Дед⁠⁠

Маленькая уютная комнатка в квартире деда. В углу у окна стоит сервант, доверху забитый книгами. Носов, Купер, Твен, Катаев, Лондон, БСЭ...Огромное количество книг. У другой стены - удивительный сервант со всякими дедушкиными безделками и подписками журналов на нижней полке. «Работница», «Техника молодежи», «Юность», "Человек и закон". Но самые любимые подписки - это альманахи "Рыболов-спортсмен" и "Охота и охотничье хозяйство". Эта комната для внуков и дедовых слабостей.

Окно выходит на дорогу, по которой изредка проезжают машины. Тихо. Зима. В комнате пахнет «Шипром» и ружейной смазкой. За окном медленно падает снег, густой и какой-то февральский, крупный и пушистый. На кухне тихо пиликает радиоточка, периодически выдавая в эфир сигналы точного времени. В большой комнате бабушка смотрит телевизор, и иногда доносятся песни - идет какой-то концерт.

Дед сидит на стуле возле окна, нацепив на нос очки. У ног его - раскрытый металлический сейф-чемодан. Внутри - разобранный верный пятизарядный МЦ 2112, прилады для снаряжения патронов, дробь, порох, шомполы, пыжи, латунные и бумажные гильзы... Готовимся к сезону. Дед уже лет 10 к тому моменту как перестал охотиться, но за ружьем ухаживает тщательно. Разбирает, чистит, смазывает.

А я сижу рядом и, разинув рот, слушаю дедовы истории. Как в войну они в Казахстане вдвоем с мамой копали землянку, как он выливал сусликов из нор, как охотился на сайгаков, как рыбачил на Зайсане и ловил там змееголовов. Дед говорит, а руки его аккуратно и точно разбирают ружье, привычными движениями, как будто сами по себе.

Мой дед. Высокий, широкоплечий, осанистый, очень решительный. Я никогда не называл его дедушкой, даже мысли такой не возникало. Дед или деда. Он был главным механиком шахты, изобретателем и рационализатором. На работе его крепко уважали. За профессионализм, за честную и прямую душу, за умение принимать решения и брать ответственность. Он тянулся к нам с братом, но как-то...он не был сентиментальным. Просто мы всегда знали, что мы часть его семьи. Однажды деда травмировало на шахте, и он ушел на пенсию. Шахта никого не жалеет и не смотрит, заслуженный ты или нет. Под землей все равны. И дед стал молодым пенсионером. Он начал ездить с бабушкой на дачу ("мичуринский" - так они его называли). Я помню, хоть и был совсем мелким, как начали строить на даче здоровенный кирпичный дом, с большим чердаком. Мечта построить свой большой дом у деда была с детства, когда он жил с мамой в землянке. Он и тогда построил первый дом своими руками.

Помню, как мой еще молодой отец выводил кладку, как мы обедали под дождем, накрывшись большим куском полиэтилена. И главным в этом всем был дед. Решающее слово всегда было за ним.

Жизнь шла, дом строился. Сколько себя помню, мы его строили. Я вырос и начал помогать деду обшивать крышу толью и крыть шифером. Однажды я знатно навернулся в грядку. Дед тогда только посмотрел на меня и ничего не сказал. В этом был он весь. Темные не по-стариковски ясные глаза под косматыми бровями смотрели всегда внимательно. А когда дед шутил, глаза улыбались. И становилось очень тепло на душе.

Начиная лет с 10 я каждое лето проводил на даче. Помогал бабуле и деду с огородом, а потом быстро сматывался в соседнюю деревню. Там у меня уже были дружки, с которыми мы тайком курили, ходили на рыбалку на Инчереп, гоняли на великах, ходили в тайгу... Главное было не попасться деду с сигаретой. Даже думать боялся об этом.

А еще у нас с дедом был ритуал - мы ходили на родник за водой. Ну это я сейчас понимаю, что это был ритуал.А тогда мне просто было здорово.

... Дорога к роднику шла под уклон, мимо дач. Я как сейчас помню пыльную щебенку, палящее солнце и деда, идущего впереди широким шагом. Он всегда ходил быстро и широко. И по тайге так же ходил, как лось. Угнаться за ним было сложно. Мы спускались мимо дачи по полю шли к берегу Инчерепа, срывая по пути растущие там и тут "пучки". И дед все рассказывал и рассказывал. Солнце пекло голову, а на том берегу Инчерепа - тайга и долгожданный тенек...

Добравшись до речки, мы окунались. Дед нырял, громко отфыркиваясь и ухая - вода в Инчерепе прохладная, чистая. Ширина метра 3, но есть омутки с глубиной до 5 метров, в них-то мы и купались. Освежившись, мы блаженно вытягивались на травке и млели, подставляя солнышку бока... а потом, уже обсохнув, шли на родник. Ах, какой же чудесный он был! Под корнями могучего кедра, как будто в чаше, глубокий ледяной ключ. Вода в нем была голубой и пахла необыкновенно: хвоей, землей, грибами и смородиной. Пьешь и напиться не можешь.

Дед становился на колени и долго пил прямо из ключа, сдувая в сторону хвоинки и мелкий мусор. А потом уступал место мне. Я пил долго, потому что вода была ледяной, до ломоты в зубах, и очень вкусной. Мы сколотили там небольшую скамейку, и любили просто посидеть над родником. Иногда мы оставляли баклажки на скамейке и бродили вокруг, высматривая грибы. Я смотрел на деда и поражался. Куда девалась его порывистость в тайге? Здесь он становился плавным, но быстрым, шагал неслышно и все вокруг примечал.

Потом мы набирали две баклажки воды, дед выбирал валежину побольше, и начинался путь на дачу. В свои 65 дед брал на плечо лесину метра 3 в длину и толщиной с меня, и нес ее на дачу. В горку около километра. По жаре. А я шел следом и думал, что мне не может быть тяжело, просто не может.

Я любил оставаться ночевать с дедом на даче, в недостроенном доме. Мы соорудили шикарные матрацы, набив сеном большущие чехлы, и в доме всегда пахло полевыми травами. Печка нещадно дымила первое время, пока не прогревалась основательно, и запах березовых и сосновых поленьев пропитал все вокруг. Вместо стекол окна закрывали полиэтиленом, и даже днем в доме было сумрачно. Электричества на даче тоже не было, и вечера мы с дедом коротали при свете керосинки. Я обожал эти неспешные вечера. Мы садились на крылечке и провожали закат, зябко кутаясь в штормовки и слушая засыпающую тайгу. Потом дед разжигал лампу, мы ужинали и пили духмяный смородиновый чай. И я расспрашивал деда про его детство, про рыбалки и охоты, и они снились мне каждую ночь.

....Напившись чаю, дед притушил керосинку. Мы устраивались спать. Сегодня пораньше, потому что завтра подъем в 3.30 и марш-бросок за 3 км на Александровский пруд, за карасями. Я не мог уснуть, долго ворочался. Запах сена и березового дымка убаюкивал, но спать я все равно не мог. Я очень любил ходить на рыбалку с дедом. Он был основательным рыбаком, не шумным и усидчивым. И рыбалка с ним напоминала мне почему-то фильмы 60-х годов с их теплой и немного наивной романтикой.

Дед уже вовсю сопел, а я не спал. Слушал, как древоточец со скрежетом грызет балку, как под полом шуршит мышь, как за окном носились летучие мыши, гоняя ночных насекомых... и незаметно уснул. Дед поднял меня, начав растапливать печку. Быстро умылись, заварили чаю, взяли подготовленные с вечера снасти и накопанных в навозной куче червей (специально за этим бегал в деревню) и пошли. Идти минут 50. Я впервые иду по дачам ночью, и все вокруг кажется непривычным, незнакомым. Зябко и очень тихо. Идем. Прошли дачи и спустились в небольшой ложок. Темно хоть глаз коли, но дед видит все как кот. Вот он остановился у небольшого ручейка и сказал:

-Смотри, Динька, караси.

Я глянул и точно - в небольшой луже не больше полуметра в диаметре стояло с десяток небольших карасиков, уткнувшись носами в ил и еле шевеля плавниками.

Мы не стали их тревожить и пошли дальше. И вот дамба Александровского пруда, перегородившая Инчереп. Мы прошли чуть дальше и выбрали местечко под ракитой. Кто-то уже рыбачил здесь. В воде стоят рогульки для удочек, на берегу кострище и крупная чешуя. Мы с дедом оперативно размотали удочки (бамбуковые, легкие и прочные), наживили по червяку и забросили. Дед снарядил еще одну удочку на тесто.

Еле-еле брезжит рассвет. От воды тянет сыростью и холодом, пахнет рыбой и утром. У утра на реке свой неуловимый запах. Поплавки пока не видно, темно, да и туман еще на воде лежит. Росная трава вымочила штаны до колен, и становится холодно, я начинаю стучать зубами. Дед, заметив это, быстренько сооружает костер. Затем заставляет меня стянуть штаны и вывешивает их сушиться. Я пляшу у костра, поворачиваясь к нему то одним боком, то другим. Холодно. Но хорошо!

Вот, наконец, штаны высохли. Я натягиваю их, обжигаясь, я спешу. Солнце восходит!

И вот первый солнечный луч скользнул по курящейся легким туманом поверхности воды, мазнул по березняку, раскрашивая его в яркий изумруд и заставляя первых птах пробовать голоса. Мы с дедом молчали, не хотелось говорить. Такое величие момента, такая первозданная тишина в этих рыбацких рассветах...

В то утро мы неплохо наловили карасей и сорожки, на пару хороших жарех и на ушицу с дымком точно хватит! Ничего вкусней такой вот ухи просто не существует. Крепко посоленная, с душистым черным перцем, со свежим укропчиком и зеленым луком.

Этих рыбалок не было много, и каждая из них врезалась в память на всю жизнь.

Мой дед. Страдая болезнью сердца, он всегда усаживал бабушку в автобусе, сгоняя кого-нибудь из молодых парней, а сам стоял все 45 минут, что мы ехали в давке и толкотне. Мы ходили за 4 км в гараж за соленьями и вареньями, делать которые бабушка большая мастерица. Шли зимой по морозу, откапывали гараж от снега, доставали из погреба штук пятнадцать трехлитровых банок со вкусностями и несли их домой. Дед тащил больше всех, и ругался, если бабушка начинала причитать.

Он терпеть не мог матерной ругани, и резко осекал любого, кто выражался в его присутствии. Подходил, нависал, глядя исподлобья и спрашивал так весомо:

-Ты чего лаешься? На цепь захотел?

Обычно этого хватало. Дед был большим, широченным и очень серьезным. Мало кто находил аргументы против.

А еще дед был страстным болельщиком! Как мы кричали в два голоса "Го-о-о-ооол!", когда смотрели хоккей! Глаза деда становились совсем молодыми, озорными, он жил игрой и был на льду сам. Соседи наверняка были не очень рады, ведь в панельках стены тонкие и слышно все хорошо. Но как можно было не кричать вместе с дедом?

Особенно дед преображался, когда мы садились чистить ружье. Он открывал сейф, выставлял на столик гильзы, смазку, мешочки с дробью и коробочки с порохом, компас и ножи. Маленькая уютная комната. Знакомые и любимые с детства запахи, шепоток радио-точки, любимые книги в серванте. И дед, любовно выглаживающий ружье промасленной тряпочкой. Он перекладывает свои охотничьи ножи, отвешивает порох и дробь, перебирает гильзы, ворошит пыжи. Он ворожит над своей молодостью, вспоминает ее и чувствует вновь запах тайги и пороха. Вновь по жилам бежит адреналин перед выстрелом и захлестывает радость после убойного попадания, и вспоминается вкус шулюма и жарехи с грибами. Наваливается на плечи приятная усталость после дня ходовой охоты, и оттягивают пояс добытые вальдшнепы. Пробирает легкий озноб от воды на утиной зорьке и уши чутко ловят посвист крыльев. И накрывает теплом домашний уют, когда вернулся с охоты с трофеями, принял ванну и пьешь горячий чай. А жена уже вовсю потрошит и ощипывает добычу. Завтра будет маленький праздник - праздник открытия охоты. Придут дети и внуки, дом наполнится смехом и говором, запахнет вкусной едой и на кухне будет не протолкнуться. Старшие будут курить на балконе, младшие заниматься своими важными делами или пытать вопросами. Все хорошо...

Дед ушел. Но мы его помним. И рассказываем о нем своим детям. Просто потому, что он был. И он был настоящим.

Дед крайний справа