"Мальчишка"⁠⁠

Жизнь – коварная штука. Впервые я это поняла еще в детстве, когда в мои десять лет померла сводная сестра матери. Баба она была лютая. Характер тяжелый - не каждый мог с ней ужиться. За последние пять лет: три брака и ненависть к сестре (моей матери), что жизнь у нее складывается лучше. Даже как-то пыталась назло увести моего отца из семьи, но не срослось. А в меня за каждый повод тыкала длинным красным ногтем, ругала и называла мальчишкой.
«Эй, мальчишка, иди сюда!»
«Эй, мальчишка, иди отсюда, смотреть на тебя тошно!»
«У девочек бывают только длинные волосы, а ты – мальчишка!»
Понятно почему, кроме бабушки, никто сильно не расстроился, когда Лариску-крыску (удачнее прозвище не придумаешь), постигла карма, а, точнее, кирпич. Точный удар в голову отправил ее к праотцам, а моим родителям прибавил забот. Даже своей смертью тетка доставила кучу проблем. В частности, финансовых.
Бабушка, конечно, переживала. Все-таки умерла ее дочь. С ней-то Лариска всегда была ласковая и вежливая, все надеялась в наследство дом получить. Но сколь бы корыстными ни были ее цели, тетке стоит отдать должное - она хорошо помогала по хозяйству, пока мама и папа постоянно работали. А я по той же причине часто оставалась у бабушки, потому что приглядывать за мной некому.
«Вот так сошлись звезды», - до сих пор себя утешаю, когда думаю о старом бабушкином доме.
Да, звезды точно сошлись, хотя дело не только в них, но и в том, что за день до похорон мать и отец опять батрачили. Может, останься кто-то из родителей дома, мне бы не пришлось все это переживать. И, видит Бог, я предчувствовала, рыдала, умоляла не отвозить меня к бабушке, но родители настояли:
- Бабушке одной страшно.
Конечно, страшно. Гроб с Лариской-Крыской стоял в зале, а похоронят ее только завтра, так что ночь мне следовало провести с мертвецом за стеной.
Помню, как переступила порог террасы, где уже ощущался тонкий дух ладана, а из-за потрепанной двери, доносились голоса и звяканье посуды. Мои плечи передернуло, а в животе закрутился холодный вихрь. Коричневые обои вдруг стали серыми под глупым взором страха.
Плотное облако запахов комом встало в горле – ядерная смесь из горячего воска, селедки, отварной курицы, корвалола и чего-то еще… Неуловимого и тревожного. Этот запах был слабым, почти незаметным, но очень навязчивым и неприятным. На вдохе он царапал горло, давил на сознание.
Бабушка и тетя Люся – ее сестра (по материной линии почти всегда рождались только девочки) - хлопотали на кухне, готовясь к поминкам. Мама до работы тоже успела немного помочь, а потом ушла, оставив меня в треклятом доме. Бабушке же страшно.
Любопытство и страх – наверное, самые противоречивые чувства. Еще ни разу мне не доводилось видеть мертвых, только в фильмах, но экран и жизнь - разные вещи. Это я поняла на примере рекламы, когда показывали мороженое с любимым мультяшным героем, все такое красивое и аппетитное, а на самом деле под этикеткой пряталось уродливое чудовище, да еще и невкусное. Вот и здесь, я захотела познать разницу.
Под монотонную читку монахини я заглянула в просторный зал. Первое, что бросилось в глаза – это занавешенная простынями стенка, где бабушка хранила хрусталь и книги. Телевизор тоже покрывала светлая ткань, а возле окон стоял гроб, чья обивка на белом фоне казалась особенно бордовой. Такая мрачная прямоугольная клякса на полотне света.
Сердце застучало чаще. Ноги наполнились ватой, а по заледеневшим ладоням пробежала жаркая волна. А запах… Этот странный запах стал гуще, сильнее, как и дым сожженных свечей.
Я не могла дышать и оторвать взгляда от бледного, заостренного лица тетки. Еще при жизни она была худой, как жердь, а сейчас вовсе казалась костлявой и застывшей. Точно изуродованная восковая фигура – шутка скульптора. Ее серая кожа покрылась желтоватыми пятнами. Сгорбленный нос походил на орлиный клюв, а уголки посиневших губ опустились, будто Лариска осуждала монахиню, которая со свечой в руках бормотала молитву. Даже сейчас Крыска была всем недовольная.
Из разговора взрослых я знала, что разбитую голову ей «поправили» и спрятали под платком. Теперь из-под белой ткани робко выглядывали две темные пряди волос. Помню, как тогда пронеслась мысль: «Значит, вот какая она, смерть», - и от ее осознания стало мерзко. Тетка выглядела страшнее обычного.
- Хочешь помолиться? – от созерцания первого в моей жизни трупа меня отвлекла монахиня.
Я была настолько шокирована и напугана, что даже не смогла ей ответить. Только посмотрела широко распахнутыми глазами на пожилую тетеньку в черном платье и платке. А она немного печально улыбнулась и протянула мне тонкую церковную свечку.
- Можешь просто постоять рядом и послушать, - сказала монахиня. – Этого достаточно.
И она снова зашептала псалтырь. В который раз она его читала? В пятый? Шестой? Седьмой? Стакан с водой на низком журнальном столике почти опустел. Я слушала ее монотонный голос, что порой перебивал пульс в ушах, да звон посуды с кухни, и не могла оторвать взгляда от тетки. Я боялась… Нет, я ждала, что она шевельнется. Дрогнет ее скрюченный смертью палец, заскрипят нити, что связывали иссохшие руки, а потом она поднимется, укажет на меня посиневшим ногтем и проскрипит: «Я заберу тебя в ад, мерзкий мальчишка!».
На загривке шевельнулись волосы. Меня будто окунули в холодную воду. Колени затряслись, и я выбежала из зала. Горячий воск свечи обжег пальцы, весь мир потерял цвета и стал серым. И если при жизни я жуть как боялась тетки, то сейчас одно ее нахождение в доме выворачивало душу.
Остаток дня прошел как в тумане. Я старалась не отходить от бабушки, особенно когда уехала тетя Люся, и мы остались вдвоем. С наступлением сумерек страх сильнее заскребся и не давал мне заснуть. О каком сне может быть речь, когда в одном доме с тобой мертвец? И не абы какой, а Лариска-Крыска!
Я прислушивалась к звукам. К тишине. Печальным вздохам бабушки, которые постепенно сменились размеренным дыханием, а после тихим храпом. Значит, ей все-таки удалось заснуть. Похоже, помогли таблетки, которые привезла тетя Люся, а мне такой роскоши не досталось. Как же я злилась, что бабушка смогла так легко заснуть. Смотрела то в окно, откуда лился лунный свет сквозь ветки вишни, то на закрытую дверь спальни. Потому что мне все время мерещилось, будто в доме кто-то ходит.
Бабушка оставила в коридоре свет зажженным, и теперь он пробивался сквозь узкие стыки закрытого дверного проема. Желтые полоски притягивали взгляд. А сердце каждый раз замирало, когда где-то в доме раздавался скрип или шорох. Мыши? Да-да… Это мыши. Всего лишь мыши. Или крысы.
Но вдруг полоски света по очереди погасли – сначала левая, потом правая. Я натянула одеяло до подбородка. Это точно не кто-то из грызунов. Страх похитил мое дыхание, а вместе с кровью по венам растеклась стужа.
Я стискивала пальцами край жесткого одеяла и все смотрела и смотрела, когда же вновь промелькнет что-то темное, но полоски света продолжали гореть. Однако стоило глазам устать и начать слипаться, как щелкнул выключатель, и в коридоре сгустилась тьма. Половица за дверью скрипнула.
- Б-ба-а… - выдохнула я, но бабушка только громко всхрапнула, а ручка двери медленно повернулась.
Сначала в одну сторону, потом в другую. И замерла. Дрожь меня больше не колотила. Все тело закостенело от ужаса, и в комнате резко похолодало. Я начала себя уговаривать, что мне все только кажется. Просто, кажется. Однако… За дверью раздался скрипучий полустон.
Ледяные мурашки пробежали от загривка к пяткам. Стало трудно дышать. В том голосе чувствовалось что-то потустороннее. Что-то невероятно тяжелое, в то же время пустое. Дрожа, точно кролик, окруженный волчьей стаей, я спряталась под одеялом в надежде, что оно меня защитит.
Ручка снова заскрипела, и металлический язычок щелкнул. Раньше я посмеивалась над бабушкиной привычкой закрывать дверь спальни на щеколду, но сейчас этому очень порадовалась. Дверь не открылась.
Нечто минуту постояло и неуклюже пошагало прочь. В зале скрипнула половица, а я сжалась, когда услышала шарканье за стеной в комнате тети Ларисы. Три слабых удара в стену известили, что оно знает – мы здесь. Еще при жизни она так делала, чтобы я проснулась или меня подразнить.
- Бабушка… - пискнула я и обняла колени.
Но бабушка не услышала, она спала. Я зажмурилась. Боялась пошевелиться, вздохнуть и держалась подальше от стены, что с молчаливым укором подпирала край моей кровати. Казалось, если вдруг к ней прислонюсь, рука мертвеца обязательно дотянется. А стук тем временем повторился. Потом еще раз… И еще.
Не знаю, сколько длился этот кошмар. Я лишь хотела, чтобы он скорее прекратился или все это оказалось сном. Тягучим и страшным, но не бесконечным. Когда же все в доме смолкло, я долго боялась выглянуть из своего убежища и открыть глаза. Так и заснула в тугом коконе из страха и одеяла.
Утром меня разбудил шума на кухне. Приехала тетя Люся, и бабушка что-то взволнованно ей рассказывала, но смолкла, когда я показалась из спальни. Помню, она была бледной и печальной, а в коридоре сильно пахло корвалолом. Животный страх, пережитый ночью, вернулся и холодным онемением пробежал по ладоням и ногам. Я посмотрела на дверь слева, что закрывала проход в зал, и не могла пошевелиться. Раньше бабушка никогда ее не запирала.
Но тут тетя Люся засуетилась на кухне, громко заговорила, и я почувствовала, как вернулась к жизни. Бабушка тоже поднялась со стула и погнала меня умываться, потому что скоро придут остальные родственники. Нужно готовиться к похоронам.
Весь день я не отходила от матери. Помню, как цеплялась за ее длинную черную юбку. Помню, как бархатный бордовый гроб выносили из зала, куда я ни разу не ступила ногой. И помню серое, заостренное лицо тетки и ее приоткрытый рот. Тогда я убедила себя, что он открылся, когда мужики нечаянно тряхнули гроб, или я не обратила внимания на него прошлым днем. Но на кладбище услышала разговор тети Люси и незнакомой женщины с ярко-алыми губами.
- Еще вечером все было нормально, а утром… Мы замучились пытаться их закрыть, - шептала она. – Глаза еще получилось, но рот! Даже после смерти он у нее не захлопывается.
- Разве в морге его не сшивают?
- Не знаю. Может, забыли…
- Тише, - шикнула на них мама, когда заметила, что я слушаю.
Тетки мгновенно смолкли, а я сильнее вцепилась в юбку матери. Мне хотелось ей рассказать о ночном кошмаре, но стоило о нем подумать, как язык прилипал к нёбу, а в горле вставал ком. Когда же наступило последнее прощание, родственники подходили, целовали иконку на лбу Лариски, крестились, произносили какие-то речи, а я запротестовала.
Мама попыталась меня уговорить, потому что так положено, потому что все так делают, но я не хотела. При виде приоткрытого рта. При виде безжизненного серого лица. Костлявых рук, связанных веревкой. И немного отогнутого платка, откуда проглядывало что-то… Что-то мерзкое, наверняка уже и не вспомню. Слишком многое дорисовала детская фантазия, а ужас подменил и стёр.
- Я не буду… Не буду! Она заберет меня! Мама! Она заберет!
Я так отчаянно кричала и сопротивлялась, что случайно ударила коленкой по гробу, который опасно дрогнул. Рот тетки широко распахнулся и перекосился, будто она собралась прокричать: «Мерзкий мальчишка!», - а веки обнажили белесые глаза.
Я взорвалась истерикой. Мама поспешила меня увести, а я говорила, говорила и говорила. Несла бред. Сбивчиво и порой непонятно рассказывала о ночи, о тетке, о стуке. И что Лариска не ушла. Что она еще здесь! Мама меня не останавливала, не упрекала. Выслушала, а когда я успокоилась, попыталась уверить, что все это мне приснилось. Ведь такого не бывает. Если человек умирает, то насовсем. А призраков не существует. И я поверила. Не потому что мама была убедительной, а потому что очень хотела ей верить.
На поминках я почти не ела и пребывала в напряженном молчании. А уже у родителей дома забылась крепким сном.
Время шло, и его течение вымывало краски кошмара. Постепенно стало казаться, будто ничего не происходило. Однако в доме бабушки заржавевший осадок воспоминаний приподнимался колючими крупицами. Особенно когда наступал вечер и всходила луна. Но сколько бы я ни ждала стука за стеной или шаркающих шагов – ничего не происходило.
Затишье успокаивает. Особенно затяжное, когда жизнь вновь начинает казаться обычной. И спустя года я смогла побороть свои страхи. А может их обмануть? Но в любом случае ночь перед похоронами больше не казалась настоящей, как мама и говорила – мне показалось. Приснилось.
Однако покой – штука обманчивая. Он всего лишь замах перед сокрушительным ударом по рассудку и самообладанию. Особенно в хрупкий момент, когда гибкое и наивное детское мышление сменяется уже подростковым, почти взрослым, и страх становится стрелой, четко направленной в красную метку под названием «сумасшествие». И только он достигнет цели, как остальное будет зависеть человека, насколько он крепок духом. Сойдет с ума или выстоит?
Прошло шесть лет после смерти тетки. Я уже порядком подзабыла жуткую ночь. Хранила обрывки воспоминаний о ней, как ненужные отрезки страниц из личной биографии в закрытой коробочке и самом дальнем уголке своего, пока скудного, архива.
Мама с папой все так же прозябали на работах, потому я сильно сблизилась с бабушкой. Помогала ей и не возражала приехать на каникулах. Даже друзей здесь завела, потому совсем не скучала.
Было шестое марта – суббота. Впереди меня ждали два выходных и праздничный ужин с семьей – большая редкость собраться вместе - мы с бабушкой до позднего вечера готовились к празднику: резали салаты, варили овощи, мариновали мясо. А когда пришло время спать, я с улыбкой предвкушала «кучу» денег, которые мне непременно подарят и можно потратить на что-нибудь «полезное». Например, на новый диск для консоли, что еще может быть полезнее?
Сладкие грезы быстро меня убаюкали, но не успела я уснуть, как поняла, что хочу в туалет. Нет врага злее, чем полный мочевой пузырь! Пришлось вылезать из теплой постельки.
Быстро закончив свои дела, я покинула смежную с туалетом ванную комнату, и потянулась к выключателю на противоположной стене у выхода на террасу, чтобы погасить свет в коридоре. Как заметила в зале тень. Она стояла возле стенки, где бабушка хранила хрусталь, и отчетливо виднелась на фоне зеркальной поверхности.
Страх едким клубком собрался где-то в желудке. Тень зашевелилась, послышались неуклюжие шаркающие шаги. Заскрипела половица у дивана, и в луче света показался носок черного бархатного тапочка с цветочным узором, который я звала «ковровым», потому что он напоминал старый ковер. И этот тапочек был в точности таким же, как на ноге мертвой тетки.
Это осознание подстегнуло меня кнутом. Я рванула мимо входа в зал и захлопнула за собой дверь спальни. Бабушка громко всхрапнула, а я забралась под одеяло.
«Щеколда! Я не заперла дверь!» - промелькнула испуганная мысль, но было уже поздно.
Шаркающие шаги замерли за дверью и надолго смолкли. Я осторожно выглянула из-под одеяла. Руки тряслись, скользкий ком страха кувыркался в горле, мешая вздохнуть и закричать. Фантазия рисовала кошмарные картинки: открытую дверь, где стоит тетка с разбитой головой. Или она уже близко… Рядом! Склонилась надо мной, а ее перекошенный рот открыт, откуда вывалился обескровленный язык, а затянутые бельмом глаза так близко… Боже. Так близко. Но к счастью, дверь оказалась закрыта.
Я словно вернулась в прошлое. Как и шесть лет назад, сквозь щели проникал желтый свет лампочки, а внизу виднелась полоса тени от ног. Внезапно она шевельнулась и пропала, а потом щелкнул выключатель. Весь дом погрузился во тьму.
Я спряталась под душным одеялом. Уж лучше задохнуться, чем встретиться лицом к лицу с чудовищем из коридора. И в глубине души еще теплилась надежда, что это мое воображение или кто-то проник в дом, но этот тапочек… Он вновь и вновь появлялся перед глазами, отметая все сомнения.
Мне не показалось. Черт возьми! Мне не привиделось. Мама…
Я.
Не.
Сплю.
Страх отнял все: рассудок, чувства, даже дрожь. Я превратилась в кусок льда и обреченно ждала своей участи, которая становилась все ближе и ближе вместе с шаркающими шагами.
Дверная ручка заскрипела. Замерла. Потом еще раз заскрипела, будто нечто неумело открывать дверей или напрочь забыло, как это делается. Но потом, раза с четвертого, у него все получилось. Подошва дешевого «коврового» тапочка шаркнула через порог. Скрипнула половица.
Слезы обожгли глаза. Губы задрожали, а в животе вырос ядовитый ком страха и разъедал меня изнутри. Я не могла пошевелиться. Голос пропал, а звуки, напротив, стали громче и вонзались в сознание пропитанными отчаянием стрелами.
Шарк, шарк, шарк… От порога до моей кровати три шага, но нечто сделало пять медленных, будто не спешило. Я мысленно взмолилась, чтобы оно не останавливалось у моей кровати, а лучше вовсе развернулось и пошагало обратно в зал, где бы осталось до рассвета. Но шарканье стихло. Совсем рядом! Я закусила кончики пальцев, чтобы не захрипеть или не всхлипнуть.
Существо надолго не задержалось. Оно сделало еще два шага ближе к бабушке и опять остановилось. В комнате повисла вязкая тишина, что нарушалась только похрапыванием и дыханием бабушки. Под одеялом стало невыносимо душно, и уже начали посещать мысли: «может, оно ушло?» или «может, его и не было, а я схожу с ума?». Я сглотнула. Приподняла уголок одеяла, чтобы впустить немного свежего воздуха, и, тихо всхлипнув, его выронила. Прямо над бабушкой нависла тень и смотрела ей в лицо. Услышав мой сдавленный писк, нечто резко оглянулось, его длинные сальные волосы всколыхнулись, а я поняла, что задыхаюсь. Задыхаюсь от вопля, что царапал горло и желал высвободиться.
Но нужно молчать. Если закричу… Я чувствовала, если закричу – нечто нас заберет!
Вновь зашуршали по ковру шаги, и носок тапка с дешевой пластмассовой подошвой, с тихим звоном ударился о металлическую ножку кровати у изголовья. Я закусила указательный палец. На языке появился солоноватый привкус, но боль не доходила до моего сознания, как и липкое тепло, что бежало по стиснутому кулаку и впитывалось в подушку под щекой. Сквозь одеяло просочился резкий запах, что впервые почувствовала в день похорон, и который перебивали ладан, еда и горячий воск.
Он мерзким облаком собрался в моей темнице из одеяла. Душил. Выживал из единственного укрытия. Тошнотворным налетом собирался на языке, что не мог перебить вкус крови.
- Мга… - зазвучало почти возле уха. – Мгахл-лчик.
Тук-тук-тук… Три легких удара по матрасу и скрежет ногтей по простыне, как котенок, который уцепился и начал медленно сползать. Тук-тук-тук, шкряб.
- Мгхальчик, - зазвучало ближе.
Одеяло промялось, прижалось к моему лицу, и сквозь него шевельнулись губа, а тихий булькающий голос холодом скользнул по щеке:
- Мгхальчик…
Мертвое дыхание ледяным червем заползло в ухо, окончательно заморозив мой разум. Я застыла во времени. В собственном сознании. Кошмаре. И сквозь его плотные стены проникало лишь булькающее «мгхальчик».
Смерть. Не своя, а чужая, которая заблудилась без хозяина среди живых – вот истинный ужас, и я познала его в эту ночь.
Ее пальцы бесконечно долго стучали по матрасу, скребли простынь, а я не могла пошевелиться. Не могла думать. Сама превратилась в страх, перестала дышать и провалилась в место, где эхо мертвого голоса и стук накладывались друг на друга. Сводили с ума. Гнали меня в собственной голове и преследовали. И когда наступил рассвет, не исчезли.
Бабушкин голос почти не проникал сквозь бесконечное повторение «тук-тук, шкряб, мгхальчик». Ее мягкие теплые руки на плечах не стерли ощущения потустороннего холода, а единственные слова, которые я произнесла в следующие шесть месяцев, были: «Я не сплю, мама».

***
- Мы осмотрим сад, он такой большой!
- Да-да. Конечно. Идемте, я вам покажу, какие здесь деревья…
Дверь за моим мужем и молодой парой с двумя детьми закрылась, а я посмотрела на бумаги, что лежали на столе. Последний штрих – подпись на временном договоре купли-продажи для ипотеки – и я избавлюсь от этого дома. Трясущейся рукой, я заскребла по белой бумаге над черной печатной полоской, а как закончила, собрала документы с кухонного стола.
Отчасти было грустно расставаться с этим домом, все-таки он занял огромное место в моем сердце, однако… Я поджала губы, когда увидела шрам от зубов на указательном пальце, и пошагала к выходу на террасу. Украдкой бросила взор на диван в спальне, где давным-давно спала моя бабушка, а потом на свежевыкрашенный белой краской дверной косяк. Перед продажей я постаралась хорошенько замаскировать четыре длинные царапины. А со стен счистила разодранные обои.
Последние дни бабушка доживала у моих родителей. Однажды она позвонила и со слезами попросилась ее забрать, на что мама и папа тут же выехали и привезли ее всю в синяках и царапинах. Даже отец был в эту ночь бледным и напуганным, а мама отправила меня в комнату, чтобы я не слышала их разговора. Но мне и не надо было его слышать. Я сама обо всем догадалась.
Долгое время они что-то решали с домом, но все никак не удавалось его продать. То бабушка была против, то не складывались обстоятельства. В итоге он долго пустовал. Мама иногда приезжала сюда, чтобы проветрить комнаты летом да протопить зимой, а когда возвращалась, была молчаливой и поникшей.
Однажды она вернулась после заката в разодранном пальто и с тех пор никогда не оставалась в доме до вечера.
Бабушки не стало три года назад. Мама наотрез отказалась приходить в этот дом, а я уговорила ее попытаться еще раз его продать. И, о чудо! Быстро нашлись покупатели. Уверена, их соблазнила низкая цена и большая земля, которую мы с мужем немного привели в порядок.
Я щелкнула выключателем, погасив тусклый желтый свет в коридоре, и перешагнула порог террасы, когда услышала за спиной скрипучий выдох. Он исходил и зала. Где давным-давно стоял гроб Лариски.
От затылка по спине пробежала дрожь, а губы изогнулись в безумной усмешке.
Свершилось. Эта тварь больше не моя забота.
Без оглядки я захлопнула потертую дверь и, покинув террасу, заперла вторую. Посмотрела на связку старых ключей и почувствовала, как улыбка стала еще шире.
Да… Это больше не моя забота.