Дай мне еды ч. 2⁠⁠

Глава третья. До.

Это было до. Жаник с приятелями тусовали с клубе. Алкоголь, девчонки, свойственная молодняку манера «Брать на слабо» и делать что-то на спор. В этот раз захмелевший Була проспорил. И ставкой в споре было съесть комок земли.

– Еее, Жаник, там слышь, да слышь ты, там у курилки стоит такая здоровая бочка с пальмой! Вот ты оттуда зачерпни ладошкой и …Ам!

Приятели подначивали юношу, требуя немедленного расчёта.

– Д*лбаёб! Там окурков больше чем земли, - вступился один из приятелей за Булу. – Мы же на землю спорили, а не на бычки!

– Сайпал! – махнул рукой первый.

– А давайте в сквер выйдем, - предложила одна из разрумянившихся во хмелю подружек. – Там как раз перед посевом клумбы распахали.

Её предложение было встречено радостным улюлюканьем. И вот Жаник, шатающийся и пьяный стоит над распаханной клумбой с раскрытым ртом. Приятели скандируют его имя на разные голоса: «Жаник! Жаник!», хлопают в ладоши и свистят. Раз и захрустела на зубах земля. Отвратительная грязевая масса с трудом проскакивает в горло, а затем что-то больно вонзается в язык. Жаник вскрикивает, лезет в рот рукой. Швейная иголка, невесть каким образом попавшая в клумбу пробила шершавую поверхность органа и застряла. Була тщетно пытался её вытащить самостоятельно. Под хохот не замечавших случившегося друзей. Когда всё-таки приятели увидели, что что-то пошло не так, они быстро отвели Жаника в травмпункт.

Никто и не думал, что игла в клумбу попала не случайно.

*

Зарина слышала о нём не один раз, но всё-таки стеснялась, не хотела верить, что медицина бессильна. Не хотел поддаваться суевериям до тех пор, пока не стало уж совсем невыносимо.

Её братишка родился особенным, как сейчас принято говорить. Целыми днями он слонялся по селу то и дело пугая соседей резкими вскриками и движениями. Коррекционных групп, классов,  по близости не было, а отправлять сына в интернат отец не хотел. Так и жил Руслан с родными, с возрастом изматывая их всё сильнее.

Зарина вышла замуж, переехала с мужем на соседнюю улицу, оставив брата с родителями. Именно её муж первым заметил, что Русик не просто безумец.

Став взрослым Руслан часто проявлял немотивированную агрессию. Бывало сиди на лавке у дома, играет с камушками как ребёнок, следом резко вскакивает, разбивает кулаком оконное стекло, и снова садится играть как ни в чём ни бывало. Когда Руса спрашивали зачем, мол, ты так сделал – то улыбался и заговорщицки шептал: «Попросили».

Арман, Заринин муж, взял как-то Русика с собой на лесопилку, где сам в то время работал. Родители жены нуждались в деньгах, да и Рус уже засиделся в четырёх стенах. Понятное дело к опасным механизмам безумца не подпускали. Помогал парень в укладке готовых пиломатериалов в штабеля и относил в склад мешки с опилками.

Работал хорошо, ничего не скажешь, нравилось трудиться Руслану на свежем воздухе. Но вот в один пасмурный день лесопилка встала из-за технических неполадок. Рабочие пили чай в вагончике, играли в нарды. Руслан спал на лавке, подложив под голову свёрнутый ватник. Лежал парень на спине приоткрыв рот, храпя и причмокивая.  Арман сидел на скамейке и прихлёбывал из кружки с отколовшейся ручкой чай. Он глядел на двор сквозь маленькое окошко, наблюдая за тем как наладчик носится вокруг установки, хватаясь за голову.

Вдруг от лежбища Руслана раздался странный протяжный утробный звук, похожий на очень громкое урчание желудка.

Арман повернулся, посмотрел на шурина. Тот спал как ни в чём не бывало. Но сквозь тонкий его свитер виднелось как в районе живота нечто движется, шевелится выпячивая стенку брюшины, как будто барахтается в утробе беременной женщины плод. Странный, не правильный плод.

Движение под свитером сопровождалось урчанием, но Рус не просыпался, ему это не мешало. Арман было подумал, что какой-то зверь забрался непонятно как под свитер шурина.  

– Э, Рус, - не громко позвал его Арман.

Руслан не проснулся.

– Руслан!

Арман подошел к лавке и тронул шурина за плечо. Руслан хрюкнул во сне, почесал живот и случайно задрал свитер кверху.

– Алла! – Арман отпрянул.

Сквозь кожу на животе проступали очертания когтистых лап. Что-то ворочалось, выпячивалось наружу и урчало.

– Ты чего? – отозвался один из рабочих.

Арман указал на живот Руса. Коллеги бросили игру, посмотрели и зашептали отваживающие нечисть слова. Руслан проснулся, не понятно от шума, слов или просто почувствовал на себе взгляды.

Он оглядел присутствующих блуждающим взглядом своих раскосых глаз. Сел, почесав ещё раз беспокойный живот, затем икнул и сорвался с места, выбежав под моросящий дождь. Он скрылся в рощице за лесопилкой и не возвращался до темноты.

К вечеру небо очистилось и засияло россыпью алмазов. Арман сидел у вагончика на шпале, подстелив на неё целлофановый пакет. Курил. Воздух был сырым и холодным, поэтому Арман кутался в ватник и вжимал голову в плечи. Из окошка вагончика падал тусклый желтоватый свет старенькой лампы накаливания.

Тонкие молодые деревца справа от вагончика зашевелились. К шпале подошел Руслан. Сел молча. Арман не глядел на него.

– Где был? – спросил он спокойно.

– Ну, - Рус неопределённо повёл плечами.

Шурин что-то держал в левой руке. Жевал и чавкал.

– Фу, чем это воняет? – Арман взглянул на Руса.

Парень держал в руке трупик лесного ежа, набирал и поедал копошащихся в разлагающейся ежатине жирных белёсых опарышей.

Зарина стояла у автобусной остановки. Держала недоумевающего и озирающегося по сторонам Руслана за руку и прижимала к себе сумку с гонораром.

– Извините, - обратилась женщина к проезжающему мимо на велосипеде парнишке. – А где тут Кама́л живёт?

– Кто-кто? – не понял юноша.

– Камал, - Зарина немного потупилась и шепотом, прикрыв рот ладошкой, чтобы слышал лишь собеседник прибавила: – Псих.

– Ааа,- заулыбался парень. – Туда идите, тате.

Он махнул в сторону дома, где уже стояло около десятка страждущих. Были тут и болящие с клюками, прислонившиеся к забору из профлиста (скамеек для пациентов предусмотрено не было), были и семейные пары, в волнении ожидавшие своей очереди под сенью деревьев, и сидящие в специальных колясках парализованные дети. Узнав кто последний в очереди, Зарина и Руслан стали ожидать.

Дом целителя ничем не отличался от прочих домов на улице. Такой же белёный фасад, шиферная крыша. Такой же высокий забор как у всех. Не будь очереди, и не скажешь, что тут живёт человек, чьи контакты передают с трепетом и благоговением, словно сокровище.

Прошло около пяти часов, прежде чем уставшая Зарина и её брат попали на приём. Из скрипучей калитки вышла девушка с перевязанной розовым платком головой, оценивающе осмотрела их, затем кивнула головой в сторону дома, приглашая Зарину с Русланом войти.

Рус, уставший пуще Зарины икал и капризничал, пытаясь вырвать из хвата сестры руку, но та не отпускала.

Двор тоже ничем не отличался от всех подобных. Пациентов проводили в летнюю кухню, где сидел Камал.

Он был крепким мужиком с пивным животом и добрым открытым лицом. Сидел на топчане, покрытом порядком вытершимся уже ковром, сложив ноги по-турецки на подушке. Перед целителем стоял коротконогий столик размером с канализационный люк, по другую сторону стола лежали две сидушки от старых мягких стульев.

Камал поприветствовал гостей, жестом пригласил их присесть на сидушки.

– У нас такое дело, - начала было Зарина, но Кама поднял вверх руку, заставив её замолчать.

Он схватил Руслана за руку, пересыпал из своей ладошки в ладонь парню бурые фасолинки, затем заставил того закрыть бобы в кулаке. Гадание длилось не долго. Заряженные Кумалаки быстро рассказали баксы о приключившейся в семействе беде.

Камал не переставал улыбаться и излучать доброжелательность. Он попросил пациентов немного подождать его, а сам впрыгнул в резиновые тапки и выбежал из летней кухни.

Руслан крутился на месте, оглядывался по сторонам, словно на иглах сидел. Прошло около получаса, а Камал всё не возвращался. Вдруг кто-то постучал в решетчатое окно, испугав пару. Зарина оглянулась и сквозь посеревший тюль увидела встречавшую изх у калитки женщину. Она яростно махала рукой, требуя, чтобы Зарина вышла наружу.

– Я сейчас, - сказала Зара брату и быстро покинула здание.

Как только Зарина вышла, женщина в платке схватила её за руку, притянула к себе и оттащила от кухни едва ли не к воротам. Зара увидела, как в кухню вошел Камал, который держал в руке раскалённый добела кетме́нь.

Уже около часа Зара и Томирис (так звали помощницу баксы) сидели на деревянной лавке у ворот. От летней кухни нёсслись звон метала и матерная брань, заглушающие отчаянные крики Руслана. Зарина плакала, она уже не пыталась броситься брату на выручку, удивительно сильная для своей комплекции Томирис всё равно не дала бы ей этого сделать.

– Чаю хотите? – спросили Тома.

Зарина отрицательно замотала головой.

– Знаете, тате, ведь ритуал может продлиться и до утра, - женщина поправила свой платок.

Она хотел ещё что-нибудь прибавить, и даже воздуху для этой цели набрала, но вдруг закатный вечер прорезал нечеловечий, измученный, болезненный крик, похожий на продолжительный басовитый птичий клёкот.

Под утро Камал вывел Руслана под локоть. Парень был бледен, изо рта тянулась ниточка буровато-желтой слюны. Измученный Рус не мог даже глаз открыть, перебирал ногами, опираясь на Камала, который был так же жизнерадостен и весел.

– Вот, - сказал баксы, и совершенно неожиданно рыгнул прямо в лицо ошарашенной Зарине.

– Это от злых духов, - пояснила Томирис.

Камал протянул женщине обыкновенную швейную иголку, которую держал за ушко бумажной салфеткой. Иголка была вся заржавлена.

– Бери иглу и вези подальше от брата, подальше от людей и туда воткни, где никто её никогда не сможет отыскать! – наказал баксы, затем внезапно запел песню, лишенную смысла, состоящую из набора не связанных между собою слов на разных языках и пустился в пляс, бросив иголку на землю, выпустив локоть Руслана.

Зарина подхватила падающего брата, который был необыкновенно холодным на ощупь, усадила его на лавку и потянулась за иглой, но Томирис перехватила её руку.

– Ащщ! – шикнула она. - Не вздумайте голыми руками брать!

Зарина подняла иголку салфеткой, надёжно её замотала и спрятала в кошельке. Баксы продолжал петь и плясать. В качестве гонорара Камал запросил обыкновенную детскую раскраску… для девочек.

*

Ржавая игла это вам не шутки! Жанболат получил несколько уколов в травмпункте, наутро язык распух и еле умещался во рту парня. Поднялась температура, изо рта текла слюна, а проглотить таблетку антибиотика было решительно невозможно.

Больной парень лежал в постели и обливался нездоровым потом. Несколько раз забывался он зыбким сном, но очень скоро начинал задыхаться и тут же просыпался. Найдя наконец удобное положение, Була оперся о спинку кровати и задремал в сидячем положении. Ему ничего не снилось, кроме звука чьего-то сиплого, грубого голоса, который не переставая клекотал:

«Жрать! Жрать! ЖРАТЬ!!!»

Глава четвёртая. Девятый сын.

Странницы закончили свои рассказы глубокой ночью, когда женщины давно уж спали, а Ерназар клевал носом на ворохе подушек.

Восемь Ерназаровских сидели и внимали рассказам, открыв от удивления рты. Жаба зевнула, не стесняясь раззявив непомерную свою пасть и сказала:

– Ох и устали мы. Выпьем персидского вина, джигиты, да ляжем спать.

Братья никогда ещё не пили ничего крепче кумыса. Услыхав про вино они возбудились, захотели попробовать диковинного напитка, да спрашивать у отца на то дозволения не хотели.

– Сходи к коням, сестрица, принеси бурдюк, - кивнула Жаба Гадюке.

Та встала, припав на одну ногу (ей трудно было поддерживать людскую форму и уже проступали на щёках чешуйки, а ноги срастались в хвост) и вышла из юрты. У коновязи дремали не расседланные кони-мыши. Гадюка сняла с жеребца Жабы сосуд с вином, откупорила деревянную пробку и наклонилась над горлышком. Она выпустила тонкие спицы гадючьих клыков, надавила на ядовитые железы и спустила в бурдюк свой яд.

Войдя в юрту с сосудом, Гадюка незаметно сунула Жабе в лапу свою чешуйку и разлила вино по пиалам. Восемь Ерназаровских выпили по глотку и отравленные ядом Каменной Гадюки окаменели. Жаба раскрыла пасть и один за другим проглотила их, утрамбовав в своё растяжимое брюшко.

Конь, сотворённый из мыши не выдержал натуги, его чары развеялись, и Жаба рухнула на песок у пещеры Кумшу, изрыгнув восьмерых перепачканных её желчью обратившихся в каменные изваяния джигитов. Был розоватый рассвет, Владыка не спал, охраняя покой своего отпрыска Каражала.

– Один, два, три, - начал подсчёт Кумшу. – Семь, восемь… Восемь?! – вскрикнул он и насупил свои кустистые брови! Мне нужны все девятеро!

Рассвирепев он поднял свой костяной посох и уже хотел было раздавить Жабу, но тут вмешалась Гадюка:

– О, мой господин, - она кинулась тому в ноги. – Но девятый сын Ерназара хворый младенец, что был рождён раньше срока! – она всползла к уху Кумшу, оплетая его своими пёстро-серыми кольцами и зашептала. – Не уж то великий Кумшу убоится младенца?

Кумшу кивнул, повёл плечами и разжал гадючьи объятья (та шлёпнулась на гальку).

– Что же, - заговорил он. – Хорошая работа. Жалую вам водопой у границ земель Аккемпир! А сейчас уходите.

– Слушаю и повинуюсь, - хором отвечали Жаба и Гадюка, после чего удалились к водопою.

На этой сопке ветра собирались для игр. Степные и пустынные, спустившиеся с гор, мелкие вихри и суровые, многоопытные Бураны. Они несли сплетни со всех сторон света, и главной из них были новости о грозящей угрозе сыну Хасатанова сына.

Многие из ветров летали поглядеть на Ерназаровых отпрысков, но никто не замечал в них ничего особенного. Молодой посвист принёс новое известие:

– Пропали восемь Ерназаровских!

Проснувшись по утру Ерназар по обыкновению вышел из юрты под розовеющее на востоке рассветное небо. Набрал черпаком студёной с ночи воды, обмыл лицо и напился. Только после этого отец пришел в себя после чарующих рассказов гостий и стал озираться по сторонам, выискивая сыновей. Кони их стояли у коновязи. Ерназар вернулся в юрту и обнаружил восемь пар сапог, а подле них пустой бурдюк, от которого пахло вином и едва уловимой горечью.

*

Через неделю отёк спал, язык облез до мяса и очень сильно болел. Жанболат не ходил в универ, и помалкивал так как любое движение, попытка заговорить приносило боль и кровотечение. Есть тоже было невозможно. Первые трое суток парень лишь пил воду и сок через соломинку, потом перешел на кефир и шубат. Похудел, с завистью поглядывал из окна на палатку с Донером, которую в начале года установили возле общаги и мечтал о том, что когда поправится обязательно закажет себе огромную шаурму.

Во рту катались сгустки крови, выступавшие с поверхности израненного языка. Выступало много слюны, которую как бы ни было противно приходилось сглатывать. Була был в комнате один. Сосед, балагур Казбек, был на вечерней подработке.

Живот сводило, он урчал, но твёрдую пищу Жаник есть пока боялся. Он сел на кровать в сумерках неосвещённой комнаты, облокотился о стену, поджал под себя ноги. Вдруг живот заурчал особо сильно, басовито, отрывисто и Жанболат в буквальном смысле почувствовал, как переворачиваются его кишки. Он вскочил, задрал кверху футболку в которую был одет и увидел, что почти прилипший за неделю поста к спине живот ходит ходуном, выпячиваясь, бугрясь, словно вот-вот кто-то вырвется сквозь брюшину наружу.

Жаник вскрикнул, запаниковал. А из утробы тем временем захрипело:

– Дай! Мне! Еды!

Була описался. Тёплая жидкость пропитала шорты, затекла в носки, замочила тапки. Парня забило крупной дрожью, по позвоночнику побежали ледяные мурашки, рот наполнила кровавая слюна, которую Жаник не смог проглотить из-за комка в горле.

– Еееесть! – хрипел живот, угловато натягивая истончившуюся от недоедания кожу.

В глазах Жанболата выступили слёзы. Живот резко дёрнулся, потянув хозяина к маленькому холодильнику, в котором студенты хранили нехитрую снедь. Жаник всё понял. Подбежал к холодильнику, раскрыл его. Наплевав на боль он стал пропихивать в рот всё, что попадалось под руку, даже растительное масло из поллитровки выпил, но брюхо не унималось, наконец Була почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Наклонился над чёрным пакетом-майкой, который заменял им с соседом мусорное ведёрко и его вырвало. Содержимое желудка толчками выплёскивалось в пакет, из глаз Жанболата катились слёзы, лицо побагровело от натуги, на лбу и шее выступили вены, покраснели глаза. Внутри уже не осталось никакой пищи, но Булу всё ещё крутили рвотные позывы, наконец последний из них, самый жестокий заставил парня сдавленно закричать. Из пищевода на язык выскочило нечто колючее, мохнатое и заскакало по полости рта, пытаясь вернуться в желудок. Була закашлялся, полез руками в рот, в попытке схватить это нечто, но оно проскальзывало между пальцев. Немыслимым усилием он ухватил существо и резким движением вытянул его, бросив на пол.

Существо сильно приложилось о дверцу холодильника головой и замерло. Жанболат тяжело дышал. В квадрате света лампочки холодильника лежал комок перьев с немыслимо длинными птичьими лапами, чёрными, застывшими в бесчувствии бусинками глаз и медным загнутым клювом.

Була отпрянул. Он взял со стола толстый маркер, сел на корточки и уже было потянулся, чтобы ткнуть в существо, проверить сдохло ли, но тут оно вскочило на лапы, зашипело, раззявив отливающий желтизной клюв и одним махом запрыгнуло на дверцу холодильника. Жаник шлёпнулся на задницу, заорал, брызжа кровавой слюной, а птенец потянул дыхательными щёлками воздух, повернул головку набок, с любопытством глядя на дверцу морозильной камеры. Переступая бочком на своих длинных лапках оно перешло на верх холодильника, заглянуло ещё раз, попробовало дотянуться, открыть морозилку, но едва не шлёпнулось на пол. Существо посмотрело на Жаника, требовательно заурчало, распушившись. Оторопевший парень потянулся к дверце, над которой цокал коготками, переминался с лапы на лапу в нетерпении птенец. Була уже начал открывать морозилку, но нетерпеливое существо щёлкнуло клювом, и парень отдёрнул руку. Тогда птенец заурчал и произнёс с птичьим присвистом:

– Есть, есть!

Жанболат быстро подался вперёд, открыл дверцу и отполз за линию света. Птенец лапой вытянул из морозилки подложку с остатками замороженной куриной печени, швырнул его на пол и спрыгнул сам. Медный клюв быстро превратил замёрзший нежный орган в кровавое крошево, птенец с довольным урчанием приступил к трапезе.

Казбек вернулся за полночь, уставший и немного под хмельком. Он сунул коменданту чекушку, поднялся к себе на этаж и тихо отворил дверь, опасаясь разбудить Булу. Но тот не спал. Жанболат встретил Казбека стоя на полу. У открытого холодильника. Пожирая из подложки сырую куриную печень.

*

Каражал славился своей ненасытностью. Будучи едва оперившимся, но ещё не вставшим на крыло он бегал по Великой степи, охотился на тушканов, змеек и мышей, а если то ему не удавалось садился на землю и глотал камни до пока забив ими своё брюхо не засыпал. Тогда его отец Хасатанов сын Кумшу пускал на поиски блуждающие барханы и чёрные пески, над которыми имел власть.

Каражал после такой трапезы проводил в беспробудном сне по несколько дней, лежал в пещере, будучи под защитой Кумшу.

Оперившись и встав на крыло стал Каражал много ненасытнее. Он пожирал на скаку до десяти куланов, мог заглотить стадо сайги, не поперхнувшись рогами. И рос, сопоставимо сожранному, до тех пор, пока не довелось ему отведать человеческой плоти.

Кумшу, Хасатанов сын был людоедом. Под гнётом и страхом перед живущим на их земле демоном находилось около десятка аулов. Каждое полнолуние посылал Кумшу своих служанок змей или жалящих насекомых с вестью, что тот или иной аул должен был отдать ему человеческую жертву. Множество джигитов противясь заведённому порядку вызывались выйти против Кумшу в честной битве. Да только какая честь у демонов… Больше прочего любил Кумшу плоть юных девушек, не успевших выйти замуж.  Но на таких жребий гадателей указывал редко. Иной раз случалось, что выбор сделать до положенного срока старейшины, и гадатели не успевали, тогда Хасатанов сын являлся в селенье сам.

Это был такой случай. Несколько раз перекидывала гадальные кости бродячая предсказательница, но всякий раз гаданье её указывало на совсем ещё юную, пятнадцатилетнюю Гульжадру. Заплакали родители красавицы. Сулили гадательнице награду, чтобы её кости хоть раз указали на другую. Но как бы не старалась она помочь, ничего не выходило.

Помимо прочего выбранный аул обходили, облетали, обползали слуги Кумшу, чтобы исключить подлог и неверное толкование знаков. Судьба Гульжадры была предрешена.

К тому времени минуло уж пятнадцать лет как пропали восемь Ерназаровских. Девятый сын, что был рождён до срока вырос, девятеро дочерей повыходили замуж, да разъехались по свету. Стада, табуны и отары Ерназара размножились пуще прежнего, да некому было их пасти.

Девятый сын был здоров, добр и крепок, да не дал ему всевышний ума. А быть может не успел дать, так как Алтын был рождён преждевременно. Оправдывал юноша своё славное имя. Всегда был готов помочь. Ума, то нет, а души и силы – сколько хочешь. Вот и обращались к нему аулчане, когда тем помощь была нужна. Один Алтын мог сбить с ног быка. Ударит в лоб скотине - та и падает замертво, даже ухом не успеет повести. Схватит за волосок на кончике хвоста, дёрнет – шкура вон. Страшная сила, да только ласков Алтын, словно телок, честен и бесхитростен.

В день пропажи восьмерых, безутешная мать поклялась сама и взяла обещание со всех соседей, что если восемь Ерназаровских не вернутся, те никогда бы не говорили Алтыну о том, что были у него братья. Восьмеро не вернулись.

Раз пас Алтын в степи отару овец. Притомился на солнцепёке, подогнал коня под раскидистое дерево, слез и присел отдохнуть в тени. Глядит – вдали, среди краснеющих головок мака бродит женская фигурка, цветы собирает. Окликнул девушку, та испуганно вздрогнула, но не ушла, с любопытством разглядывая юношу. Приблизилась, устроилась поде Алтына в тени, красивая, черноокая с длинными каштановыми косами. Назвалась Гульжадрой. Почувствовал Алтын жар в груди, растекающийся по венам, будто бы болезнь. То сердце воспылало первой любовью. Да и щёчки Гульжадры зарделись от разгоревшегося внезапно пламени. Встречались тайно молодые на пастбищах, да вот одним днём не пришла возлюбленная к месту свидания. Заволновался Алтын, оседлал скакуна и направился в селенье в поисках любимой.

Ни в какую не хотела мать отпускать свою единственную дочь в лапы Хасатанова сына, пыталась скрыть её, увезти, да наложенное слугами Кумшу проклятье заставляло арбу вновь и вновь возвращаться в селенье. Близился закат, час, когда бесы степей особенно грозны и сильны. Закрутились вокруг селенья хищные песчаные вихри. Повыбегали из юрт перепуганные встревоженные люди, сбились в кучку посреди аула, обнимая друг друга, прижимая к груди плачущих детей. Под красным закатным солнцем вырос из песка высокий, в два человеческих роста, плечистый и статный немолодой мужчина с бритой наголо головой, круглыми, навыкате янтарными глазами в пол-лица.  Кумшу оглядел аулчан, выискивая избранную (щелевидные зрачки его сузились в тонкие ниточки) огладил лежащие на груди концы запылённых усов отцепив волосинки от выпирающих на кабаний манер клыков, затем спокойно заговорил:

– Я  - Кумшу, ваш милостивый повелитель. – он слегка склонил голову. -  До меня дошли печальные известия, что ваше селенье отказывается платить установленную дань!

Он медленно двинулся вокруг ропщущих, плачущих людей. С платья, усов и лысой головы его сыпался песок: «Шууу-шууу».

– Я бы хотел получить свою требу, и не наказывать вас, люди, за опоздание, - продолжил демон всё так же спокойно. – Отдайте мне ту, что зовётся Гульжадрой, иначе вас ждёт большое несчастье!

Народ трясся от ужаса, никто не мог сойти с места. Кумшу приблизился вплотную, шууу-шууу, перекатывались песчинки.

– Что же вы не идёте за ней? – с недоумением спросил он, приподняв кустистые брови. – Или может быть вам не дороги жизни ваших детей?

Он вырвал младенца из рук одной из женщин, поднял его, орущего за ножку над своей головой и раззявил клыкастую пасть. Люди закричали, бросились врассыпную, лишь растерянная мать кинулась в ноги Кумшу, моля не пожирать её дитя.

Гульжадру отыскали быстро. Родителей, которые не хотели отдавать дочь избили в кровь и вырвали бьющуюся в истерике девчонку из ослабевших материнских рук. Когда девушку бросили под ноги демону, он разжал руку, в которой держал ребёнка и тот чудом не разбился упав в юбку подоспевшей матери.

Жертва глядела на великана глазами полными ужаса и слёз. Хасатанов сын наклонился к ней, осмотрел оценивающе, затем хмыкнул и, схватив Гульжадру за ворот платья сунул ту в песчаное своё тело, после чего рассыпался, уняв окружившие селенье пылевые вихри.

Алтын опоздал. Он нашел селенье плачущим и взывавшим к Тенгри, который допустил кражу первой красавицы Гульжадры. Рассвирепел тогда юноша, стеганул коня и умчался куда глаза глядят, на поиски возлюбленной. Несёт его конь, роняет хлопья пены, хрипит от натуги, но Алтын не сбавляет ходу, знай себе хлещет жеребца по бокам. Глядь, вдалеке стоит согбенная старуха у древнего колодца, рукой ему машет, манит к себе. Направил мальчишка коня к старице, дабы спросить не видела ли она куда понёс Кумшу его любимую.