Мизгирь. Рассказ часть 1⁠⁠

Вся техника на стройке стояла без движения. Наспех открытые дверцы изредка хлопали от порывов ветра. Двигатели гулко ворчали, создавая иллюзию кипучей работы.

Из этого ровного звукового фона выбивались отчаянные вопли и сдавленное рычание.

На небольшом пятачке огромного строительного объекта лежали несколько окровавленных трупов. В зеркалах авто можно было наблюдать, как шестеро рабочих, одетых в строительные каски и характерные рыжие спецовки, с непроницаемыми лицами, тащили за руки и ноги крупного человека. Упитанный мужчина извивался ужом и уже перестал выкрикивать ругательства и звать на помощь.

Он вращал выпученными глазами, рычал, вскрикивал и дёргался в попытках вырваться из цепких рук. Люди же продолжали нести его в гробовом молчании. Его деловой костюм от известного кутюрье затрещал и порвался по швам, не выдержав такого грубого обращения.

Остальные строители не обращали на крики никакого внимания и возвращались к работе. Двое их них, знай себе, неспешно оттаскивали трупы в сторонку, сортируя на две кучи по признакам, известным им одним.

Молчаливые рабочие поднесли свою ношу к краю котлована. Сердце жертвы колотилось как бешеное. Лёгкие жгло. Он безуспешно хватал ртом воздух, задыхаясь от ужаса. Его стали размеренно раскачивать. Сначала тихонько. Затем амплитуда всё увеличивалась. С каждым качком в животе сжимался тугой узел, и кишки подпрыгивали в такт. Никакие протесты не помогали.

Он крутил головой, ища спасение, и заметил, как двое окровавленных сотрудников СМИ, пошатываясь, встали на ноги.

Внутри было мелькнула надежда. Да! Сейчас эти двое, которых он ошибочно посчитал погибшими, смогут позвать на помощь!

Размах, ещё размах, размах... Дьявольские качельки, ценою в его жизнь...

Но «восставшие», вопреки всем надеждам, присоединились к сортировке трупов своих же коллег. А рабочие, которые занимались сортировкой, неспешно побрели к ворчащей технике.

Сердце мужчины упало, почти одновременно с тем, как разжались руки качавших его людей.

Мир ухнул вниз. Душа чуть было не выпорхнула из перепуганного до полусмерти человека. Солнечный свет этого злосчастного лета, нещадно бивший в глаза с самого утра, сменился теньком.

Короткое чувство полёта... До боли сведённые судорогой мышцы. Отбить себе всё тело, приземлившись на песок! Разбиться насмерть, попав на бетон! Оказаться прошитым арматурой, чьи штыри щедро торчали где-то внизу...

Из горла вырвался слабый сиплый писк. Вдохнуть не получалось.

Какие-то секунды, казавшиеся вечностью. Мгновения, отделяющие его от неизбежной смерти, либо мучительных болезненных травм...

Он не мог думать. Не мог толком дышать. Даже размахивать в воздухе руками, пытаясь рефлекторно зацепиться хоть за что-то, и то толком не получалось...

…И он упал на нечто, мягко спружинившее под его немалым весом.

Его колотило от липкого страха. И он, чудом не потеряв сознание от испуга, жадно глотал воздух. Не верилось, что он смог так удачно приземлиться. Происходящее казалось страшным сном. Глаза слезились, и толком не было ничего видно. Что с ним будет теперь? Что это за странная подстилка?

Строители отвернулись и спокойно разошлись, не удостоив жертву даже взглядом.

Мужчина же замер на дне котлована в позе звезды. И весь обратился в слух, стараясь поскорее проморгаться и смахнуть слёзы, чтобы хоть как-то сориентироваться.

Он слышал, как захлопываются дверцы. Как ворчащая техника то здесь, то там, взрыкивает моторами и продолжает работу.

Будто бы не была жестоко перебита вся съёмочная группа.

Будто бы его не бросили здесь, на дно котлована.

Будто бы им всё равно, выберется он, или нет.

Или они уверены в том, что он не выберется?

Закопают ли его тут живьём?

Зальют бетоном?

«Успокоиться! Надо... Надо успокоиться...» - подумал он и решил первым делом достать мобильник. Шансы поймать сигнал в такой глуши, да ещё и с такой низкой точки крайне малы... Но...

Он дёрнулся, собравшись нырнуть в чехол на поясе, где лежал спасительный аппарат, но рука не сдвинулась с места. Попытался передвинуть другую руку. Потом ноги... Тщетно. Странная субстанция, к которой он словно прилип, мягко пружинила под его движениями.

Мужчина не знал, как долго он дёргался, силясь освободиться. В какой-то момент его ноги охватила странная щекотка. Он перевёл взгляд со стен котлована вниз и совался на истеричный визг, утратив всё своё самообладание.

Впрочем, все, кто его услышал, не обратили на вопль никакого внимания.

Примерно в это же время, когда мужчина терял рассудок от ужаса и боролся за свою жизнь, всего в паре километров от строящейся магистрали пожилой, но крепкий мужик расшвыривал кухонную утварь, невовремя попавшую ему под руки.

Не то, не то, всё не то! Бутылки, миски, полупустые банки с крупами – всё летело на пол. Он даже не оглядывался, если вдруг что-то разбивалось о крашеный в несколько слоёв деревянный пол.

Наконец, руки нашаривают нужную бутыль! Но его морщинистое лицо печально вытягивается. Мало! Этого слишком мало! И времени нет.

Мужик мечется решаясь. Руки нещадно дрожат от волнения и нетерпения. Наконец, вскрывает бутылку и выливает содержимое себе на одежду. Несколько секунд медлит. Но всё же выплёскивает остатки на волосы и тронутую сединой бороду, растирая едко пахнущую жидкость по коже.

Мужик морщится и шипит. Кожу уже начинает пощипывать. Да, от уксуса наверняка останутся ожоги. Но это неважно сейчас.

Нужно ещё!

Он с надеждой обводит взглядом устроенный им же погром... Память подбрасывает ещё одну деталь, и он сайгаком несётся на задний двор. Остервенело срывает пучки душистой мяты. Времени всё меньше. Сердце сжимается от страха всё сильнее.

Он наскоро рассовывает по карманам мяту и шарит глазами по сторонам. Взгляд зацепляется за пожилую соседку, идущую к сараю на соседском участке.

Как кстати! Не обращая внимания на несколько выпавших из кармана стеблей, мужик понёсся к ней во всю прыть, по дороге в лёгкую перепрыгнув через низенький облезлый заборчик.

– Людка! Дай уксус! Уксусу! Срочно! – заорал он ей в спину, едва его ноги коснулись земли.

Та, ахнув, всплеснула руками и выронила ведро с кормом. С глухим железным грохотом оно стукнулось об утоптанную землю, опрокинулось и чутка откатилось. Оттуда высыпалась кормовая крупа, щедро окатив потёртые бабьи галоши, и засыпала всё вокруг. Куры радостно накинулись на внеплановое угощение.

– Тьфу, чтоб тебя черти задрали! – пожилая тощая женщина, в застиранном плотном халате в бледно-бордовый цветочек, раздражённо трясла то одной, то другой ногой, пытаясь ссыпать с себя крупу, – Ты что? Умом поехал?

Мужик как раз подскочил к ней и заглянул в её глаза с полубезумным видом. Та брезгливо отстранилась и чуть поправила плотно завязанный платок на голове, скрывающий седые волосы.

– Да как разит-то от тебя! Не дам! Ты что нажрался с утра пораньше? Когда успел-то, мы томко виделись!

Она отвернулась и с досадой хлопнула себе по бёдрам, увидев учиненный беспорядок. Куры с тихим квохтаньем мельтешили под ногами. Крупу собирать, выгребая её из пучков травы, или сметать вперемешку с песком и землёй – бессмысленно. Пока она дошаркает до совка и метлы, куры уже успеют всё склевать...

Причитания соседки мужик не слушал. Оттолкнул её, рванул в деревянный, чутка покосившийся от времени дом. Там сразу побежал к кухне. Стал шарить по шкафчикам и вываливать всё, как и у себя минутами ранее, и вовсе забыл думать о соседке. Та между тем, плюнула, высыпала на землю мизерные остатки корма и поковыляла за бесцеремонным «гостем».

На голову мужика со звучным звоном обрушилось оное ведро, оглушив на несколько мгновений. Он не удержался и плюхнулся задом на скрипучие половицы. Рефлекторно поднял руки и пригнул голову. Вовремя.

– Ты что?! – отслужившее свою службу ведро пролязгало в сторону печки, – А ну, дрянь такая, щас мужиков кликну! Совсем сдурел! Ты что хулиганишь? В тебя Бес вселился, штоле?

Соседка продолжала визжать, возмущаться и мутузить мужика. Тот же, не отмахиваясь и лишь принимая удары на подставленный локоть, переместился с задницы на колени и продолжил шарить по шкафчикам, не решаясь встать, пока не пройдёт звон в ушах.

Наконец, он нашёл бутылочку столового уксуса, удовлетворительно крякнул, неловко выбрался из-под града ударов, вскочил и убежал.

Людка с досадой пнула жалобно звякнувшее ведро, погрозила кулаком в стороны двери и плюнула.

– Нормальный мужик же был! Да чтоб у тебя хрен отвалился, помёт сучий! Уксусу ему невтерпёж захотелось. В жопу себе этот уксус засунь! Нет чтоб по-нормальному попросить! И вот мне теперь убирай! Ух!

Мужик тем временем бежал прочь из деревни, будто бы за ним действительно гнались черти.

***

Несколькими днями ранее

Крепко сбитый пожилой мужик в рабочей, как говорится, «полевой» одежде, с дрожью отвращения наблюдал за небольшим чёрным паучком с красными прожилками на брюшке. Эта тварь сначала свалилась с грязно-русых волос, убранных под замызганную косынку, а затем затерялась в складках ветхого, не менее заляпанного платья, в которое была одета старуха.

Стараясь особо не выдавать своё отношение, он всё же брезгливо поморщился, когда та отвернулась за тарелкой. Выдерживать этот странный кислый запах, пропитавший не только старуху, но и, казалось, всё помещение, оказалось крайне тяжело.

– И зачем это нам, любезный? – наконец спросила она, не отрывая взгляда от приоткрытого оконца, из которого долетали еле слышные ритмичные звуки недалёкой стройки.

– Нас-то, может, и расселят... А тебя-то? Ну сама-то подумай своей головой! Чай не первый век, небось, доживаешь... – от этой фразы из горла старухи вырвался скрипучий звук, отдалённо напоминающий смех. Мужик нетерпеливо поёрзал, словно ему стало ещё более неуютно, чем до этого. Слухи про старуху ходили самые разные. А то, что она категорически отказывалась помирать, и пережила уже многих в их деревне, заставляли в них верить. Он не собирался ронять эту фразу. Но ему очень хотелось спровоцировать её хоть на какие-то реакции или действия. Он даже толком не знал, чего хочет больше – подтвердить или опровергнуть свои догадки.

– Ты хорошо подумал, милок? Назад пути не будет, – старуха с тенью иронии в глазах зыркнула на собеседника.

Мужчина нервно закивал, торопливо отводя взгляд от мутных глаз собеседницы. Ему было крайне брезгливо, и почти физически больно смотреть на неё в моменты, когда она говорила. Ему мерещилось, что под кожей на её шее в этот момент раздувались и слегка шевелились какие-то шишки.

– Што-ш... Да ты, видать, сглупел на старости лет, Тихон. Одного сведёшь – другие придут. Ой, не так... Ой, не так вы, люди, дела делаете и проблемы свои решаете... – прошелестел её голос. Она говорила долго, делая между фразами большие паузы, тишину между готовыми Тихон не решался нарушить.

Когда же старуха замолчала слишком надолго, он, уже изрядно раздражённый, спросил:

– А что ж посоветуешь, ведьма? – Тихону хотелось сдерзить. Заявить, что она сама уже одряхлела за эти годы. Он прекрасно помнил, что она уже была старой, когда он был совсем мальцом. Но последнюю фразу он проглотил. Побоялся, что оскорбится, и даже призрачная надежда на её помощь испарится.

Вновь заскрипел её смех.

– Вот что, Тихон. Ты поди – выясни, когда начальство на эту вашу... стройку... приедет. У... спонсора их, говоришь, должность высокая?

– Да куда уж выше то, бабка Мизгирь! Эх... – старик отмахнулся. Он уже протёр подошвы, бегая по инстанциям с подписями, стремясь остановить строительство. Но его каждый раз разворачивали ни с чем, и судебные тяжбы не приносили столь необходимого запрета.

– А он в городе живёт? В село не едет? – прошамкала старуха, медленно отвернув голову к мутному оконцу.

– Тык откуды ж мне знать-то? Мож, и есть у него какая дача... – вопрос Тихона удивил. При чём здесь это? Какая разница, где живёт тот человек?

– Не любим город. Запахов много... Шумно и... как её... химия... – старуха моргнула и вновь повернула к мужику белёсые глаза.

Тихон пожал плечами. Не за беседой он пришёл в лесную сторожку, облюбованную этой старухой много десятков лет назад. Чем дольше шло общение, тем всё более он убеждался, что бабка уже давно выжила из ума. Только вот идти больше было не к кому.

– Прав ты, Тихон. Стары мы стали... Пора уже...

– Что пора, ведьма? – осторожно осведомился Тихон. Кроме него и ведьмы в сторожке больше никого не было. Но отчего-то возникло странное чувство, что речь шла вовсе не о нём. Тон старухи хоть и не изменился, но Тихон внутренне напрягся.

Тонкие губы ведьмы исказила нелепая зловредная ухмылка, более похожая на нервный тик, чем на улыбку.

– Ты, Тихон... Поди... – голос зазвучал если не ласково, то вполне себе дружелюбно, – Поди на стройку... Да прихвати нас с собой.

Тихон вздёрнул бровь. Да, ведьма часто, если не всегда говорила о себе «мы». Но он эту особенность всегда приписывал либо её больной голове, либо, быть может, духам, с которыми она общается. Недаром же её прозвали «Мизгирь»? Настоящего имени он уже и не упомнил бы... Да и не знал, было ли оно у неё когда-то.

Из рукава старухи по её сухой морщинистой руке, с торчащими под кожей шишками, пробежал паучок и направился к лежащей на столешнице руке Тихона. У него вмиг пересохло во рту, а на лбу проступила холодная испарина. Казалось бы, что такого? Паук и паук. Он никогда ни пауков, ни другой мелкой живности не боялся... Но очень уж не хотелось ему, чтобы эта пакость его касалась. Но убить паука – грех. Тем более, не стоит этого делать в доме ведьмы. Только Тихон хотел отдёрнуть руку, как в неё с неожиданной для сухой старушки силой вцепилась её рука и припечатала к столу.

– Да не робей! Не прокусим... – прошамкала ведьма, удерживая руку Тихона, пока её паук не взобрался ему в нагрудный карман, и лишь после этого отпустила его и кивнула на выход.

Тихон вскочил как ужаленный, и, даже не прощаясь, кинулся к выходу, лишь бы уйти из-под тяжёлого взгляда ведьмы.

– Пока ты нам можешь быть полезен, – задумчиво пробормотала она, едва за человеком захлопнулась дверь.

Тихон сбежал с небольшого крылечка и опомнился только на полпути к калитке, заставляя перейти себя на спокойный шаг. Волосы на затылке всё ещё стояли, как у кота шерсть во время драки. Хотя... Ничего же страшного не произошло. Ну что такое-то, в самом-то деле?

Уперев руки в боки, Тихон остановился и поднял взгляд к небу, где из-за густой листвы пробирались лучи летнего солнца. Ощущение тревоги быстро истаивало. Просто старуха. Просто он, балбес, напридумывал себе всякого. Если так подумать, бабку-то жаль. Вздохнув, он двинулся в сторону калитки, ненадолго занырнув в воспоминания.

Он бывал у ведьмы ещё ребёнком. Да что там! Всё село ходило к ней, вылечить разную хворь. Он помнил развешенные на верёвке душистые травы. Он помнил, как она сидела на крыльце, и то перебирала ягоды, то заготавливала коренья, то варила свои странные зелья из коры, трав и чёрт-те знает чего ещё... Он помнил иконы Богоматери и Чудотворца, накрытые салфеткой, стоящие на дубовой полочке так, что их видел всякий приходящий.

Сейчас же...

Сейчас же Тихон понимал, что никакие духи, никакие иконы не помогают ведьме от самой что ни на есть человеческой старости. Что это может быть? Деменция? В медицине Тихон был не силён.

Первыми из обихода старухи ушли душистые травы. На вопросы она лишь фыркала, говоря, что ей запах тяжёл, и вообще сослалась на аллергию. Кажись, это слово сельские от неё-то в первый раз и услыхали. Он сам помогал добровольным помощникам выносить из её избы весь ведьмин скарб. Всё людям раздала, кому что надо было. Сама же какое-то время пожила ещё в деревне, а потом перебралась в лесную сторожку, к духам поближе.

Сельские по старой памяти приходили к ведьме, приносили ей продукты. Отчасти потому, что было жаль одинокую бабку, отчасти – чтобы удостовериться, что она ещё не померла. Ну и, люди суеверные, до сих пор сохранялась надежда, что у ведьмы есть связь с той стороной. И с подобными сущностями люди предпочитали дружить. Тем более что слава о ведьме после той чистки жилища пошла недобрая. Если раньше лечила, то теперь могла и до смерти человека извести. Только доказать никто ничего не мог.

Вот и Тихон, уставший обивать пороги учреждений, решил обратиться к ней. Правда, после разговора уже не был уверен, что бабка хоть чем сможет помочь. Жилище выглядело так, словно старуха доживала последние дни. Пол не метён, по углам клочьями висела паутина. Посуда была небрежно свалена в таз под рукомойник и выглядела так, словно стояла там уже с неделю. Иконы заросли пылью и той же паутиной так, что было невозможно разглядеть, где чья... Что говорить – у старухи разве что вода в графине казалась пригодной в пищу.

Огородик, который Тихон помнил по предыдущим годам, зарос бурьяном. А за оградкой и вовсе лежал изъеденный муравьями, успевший покрыться паутиной труп лося.

Тихон мысленно поставил себе заметку, что нужно будет по возвращении позвать кого-то в помощь – убрать останки подальше. Негоже оставлять дохлого зверя рядом с жильём немощной бабки. Решив, что сегодня ему тут больше делать нечего, он отправился в путь, стараясь не придавить ненароком замершего у него в кармашке паучка.

***

Объект встретил Тихона привычными звуками дробления, лязга и скрежетания техники. И привычным песком на зубах.

– Иван Сергеевич! – Выкрикнул Тихон, едва завидев высокого поджарого мужчину, перекрикивающего звуки стройки, и стремительно направился в его сторону.

Названый оным мужчина осёкся, сощурился, приглядываясь к спешащего к нему мужику, потрясающему несколькими листовками, и закатил глаза.

– Я снова к вам!

– Тихон... – Иван Сергеевич приложил ладонь к сердцу и задолбанно-дружелюбно улыбнулся, – Как там-тя по батюшке... Сделай одолжение, идти-ка ты... в свой лес! У меня распоряжение. От вышестоящего, – прораб многозначительно поднял палец, другой рукой мягко отстраняя протягиваемые Тихоном бумаги. – Между прочим, вскоре сюда и начальство пожалует. Что им твои бумажки? Ты хоть утрясись, – мужчина потряс невидимые бумажки перед собой, – вам компенсацию обещали? Всей деревней же переедете в новёхонькие квартиры. Да ни где-нибудь, а в столице! – прораб изобразил широкий жест рукой, – Вот могли бы вы подумать...

– Да на кой ляд мне ваши столицы! Тут мои деды и прадеды землю пахали! Тут земля заповедная! Да тут... – перебил прораба Тихон, но запнулся. И про собранные подписи, и про заповедные места, и про историческую ценность он уже пытался донести не один раз, чтобы хоть как-то выиграть время до вынесения очередных решений. По кругу мотать одни и те же доводы не было никакого смысла.

– Ааа...! Вот у Вас, Тихон... – Иван Сергеевич разве что не щёлкнул по носу возмущённого мужика, – как там вас по батюшке, аргументов, то и нету! – прораб развёл руками, – Вот за что вы тут цепляетесь, а? Ни водопровода нормального, – он начал картинно загибать пальцы, – ни газ не подвести... А так – дорога будет прямая и быстрая.

– И платная, небось, – буркнул Тихон.

– Тык деньги ж упло́чены, – прораб потёр подушечками пальцев одной руки, изображая «уплату», – Ваши деды и прадеды барину платили... эээ... барщину? Вот и здесь полагается... мзда за вложенный труд и средства... – Иван Сергеевич развёл руками так, будто бы разъяснил малому ребёнку очевидную вещь.

***

Паук с толстым, натянутым до полупрозрачности брюшком уже давно, ещё пока человек озирался в поисках другого человека, перекочевал из кармана на бетонные блоки. Огляделся и сныкался в щель, потеряв из виду спорящих людей. Забился в норку. На его хитине тускло засветились красные полоски. Тельце всё продолжало медленно надуваться.

Его никто не заметил. А если и заметил, то не придал значения. Мало ли тут насекомых летает и ползает? Оводы и слепни доставляли куда больше неудобств.

Ночью брюшко паука истончилось настолько, что лопнуло, и из него рассыпались мелким бисером сотни чёрных паучат. Они вгрызлись в останки матери, легко вскрывая острыми хелицерами хитин, чтобы добраться до плоти.

Её слишком мало. Не хватит на всех. А особи голодны.

Пока у каждого паучка не было иной цели, кроме как выжить в этой отборочной возне. Инстинкты заставляли жрать, защищаться и вести охоту на тех, кто слабее. Остаться должны лишь самые удачливые и приспособленные. Слишком мелкие, слишком мягкие, по каким-либо причинам, недоразвитые и слишком медленные паучата стали добычей для более шустрых и сильных сородичей, всё более и более растущих с каждой новой сожранной жертвой.

И вот паучки сбросили первую, однотонно-чёрную кожицу. На их хитиновых тельцах проступили красные прожилки. У пауков появилась общая цель.

Паучиный рой высыпался в безветренную душную летнюю ночь. Сотни мелких чёрных точек, изредка вспыхивающие тусклым багровым светом в едином пульсе, стремительно разбежались кто куда.

Не всем особям везло. Часть из них завязла в незастывшем бетоне, успев дать сигнал остальным, чтобы те обошли опасное место. Неудачников сожрут чуть позже, когда в серой массе перестанут вязнуть лапки.

Парочку паучков заглотила земляная жабка. Её за несколько мгновений окружили. Пока бестолковое создание примерялось к новой жертве, на неё запрыгнули двое паучков, легко прокусили кожицу и впрыснули яд, а затем и фермент, и отправились дальше. Лягушка завалилась на спину и конвульсивно задёргала лапками. К ней вернутся позже. Когда блюдо будет готово.

Нескольких паучков раздавил вышедший закурить человек. Люди редко смотрят вниз, беспокоясь о тех, кому не повезло оказаться под их ногами... Так же беспечно они часто не смотрят по сторонам, уверенные в своей безопасности.

Ещё одному паучку прищемило лапку дверцей бытовки, из которой заманчиво тянуло людским духом. Паучок задёргался, запищал своим собратьям о повреждении. И о находке. К нему подбежали и загрызли сородичи, продолжая путь. Кто-то пролез между стыками неплотно подогнанных досок. Кто-то нашёл дырку в антикомариной сетке. Кто-то пролез через решётки для вытяжки.

Они извлекали уроки из неудач своих сородичей. Они были осторожны и забились в щели, чтобы никому не попасться на глаза. И лишь когда люди угомонились в своих постелях, паучки покинули свои укрытия и продолжили путь.

Часть 2: Мизгирь. Рассказ. Часть 2