Черное Рождество⁠⁠

Рассказ по декабрьской теме: "Под бой курантов"

Я не помню, когда это началось. Может быть моя психика, защищая себя, поставила заслон, и я пытался все забыть. Поэтому моя память как решето. Возможно. Мне сложно выразить чувства, а в последнее время стало сложно формулировать слова. Все чаще переставляю местами слоги, путаю буквы. Как же я жалок. Брожу по комнате кругами, не могу взяться за дело. Важное дело, чертовски важное дело. Работу всей моей жизни.

На улице стало нестерпимо холодно, все наряжают елки, я бы тоже нарядил, но не могу. Все мое внимание рассыпается, но вдруг мой взор останавливается на бронзовой дверной ручке, из тьмы возникает искра, передо мной вновь возникает туннель, я обретаю цель и чувствую электричество в моем мозге. Эту бурю, пронзающую всю сеть нейронов, я становлюсь деятельным, я оживаю. Почему же это длится так недолго, иногда минуту, порой час. Меня что-то ведет, но стоит сойти с невидимого маршрута и из меня словно вынимают батарейки. Нужно это прекратить. Я все же должен вспомнить, когда это началось, только тогда я буду уверен, как все должно закончиться.

На столе лежат разбросанные бумаги, часть смята, но есть три нетронутых листа, они пронумерованы, на них напечатан текст с рукописными правками. Буду читать по порядку.

Лист первый. Мне восемь лет, на ногах моих сандалии и белые носочки, я весело бегу по песчаной обочине, рядом со мной двоюродный брат Генка. Он гостит у бабушки этим летом, он старше меня на три года, выше на голову и значительно крупнее. Мы идем смотреть пруд по его просьбе, для этих городских все в диковинку: то корову им покажи, то жука майского из навоза наковыряй. Правильно, живут у себя в городах – света белого не видят, все время по квартирам сидят, как мыши в норах. То ли мы деревенские, убежишь утром на луг, набегаешься в салочки до бессилия, в овраге воды ледяной из ручья напьешься, а после можно в чащу лезть – улиток собирать, проголодаешься – к соседской бабке в сад заберешься яблоки тырить, а то и вишню! Ух, как она нас крапивой прихватила, когда мы потеряли бдительность и подпустили ее слишком близко в прошлом году. Саньке то сильнее досталось, он как самый жадный на вишню полез и там застрял, растерявшись. Потом в футбик пойдешь играть, штабик в кустах строить, мелом разживешься – в четыре квадрата можно поиграть. Много дел летом, дни кажутся бесконечными и совсем не хочется расходиться по домам.

Минуя мост через речку, мы останавливаемся на середине и, вытянув шеи, плюем в воду, кто дальше. Естественно побеждаю я, в этом деле я абсолютный чемпион. Было время потренироваться, пока вечером ждешь пастуха со стадом.

Продолжаем путь. Со мной большая стеклянная банка, я смогу поймать в нее головастиков и выпустить в другую заводь, которая не пересыхает в жару.

Впереди раскинулся парк, давно заброшенный.

Говорят, раньше по пятницам здесь гремела музыка, были танцы. Мне сложно это представить, 90-е добрались и сюда, я еще слабо понимаю, что это, мне не с чем сравнивать, для меня это настоящее. Я просто вижу разруху, которая контрастирует с фильмами, что крутят по телеку, и сцена посреди парка яркое тому подтверждение. Она привлекает к себе внимание и в то же время отталкивает от себя. Деревянные лакированные доски давно облупились от сырости, местами они вырваны, а большей частью заплеваны. Битое стекло от темно зеленых и желтых бутылок, невыветривающийся запах мочи, усиливающийся под палящим солнцем, использованные шприцы. Больше всего на свете я боюсь встретить здесь наркомана. Никогда раньше их не видел, но мама описывала их очень страшно. Боюсь случайно уколоться об иголку и схватить СПИД, я обхожу сцену стороной, нехорошее это место.

К пруду ведет тропинка среди высоких вековых вязов и плакучих ив, здесь тоже есть одна достопримечательность. О ней знают местные, родители пугают ею детей.

- Генка, погнали, я тебе че покажу!Гиблое место одно.

- Че там? – недоверчиво пробухтел мой товарищ, остановившись.

- Да не боись, там безопасно, но история с ним связана одна страшная.

Сквозь чащу лопухов мы шли спотыкаясь, под ногами хрустел валежник, было сыро, пахло слизью виноградных улиток, сквозь кроны деревьев пробивались редкие лучи, с ив капали склизские «слезы».Через пару минут заросли раступились и мы вышли на поляну.

- Во! – указал я на самый центр ее.

На лужайке было продолговатое полтора метра на метр пятно выжженной земли. Чуть поодаль валялись несколько обломков обожженных кирпичей. Но угля и остаток кострища не было.

- И что это? – скептично спросил друг.

- Здесь мальчика сожгли, – выпалил я и, выдержав паузу, продолжил. –Мне еще бабка рассказывала, что лет двадцать назад шпана позвала с собой погулять младшеклассника, предложили ему картошку в костре испечь. Заманили они его на это самое место, разожгли костер и заставили через пламя прыгать. Он в шортиках был, не хотел, упирался, они ему тумаков надавали и сказали изобьют, если прыгать не станет. Вот он и испугался, начал прыгать.Им весело, хохочут, а он от страха и боли визжит.У него и ноги в ожогах все были и шорты тлели прямо на нем. А они все требовали продолжать. Измывались они над ним часа три не меньше, а после бросили, когда он сознание потерял и в кострище ухнул. Мальчик в себя пришел и долго до больницы районной на руках полз, она здесь не сильно далеко километра три всего, да то пешком, а он на локтях, волоком. Хирург, что дежурил в тот день, сосед наш, до сих пор со слезами на глазах вспоминает его обугленные ножки. Сильно мучился он, но огнем ему, говорили, даже яички сожгло!Шансов не было. Так, и помер. А кострище то не зарастает с тех пор.

Генка слушал ошеломленно, уставившись в одну точку. Я же вдруг обратил внимание на необъяснимую тишину. Не стало слышно ни ветра, ни птиц, ни падающих на широкие листья лопуха капель. Казалось, что и ветер притих. По загривку пробежали мурашки. С трудом, я выдавил из себя завершение истории.

- Только на этом все не закончилось, год назад пацаны местные сюда также пришли с пареньком поменьше. Разожгли костер и все нормально было, как вдруг нашло на них что, также его в костер толкать стали, а после прыгать заставили. Но он юркий был, выскользнул и наутек. Их после на учет в детскую комнату милиции поставили. Сами объяснить не могут зачем сделали это. Думали повторить эту историю, ставшую байкой, хотят. Но самое интересное – никто из них не сознается, что о ней слышали. Только костер они жгли чуть подальше, видишь, там, где кирпичи в траве валяются. Там-то кострище заросло.. а здесь нет.

По лицу Генки промелькнула едва уловимая тень. Он нахмурил брови и сказал:

- Гонишь ты все, пошли отсюда – лягушек ловить. Устроил тут, пионерский лагерь и страшилки у костра.

- Ген, да не вру я! За что купил, за то и продаю! – кричал я ему уже вслед.

Мой товарищ шагал уверенно, отводя ветви руками.«Эк, городской как приноровился – уверенно к тропе идет, научился ориентироваться на местности. Моя школа» – удовлетворенно думал я.

Будто прочитав мои мысли, Генка запнулся и, растерянно поглядев на меня, спросил:

- Дальше куда? Чет я забыл…

- Эх, ты, растяпа, сюда давай. Уши навострил, а сам дороги не знаешь, куда вперед батьки лезешь!

Дальше шли быстро, но молча – давила тишина. Хотелось скорее выйти из тени деревьев. И мы вышли. По бетонным плитам в поле, оставленным здесь специально на время распутицы, мы добежали до небольшого пруда и склонились над водяной гладью. Среди травинок в иле копошились головастики, похожие на откормленные запятые, сбежавшие на лето из школьных тетрадок. В кроне дерева на берегу был переполох – две сороки напали на гнездо иволги, а та движимая материнским инстинктом яростно отбивалась от них. Мне скорее захотелось домой, чтобы взять тетрадку-дневник наблюдений за природой и скорее записать это наблюдение и зарисовать. А в сентябре отнести в школу учителю.Она обещала, что если я буду внимателен в описании всего, что увижу, его обязательно отправят почтой главному орнитологу! За этими мыслями я упустил из виду Генку, а он был увлечен отнюдь не головастиками, он удивленно смотрел на свое отражение в воде и осторожно щупал щеки.

- Ген, ты че? Бери банку и черпай их! На следующей неделе жара начнется, уйдет вода – все головастики перемрут, а с ними и лягушки, комары разведутся, спасу не будет. Нам об этом на факультативе по экологии рассказывали.

Гена отвлекся на мой голос и как-то по-чужому на меня посмотрел. Мне показалось, что от воды отразился солнечный луч и белки его глаз на мгновение блеснули бронзовым светом.

- Игорек, знаешь, что я вот подумал. – сказал он мне медленно двигаясь на встречу.

- А?

- Я вот книжку читал, в ней написано, что если человека задушить и в воду кинуть, то вскрытие покажет убийство. А если его голову под водой подержать, он наглотается воды, а вместе с ней планктона, который проникнет в печень, легкие, кости. И патологоанатом их найдет и сделает вывод, что он утонул. И фиг докажешь.. Ты не представляешь, как меня эта мысль мучает, все попробовать хочу каково это?

- Генка, ты чего?

- А ты как раз меня меньше и легче, с тобой я легко справлюсь, и людей здесь в округе нет совсем. Такой шанс не могу упустить. Или тебя можно в пакет замотать потом и в реку выкинуть, камнем придавив. Всплывешь, когда я уже в город уеду. Или просто скинуть в речку, скажу полез ты с банкой рыбу ловить, ногой в яму ухнул, течением тебя подхватило и унесешь. Вот я голова, да? Да ты не беги, дурашка! Я все равно быстрее, один конец будет.

Не стал я вступать в спор, кто быстрее, а просто дал деру оттуда так, что пятки сверкали. Бежал не думая, куда бегу, без оглядки. Слышал, как за спиной топают ноги Генки, как он пыхтит, в какой-то момент он даже почти схватил меня рукой, но что-то говорило во мне, что он не шутит и я прибавил еще. Впереди была хорошо известная мне яма, заросшая крапивой и скрытая за пригорком, перепрыгнув ее я услышал сзади вопль. Ушел. Сказать, что я был напуган – ничего не сказать. Я забежал домой, закрылся изнутри и избегал встреч с Генкой до конца лета, а он вел себя как ни в чем не бывало. Со временем я убедил себя, что это была лишь дебильная его шутка, но по ночам мне снился иногда бронзовый отблеск его глаз. Я просыпался мокрым и липким от холодного пота, в полной тишине.

Воспоминания о детстве нахлынули на меня. Теплой волной, которая разбилась о вид моей мастерской. Вокруг был беспорядок, расстеленный полиэтилен был забрызган краской, а на мольберте последняя картина представляла собой жалкое зрелище сплошь в красных и черных тонах. Пошлость, а не картина. Сожгу ее, когда закончу.

Я нерешительно приблизился к столу, на нем лежал пожелтевший от времени листок, отпечатанный с двух сторон. Мне было страшно брать его в руки, но я преодолел себя.

Это была копия протокола допроса потерпевшей К. Виктории Алексеевны (фамилия была старательно замазана корректором), при допросе использовалась видеокамера Sony, велась видеозапись, но в показаниях было указано лишь: во всем виноват Миша и его друг Сергей. И две подписи - лечащего врача и следователя.

Но для меня все было гораздо глубже. Взяв бумаги в руки меня вштырило, по-другому не скажешь, я словно вдохнул полные легкие мутной воды, перенесясь в прошлое. История Вики была для меня поворотной, узнал я о ней спустя год после случившегося - нам первокурсникам рассказывали в интересах нашей же безопасности наиболее жесткие случаи, происходившие со студентами.

Про Вику рассказ был сух, но очень эмоционален. Тихая девочка, которая особо и не шла с парнями на контакт, поехала на учебу в маршрутке. Разговорилась с водителем, веселый, молодой, ранее судимый (но ведь на лбу этого не написано) в процессе общения тот в шутку позвал на свидание, а она согласилась. Он подъехал к ее дому на тускло-желтой Газели, она с золотыми косами и белой блузке запрыгнула на переднее сидение. Они поехали кататься. Через какое-то время они увидели идущего по обочине мужчину. «О, Серега! Кореш мой давний, дай тормозну. Серега, ты куда бредешь? Подбросить? Ты же не против, Вик?» Так она и оказалась на переднем сидении между водителем и «случайным» пассажиром. Кореш вел себя развязно и начал практически сразу приставать, на просьбы девушки остановиться Михаил лишь прибавил газу и направился в лес.

Ее нашли случайно, дальнобойщик заметил на трассе какой-то белый предмет, который едва шевелился. Остановившись он был в ужасе – это был обугленный ком человеческой плоти в остатках грязно белой блузки. Искалеченное тело продолжало бороться если не за жизнь, то за отмщение.

Потом станет известно, что подонки многократно изнасиловали ее, били монтировкой, а чтобы окончательно скрыть преступление сначала придушили, а затем облили бензином и подожгли. Но она пришла в себя. Восемьдесят пять процентов кожи уничтожено огнем, кровь смешалась с грязью и покрыла тело сплошной коркой, волосы сожжены полностью, глаза лопнули от высокой температуры и вытекли, но сознание было при ней. И она ползла, на звук трассы. Ползла, а ее пальчики отламывались, цепляясь за грунт. В реанимации она жила еще ночь. Но она успела сказать главное — имя убийцы.

Я настолько был ошеломлен услышанным, что начал собирать по крупицам все подробности произошедшего, пошел общественным помощником в прокуратуру, навязался следователю, который расследовал дело и, наконец, узнал место, где все произошло. Ночью я приехал туда и фонарем нашел то проклятое место, кострище не заросло травой. По наитию я положил ладонь на землю и меня поразили воспоминания. Флэшбеками я увидел все, что произошло в тот день, почувствовал все, что и она и это было невероятно мучительно больно. А еще слышал слова, которые они говорили и была среди них фраза, от которой я дрогнул: «Куда же ты бежишь, дурашка?».

Вернувшись в реальность я понял, что лежу в кострище, свернувшись клубком и дрожу. Сквозь сосны сияла луна, сырость пропитала мою куртку. Вокруг стояла кромешная тишина. Но вдруг, сквозь этот невидимый заслон прорвался порыв ветра, который донес до меня девичьи слова: «Игорь, зло должно быть наказанным». На мгновение мне показалось, что я вижу в лунном свете силуэт.

Тогда то я и понял о чем речь, я вспомнил.. С тех пор я стал внимателен, много времени проводил среди людей. Вслушивался в разговоры и как только звучала эта проклятая фраза («Куда же ты, дурашка?»), срабатывал триггер. Во мне просыпался неустрашимый охотник-инквизитор, который не видел перед собой мужчину, женщину или ребенка, а видел суть – абсолютное зло в овечьей шкуре. И я наказывал зло. Решительно наказывал, ни разу не попавшись. Теперь мне нет нужды читать третий листок. Нет необходимости заканчивать недорисованные картины. Мне больше не нужны деньги на жизнь, мне не нужно думать о будущем. Вновь появилась цель. Нужно вернуться к первоистокам зла и покончить с этой затянувшейся охотой – раз и навсегда.

…

Я стою на пороге квартиры Генки, надо сделать десять глубоких вдохов и выдохов, выровнить пульс. На мне вязанные перчатки с отрезанными пальцами, а в руке старый травматический ПМ, расточенный до боевого. Звонок в дверь. Тишина. Я слышу, что кто-то стоит и внимательно смотрит на меня сквозь глазок, но не решается открыть. Наконец ключ поворачивается, я решительно распахиваю дверь и прохожу внутрь. Навстречу мне выходит жена Генки – по ее лицу стекает черная нефтяная жижа, а глаза горят бронзой – я опоздал, он ее поразил злом, стреляю в лоб. Тут же обращаю взор на племянницу, именно она открыла дверь. Во мне теплится надежда спасти хотя бы ее.. Но нет, ее рот искажен ужасом и из него льется расплавленное олово. Выстрел. Легкая тень сожаления. Вдруг меня с силой бьют в плечо и я поскользнувшись на крови падаю. Кто-то выскочил в подъезд. Встаю и бегу следом, нельзя никого упустить. Любой росток зла даст приплод. Это мальчишка, он бежит босиком по снегу, целюсь и кричу ему вслед: «Куда же ты бежишь, дурашка?».

Внутри что-то екнуло. Нет, тысячу раз нет! Это сказал не я! Но голос то был мой! Падаю на колени и рыдаю. Меня засыпает снегом. «Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird». Я сам пропитался злом. Оно уже во мне. Мальчик убегает, зло остается. Как в далеком детстве. Круг замкнулся. Пора его разорвать, я подношу пистолет к виску, жму на пусковой крючок и уже не слышу выстрела.

…

«Эти праздники так быстро проходят, моим друзьям совсем не хочется в школу. А мне хочется, там Сашка. Сегодня мы переписывались с ним до утра, мама поругала, что я сбила себе весь режим. Но ей этого уже не понять, ведь не ей 17, не она влюблена. Завтра мы с ним пойдем на каток. Это наша первая встреча за неделю. Ох, как все сладко сжимается внутри, мне кажется, что я недотерплю до утра. Папа пошел с братиком в магазин за тортом, он скоро придет. Люблю их. Кто-то звонит в дверь. Странно, за дверью дядя Игорь. Они ведь совсем не общаются. Папа говорит, что он псих. Я же помню, как он семь лет назад нам подарил свою картину и много сладостей. В глазок он не кажется опасным, да и как не открыть ему, ведь сегодня Рождество, праздник примирения. Пока-пока, дневник, завтра я напишу много интересного».

Прим. от автора. Написано по мотивам, к сожалению, реальных событий. Поэтому приношу свои извинения близким жертв, если узнаете их истории в этих строках. Мотивы произошедшего и некоторые иные моменты художественно искажены. Хотел написать, чтобы помнили, что рядом с нами зло и следует быть осторожными.

Картинка в сети ищется как "Дунн Риддел и его призраки". Дубликат выдает из-за нее.