Население ноль Ч.1⁠⁠

Михалыч приладил еще кусочек скотча к объявлению, на котором было выведено крупными буквами: «Здесь живут люди! Батареи не воровать!», подумал и приписал сегодняшнюю дату. На двери соседнего подъезда красовалась такая же записка, только пожухлая и грязная – она висела с тех пор, когда уехали последние жильцы из дома, Петровы. Объявление, конечно, давно бы уже превратилось за пять лет в труху, но Михалыч заснул его в пакет и регулярно обновлял карандашом. Так была хоть какая-то иллюзия, что в поселке теплится жизнь. А батареи все равно сперли – мародеры приезжали, скорее всего, из Воркуты.

Телефон тренькнул – пришло сообщение от Олега, хозяина автолавки. Он ездил между поселками и снабжал оставшихся жителей воркутинского кольца продуктами и товарами первой необходимости, магазины в малолюдных населенных пунктах давно закрылись . «Подъезжаю, через 10 минут буду», – гласила СМСка.

Олег привез заказ – макароны, хлеб, кусок мяса и Кубику сухого корма. Кубик был последней собакой, которую обнаружил Михалыч в поселке, остальные псы разбежались в более хлебные и обжитые места. Михалыч кормил его и хлебом, и мясом, и сухим кормом, и макаронами, а неприхотливый Кубик, небольшая рыжая собачонка, без разбора поглощал все, с обожанием заглядывая в лицо хозяину.

Выгружая провизию, Олег искоса взглянул на деда:

- Ну что, не надумал переселиться в Воргашор?

Михалычу после отъезда Петровых администрация настойчиво предлагала «уплотниться», то есть переехать в чью-то оставленную квартиру в более многолюдном, хотя и активно вымирающем поселке Воргашор. Но тот уперся как баран – нет, и все. Михалычу казалось, что если он согласится на этот переезд, то навсегда останется среди вечной мерзлоты, и Москвы ему не видать как своих ушей. Андрей, его успешный сын, все оттягивал приглашение отца в столицу. Он недавно разделался, наконец, с разводом, который стоил ему немало денег и нервов, и теперь лечил душевные раны с новой женой, которая по новой моде была с губами и глазами в пол-лица. Новенькая жена, как понимал по уклончивым ответам сына Михалыч, вовсе не горела желанием видеть старика, заслуженного шахтера, в роскошных интерьерах стильного дома.

Андрей охотно высылал деньги, убедил старика купить современный смартфон и планшет, чтоб тот окончательно не одичал, но к себе пока Михалыча не приглашал, неопределенно высказываясь в том духе, что организует переезд «в ближайшее время». А пока это время не наступило, уговаривал его переехать в Воргашор, один из крупных поселков воркутинского кольца.

Олег закурил, и, щурясь от слепящего снега, сказал:

- Ну смотри. Лысин просил тебе передать, что это последняя зима, дом отключат весной. Или переселяйся, или готовь дровишки.

Лысин был начальником участка в ЖЭКе и каждый год ругался с Михалычем из-за его упрямства. Поселки воркутинского кольца быстро пустели, в некоторых оставалось по 100-200 человек, целые кварталы блочных пятиэтажек стояли брошенными, грустно зияя пустыми окнами без стекол и досками заколоченных первых этажей. Родной Михалычу пгт Пионерский теперь считался поселком-призраком, и в Википедии, в статье, посвященной Пионерскому, в графе «население» стоял безнадежный ноль. Михалыч с потрясающим упрямством правил статью, меняя ноль на единицу. «Какого черта, твари! Я еще живой!» - мысленно ругался он с невидимым оппонентом, который через короткое время снова исправлял единицу на ноль. Это противостояние было бессмысленным и упорным.

Олег потрепал Кубика за ухом, распрощался и уехал. Дед подхватил пакеты и хотел отнести в квартиру, но потом плюнул и поставил около подъездной двери. Кто тут возьмет, собаки и те разбежались.

- Пойдем, - позвал он Кубика и зашагал по протоптанной дорожке. Михалыч очищал, насколько это было возможно, площадку двора, но в остальных местах пробираться приходилось по метровым снежным заносам. Сегодня он решил навестить магазин «Канцтовары», благо идти до него было недалеко. Когда Петровы уехали, а его ровесник, дед Максим из соседнего дома, помер, Михалыч, чтоб не сойти с ума, начал занимать себя сталкерством. Он гулял по поселку, если позволяла погода, находил незапертое здание, и, осматривая осколки прошлого, предавался ностальгии. Летом он излазил вдоль и поперек старый кинотеатр, обнаружил сохранившуюся каким-то чудом стопку афиш и с удовольствием их пересмотрел, вспоминая сюжет и ведя диалог с воображаемым собеседником.

- О, «Зита и Гита», гля-ка. Моя старуха на нее раз пять ходила, придет сроду, вся зареванная. Хотя она тогда старухой-то не была… Молодая была, красивая…

Зимой стало трудно проникать внутрь зданий – первые этажи заметало, и он просто прогуливался, всматриваясь в целые окна пятиэтажек. Зимой они покрывались инеем, и он вспоминал, в каком из них летом видел занавески, или угол холодильника, или пожухлый цветок на подоконнике. Вход в «Канцтовары» он решил откопать, потому что карандаш, которым он подновлял объявление, стесался, и авантюра найти карандаш советского изготовления в заброшенном магазине засела ему в голову.

Прошлой ночью мело совсем немного, поэтому махать лопатой почти не пришлось – в прошлый раз он отпал практически весь вход. Дверь поддалась не без труда – замка давно, конечно не было, но петли капитально смерзлись. Внутри было как в холодильнике – плотный слой инея покрывал витрины и полки, осев на окнах, оставлял в помещении голубой полумрак. Михалыч смахнул с витрин снежок - прилавки пустовали.

«Товар, может, вывезли», - расстроился дед. Он зашел за прилавок и начал обметать все рукавицей, заглядывая на полки стоек. Рядом с кассой он нашел стаканчик с ручками, покопался – среди пластиковых ручек сохранился и карандаш, правда на ощупь он был мягкий, с грифеля посыпалась труха.

По привычке совершенно одинокого человека старик разговаривал сам с собой:

- Вишь, все развалили, сволочи. Раньше тут поселок был большой, тыщ десять нас жило. И клуб был, и кинотеатр, и баня хорошая. Вот черт, баню больше всего жалко, совсем развалилась. А пивная за углом, с мужиками после смены бывало посидишь, возьмешь по кружечке-другой… И че теперь? Шахту еще когда закрыли, сейчас только вон взрывами долбят разрез… Ковыряются, жуки навозные. И разбежались все, кто на юг уехал, а кто, как моя Лидка, на кладбище. А я ведь заслуженный шахтер, у меня и значок есть. Ну и что толку? Фу, Кубик, не лезь.

Михалыч вздохнул и собрался уже выходить, как внимание его привлекло яркое пятно на полу. Подслеповато щурясь, дед склонился над ним и отшатнулся, как от ядовитой змеи: на полу стоял глобус. Голубой, новенький, он сиял разноцветно окрашенными материками с обозначенными странами. Его не тронула печать тлена, на нем не было ни снежинки. Михалыч взял глобус в руки и прочел на ножке – «1,50 р». Он посмотрел на карту, где должна быть Россия, там красовались буквы «СССР».

- Чертовщина какая-то. Че он такой чистый? Карандаш-то сгнил… - пробубнил дед. Кубик крутился рядом, подпрыгивая, чтоб понюхать то, чем заинтересовался хозяин.

Старик подхватил глобус под мышку, забрал от входа лопату и побрел в сторону дома, размышляя, откуда взялся глобус. Его могли оставить мародеры, чтоб над ним поиздеваться – сейчас каждый второй, мать его ети, блогер да пранкер. Когда он обзавелся планшетом, то пачками смотрел на Ютубе все видео подряд и был в курсе, чем живет сейчас страна.

Старик решил, что парни, увидев яму в снегу, откопали магазин до конца и оставили взятый заранее глобус. Потом закидали немного снегом, а ночная метель все припорошила, скрыв их работу. В других поселках знали, что он кукует в полном одиночестве, и парни, срезающие батареи на металл, вполне могли над ним подшутить. Ездили они в поселок в основном летом, но могли и зимой заскочить, попугать старика.

- Гаденыши, - шипел Михалыч.

Один из домов на правой стороне дороги особенно пострадал от времени: провалилась крыша, обнажив стропила, почти все окна лишились стекол. Михалыч не любил смотреть в ту сторону – пятиэтажка слишком живо напоминала об одиночестве и смерти. Зато ему нравилась «Кулинария», несмотря на заколоченные окна – у нее сохранилась старая вывеска, выведенная плавной вязью в духе 60-х. «Ремонт телевизоров» вот пострадал – отвалилась половина букв. Телевизора у Михалыча не было уже давно, сначала повредилась антенна на крыше, а потом, как сказал Олег, и вовсе перевели все на цифровое вещание. В этот раз «Ремонт телевизоров» выглядел как-то непривычно, и старик не сразу понял, что именно изменилось. А когда осознал, спина начала покрываться липким холодным потом: на уровне второго этажа в крепления был вставлен красный советский флаг с серпом и молотом.

- Да что это такое, черти вы драные! – закричал Михалыч, пятясь от флага. Если это и были мародеры, то невероятно изощренные – на снегу под местом крепления красного полотнища снег искрился нетронутой гладью, а когда он шел к магазину, флага точно не было. Может он и подслеповатый, но не до такой же степени!

Михалыч обошел пятиэтажку вокруг – они могли повесить флаг с балкона второго этажа, но тогда им нужно было войти в квартиру. Лесенки подъездов тоже были покрыты девственными сугробами, как же эти сволочи залезли на балкон?

Тихонько матерясь, старик двинулся к родному дому, крикнув Кубику, чтоб шел рядом – мало ли, что у гадов на уме. Это ж надо так заморочиться – притащить в заброшенный поселок флаг и глобус, чтобы напугать одинокого старика. Но Михалыча, после многих лет в забое, вообще трудно было чем-то напугать.

Дома он бросил в воду макароны и банку тушенки, сварил себе ужин, кинул Кубику. В его однушке, с тех пор как умерла жена, было не то что грязно, но как-то всегда немного неопрятно. Чистые рубашки брошены на кресле, грязные кучей лежат на полу в ванной. Кубик спал на старом одеяле в углу, сваленном в кучу, что придавало жилью Михалыча какой-то сиротливо-цыганский вид.

- Лида бы ругалась, - подумал он, глядя на лежащее комом синее выцветшее одеяло.

Он согнал пса, расправил одеяло и аккуратно сложил его. Но Кубик не лег обратно, а подбежал к окну, встал на задние лапы и стал тревожно всматриваться в непроглядную темноту. Он заскулил, поскреб лапами заиндевевшее в углах стекло – в котельной, обслуживавшей административные здания шахты и дом Михалыча, топили все равно плохо, и в морозы окно покрывалось морозными узорами. Михалыч задумался, глядя в черноту двора: фонари давно не работали, и за окном как будто разлили чернила. Как они ни оттягивал он неизбежное, оно его настигло. Стоит посмотреть правде в глаза: Андрей не хочет брать его к себе, и переезд в Воргашор – дело скорого времени.

У старика задрожали губы, и он усилием воли сдержал выступавшие слезы.

-Дожил, мать его… Жена померла, сыну не нужен, одна собака рядом на старости лет.

Михалыч потрепал Кубика по теплой шелковой шерстке. Ну что ж теперь делать. Надо перебрать вещи, подумать, что взять с собой в Воргашор, тащить все старье смысла нет. «Фотографии, вышивку Лидину, одежду …», - размышлял старик.

- И тебя возьму, не боись, – кивнул он Кубику.

Старик прижался лбом к холодному стеклу и сказал зимней темноте:

- Ну вот и все. Я последний.

И вдруг захлебнулся воздухом, сердце застучало быстро-быстро, а по спине поползли мурашки: в соседнем доме, отключенном несколько лет назад ото всех коммуникаций, на третьем этаж светилось окно. Светилось ярко, уютно, занавески придавали мягкому сиянию оранжевый оттенок.

«Фонарик?» мелькнула коротенькая мысль в голове Михалыча. Нет, фонарик не светил бы так ярко, да и какие идиоты потащились бы туда поздно вечером, в непроглядную темень? Это просто опасно – деревянные полы во многих квартирах прогнили и провалились, кроме этого, впотьмах можно было запросто свалиться с лестницы, с которой в один непрекрасный день исчезли металлические перила.

Михалыч откупорил пузырек с валокордином, потер грудь и сел отдышаться на табуретку.

- Чертовщина какая-то.

Но старик был воспитан в духе материализма, и не верил ни в какую мистику, поэтому, поразмышляв, пришел к выводу, что трюкачи из Воркуты или Воргашора решили довести его до сумасшествия. Повинуясь безотчетному страху, он прошелся по квартире и выключил везде свет, хотя понимал, что шутники уже наверняка в курсе, где он живет.

Сидя в полнейшей темноте с колотящимся сердцем, Михалыч обнял пса и прислушался к звукам за окном. Тишина. Ветер, поднявшийся было к вечеру, утих, и даже проклятая жестянка на крыше перестала колотиться и издавать тошный рокочущий стук. Зато в подъезде послышалось явное движение – кто-то очень медленно, чем-то шурша, поднимался по лестнице.

-Вот черт,- прошептал старик.

Кубик тоже окаменел, не скулил, не беспокоился, только тихонько поводил ушами.

Дверь в квартиру у деда была железная – они с женой поставили ее еще в далеких 90-х, потому он надеялся, что она защитит его, если незваные гости будут ломиться в квартиру. Если они подогреты алкоголем, вообще дело труба.

Шаги становились все ближе, и вот уже неизвестный зашаркал о придверный коврик. Дед услышал тихое шуршание по железной двери – кажется, гость прислонился к поверхности, из прихожей раздался тихий шепот, в котором можно было разобрать только «ооо…стааа, стааа, стааа, стааа…». Пришедший, очевидно, шептал в замочную скважину, и его дьявольское шипение гулко отдавалось в голове у Михалыча.

Через некоторое время гость замолк и продолжил путь по лестнице, Михалыч слышал его удаляющиеся шаги. Однако это мало его успокоило – судя по звуку, он поднимался вверх, но куда ж ему было подниматься, если дед жил на пятом, последнем этаже!

Когда шаги стихли, старик в изнеможении опустился на продавленный диван; Кубик, наконец, тоже отмер и заворчал. Михалыч скорчился на продавленном ложе, стянул плед с края дивана и обхватил себя руками, чувствуя, как стучат зубы. Проваливаясь в сон, он невольно повторял про себя это стонущее-шипящее «ооо…стаааа».