Командировка⁠⁠

Автор Татьяна Губейдулина.

Участник конкурса сообщества CreepyStory и портал Литмаркет.

– Разумеется, придётся отправляться в десятый век, не позже. После крещения Руси ни о какой нежити в летописях и грамотах и слова не найти. А здесь – точные сведения.

– Ясное дело.

Гриша Любимов, один из лучших специалистов Фонда, откинулся на спинку стула и забросил ноги на стол. Ему вообще многое сходило с рук. Пока.

– Ты хоть понимаешь, на что подписываешься? Никакой связи. Никаких удобств…

– Уж кто-кто, а я понимаю, поверьте.

Гриша нетерпеливо качнул носком грязной серой кроссовки, что означало: не учи учёного, сам всё знаю. В конце концов, кто в шесть командировок в Древнюю Русь уже съездил – он или Иван Сергеевич?

– Ладно. Сколько тебе понадобится времени?

– За неделю должен управиться.

– За неделю?

Иван Сергеевич нахмурился. Этот парень, конечно, хорош, но не настолько, чтобы отыскать и поймать полуденницу всего за семь дней.

– А что вас удивляет? – Гриша качнулся и снял ноги со стола. – Я знаю, что и где искать и куда смотреть. Отлично представляю себе, что меня ждёт. Почему бы и не успеть?

– Потому что я хочу быть уверен. Фонд тратит на твою командировку кучу денег – нам нужен результат.

– Давайте так, – Гриша подался вперёд и упёрся локтями на колени; глаза его нехорошо блеснули. Иван Сергеевич отлично знал этот взгляд. – Если не успею, останусь там, и всё.

– Да ты с ума сошёл!

– А что? Отличный будет стимул.

Гриша остановился перед блестящими серебристыми дверями и сбросил рюкзак. Чего в этом рюкзаке только не было: аптечка и бельё, паёк и записи, зубная щётка и приборы. А главное – зеркала. Почему-то телепортер ни за что не соглашался никого никуда перемещать, если у этого кого-то не было с собой хотя бы маленького, но зеркальца, причём обязательно целого. Так что Гриша взял два: одно побольше, раскладное, с двумя створками, перед которым одна из его подружек когда-то красила глаза, а второе крошечное, даже без оправы. Откуда у него дома взялось это крохотное зеркальце, Гриша в душе не знал.

Брать под всё это восьмидесятилитровый рюкзак Гриша отказался наотрез и взамен собрал обычный, городской:

– Лучше топать налегке, чем таскать везде эту хрень здоровую!

Был у него с собой и совсем особый предмет – иллюзор. В Древней Руси, как ни крути, говорили немножко на другом языке, да и эпатировать публику Гришиным внешним видом не стоило. И как раз иллюзор – одна из самых дорогих разработок Фонда за всё время его существования – и должен был об этом позаботиться: выдавать Гришу за своего в доску, а заодно переводить ему древних, а древним – его. Как эта штука работала, Гриша так и не понял, но своими глазами видел, что работает без сбоев: её опробовали – в его присутствии – на делегации из французского отделения Фонда. Французы и не поняли, что Иван Сергеевич в жизни ничего, кроме «жё не манж па сис жур» и сносок в «Войне и мире», по-французски не читал и, уж конечно, не учил.

Иллюзор висел на крепком шнурке на шее: слишком дорогая и важная штука, чтобы бросать в рюкзак. Двери бесшумно разъехались в стороны, и Гриша сразу услышал деловитое жужжание и потрескивание телепортера. Несколько инженеров в белоснежных костюмах вроде противочумных сновали у аппарата.

– Гриша!

Да когда же она наконец успокоится? Не было ничего, женщина!

– Привет, Кать.

Ну ладно, кое-что было. Но дальше трёх, что ли, свиданий не пошло.

– Тебе не страшно? Как же ты будешь там совсем один? Без связи, без прикрытия! – тараторила она. Сквозь прозрачное окошко на шлеме беспокойно глядели невозможно синие глаза.

– Ничего страшного там нет. Такие же люди, такая же Русь.

– Какой ты смелый!

Хорошо, что в этот самый момент телепортер затрещал, выдал сноп искр и сердито замолчал. Катя бросилась к аппарату, который выглядел как банальный томограф, только вертикальный, и забегала вокруг, отсоединяя провода и отмахиваясь от клочьев дыма.

Наконец всё было готово. Гриша проверил иллюзор, покрепче завязал шнурки на кроссовках и застегнул оба фиксирующих ремня рюкзака на груди. Телепортироваться он терпеть не мог, но чего не сделаешь ради науки! Катя услужливо открыла для него створку телепортера.

– Будь осторожен, ладно?

– Я не помирать туда еду.

Именно так – «ехать» – называлась на жаргоне Фонда телепортация. Было в том что-то разухабистое: ха, подумаешь, перемещение! И не такое видали!

Катя закрыла аппарат. Гриша оказался один в узком белом гробу, разве что стоял, а не лежал – вот и вся разница. Гудение усилилось. Гриша закрыл глаза: сейчас будет самое противное.

Треск и грохот аппарата звенел в ушах; Гриша не сразу заметил, как вокруг внезапно стало тихо. А когда всё же заметил, то сразу открыл глаза и огляделся.

Первое, что его поразило, – это цвет неба. Не выцветшая, отравленная выхлопами и дымом, а первобытная, яркая, как неразбавленная краска, синева. От белизны облаков резало глаза. Гриша стоял на тропинке посреди поля, и зелень травы тоже была густая, сочная. Казалось, что в своём веке он носил серые очки, а теперь снял их и понял, каким на самом деле был окружающий мир.

Гриша встряхнул головой: это всё, конечно, замечательно и здорово, но его послали сюда не затем, чтобы он привёз поэтические и высокохудожественные описания Руси. Он огляделся по сторонам, увидел в отдалении поднимающиеся дымки и зашагал туда.

Чем ближе он подходил к деревне, тем больше народу ему попадалось навстречу. Прошла девушка с коромыслом, любопытными глазами глянула на незнакомца. Возились около двух женщин, что сгребали сено, несколько малышей с волосами цвета льна. Мужики ловкими, умелыми движениями косили траву.

За плетнём виднелось несколько домов. Навстречу Грише шёл крепкий мужчина с косой на плече.

– Здравствуй, батюшка, – обратился к нему Гриша и мысленно поблагодарил жизнь, что у него был иллюзор. Приборчик на груди тихонько зашуршал, и крестьянин остановился, глядя на Гришу без всякого особого выражения.

– Здравствуй и ты, путник. Кто таков будешь?

– Полуденницу вашу ловить пришёл. Слыхал, замучила вас окаянная?

– Полуденницу ловить? – мужчина снял косу с плеча и поставил рукояткой на землю. – Ты, знать, ведун?

– Ведун.

«Вернусь – скажу, чтоб теперь только так ко мне на работе и обращались», – подумал Гриша и добавил:

– Звать меня Горислав.

– Нам, Горислав, ведуны тут ни к чему. Ступай восвояси.

– Неужто не хотите, чтоб изловил нечистую? Неужто не губит она вас?

– Губит, как же, – согласился мужчина.

Гриша вдруг понял, что крестьянину этому никак не больше, чем ему самому. Человек с косой явно был не старше тридцати-тридцати двух – вот только тяжёлый труд состарил его до времени, и выглядел он лет на сорок пять. Да, антибиотики и водопровод здорово продлевают жизнь.

– Отчего ж тогда гонишь меня?

– Да есть у нас ведунья, и пагубы от неё больше, чем от полуденницы окаянной! – крестьянин сплюнул в дорожную пыль. – Бьёт пшеницу, губит девок, а слово скажешь – на другой день огневица, а на четвёртый в гроб!

– А что ж не прогоните ведунью-то?

– Попробуй прогони. Вон там, в распадке живёт, проклятая, – крестьянин махнул куда-то за деревню, поднял косу на плечо и зашагал в поле.

– Как звать-то тебя?

– А тебе почто?

– Помяну добрым словом.

– Лучезар меня звать, Тихомиров сын.

Гриша обошёл деревеньку и увидел аккуратный, как насыпь, холм. Раз ведьма живёт, по словам Лучезара, в распадке, значит, за этим холмом или дальше. Уж кто-кто, а она-то должна знать про полуденницу.

Едва он поднялся на холм, как увидел внизу небольшую группу деревьев и между ними низенькую избушку. Сбоку торчал, как гнилой зуб, колодец. На колу у дороги, от которого начинался и убегал вправо и вокруг избушки до самого второго кола потемневший от непогоды и возраста плетень, белел чей-то череп.

– Очаровательно, – пробормотал Гриша и зашагал вниз.

Череп оказался волчий. Ну, не человеческий – и ладно. А даже если бы и человеческий – подумаешь! Студенты-медики вон тоже в анатомичке всякое делают, и ничего: всем на пользу.

У Гришиных ног возникло какое-то шевеление. Он опустил глаза и увидел чёрную кошку. «Ну как же ведьма – и без чёрной кошки», – усмехнулся он. Стереотипы, однако.

Кошка, впрочем, была странноватая. Во-первых, когда Гриша подошёл к плетню, никакой кошки там и в помине не было – он готов был поклясться в этом на учебнике аномальной анатомии, своей настольной книге с пятого класса (ну не на Библии же клясться одному из лучших сравнительных физиологов Фонда, право слово!). Во-вторых, самый вид этой кошки был каким-то… нервирующим. Спереди на шее у неё висел зоб, но не плотный, как у больных с Базедовой болезнью, а какой-то дряблый, как мешок у пеликана. Глаза были зелёные, но не полностью, как у всякой порядочной кошки: вокруг вертикального зрачка миллиметров пять зелёных, а дальше белое с прожилками капилляров – ни дать ни взять человеческий глаз. Взгляд кошки от этого казался особенно осмысленным и грустным: смотри, мол, как жить приходится, не то что в твоём этом двадцать первом веке. Ну и, наконец, хвост у неё тоже был не кошачий, а какой-то лошадиный. В общем, чудо-юдо, а не кошка.

Гришу, впрочем, такими котами не напугаешь: он отлично знает, что это за существо. Гриша наклонился и почесал создание за ухом. Кошка, не открывая рта, хрипло каркнула.

Ведьмина избушка врастала в землю. Никаких признаков жизни не было, но Гриша, оставив в покое странную кошку, которая была вовсе и не кошка, смело зашагал к двери.

– Открывай, бабулечка! Гости! – крикнул он и постучал.

Дверь тут же распахнулась, словно ведьма только его и ждала.

– А, пришёл, касатик.

Вот опять: ну какая она старуха? Лет пятьдесят от силы! А глядя на её горб и белые волосы, так и не скажешь.

– Заходи, заходи, родимый.

– Да я так, поговорить только…

– Тсс! – ведьма вдруг вскинула палец к губам. – Плетню да колодцу не рассказывай!

– Э-э… ладно.

Внутри было так же старо и уныло: закопчённый низкий потолок, чёрная от сажи каменка, две скрипучие скамьи да резной сундук – вот и вся обстановка. Пучки травы ещё по стенам. Ведунья усадила Гришу на лавку, в руку сунула ковш с ледяной голубоватой водой.

– Как звать, касатик?

– Гориславом. Я, бабушка, полуденницу вашу ловить пришёл, – с места в карьер заявил Гриша, отпив глоток воды.

– Извести, значит, решил.

– Почему извести? Живую поймать хочу.

– Зачем это она тебе, живая-то?

Ведьма пристально уставилась на него. Гриша пожал плечами:

– Заберу её отсюда, чтоб девок не гробила.

– И в клетке держать будешь, как медведя ярмарочного? – вскинулась она.

– Чего это как медведя? Как княгиня жить будет!

Наврал, конечно. В бестиарии Фонда те ещё княжеские условия, ага.

– Ну если как княгиня… – согласилась вдруг ведьма. – Помогу я тебе. Но ты мне за это дашь кое-что.

– Что же ты хочешь, чтоб я тебе дал, бабуля?

Она закрыла глаза. Гришин рюкзак вдруг начал еле заметно подрагивать, будто внутри копошилась крыса.

– Есть у тебя маленькая вещичка… блестящая, но не железная… круглая… такая, что себя как со стороны видишь, – ведьма открыла глаза и уставилась на него. – Вот эту вещичку хочу.

Зеркало? У Гриши внутри что-то ёкнуло. Без зеркала он не сможет вернуться. Но ведь у него их два.

– Много ты хочешь за свою помощь, бабуля.

– А без меня как будешь полуденницу-то ловить?

– Ведун я. Поймаю уж как-нибудь.

– Воля твоя, воля твоя.

Ведьма усмехнулась и отобрала у него ковш.

В избе появилась кошка, которая не кошка. Закрытая дверь, очевидно, её не остановила. Она подошла к пустой деревянной миске, что стояла на полу в дальнем от входа углу, и начала тошнотворно кашлять.

Если бы Гриша не провёл полжизни за книгами по аномальной анатомии, то подумал бы, что странная кошка сейчас выплюнет особо крупный ком шерсти, как самый обыкновенный московский Барсик. Но та извергла из зоба целую миску свежайшего, только из-под коровы молока и с чрезвычайно самодовольным видом закаркала.

– Ох, кормилица, – умилилась ведьма. Кошка запрыгнула ей на колени и заурчала своим вороньим голосом. – Молочко будешь, Гориславушка?

– Спасибо, бабуль, не хочется.

Одно дело – изучать, а совсем другое – своими глазами видеть. Пить молоко из кошки, которая и не кошка вовсе, как-то не тянуло.

– Спать-то где будешь?

– А у меня для того кой-чего имеется, – Гриша кивнул на рюкзак. Спасибо технологиям, которые позволяли складывать палатку в сумочку размером с дамскую косметичку.

– А то здесь оставайся. Найдётся местечко-то, – ведьма указала на лавку, на которой он сидел.

– Спасибо, бабуль. Пойду я.

Гриша провёл в полях вокруг деревни целый день, до рези в глазах вглядывался, не задрожит ли воздух, прислушивался, не завизжат ли девки и бабы, но всё было спокойно. А вечером, когда спала жара и мальчишки гнали домой флегматичных коров, и вовсе нечего было и ждать: часов после пяти ни одна уважающая себя полуденница не покажется. До завтра, значит.

Палатку он решил поставить на холме. Место там, на вершине, было красивое, ровное и сухое – можно и костёр развести, и спальник расстелить, а если кто пойдёт – издалека видно.

Гриша с аппетитом поужинал быстрорастворимым супом с лапшой и запил чаем из пакетика. Жизнь показалась особенно весёлой и радостной. Вот изловит полуденницу – всем хорошо: Фонду объект, Грише премия, крестьянам – покой.

Он аккуратно собрал весь мусор и увязал в пакет: негоже оставлять в десятом веке худшее, что есть в двадцать первом. Пакет затолкал поглубже в рюкзак, под носки и аптечку.

На чистом воздухе и в оглушительной тишине спалось чудесно. Гриша едва голову положил, как уже видел десятый сон. Снилось ему, что он бежит по полю за девушкой в развевающихся белых одеждах, бежит быстрее ветра, а когда нагоняет, то у девушки оказываются синие Катины глаза. Она открывает рот, но вместо женского голоса наружу вырывается воронье карканье.

Гриша проснулся. На груди была какая-то тяжесть. Он шевельнулся, и тяжесть с недовольным «кар!» шевельнулась тоже.

– Ах вот кто здесь, – Гриша нащупал кошку, которая не кошка. – Ты как сюда попала?

Он расстегнул клапан палатки и высадил создание наружу. Не то чтобы кошке с зобом застёгнутый клапан мешал, зато ему так было спокойнее.

Наутро Гриша спозаранку отправился в поля. Он решил держаться поближе к женщинам: всякому известно, что полуденницы к мужикам не очень-то лезут, а вот девок изводить ой как любят. Завидуют, ясное дело. Полуденница-то сама – считай, та же русалка: девушка, которая умерла прежде, чем замуж выйти. Только русалки в воде плещутся, а эта в полях по солнцепёку гуляет.

Чувствовал Гриша себя отвратительно. Понятно: телешок! Так на жаргоне называлось мерзкое состояние, которого мог избежать после перемещения только редкий счастливчик. Дело было в том, что по какой-то не до конца понятной причине при любой телепортации микрофлора становилась чрезвычайно агрессивной и вызывала болезнь, похожую по проявлениям на сепсис, только легче и не такую смертельную. В крови неизменно выявляли пару-тройку видов бактерий, но умирали от телешока редко, в основном потому, что все давно знали, как его лечить. Гриша принял капсулу с ядрёной смесью антибиотиков: к обеду всё пройдёт, но лекарство надо будет принимать до самого возвращения, не меньше семи дней.

Ни на второй, ни на третий день никого похожего на полуденницу и даже ничего подозрительного Гриша не заметил. Странное дело! Вечером третьего дня он ещё раз внимательно перечитал свои записи: вот же, всё верно. В той берестяной грамоте было ясно сказано, что каждый день возле деревни Пазухи появлялась полуденница и донимала девок и особенно – замужних молодух. И вот пожалуйста: стоило ему только появиться, как никакой полуденницы и в помине нет. Неужто наврали? Но не из-за одной же бересты его сюда отправили! Вот ещё в летописи о том же самом: нечистая сила каждый божий день крала детей, калечила женщин и портила мужчинам косы да вилы. Что ж она, прячется от него, что ли?

Как бы не пришлось просить ведьму. Уже три дня прошло, а полуденницу он даже не видел, не то что не поймал.

Хуже того: ломота и озноб так и не пропали, несмотря на вторую дозу антибиотиков. Грише даже показалось, что чувствовал он себя ещё более погано, чем накануне. Ну и дела! Может, на такие большие скачки во времени лекарство не рассчитано? Может, его флора так обнаглела, что плевать ей на препарат?

Какая-то логика здесь была: чем дальше переносился путешественник, тем сильнее мутировал геном его микроорганизмов. Но Гриша не слышал, чтобы раньше у кого-то были такие сложности.

– Хватит психовать! – сказал он сам себе. Просто совпало, вот и всё.

Завтра он точно её увидит.

И правда: на следующий день, когда солнце стояло прямо над головой, Гриша заметил, что неподалёку от кучки девушек задрожал воздух. Девушки, видимо, заметили тоже и с визгом бросились в разные стороны. Гриша достал анометр и подкрался поближе.

Анометр изобрели только благодаря ему. Именно Гриша года три назад обратил внимание, что рядом со всякими волшебными тварями его механические часы начинали сходить с ума. На весь Фонд он был единственным чудиком, кто не пользовался умными браслетами и прочей чепухой, да и вообще часы с шестерёнками остались где-то далеко в начале века. Пришлось выискивать механиков-любителей в растянутых свитерах и проволочных очках. Те сразу поняли, что от них требуется, и быстренько соорудили прибор – измеритель анормальности. Кратко – анометр. Проще говоря, прикрутили к механизму часов шкалу со стрелкой.

Он видел спину полуденницы. В голове вдруг мелькнуло: «SCP-7692». Анометр беспечно показывал ровно двенадцать часов дня: в конце концов, функцию часов у него никто не отключал, хоть Гриша и забыл об этом. Надо бы, кстати, вечером подвести часы колёсиком, а то остановятся. Со спины полуденница выглядела как небольшого роста девушка с длинными золотистыми волосами, вот только ноги её земли не касались. На ней был длинный белый балахон – не болезненный, больничный белый, а сверкающий белый свежего снега под солнцем. В сторону Гриши пролегала длиннющая тень.

Гриша опустился на землю и пополз со всеми предосторожностями по-пластунски, держа анометр в вытянутой вперёд правой руке. Он ожидал, что вот-вот стрелки начнут неистово крутиться или биться из стороны в сторону, но ничего подобного: анометр спокойно отсчитывал время, как заправские часы. Приближение к существу в белом его, в отличие от Гриши, нисколечко не волновало.

Странно. Или это не полуденница – а кто тогда, скажите на милость? – или анометр сломался. Может, не сломался, а просто здесь не работал. Ну или телепортацию не перенёс. В любом случае толку от него, похоже, мало.

Гриша дополз до места, где начиналась длинная тень, и только тогда заметил, что как ни стройна была полуденница, как ни хороша её осанка, а тень показывала её скорченной горбуньей. Ну и ну… Читал он где-нибудь или нет, что у полуденниц искажаются тени? Или что они у них в принципе в полдень есть, да ещё какие? Такого Гриша, как ни силился, вспомнить не мог.

Едва он коснулся тени, существо молниеносно повернулось. Гриша замер. Глаза у полуденницы были синие, как море, как голубика, как… как глаза инженера Кати. Вот только без зрачков. Из белого балахона торчали иссушённые, как у мумии, руки, ноги и шея; кожа была коричневатая и, похоже, шершавая. В проваленном рту виднелись зубы – почему-то они все выглядели как клыки. Полуденница смотрела на него не моргая. Только сейчас он заметил, что в руке у неё серп, на вид острый, как бритва.

Валяться на земле было бессмысленно. Гриша медленно, не сводя глаз с полуденницы, поднялся на ноги. У него лежало в маленькой сумке на боку специальное лассо – гордость русского подразделения Фонда. Им можно было поймать почти любое потустороннее существо.

Полуденница заметила, как он осторожно тянется к сумке, и быстро взмахнула серпом. Сумка упала на землю, вот только не Грише под ноги, а полуденнице. У него только и осталось, что ремешок на плече – кусок с идеально гладкими концами, как бритвой срезанными. Существо посмотрело вниз.

Грише показалось, что под её взглядом палящие лучи солнца собрались, как через лупу. Сумка задымилась; Гриша бросился к ней, но существо вскинуло руку раскрытой ладонью ему навстречу, и его отбросило прочь, словно он на полном ходу вбежал в стену. Яркое пламя пожирало сумку, и через полминуты от неё осталась только кучка алых углей, а через минуту – пятно золы. Стрелки анометра, который выпал из Гришиной руки и отлетел на несколько шагов в сторону, крутились как сумасшедшие.

Полуденница исчезла. Гриша завертел головой; в глаза ему ударил солнечный свет; поплыли алые и золотые круги. Вдруг он почувствовал, что снова не один; в нос ударил сильный запах гари и вяленого мяса. Чья-то рука прикоснулась к нагрудному карману рубашки – похоже было, что по одежде ползёт огромная гусеница. Гриша быстро повернулся, но по-прежнему почти ничего не видел; рядом с собой он различил белое с коричневым пятно и инстинктивно шарахнулся в сторону. Сверкнул металл. Бесславная получилась командировка, ничего не скажешь…

Вдруг всё стихло, запах исчез. Гриша несколько раз моргнул; зрение возвращалось, и трава вокруг казалась синей. Белого балахона нигде не было. Гриша поднял голову и понял, что на солнце набежало облачко.

Гриша с трудом доковылял до места своего падения и подобрал анометр. Одна стрелка вертелась против нормального своего хода с головокружительной скоростью, другая – скакала с тройки на пятёрку и обратно.

Но ведь полуденница уже исчезла! Или нет? Гриша внимательно осмотрелся, но даже дрожи в воздухе не заметил. Нет, она определённо пропала.

Он еле-еле поплёлся к себе на холм. Лихорадка била его хуже, чем в предыдущие два дня, хотя он исправно пил антибиотики. Да уж, будет о чём рассказать, когда он вернётся в Фонд!

Гриша поднялся на вершину холма и замер.

Его лагерь был разрушен. Изрезанная палатка свисала с опор, как парус потерпевшего крушение корабля. Рюкзак был разорван, а всё, что лежало внутри, оказалось разбросано в радиусе пяти метров вокруг.

– Проклятые крестьяне!.. – начал было Гриша сквозь зубы, но осёкся.

На одном из голых рёбер палатки белел кокетливый девичий бантик. Гриша подошёл и присмотрелся. Бант был завязан из полосы ткани, а полоса эта оторвана от чего-то, сделанного из белоснежного льна. Такого же, как одеяние полуденницы.

Гриша заметался в поисках раскладного зеркала. Маленькое стёклышко, на его счастье, лежало у него в кармане рубашки, в целости и сохранности.

Он нашёл зеркало минут через десять, когда несколько раз перебрал все свои раскиданные по холму вещи. На одной створке – той, где зеркало было с увеличением, – стекло покрылось сеткой мелких трещин, как старая картина.

Итак, из трёх зеркал у него осталось два. Это всё ещё вдвое больше, чем нужно, чтобы вернуться. Волноваться не о чем.

Придётся идти ночевать к ведьме. Крестьянин ясно дал понять, что в деревне Грише не рады, а без палатки спать под открытым небом, да ещё в таком прискорбном состоянии, и думать нечего: небо быстро заволакивало тучами.

Гриша собрал всё, что осталось целым – получилось мало – и побрёл вниз, к одинокой избе. За ведьминым плетнём ему навстречу выскочила странная кошка и принялась с упоением тереться о его ноги, а потом отбежала чуть в сторонку и закашлялась.

– Не лучшее место поделиться со мной молочком, знаешь? – спросил у неё Гриша, но кошка выплюнула вовсе не молоко.

На траве лежало, поблёскивая, его маленькое зеркальце.

Гриша судорожно поднял руку – со стороны, наверное, казалось, что схватился за сердце. Он же только что проверял, пять минут назад, на холме – зеркальце было в нагрудном кармане!

– А ну дай сюда!

Он наклонился, но кошка, которая вовсе и не кошка, вдруг выгнула спину колесом и зашипела. Точнее, обычная кошка зашипела бы, а эта как-то забулькала, что ли.

Дверь избы распахнулась. Ведьма крикнула:

– Не трожь!

– Это ещё почему?

– Моё это. Ты ж всё равно хотел мне это отдать.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что не зря ведьмой кличут. А ко мне шёл, потому что больше некуда и потому что сам с полуденницей не управился.

Прямо над Гришиной головой сверкнула молния и лопнула с треском чёрная туча. Ледяной ветер рвал остатки припасов из рук.

– В избу, в избу! – заторопила ведьма. Хлынул ливень.

Гриша уселся у горячей каменки.

– Ты, бабуль, как знала, что похолодает да дождь будет – печку натопила.

– А то и не знала.

Ведьма вертела в руках маленькое Гришино зеркальце, потом остановилась и пристально уставилась в него.

– Ты, батюшка, никак захворал?

– Это ты в зеркале разглядела?

– Может, в нём, а может, так. Дай-ка я тебе помогу.

– Спасибо, я сам как-нибудь.

– Да ведь твои снадобья тоже все на холме остались, касатик.

– А ты-то откуда знаешь? Уж не ты ли пособила?

– Я? А мне к чему? Да разве тебе знака не оставил тот, кто постарался?

У Гриши похолодела спина.

– Твоя правда, был знак.

– Лента льняная, белее снега.

– Точно. А ты, уж конечно, сама её и завязала, оттого и знаешь всё.

– Где б я такую взяла? Не умеем мы так лён белить. Это, касатик, её – полуденницы. Только нечистые такое белое носят.

Гриша припомнил, что и впрямь читал что-то такое. В далёкой, понятной, спокойной Москве на пороге двадцать второго столетия.

– Заметила, что ты за ней охотишься, вот и оставила подарочек. Прокляла она тебя, милок.

– И что со мной теперь будет?

– А этого, окромя неё, никто не знает. Чем прокляла – то и будет.

– Ты, бабуль, помочь мне вызвалась. Пора, видно, соглашаться.

– Помогу, касатик, помогу! – она любовно погладила маленькое зеркальце пальцем. – Только сегодня поймать её и думать нечего: темнота, хоть глаз коли. Завтра, завтра всё.

Она спрятала зеркальце и принялась хлопотать у сундука. Вытащила пару волчьих шкур, бросила Грише на лавку. Потом притащила с улицы два ведра воды, взяла ковшик, поставила на печку, сняла со стены несколько сухих травяных веничков, наломала в ковш. Запахло сеном и чем-то пряным.

– Выпей-ка, милок. Вмиг выздоровеешь, – она сунула горяченный ковш Грише в руки.

– Нет уж, спасибо.

– Пей!

Глаза у неё вдруг сверкнули. У Гриши закружилась голова; он схватился за край лавки, чтобы не упасть, и расплескал половину отвара.

– Пей!

Стены, лавки, сундук и сама ведьма поплыли перед глазами. Гриша поднёс ковш ко рту и одним глотком осушил.

продолжение следует.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.