Навушка⁠⁠

– Фонарики налобные есть. Сапоги есть. К полуночи на речку, через час обратно с полным ведром раков. Отличный пла…
– Нет.

Только это отец и бросил, шевельнув усами. Потом кинул себе на тарелку дымящийся блин, размазал мёд и стал скручивать в трубочку. Спина матери, суетившейся у печи, словно окаменела.

Андрей нахмурился. Пять часов на машине, чтоб провести половину августа в деревне, а отец не разрешает наловить раков. Да это лучшее, что в этой деревне осталось!

Со смерти бабушки и дедушки пять лет прошло. Приехали, потому что сосед позвонил: крыша в сарае почти рухнула. Хорошо ещё, с печкой всё в порядке: голод в дороге одолел.

– Не хочешь – не иди! Я за Славкой зайду, сходим с ним.
– Нет.

Повисла тишина. Только в печке потрескивал огонь, с хрустом поедающий дрова. Мать отвернулась, хлопоча со сковородкой, а отец негромко бросил:

– Славка утонул два месяца назад.
– Как…
– Они на обычное место ходили. Где за рекой болото начинается. Аркаша-то уже постарел сильно, Славка стал один рыбачить. Как-то раз дома сказал, что с болота женский голос слышал.
– Голос… – Андрей задумался наполовину всерьёз. – А русалки разве в болотах водятся?
– Тоже мне – фольклорист, – вздохнула мать, садясь за стол. Она с виду небрежно размешивала сахар в чае, но в голосе её натянулась тревога.
– Навка, – бросил отец. – Та, что без спины. Болотная русалка. Неприкаянный дух мёртвой девушки. Умершей некрещённой, или утопившейся, или умершей перед свадьбой… – на каждую фразу он постукивал заскорузлым пальцем по столу. – Они заманивают мужчин в болото. А там сидят – волосы перебирают. Поэтому Аркаша и всучил сыну материнский гребень. Ореховый. В нём трёх зубчиков не хватало, но Зина всё равно только им причёсывалась, царствие ей небесное.
– А при чём тут…
– Они же от своих волос без ума, а пальцами особо не причешешься. Так что могут пощадить, если гребешок подаришь. А могут и не пощадить. Они ведь не специально.
– Как это? – сдвинул брови Андрей.
– Навки только на молодых нападают. Ищут суженого. У одних это убийца, у других – возлюбленный, у третьих родственник. Пока навка суженого не найдёт, она топит всех молодых мужчин, которых встретит. Так что если мужчина красивый, его может и гребень не спасти. Вот как со Славкой вышло.
– Слушай, так лет пять назад Сергей Назаров – тоже, кажется…
– Утонул, – кивнул отец. – И ещё раньше – ты совсем маленький был – Володя Скворцов, сын дяди Бори. В болоте тело нашли. Оба твои ровесники. Так что, сынок, пообещай – никаких походов на реку ночью. Мне всё равно, веришь ты или нет.

Взглядом отца можно было резать камни. Андрей поспешно кивнул. Ему ещё сильнее захотелось пойти на реку ночью.

«Я же не дурак в болото переться. Знаю, чего ожидать. Предупреждён – вооружён».

Весь оставшийся день Андрей ползал по крыше сарая, прибивая рубероид свежими деревянными рейками. Перед ужином сбегал к реке – искупаться. Вылезая из воды, он обернулся в ту сторону, где за небольшим пролеском начиналось болото, и прислушался.

Болото молчало.

Через окно на реку глядели родители.

– Как думаешь, он не пойдёт? – спросила задумчиво мать.
– Не знаю, – вздохнул отец. – Но я не перенесу, если она… За грехи, видно…
– Старого не вернёшь. Андрей – мальчик умный. Он не пойдёт.
– Верю.

После ужина Андрей залез на ещё тёплую печку, поставил телефон на виброрежим и завёл будильник на полночь. В деревне ложились рано, после десяти.

Сработало. Едва задрожал уголок телефона за пазухой, Андрей очнулся, ловко выхватил гаджет из-под майки и выключил. За окном было темно.

Он осторожно спустился, нашёл штаны и толстовку, взял с собой. Нащупал в сенях на подоконнике налобный фонарик, на улице оделся и сунул босые ноги в стоящие у крыльца сапоги.

В сапогах на босу ногу идти было неудобно – пятку натёрло уже через двадцать шагов. Андрей медленно добрёл до места, проскользнул по тропке в камышах и вышел на берег. Вот-вот должна была наступить полночь.

Он скользнул лучом фонаря по дну. Почти у самого берега виднелись три рака – добротные, с ладонь величиной. Один сразу попятился в сторону камышей. Но Андрей всё равно не взял с собой ведро.

Тишина над рекой ночью была другая. Не та прозрачная, лёгкая тишина, что днём пряталась за шелестом листьев и плеском волн. Эта тишина была густая, тревожная. Сквозь неё прорывалось хлопанье крыльев, мрачный стрёкот и другие неясные звуки. От них становилось страшно, но стоило им умолкнуть – и стоять в глухой темноте у реки становилось уже совершенно невыносимо.

Звёзды колючими иглами нависали над ним, словно проткнув чёрную ткань низко натянутого неба. Над головой висел бледный щербатый овал – не луна, не месяц, а что-то бесформенное и тоскливое.

Отражение бледного ночного светила дробилось и рассыпалось бликами по реке, подрагивали сверкающие крупинки светил, и сквозь деревья просвечивали белёсые странные огоньки. Они дрожали, будто в мареве жары, но какая может быть жара в полночь; там, среди ветвей, пряталась какая-то загадка, там не могут отражаться звёзды, там неоткуда взяться луне…

Бледная рука перед глазами Андрея отодвинула ветки. Кажется, будто вспыхнул призрачный свет в глубине пролеска. И какой-то новый звук примешался к мрачной ночной какофонии. Какой-то… приятный звук. Вторая рука приподняла небольшой сучок, под которым Андрей пролез. Только теперь он осознал, что это были его собственные руки.

Тот звук. Он словно прорывался сквозь треск веток под ногами, чавканье влажной земли, скрип деревьев на ветру. Никак не расслышать… И ещё эти огни – целая череда уходящих вдаль огней. Очаровательно. Благодать. Восторг.

Мрачная красота волшебных болот на берегу тихой речки, бесконечное таинство жизни, торжество света – точечки огней меж бочагов в чащобе… Растворяются, едва к ним подойдёшь; зато вспыхивают новые – вдаль уводит блестящая тропа, а в ушах звенит и переливается голос.

Зов поселился в ушах Андрея, в его глазах и в сердце, пропитал его изнутри, подменил. Осталась жажда. Остались только восторг и вожделение – они тащили за собой, словно накинутая на шею петля, парализуя волю. И всё так же глубоко дышал Андрей полуночным воздухом, опьянённый этой темнотой, необъяснимой страстью, таинственной песней и танцем болотных огней.

Кочки сами прыгали под ноги. Натёртая пятка больше не болела. Андрей не заметил, как слетел с головы фонарик. Сгущался свет впереди – там, между деревьев, разлился маленький пруд; огоньки повисли на ветвях, накрыли светящимся куполом гладь воды.

Обнажённая девушка с печальным бледным лицом и светло-зелёными волосами сидела, свесив ноги в воду. Она пела незнакомую чарующую песню без слов, расчёсывая гребнем пряди волос, концы которых прятались в воде.

– Ты и есть… та русалка? – сипло выдохнул Андрей.
– Навка, мой хороший, – поправила девица, кинув в него комок тины, но промахнулась и расхохоталась. В её смехе Андрею послышался плеск застоявшейся густой зеленоватой воды. – Местные так навкой и зовут. А кто повежливее, те говорят Навушка.
– Навушка, значит…

Про себя Андрей решил так её и называть. Ей очень шло. «Навка» слишком напоминало известную фигуристку, а другая ласкательная форма – «Навочка» – слишком была похожа на «наволочку».

Стройная, большеглазая, она глядела нежно и пристально. Загадочная улыбка гуляла на полных губах и манила подобно волшебной песне. Волосы цвета весенней травы казались бесконечными. На голом теле в свете огней искрились капельки влаги.

Дева вдруг изогнула шею и спину – и неуловимым движением перекинула взметнувшиеся локоны на другое плечо. Андрей, замерев, следил за этим пируэтом – грациозным и гибким, будто позвоночник у Навушки был сделан из мягкой резины.

– Зачем ты… – восторженно пролепетал Андрей. – …Меня звала?
– Я на тебя давно смотрю, – игриво ответила девица. – Молодой, а сколько силы… какие плечи… руки… спина…

У Андрея пересохло в горле. Такого никогда не было. Своим жарким шёпотом Навушка расплавила рассудок, как солнце плавит мороженое. Он таял, погружаясь в транс, предвкушая…

Ветер молчал, но огоньки водили перед глазами Андрея затейливые хороводы. Деревья заплясали, цепляя ветвями за одежду. Сперва слетела толстовка, затем с ног соскочили сапоги. Он вяло пытался бороться, но вскоре остался нагим и мягко погрузился в затхлую воду бочага. Ряска на поверхности пруда сплылась к нему и облепила, согревая.

И не было больше секунд и минут, не было прошлого и будущего – вся жизнь свелась к этому мгновению в болотном бочаге. Андрей держал за руки Навушку. Её лицо в неверном свете то сверкало строгой красотой взрослой женщины, то сияло нежной прелестью едва расцветшей девушки. Андрей готов был миллионы лет дышать болотным смрадом, лишь бы не отводить глаз и не отпускать мягких рук.

Он уже не думал о болоте, об одежде и дороге домой. О затягивающем ступни плотном иле. Тёплые губы Навушки прижались к его губам. Андрей протянул руки, чтобы обнять её, но она схватила его ладони и с нечеловеческой силой прижала их к стволу дерева позади.

– Ох, извини! – выдохнул Андрей. – Смотри, не утопи!..

И рассмеялся. Это казалось шуткой – как с ней утонуть, с русалкой?! Если только в блаженстве… Но Навушка вдруг всхлипнула, опустив лицо.

– Я не хотела! – горько и сбивчиво заговорила она: – Не умею я… Не получается!
– Что-что? П-прости, я что-то не то сказал?
– Я не могу с этим ничего с-сделать! Оно с-сильнее меня! Я вижу мужчин и… х-хочу любить… – русалка снова сорвалась в рыдания. – Я к-каждый раз д-думаю, ч-что нашла его…
– Кого нашла, Навушка?..
– С… суженого.

Молчание повисло над болотом. Молчали птицы, насекомые, деревья. Вода застыла, боясь всплеснуть. Ярко-зелёные глаза впивались Андрею прямо в душу. Плач Навушки утих, хотя слёзы ещё бежали по щекам. Она шептала:

– Я ничего не знаю о том, кем я была. Просто однажды появилась здесь, в этой реке, этом болоте… Почувствовала свою силу. Я могу согреть. Могу заманить мужчину к себе, если полюблю – а я… оказывается, такая ветреная.

Андрей открыл рот, чтобы сказать, что без её любви этот мир ничего бы не стоил. Но Навушка заткнула его поцелуем, и он снова обмяк в воде, погрузившись ногами в тину.

Она потёрлась носом о его щёку и ласково шепнула:

– Но ты особенный. С тобой всё не так. Других я топила нечаянно: забывалась и увлекала их на дно. Они не могли сопротивляться. А ты можешь.

Андрею показалось, будто свет его души слился с белым облаком блуждающих огней. Но душа была при нём, а тело изнывало от блаженства. А Навушка всё говорила, какой он сильный и особенный. И что они друг другу предназначены…

– …это был ты!.. Я помню!
– Что? Что ты помнишь?..
– Теперь… я знаю. Знаю! Да!

Последний восторженный вопль сорвался на хрип. Они прочли всё в глазах друг друга. Андрей увидел всполохи видений. О том, кем она была и могла бы быть. Девушка, умершая некрещённой.

Словно кадры мелькали образы. Мужчина и женщина держатся за руки. Она под венцом, они светятся счастьем. Её впервые тошнит – их ждёт пополнение… Они приезжают сюда, к семье мужа, до срока ещё месяц, но что-то идёт не так. Девочка рождается прежде времени – и мёртвой. Её хоронят на деревенском кладбище за церковью.

Спустя сорок дней её дух вылупляется из болотной грязи. Безымянная мертворождённая девочка просыпается взрослой женщиной. Никакой памяти – одни инстинкты. Она красива, она дружит с деревьями и огоньками, хочет любить…

Её жажда жизни – не прожитой ею жизни – искажается и становится жаждой любви. Где бы ни пряталась, куда бы ни уплыла, в её груди щемит заунывная глухая тоска, жажда ласки и тепла. Навке не уйти от своей природы.

Но теперь она свободна.

У Андрея спёрло дыхание. Ряска стала липкой и противной, жар исчез, а от вони закружилась голова. Он всё отчётливее видел: заострённый подбородок матери, скулы отца… Но всё – выглаженное, доведённое до исступлённой прелести нечестивой магией смерти. Навушка была совершенна, как не могла быть его живая сестра.

Андрей цеплялся за корни, дрожа от холода и ужаса. Навушка прильнула к нему, поцеловала в лоб и отвернулась, уплывая. От плеч до поясницы у неё не было ни кожи, ни костей. Виднелись тёмные комочки почек, рыхлые бледные лёгкие. Вот, почему она не давала себя гладить.
У края пруда навка вспыхнула зеленовато-белым пламенем и через бесконечно долгий миг разлетелась на сотни огоньков-осколков..

…Он очнулся на рассвете на берегу реки. В штанах, толстовке и сапогах. Саднила натёртая пятка. Слетевший фонарик валялся рядом.
Андрей потёр виски и несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь. Странно, что не заметил, как вырубился. Видно, присел на траву помечтать, а проснуться толком не успел. И тут ещё отец с его рассказами…

Надо возвращаться, пока родители не встали.

Он окатил лицо из речки – посвежело. Теперь его колотило крупной дрожью только от вездесущего предрассветного холода. Кошмар ещё не забылся, но уже не терзал душу так сильно.

В доме Андрей затопил печь, чтобы согреться. Родители спали: отец поднялся, когда огонь уже трещал вовсю, а Андрей сидел на топчане и жевал пряник. Дрожь ушла.

– Что-то ты рано, – бросил отец.
– Выспался, – соврал Андрей. – Решил помочь.
– Сегодня выходной. Иди покемарь ещё..

Андрей отряхнул руки, дожевав пряник, и полез на печку. Но, занося ногу над ступенькой лестницы, услышал, как что-то застучало об дощатый пол. Обернувшись, он увидел, как замер с ужасом отец, поднявший это “что-то”.

На ладони отца лежал гребень. Ореховый. Без трёх зубчиков. У Андрея пересохло в горле. Он смотрел то на отца, то на гребень, то в пол.

– Ты там был, – прошептал отец. Крупная слеза выкатилась из его глаза, скрывшись в усах.
– Почему вы не рассказывали мне про неё? – сипло выдавил Андрей.
– Боялись, – отец поцеловал гребень, погладил его, перебирая ногтем зубчики. – Зря. Сегодня сходим… на могилу.
– Она упокоилась, пап. Её больше нет.

В груди Андрея поднималась тошнота. Осознание всего, что произошло ночью, выворачивало его наизнанку. Снова накатил озноб, несмотря на жар от печи. Зубы стучали, во рту появился кислый привкус. В ушах до сих пор стоял жаркий шёпот Навушки. Её жажда жизни… жажда любви…
Он не мог рассказать им. И не стал требовать от них того же. Жизнь останется у живых. Мёртвым она ни к чему.

Выхватив у отца гребень, Андрей швырнул его в стреляющее пламя. Пусть от неё не останется ничего. Последнее напоминание сгорит в этой печке. Той самой, на которой так уютно спать в колючем дедовом тулупе. Той самой, в которой мама готовит такие вкусные деревенские щи в чугунке. В которой она скоро напечёт гору толстенных масляных блинов.

И всё теперь будет как раньше.

Автор: Александр Сордо
Оригинальная публикация ВК

Это восьмой день Большого Текстябрьского марафона! Присоединиться можно в любой момент.