прокладывая маршрут.

Глаза - пустые, и всё же в них читалось понимание. Не мольба. Не страх. Признание. Признание неизбежного.

В памяти всплыл тот вечер в окопе. Дождь. Грязь. Громов, прикуривая от его спички, бросает через плечо:
- Если что - стреляй. Без раздумий.

Слёзы. Горячие, солёные, они текли по щекам, смешиваясь с пороховой гарью и потом. Бесполезные свидетели крушения последней границы между долгом и человечностью.

Выстрел.

Грохот разорвал тишину, ударив по ушам, по нервам, по самой душе. В замкнутом пространстве звук обернулся физической болью.

Тишина на миг.

Потом - ещё выстрел. И ещё.

Они стреляли не в монстра, не в кошмар из сна - в своего. В того, чей голос ещё звенел в памяти, чьи шутки повторялись у костра, чьё лицо навсегда осталось на пожелтевших фронтовых фотографиях.

Когда последний патрон ушёл, Лисенко рухнул на колени. Его тело сотрясали судороги, лёгкие хрипло выдыхали воздух, словно пытаясь выплюнуть вместе с ним всю боль, весь ужас этого выбора.

Ковалёв стоял.

Дым стелился над стволом, медленно поднимаясь к потолку, где мерцали аварийные лампы. Он смотрел не на тела - на то, что они оставили после себя. На разорванные провода, на маслянистые потёки, на последние судороги того, что когда-то было не просто человеком, а самым настоящим товарищем.

- Это… это только Громов, - Лисенко вытер рот рукавом. Голос его был хриплым, но твёрдым. - Где остальные?

Ковалёв молча кивнул в сторону узкого прохода в глубине зала - ещё один коридор, ещё одна дверь. Над ней мигал красный аварийный свет, отбрасывая кровавые блики на стены.

- Вперёд, - коротко бросил он. - Найдём их. И уходим.

Морозов поднялся. Его пальцы сжали автомат так, будто это единственное, что удерживало его в реальности.

- А если они… такие же?

- Тогда… - Лисенко резко дёрнул затвор, - тогда мы сделаем то, что должны.

Коридор был узким, как горло чудовища.

Стены покрывала липкая плёнка - то ли плесень, то ли что-то иное, пульсирующее в свете фонарей. Пол усыпан обрывками бумаг, пустыми шприцами, осколками стекла.

И запах. Не химический, не кровь, не земля.

Пахло свежей травой и зеленью, как после первой майской грозы.

Дверь в конце коридора была приоткрыта - узкая полоса света разрезала темноту лезвием бритвы.

Свет не был искусственным. Он не мерцал, не гудел, не резал глаза холодным сиянием ламп. Это было как солнце - настоящее, живое, пропитанное теплом, пахнущее пылью и нектаром.

Ковалёв медленно толкнул дверь стволом.

Скрип. Тихий, будто старый дом вздохнул.

И перед ними — сад.