Кот Гаврилыч⁠⁠

Как-то раз в одной разорённой войной деревне мимо проходящие солдаты нашли в полуразрушенном дворе на останках сгоревшей избушки еле живого раненого кота. Жил он там при добрых временах, или же просто спрятался, где волею судьбы пришлось – об этом теперь доподлинно никто не расскажет. Все погибли или разбежались кто куда. Ну что ж поделать. Бросать своих, пусть даже то несчастная животинка, дело неблагородное и в корне неправильное. Солдатики кое-как помогли пушистому зверю, чем смогли: раны обработали, перевязали. Водой напоили, кашей с полевой кухни угостили. Чем сами богаты, тем и рады. Выходили немного кота – смерть от его пушистого хвоста отвели.  Вот только куда его девать?! С собой на поле брани ведь не потащишь – не место там для зверя. На войне добра не ищут. На войне гуляет смерть. Пришлось проблему решать по ходу движения.

Приютил кота один хромой мужичок из соседней деревни, который одиноко проживал на отшибе: Прокофий Иванович. Жилось ему тяжело. Жена скончалась от болезней, дети все погибли в битвах. Страдал покалеченной ногой после неудачной встречи с косолапым недружелюбным мишкой в лесу. Да и времена стояли тревожные. Бывало весь день одну корку хлеба во рту помусолишь и на этом хватит. Спасибо, накушался - теперь бы чего завтра найти поесть, да в ночь с голоду не помереть. Но всё же пожалел Прокофий животинку. Забрал к себе. Оно, вроде, как вдвоём всё повеселее беды делить. Вот так попрощались солдатики со спасённым зверем, погладили его на прощанье и отправились дальше в путь.

А кот вскоре окреп! Раздался немного в боках, щёки наел. Раны все зажили, оставив после себя на тельце шрамы. Некогда тусклый взгляд голубоватых печальных глаз преобразился в уверенный и наглый. И получил кот имя в честь местного бычка: Гаврилыч. Едой пушистого никто не обижал, а он в свою очередь запросто так не харчевался. По дому порядок навёл: всех грызунов извёл. Успевал к мельнику сходить поработать, у соседей ловлей промышлял. Кот – зверь очень полезный для деревни. За работу свою исправную разумеется полагалась награда. А как иначе?! Тем более ведь зверь при ранении. Бабушка Зинаида, соседка Прокофия, утречком из крынки молока обязательно подольёт в миску, а коль уж совсем раздобриться – тут и сметанки перепадёт. За мельником Степаном тоже никогда не станется! Увидит Гаврилыча у амбара, так без угощения не отпустит. Вот и прижился котофеич на новом месте. Жил, был, да не тужил.

Но беды, как водиться, за порог уходят ненадолго. Всегда возвращаются. Порой большой гурьбой наваливаются, после чего приходится разбирать жизненные погромы с большим трудом. Как-то раз случилось несчастье; соседский мальчуган Петька потихоньку потаскивал сахарок из бабушкиного сундучка. Баба Зинаида пропажу заметила только к вечеру, за что крепко провела воспитательную беседу с ремнём для своего внучка. Сидит Петька, плачет на пороге дома. А Гаврилыч к нему ластиться, о ногу трётся.

- Чего пришёл, жрать хочешь?! – Шмыгая носом спросил Петька у кота. – Так шёл бы ты, блохастый, крыс ловить. Хоть какая-то польза от тебя была бы.

- Мур! – Гаврилыч ткнулся пушистой мордой в сапог мальчика.

- Ну что ты пристал?! Говорю же, нет у меня ничего. Вот только кусочек сахара остался. Будешь – Петька протянул коту сжатый в пальцах остаток лакомства, а кот всё так же муркнул, да и ласково боднул кулачок.

Обронил Петька сахарок. Тут-то злость на него нашла, будто кто-то на угли подул и сухой травы подкинул.

- Да что ж ты, дурак, делаешь?! Да ты знаешь сколько он стоит? Вот я тебе …

Ударил Петька тяжёлым грязным сапогом со всего маха. Да так, что кот с визгом полетел до самого забора в кусты, после чего мигом драпанул и скрылся где-то во тьме. Парень фыркнул и снова уселся на порог грустить дальше. Посидел так с пол часа, пока мёрзнуть не начал, да и отправился в дом спать.  Прошмыгнул украдкой мимо бабки, чтобы лишний раз ей глаз не мозолить, забрался на печь и так скоро уснул. Наступило утро! Петька продрал заспанные глаза, потянулся сладко, стал оглядываться. Кругом никого и стояла гробовая тишина: петух не горлопанит, птички за окном не поют. Бабушки, по всей видимости, дома не наблюдалось.

- Как это так?! – Прошептал в слух мальчик, завидев пустой стол.

Баба Зинаида была очень строгих нравов, но чтоб оставить внука без здорового завтрака – да ни в жизнь такого не случалось. Война войной, а обед с завтраком и ужином у неё всегда по расписанию. Только попробуй отказаться! Разговор короткий. Мужик должен есть, дабы рост в силу шёл. Тогда никакие болезни будут не страшны. Впрочем, Петьку уговаривать на столь приятное организму дело никогда не требовалось. Готовила Зинаида всегда вкусно, ароматы яств стояли просто волшебные. Кушай на здоровье, пока те самые кушанья имеются. Но куда же она сейчас пропала?!  

Подыматься с печи мальчику категорично не хотелось. Лень просто требовала забыть про мирские заботы и придаться сну ещё хотя бы на пару часиков, но на сердце заскребла тревога. Никак беда приключилась?! Надо бы разведать. Петька потянулся, скинул с себя одеяло и нехотя спрыгнул с печи, поёжившись от пробежавших по телу мурашек. Холод скользнул под лёгкую рубашку, взбодрив и прогнав прочь остатки сна – странно, ведь на дворе стояла середина жаркого лета. Пришлось быстренько засеменить, дабы накинуть потрёпанную старую телогрейку и отправиться на улицу. Но стоило парню только подойти к двери, так та со скрипом отворилась, чуть ли не ударив с силой в лоб. Морозный холод с шумным ветром ворвались в избу, играючи неся за собой маленькие льдинки, и пробрали Петьку так, что дыхание сбилось. На пороге предстал Прокофий.

- Петька! Давай мигом одевайся теплее и дуй за дровами, чтобы печь растопить. – Скомандовал мужик. - А то околеешь тут от холода. Видишь на улице чего твориться! Погода сума сошла.

- Чуть не прибил меня, дядь… А бабушка то где?!

- Бабка твоя посевы спасать побежала и скоро её не жди. Ох и чем же мы так провинилась-то, а?! Ежели ничего путного не придумаем, то считай все пропали. Урожай весь помёрзнет – страшный голод придёт. Всех приберёт.

Петька засуетился. Стал искать валенки, да свитер вязанный. К тому же холод не на шутку стал подгонять мальца, уже не просто забравшись под одежду. Заставлял постукивать зубами, ёжиться и подпрыгивать на ходу. Крутил пятки ног, легонько прихватил за кончик носа.

- Дядь Пракофий, а как же так произошло?! У-у-ух… разве же не зимой морозу со снегом положено быть?!

- Положено зимой – то правда, да. Но вот природа распорядилась иначе. Никак наказание нам послано.

- Наказание?! За что же это?!

- Кто ж его разберёт. Прабабушка моя рассказывала про нечто подобное: в ранней юности её, мол, злоба людская несчастье навлекло. Один мужик коня раненого изводил почём зря. Раз окатил его морозным вечером из ведра отхожего, так конь по ночи копыта и откинул. Замёрз, значит. И вслед за смертью коня морозы лютые ударили: река льдом занялась так, что мельница наша встала. Нет муки – нет еды.

- И что дальше?!

- Да ничего. Перемёрло пол деревни за неделю вместе с тем мужиком – нашли его в доме околевшим. И в тот же день, когда тот мужик умер, вдруг теплом повеяло и река вскрылась. Ладно, хватит лясы точить. Давай дрова тащи, а я побежал. Подмогу людям. Из еды скромно всё. Вот тут кулёк небольшой тебе… и это, слушай, дело есть: кота я своего найти не могу. Вчера с вечера домой не воротился. Может увидишь его, так пусти в избу погреться. Ладно?!

- Хорошо, дядь, запущу.

Петька закончил утепляться, распрощался с Прокофием и умчал на улицу. Тут мороз сплоховал: пронять ватные штаны, варежки, валенки и свитер у него не получилось, потому будто от отчаянного бессилия сильнее закусал за щёки и нос. Мелкая ледяная крошка, не похожая ни в какое сравнение на обычный осенний пушистый снег, тонким слоем покрывала землю и при каждом шаге издавала скрип: хрум – хрум, хрум-хрум. Чудеса, да и только! Жуткие чудеса получается, если станется совсем нечего есть. Парень добрался за угол дома до дровяной кладницы. Глядит, а в дровах виднеется пушистый бок.

- Гаврилыч, ты что ли?! Замёрзнешь ведь. Ну ка пойдём… - слова оборвались.

Припорошённый всё теми же ледяными осколками кот свернувшись клубочком мирно лежал в щели между сложенными пеньками. Его хвост слегка свисал вниз, а помутневшие глаза безжизненно уставились куда-то вдаль. Гаврилыч был мёртв. Мальчик бросился к покойному зверю, до конца не веря в случившееся, пихнул его легонько, но коснувшаяся пушистого лба рука почувствовала лишь мертвенный холод.

- Неужто это я тебя так?! – Осознание больно настигло Петьку, ударив подобно пущенной в грудь стрелы, и по щеке его скользнула слезинка. – Как же так?! Не, не может быть…

Паренёк закрутил головой, напрочь отвергая свою вину. Ударил – было дело. Но кот ведь дал стрекача! Бежал на своих четверых, что есть мочи. И всё бы ничего, да грязный след сапога так и остался запечатлён на серой шёрстке Гаврилыча. Под ныне побелевшим носиком осталась замёрзшая кровь, как свидетельство того, что не мороз принёс зверю вечный покой.  Внезапно позади раздался хруст льдинок.

- Дядь Пракофий, я… - Петька вздрогнул, обернулся.

Но стоял перед ним не Прокофий Иванович. Это был огромный дядька под два метра ростом в меховом чёрном тулупе с сучковатым деревянным посохом в руках. Его длинная седая густая борода развивалась на ветру, из-под нависших бровей взирал суровый взгляд, который никоим образом не предвещал доброго расположения.

Кто вы?! - Чуть слышно прошептал мальчик.

- Хм, по-всякому меня называют: кто-то колдуном, другие духом тёмным, а кто-то на божество ровняет. Здесь в народе кличут Карачун. – Голос прозвучал столь громко и уверенно, что припечатал мальца окончательно к земле. – Твоя работа?! – Дядька повёл посохом в сторону покойного кота.

- ߅߅

- Вижу, что твоя, хоть нутром не признаёшь. Ну что ж, оправдаться, малец, хочешь? Хорошо. Дам такую возможность. За содеянное расплату держаться придётся. Вот воля моя: на рассвете следующего дня должны за тебя слово молвить три человека. Коль найдут они оправдание гнусному поступку – отпущу. Коль молкнуть станут – вчетвером на веки вечные в услужение ко мне уйдете. В земли вечных холодов на приграничье самой нави, где души мёртвых плачут по грехам и глыбы льда из слёз служат им тюрьмой. Надумаешь сбежать – всех здесь заморожу.

Посох незнакомца ударил оземь, тут же взвился воющий ветер, ледяная крошка ударила в лицо. Петька только на мгновенье зажмурился, смахнув рукой с глаз, а страшного дядьки, как будто небывало. Ни следочка после себя не оставил.

- Разве ж так бывает?! - Промычал паренёк. - Иль привиделось мне… нет, всё на яву. Это точно. И что ж тогда делать?!

Скованный страхом в раздумьях мальчишка простоял столбом незнамо сколько времени, пока пальцы рук не одеревенели от холода. Петька понял, что дрожит, словно одинокий осенний лист на ветке, который вот-вот замертво сорвётся и гонимый озорным ветром упадет на твердь, где его скроет от посторонних взоров снег. Будет тот медленно гнить до наступления самой оттепели, пока смрад разлагающегося тела не соберёт всех голодных зверей с опустевшей от людей округи. Мальчик встряхнулся. Собрал дров, побрёл в избу, пошмыгивая носом. Затопил печку и уселся рядом греться. Колющая боль занялась конечностями, как только почувствовала тепло, но паренёк не обращал внимания. Он словно заворожённый сидел на скамейки, уставившись на трескучие объятые пламенем дрова.

- Кто же за меня теперь слово молвить будет. Кому я нужен, кроме бабушки?! Глядишь пореву, так может сжалиться надо мной кто-нибудь… Не-е… - Начал рассуждать он. - Дядя Пракофий ни за что не простит. А ежели простит, то как оправдать сможет?! Какие слова для этого найти?! Да и бабушка по делу ничего не скажет. Справедливая она, совестная. В ноги свалиться, прощение за меня просить будет. Но оправдывать не сумеет. И изведёт их всех страшный незнакомец в землях мёрзлых… Как пить дать изведёт…

Просидел охваченный отчаянием паренёк весь день и до самой поздней ночи. Даже кусок хлеба в горло не шёл, притом живот возмущённо урчал, настойчиво требуя внимания. Петька всё же нехотя приговорил сухую краюшку с кружкой воды. Настроения от этого не прибавилось, зато живот притих. И надо бы лечь спать, да разные мысли лезли, аки черти из всех щелей: и постыдных валом, и хватало по чести справедливо чистых. Для сна просто не оставалось место в голове. Совесть боролась с подлостью. Доблесть – с поганым страхом.

- ну что ж...да будет так. – Петька хлопнул себя по коленям, приняв окончательное решение. - Раз я свершил злодеяние, так мне и ответ держать надо. Одному. - С этим он и откинулся на лавочку отдыхать.

Глаза никак не хотели смыкались, потому длилась ночь мучительно долго. Сердце рвалось из груди, так и норовя разорваться на части. Разум без устали боролся с дурнотой в голове. Оттого по утру Петька поднялся донельзя измученным. Ноги еле волочились, глаза не могли толком сфокусироваться на чём-либо. Собираться пришлось кое-как через силу.

Вышел мальчик на улицу. Видит у порога птичка лежит. Замёрз видать пернатый бедолага, да вроде бы ещё не насмерть. Никак грудка вздымается еле заметно. Петька птицу в руки взял и давай дыханьем согревать. Пернатый поначалу никак не среагировал, а немного загодя отогрелся и глазками зашлёпал, испуганно закрутил головой.  Прочирикал возмущённо и за палец клювом цапнул. Экий наглый! Вроде бы даже брови сердито нахмурил.

- Вот и вся благодарность, да?! – Мальчик разжал руки и птичка тут же упорхнула по каким-то своим, видимо, очень важным делам.

- А сам то какую службу для кота сослужил, когда он тебя жалеть пришёл? О ноги тёрся, мурлыкал.  – Тот самый громогласный голос, услышать который мальчик всю ночь до ужаса боялся, заставил затрепыхаться сердце до колющей боли.

Бородатый дядька явился внезапно, как и прошлым утром. Словно сам могучий ветер его доставлял до нужного места.

- Я …  я… - Слова у мальчика застряли в горле: ни вздохнуть, ни выдохнуть.

- Ты. Что ж ты один явился? Аль жизнь стала не мила?

- Мила, дядя Карачун, мила! Но вина за мной стоит крепкая. Словами от неё не скроешься, с себя грязь порочную не смоешь. Сгубил я кота по глупости своей и больше никого губить не стану. Делай со мной, что хочешь! Только деревенских не трогай.  Я ударил, значит мне и ответ держать.

Сам мальчик храбро выпятил грудь, но каждое слово срывался с дрожащих уст с обрывками, запинанием. Глаза тщетно пытались смотреть в лицо жуткого гостя, но тот без труда сминал волю.

- Хм-м-м… Вот, значит, как. Отчего ж синички моей помог?

- Синички? А…этой… Так не знаю. Жалко её стало.

- Значит кота было не жалко?

- Дядь Карачун, не намеревался я кота со света изводить. Ей богу не намеревался! Злоба во мне накопилась. Обида. От бабушки за проступок по шее получил. Вот так не совладал с собой и выплеснулось всё наружу с глупой дури. Нет, я понимаю, что это не оправдание, но в этом я честен.

- Хм-м-м… Злоба людская - великая сила. Стоит зёрнышку прорасти и вскоре всё сердце заполонит, что сорняк в огороде. В злобе своей можно горы своротить, но не видать человеку никогда покоя. Брат пойдёт на брата, а отец на сына своего. – Карачун умолк на мгновенье, с задумчивым видом погладив свою бороду. -  Ну что ж, спасибо тебе за синичку мою. Отогрел. Значит в руках твоих не одна жизнь согрелась, а целых три. Отпущу тебя, так уж и быть тому. Надеюсь моё появление пошло на пользу каждому, кто проживает в этих краях. В ином случае второй раз забреду сюда на огонёк, потушу его и уйду. Но отметину свою оставлю на тебе, как напоминание.

Вновь взвился резкий порыв ветра. Вновь в глаза угодили льдинки. И дядьки нет. Ни следочка. Мальчик всё стоит - не шелохнётся. Час простоял, два. Третий пошёл.

- Петька, ты чего там стоишь?! – Прокофий бежал с широкой улыбкой на небритом лице и бодро размахивал руками. - У нас там чудеса творятся: все посадки ещё вчера помёрзли, а сегодня по утру вдруг ожили! Представляешь?! Промёрзшие стебли прямо из-под снега поднялись. На глазах жизнью налились, зазеленели. Стоят, будто ничего не бывало. Во матушка природа представления нам закатила. И на улице тепло стало. Что такое происходит – не пойму. Ты это, самое, голодный пади? Пойдём угощу тебя чем-нибудь. Зинаида только к вечеру вернётся – она там порядки наводит и глазам своим не верит. Меня, хромого, отослала к тебе. Не поспеваю, видите ли, за ними. Идёшь?!

- И правда потеплело. – Петька топтался в валенках уже не на промёрзшей земли, покрытой хрустящими льдинки, а в подтаявшей грязной луже. - Дядь Пракофий.  Я позавчера кота твоего стукнул. Да так стукнул, что он дух испустил. В кладнице дровяной лежит у дома. Похоронить его надо.

- Да что с тобой?! Какого кота?! Гаврилыч что ли?! Так он дома сидит. Щёки запасами моими наедает.

- Дядя Пракофий… Говорю же… в кладнице между пеньков лежит… Ногой я его по хребту ударил. Ты прости меня, пожалуйста.

- У-у-у, точно заболел. Да я только что мимо кладницы пробегал – нет там никого. А Гаврилыч дома сидит. Вон, сам посмотри. Морда наглая из окошка торчит и усами нам помахивает. Жрать он там в одиночестве измучился. Компанию себе желает. Давай-ка ты, это, пойдём. Травок тебе целебный заварю… Не-не-не, не отнекивайся. Пойдём.

А Петька то не отнекивался. Никак не мог в себя прийти, глядя, как в маленьком окошке соседнего домика и правда виднелась пушистая знакомая морда. Мальчик охнул, приоткрыл рот, да так и свалился без памяти. С головы слетела шапка, обнажив поседевшие волосы – отметина Карачуна. Сильно тогда Прокофий за мальчишку испугался. На руки скорее его подхватил, в избу занёс. Травок, как полагается заварил, медку достал. Носиться вокруг мальчика, а тот только на кота уставился и мычит неразборчиво. Ни слова толком выговорить не может.  С тех самых пор Петька разучился говорить: проклятье то Карачуна, или же просто болезнь настигла – никто не знает. Ведь историю поведать он никак не мог.