Чернила и Зеркала. Глава 20⁠⁠

Сколько я так проспал, не знал. Очнулся в той же ледяной скорлупе, в объятиях спасительной тени. Холод воды и бетона больше не прожигал кожу — лишь обволакивающий, почти утробный комфорт, словно я вернулся в нерождённое состояние. Свет сюда не проникал вообще, это была абсолютная, завершённая тьма. Я медленно, с сопротивлением, будто вылезая из густой смолы, «вывалился» из этого состояния, едва не кувыркнувшись с балки обратно в маслянисто-чёрную воду.

Призрачная серость вокруг, видимая мне с идеальной, неестественной чёткостью, подсказывала — ночь. Выглянув в узкую, пропахшую морской гнилью щель между досками, я увидел угольно-чёрное небо и редкие, колкие звёзды. И голоса. Вдали, приглушённые расстоянием и водой, но разборчивые. Значит, меня всё ещё пытаются найти.

«Прилипли, как репей, — с горькой, беззвучной усмешкой пронеслось в голове. — Что ж, раз сейчас кругом моя стихия, возможно, это мой звёздный час».

Я снова потянулся сознанием к этой густой, живой, почти осязаемой тьме вокруг. Ощущение было сюрреалистичным — я словно потерял связь с землёй, но не упал, а поплыл в чёрной пустоте, мысленно направляя себя вдоль пирса, к тёмным силуэтам ангаров. Быстро двигаться не получалось — это походило на плавание в густом, вязком сиропе, однако всё равно незаметно и быстрее, чем пешком. Вскоре я оказался у ближайшего ангара, прилипнув к его ржавому боку, словно морская раковина.

Внутри яростно горел свет. И не просто горел — оттуда исходило ощущение сжатой пружины, присутствие большой, организованной массы людей. Подобравшись к редким, пыльным щелям в стене, я заглянул внутрь.

Увиденное заставило кровь похолодеть в жилах. Рядом с местом моего подкопа и снаружи у входа стояли странные, мерцающие синим стойки с прозрачными кристаллами, испускающие слабое, но настойчивое, словно сердцебиение, пульсирующее сияние. Люди в униформе — те самые, кто пришёл с Николаосом, — носили на глазах устройства, похожие на очки, но сложной, почти инопланетной конструкции, с множеством линз, которые они постоянно переключали поворотом хромированных дисков на оправе. Они не просто искали меня. Они исследовали саму ткань пространства, сканируя её на предмет любых, даже мельчайших искажений. Моих искажений.

«Скорее всего, я проспал до ближайней ночи, — с горечью понял я. — И они за это время успели развернуть полевую лабораторию».

Пришлось отступать. Я двигался по широкой, осторожной дуге, обходя ангары, боясь даже краем своей теневой сущности коснуться этих обжигающих лучей. Пройдя таким призрачным, изматывающим шагом до первых спальных улиц и глухих переулков, я наконец «вывалился» из тени в шершавый и громкий обычный мир. Отдых внутри неё не отнимал сил, но само перемещение выжимало досуха, оставляя после себя чувство глубокого опустошения, словно я тащил за собой по морскому дну тяжёлый якорь.

Я посмотрел на свои руки, вынырнувшие из карманов. Пальцы зажили полностью, до последней царапинки, не оставив ни следа от сломанных костей и содранной кожи. Только фантомная память о боли да лёгкое, похрустывающее ощущение ломоты в суставах.

«Значит, тени не только скрывают, но и латают изнутри», — сделал я для себя важный, пугающий вывод.

И, подняв воротник всё ещё мокрой куртки, я медленно побрёл в сторону своего дома. Идти было неблизко, шёл я только глухими дворами и безлюдными, пропахшими кострами и мочой переулками, где единственными обитателями были тощие уличные звери да вездесущие, наглые крысы. Они шныряли под ногами, их чёрные, блестящие глазки-бусинки следили из темноты, не выражая ни страха, ни интереса, лишь холодное, древнее равнодушие.

В этом удивительно пёстром и ядовито-ярком городе, в этой Ностра-Виктории, сияющей неоном надежд и магией Холмов, крысы были такой же неотъемлемой, вечной частью пейзажа, как и коптящие фабричные трубы Трущоб. Власти с ними яростно боролись, травили, но они всегда возвращались. Они были словно болезнь, грызущая плоть изнутри, вечным и неумолимым напоминанием о том, что этот город был красив лишь снаружи, под слоем лака и позолоты. Внутри же — он прогнил насквозь, до самого основания. Я брёл по его тёмным, пульсирующим венам и ощущал это гниение каждой порой своего тела.

Теперь меня будут искать не только Харлан Ла Бруньер, аристократ со своими личными счетами и загадочным артефактом. К нему присоединился Николаос — «властелин морских перевозок». Надо выяснить, какие щупальца он пустил в этот город. В том порту, где я был лишь игрушкой, стояли несколько мрачных кораблей. Вполне возможно, один из них — самый крупный и хорошо защищённый — принадлежит ему. И почти наверняка именно по его тихим, словно могила, морским маршрутам в Ностру-Викторию поступают и губительное «Сияние», и смертоносные «Осколки неба», травящие Нижний Город. Горькая ирония в том, что даже если всё так и есть, никому не позволят мне тронуть его пальцем. Слишком влиятельная фигура. Слишком большие деньги.

Вот бы мне сейчас уметь не просто сливаться с тенями, а просачиваться сквозь стены, словно призрак. Но увы — глухие стены, массивные двери, даже узкие щели оставались для меня непреодолимой преградой, поскольку нельзя было преодолеть их плотью и костями.

Ноги словно превратились в ледяную крошку и ныли на каждом шагу. Пришлось идти босиком по колкому асфальту — обувь с меня «заботливо» стащили, чтобы удобнее было ломать пальцы. Теперь мне до зарезу хочется вернуть долг морскому магнату. И я сделаю это. Не грубой силой, не через продажную систему, а прямо из самой гущи тени. Так, чтобы он даже не почувствовал укола, пока яд не проникнет в самое сердце.

Такси ловить я не стал. Во-первых, вид у меня был слишком помятый и дикий, а во-вторых, платить было нечем: кошелёк остался в куртке, а куртка — на дне порта. Единственное, что согревало душу ледяным огнём, — мысль, что я оставил свой значок детектива дома. А вот будь со мной «Ворон»… Наверное, мне бы пришлось пустить его в ход, и тогда я сейчас лежал бы в каком-нибудь грязном переулке с аккуратным отверстием в черепе.

С такими невесёлыми, словно похоронный звон, мыслями я доплёлся до своего дома лишь утром, когда восток начал окрашиваться грязно-розовым светом. Ключи, конечно, остались в карманах вчерашних брюк. Пришлось вновь звонить, едва держась на ногах от усталости, в дверь миссис Молли.

Она открыла — в своём неизменном цветастом халате, и её доброе сонное лицо вытянулось от ужаса при виде меня: помятая, мокрая до нитки, грязная одежда, голые, в ссадинах ноги, синяки от усталости.

— Зейн, Боже правый! Что с тобой приключилось? Входи, входи скорее! Тебе нужен крепкий чай и сухой плед! У меня камин как раз потрескивает, — она засуетилась, захлопывая дверь и втягивая меня в тёплую, пахнущую пирогами прихожую. — Ох, и угораздило же тебя, беднягу… — она сокрушённо покачала головой, глядя на меня с бездной материнской жалости. — Я всегда говорила, какая невыносимо тяжёлая на самом деле работа в полиции. А мы, простые жители, даже и не видим этого, только вот ваши начищенные мундиры на улицах…

Я поблагодарил её, голос сорвался в сипение, как у старика.
— Миссис Молли… ключи. Я снова их потерял…
— Да не бери в голову, мальчик мой! — Она махнула рукой. — После прошлого случая я сделала несколько запасных копий, сразу подумала, что тебе ещё пригодятся. Держи.

Она протянула мне блестящую, холодную связку. Я взял её, чувствуя, как непослушно дрожат пальцы.
— Спасибо вам. Огромное спасибо.

Я вошёл в свою квартиру, с силой захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, зажмурившись. Тишина. Давящая безопасность. Пусть и зыбкая. Стянул с себя мокрую, пропахшую портовой грязью и страхом одежду и швырнул в ненасытную пасть автоматической стиральной машины. Облачился в халат — это ощущение чистой ткани на коже было почти раем.

Потом, собрав волю в кулак, снова вышел к миссис Молли и, изображая лёгкое мальчишеское смущение, спросил, как обращаться с этим сложным стиральным аппаратом. Она с готовностью, даже с радостью, показала, на какие кнопки нажимать, куда сыпать порошок. Потом снова вздохнула и, глядя на меня с тёплой надеждой, сказала:

— Хорошо бы вам с Элис найти общий язык. Такая замечательная пара…

Я молча кивнул, глядя в пол, не зная, что ещё добавить к этому призраку своей прошлой жизни.

Когда она наконец ушла к себе, я набросился на холодильник. Голод был зверским, сводящей скулы болью. Я съел всё, что нашёл: засохший кусок сыра, чёрствую хлебную корку, горсть солёных оливок прямо из банки. Ел стоя, у раковины, не в силах даже дотащить еду до стола, слушая, как урчит пустой желудок.

«Надо бы всерьёз научиться готовить», — промелькнула абсурдная мысль, пока я доедал последнюю крошку. Потому что даже в самом прогнившем городе, даже с тьмой в крови и травлей за спиной, нужно что-то есть. И это — самая простая и самая сложная правда.

Наскоро приняв душ, смыл с кожи лишь верхний слой грязи, но не въевшееся ощущение портовой сырости, я рухнул в постель и провалился в чёрную, безвоздушную яму сна, пока меня не выдернул оттуда назойливый, дребезжащий звонок. Он бил в тишине квартиры с упорством пулемёта. С трудом отклеив лицо от подушки, я побрёл, словно зомби, на звук в свой кабинет, где на столе стоял громоздкий новый телефон. С дрожью в пальцах поднял трубку.

— Кому там не спится в такую рань? — прохрипел я, голос был похож на скрип ржавой двери.

В трубке раздался нервный, отточенный голос, в котором сквозил плохо скрываемый стресс.
— Я тоже бесконечно рад вас слышать, детектив. И, для вашего сведения, сейчас уже давно два часа дня.

— Утро у каждого своё, — пробормотал я, с силой протирая заспанное лицо ладонью. — В чём дело?

Тот на другом конце сделал краткую, но красноречивую паузу, и в его голосе прозвучала смесь недоумения и слабой, внезапной надежды.

— Вы... вы действительно не слышали о том, что случилось позавчера вечером в центре Холмов?

Я попытался сдержать зевок, но предательский звук всё равно вырвался наружу.

— Что там у вас на этот раз? Фонтан засорился? Или у кого-то служанку украли?

— Вы обязаны безотлагательно прибыть ко мне в палаццо, —его голос моментально стал жёстким и резким, словно лёд, покрывшийся тонкой плёнкой холодной стали.

— Обязан — это когда по официальной повестке из Управления, — отрезал я, уставившись в окно на затянутое серым небом. — Я ещё полежу. Может, загляну. Как-нибудь.

Я не стал слушать возмущённый ответ и резко сбросил трубку, положив её на рычаг, чтобы избежать повторного звонка. Затем повалился обратно на кровать и мгновенно отключился, словно вырубленный.

Следующий звонок был другого рода — настойчивый, требовательный гудок прямо у самой двери. Я с проклятием поднялся, с трудом фокусируя взгляд, и сперва поплёлся в кабинет, но спутанное сознание не сразу сообразило, откуда исходит звук. Потопал к входной двери. На часах в прихожей стрелки неумолимо показывали восемь вечера.

За дверью я кожей ощущал двоих. От них исходили волны холодного, служебного нетерпения и лёгкого брезгливого раздражения. Прильнув к глазку, я увидел — двое в безупречной униформе личной гвардии Ла Бруньеров. Они снова вжали кнопку звонка, и пронзительный звук вонзился в мозг.

Я с силой распахнул дверь, ощущая, как петли жалобно скрипят.
— Какого чёрта вам надо у спящих людей в такое раннее утро? — проворчал я, щурясь от яркого света в коридоре.

Они быстро переглянулись. Тот, кто был постарше и имел лицо словно из гранита, ответил с безупречно-вышколенной вежливостью:
— Сейчас, сэр, ровно двадцать часов вечера. Господин Харлан Ла Бруньер счёл нужным послать нас, чтобы обеспечить ваше сопровождение в палаццо. Просим вас прилично одеться и выйти к нам.

Вот чёрт... Даже если бы я отключил звонок, эти роботы всё равно начали бы лупить в дверь кулаками. Выспаться всё равно не дадут.

— Сейчас, — буркнул я и захлопнул дверь у них перед самыми носами.

Поплелся на кухню, с дрожащими руками заварил себе крепчайший, чёрный как моя душа кофе. Спустя минут десять в дверь снова раздался настойчивый, раздражающий звонок. Я подошёл и, не открывая, прокричал:
— Заткнитесь там, пожалуйста. Я собираюсь.

Неторопливо стоял у окна, глядя на вечерний город, пил кофе, чувствуя, как горькая жидкость прогоняет остатки сна. Затем принял ледяной душ, который хоть немного прочистил затуманенное сознание и смыл липкий налёт кошмаров. Надел чистые, хотя и мятые брюки, неглаженую рубашку, натянул кроссовки — с ботинками пришлось проститься. Облачился в потертый, но верный плащ, нахлобучил на глаза фетровую шляпу, сунул в кобуру под мышкой холодный «Ворон», в карман — отполированный значок детектива. Чиркнул спичкой, зажёг сигару, сделал первую едкую, обжигающую затяжку и вышел из квартиры.

Охранники всё так же стояли там, словно два высеченных изо льда изваяния. Старший оценивающе окинул меня взглядом, полным скрытого презрения.

— Вам бы не помешало привести себя в порядок и надеть наряд, соответствующий случаю, детектив.

Я хлопнул дверью квартиры, мельком подумав, что неплохо бы устроить какой-нибудь тайник для ключа снаружи — на случай следующего ночного визита. Пустил струю едкого дыма им прямо в бесстрастные лица и молча побрел к лестнице, не оглядываясь. Охрана, излучая волны почти осязаемой раздражённости и глубочайшего презрения, двинулась следом.

Покатили меня до особняка, и я буквально слышал, как сжимаются их сердца при мысли, что мои замызганные кроссовки осквернят их ослепительно натертый паркет. Перед входом один из гвардейцев, не меняя каменного выражения, вежливо, но с таким тоном, что спорить было бессмысленно, попросил затушить сигару. Я с раздражением, с силой раздавил её о холодную каменную балюстраду, оставив на светлом камне чёрный след, и вошёл внутрь, в стерильную прохладу вестибюля.

Вестибюль встретил меня гробовой тишиной, нарушаемой лишь тихим тиканьем напольных часов. Меня встретил дворецкий — человек с осанкой, будто он проглотил аршин, и лицом, вырезанным из вечной мерзлоты.

— Тройной кофе. Горький, как моя жизнь, — бросил я ему, не сбавляя шага, и прошёл в до боли знакомую гостиную, где грузно уселся в первое попавшееся мягкое, затянутое шёлком кресло, закинув ноги в кроссовках на дорогой восточный ковер.

Дворецкий, как я позже узнал — Арнольд, принёс кофе на сверкающем серебряном подносе. Я сделал медленный глоток, чувствуя, как обжигающая, почти ядовитая горечь выжигает последние остатки сна. Вкус оказался удивительно превосходным.
— Как вас зовут? — спросил я, поставив тонким фарфоровым движением чашечку обратно на стол.
— Арнольд, сэр, — прозвучал ровный и безличный голос, словно тикание метронома.
— Арнольд, — протянул я уже с лёгкой, почти дружеской интонацией. — К этому божественному кофе случайно не найдётся тех самых бутербродов, что я здесь видел прошлый раз? Или придётся проглотить вместе с кружкой и подносом, а голод останется таким же волчьим?

Когда он бесшумно удалялся, я окликнул его:
— Арнольд! Моя лёгкая небритость не помешает нашей светской беседе с господином Ла Бруньером?
Он замер и обернулся, его взгляд скользнул с моих запылённых кроссовок по помятым, плохо отглаженным брюкам и потёртому плащу до колючей щетины на подбородке. Выдержав идеальную, театральную паузу, он ответил с безупречной, ледяной учтивостью:
— На общем фоне, сэр, это малозаметные детали.

Я улыбнулся ему вслед. Когда он вернулся с подносом, уставленным изысканными маленькими закусками, я искренне, с набитым ртом, поблагодарил:
— Спасибо. Честное слово. Если это ваших рук дело, я бы при случае взял рецепт.

От него на секунду потянуло едва уловимым шлейфом скрытой гордости, хотя лицо оставалось маской невозмутимости.
— Это простейшие бутерброды, сэр. Стейк из мраморной говядины, выдержанный в мёде и вустерском соусе, на подушке из трюфельного мусса и вяленых томатов. Ничего особенного.

— Вкусно, — констатировал я без лишних церемоний и с новым энтузиазмом занялся делом.

Бутерброды не успели исчезнуть и наполовину, когда в гостиную бесшумно вошёл Харлан ла Бруньер. Он остановился в двух шагах от меня, похожий на изящную статую среди беспорядка. Безупречный костюм подчёркивал его совершенство, оттеняя мою неловкость и несовершенство. Я сделал вид, будто последний кусочек с трюфельным муссом несоизмеримо интереснее его светлой особы, и продолжал сосредоточенно есть.

Он тяжело вздохнул, и звук этот был похож на шелест дорогого пергамента. В его голосе звучала глубокая усталость, смешанная с неприкрытой брезгливостью.

— Если бы не наш контракт, пусть и нигде не зафиксированный… Я бы велел выбросить вас отсюда к чертовой матери. Мало того, что вы явились с лицом портового грузчика, так ещё и смели предстать передо мной вот в этом, — он сдержанным, но выразительным жестом обозначил весь мой жалкий наряд.

Я медленно отвлёкся от еды, неспешно прожевал и запил последним глотком кофе.

— И всё же, что за срочность, господин Ла Бруньер? Что произошло такое, что заставило вас терпеть моё общество?

Читать далее