Серия «Люди»

Если человек пребудет в послушании, то Бог все устроит Сам, хотя бы и не так, как тот предполагал. А у самовольника конец его дел и жизни обязательно будет худым. То, что он делает без послушания, не принесет ему пользы, и часто своими глазами он будет видеть неожиданное разрушение своих многолетних трудов. За доверие к старцу Господь дает наставнику особое дерзновение в молитве о его духовном чаде. Можно сказать, что в таком случае Господь Сам помогает старцу руководить учеником. Отец Серафим рассказывал, что бывали случаи, когда он благословлял или советовал вопрошающему то, о чем не думал, и собственный ответ был неожиданным для него самого; он говорил, что Господь в таком случае открывал ему, что сказать, по вере человека.

Если же духовное чадо одно говорит, другое скрывает, спрашивает без решимости исполнить, уговаривает старца, как бы подсказывает ему собственное решение, то старец чувствует перед собой какую-то непробиваемую стену. Тогда может последовать и наказание за лицемерие и лукавство – неверный ответ старца.

Отец Серафим говорил, что разговор с непослушным человеком очень утомляет, и потому советовал при малейшем возражении прекращать такую беседу словами: «Поступай как знаешь». Старец считал, что вопрос должен быть кратким и ясным. Чем он более краток, тем более старец чувствует в своей душе ответ. На исповеди отец Серафим также не любил многословия. «Надо каяться, а не автобиографию рассказывать», – говорил он. Плотские грехи должны быть исповеданы один раз, а затем человек должен постараться позабыть подробности этих грехов и только иметь чувство покаяния. Один монах с негодованием рассказывал ему, что видел в автобусе полураздетую женщину, а отец Серафим спросил: «Ты до сих пор это помнишь?». Он говорил, что разговоры на эти темы никого не «оцеломудрят», а только оставят в душе какой-то смрад, как запах от гнили.

Монахи-пустынники, которые руководствовались отцом Серафимом, отличались даже внешне: каким-то спокойствием, скромностью и смирением, что можно назвать «монашеским благородством». И что еще отличало их – они старались быть незаметными. Напротив, те, кто не был в послушании, отличались или резкостью слов, категоричностью суждений, или, напротив, внешним, подчеркнутым смирением. Они могли кланяться при встрече с мирянами до земли, целовать у них руки, называть себя последними грешниками, хотя их об этом никто не спрашивал. В этих людях было какое-то внутреннее противоречие, какое-то скрытое беспокойство.

Отец Серафим считал, что монашество в миру требует даже большего послушания, чем в обычной монастырской жизни. Монах в миру как бы босыми ногами проходит через поле, усеянное иглами и колючками, а послушание, как кожаная обувь, помогает ему благополучно пройти этот путь, иначе он уже через несколько шагов изранит свои ноги.

Для монаха послушание – это как бы восьмое таинство. Слова 90-го псалма: «Ибо ангелам Своим заповедает о тебе охранять тебя на всех путях твоих» – прежде всего относятся к послушанию, которое, как крылья ангелов, защищает душу. Если послушник в чем-нибудь согрешит, то по молитвам старца его духовные раны заживают быстро. Если даже он падет, то старец, как самарянин в евангельской притче, подымет его и возьмет на свои руки. Но истинное послушание не падает.

Старец говорил, что один из признаков послушания – это сердечная радость, всегда сопутствующая ему. Послушник носит в своем сердце духовную радость, даже когда кается в грехах.

Второе свойство или дар послушания – это умиротворение помыслов. Послушник ни о чем не тревожится: он вручил себя промыслу Божию через старца, старец принимает решения за него, поэтому у послушника нет противостояния мыслей, постоянного колебания ума сомнениями и помыслами – все решает старец. Он не только отвечает на вопросы ученика, но еще до вопроса говорит то, что тому нужно. Если человек сам определяет, что делать, то решение бывает правильным или неправильным – за ним следует или успех, или неудача. При успехе, даже в добром деле, человек не может освободиться от чувства тонкой гордости и тщеславия: как правильно он решил, как хорошо он сделал. Если же дело разрушилось, то он испытывает досаду и раздражение. И в одном и в другом случае самовольник не найдет духовного мира.

Послушник же все доброе приписывает молитвам своего старца, поэтому он свободен от самомнения – этой змеи, скрывающейся в глубине души. А если будет видимая неудача, то скажет: «Такова воля Божия. Значит, это лучше для меня», – и опять остается спокойным. Но неудачи в послушании вообще не бывает. Послушание похоже на треножник: как ни брось его, один конец все-таки будет смотреть вверх, этот конец – смирение.

Продолжение следует…

Шли годы. Отец Серафим все реже выходил из дома, но по- прежнему принимал посетителей. Незадолго перед смертью он перешел в другой домик на окраине города, куда не доносился городской шум. Когда я посетил отца Серафима, он лежал уже в постели не вставая. Странное было впечатление: он казался мне новорожденным младенцем, который смотрел на мир какими-то чистыми, слегка удивленными глазами, даже цвет лица был у него розовый, как у маленького ребенка. Он сказал мне всего несколько слов. Было видно, что ему не хотелось говорить, как будто его ответом была молитва. Те, кто присутствовал при смерти старца, вспоминали его последние слова: «Что я искал всю жизнь, то нашел». Я думаю, что он имел в виду, что его душу наполняют волны благодати, что непрестанная Иисусова молитва открылась ему в новой, неведомой доселе глубине.

Великий старец был погребен на Сухумском кладбище, недалеко от храма, около могилы своего послушника монаха Иеронима, который отличался особенным смирением и послушанием и умер в молодые годы от чахотки, напоминая своей жизнью и смертью подвиг преподобного Досифея из монастыря аввы Серида.

Я спрашивал у отца Серафима о многих сторонах монашеской и приходской жизни. С тех пор прошло уже несколько десятков лет. К сожалению, я не записывал его ответов и теперь передаю их по памяти в своем изложении.

Старец считал, что главная задача духовной жизни – стяжание благодати и ее хранение через послушание. Он категорически утверждал, что человек без благодати Божией не в силах побеждать искушения и сдерживать огромную силу греха, который, как яд, отравил все его существо. Только благодать Божия может обуздать грех и сделать человека победителем в духовной борьбе. Однако благодать действует в смиренном сердце: где гордость – там уже поражение. Гордому кажется, что благодаря личным подвигам тот уже недоступен для греха и страстей, и тогда он становится посмешищем для темных сил. Сатана может давать ему на время ложное бесстрастие, чтобы укрепить в превозношении над собратьями, но это подобно полету Симона Волхва, которого бесы подняли в воздух, но потом бросили вниз, так что он разбился насмерть.

Для стяжания благодати необходимо послушание. Монаха без послушания отец Серафим вообще не считал монахом. Только через полное послушание своему старцу возможна действительная, а не мнимая духовная жизнь. Внешние подвиги уединения и поста отец Серафим считал второстепенными по отношению к послушанию, то есть подспорьем, а не основой монашеской жизни. Телесный подвиг должен опираться на благословение старца и быть четко определенным. Отец Серафим считал, что без послушания невозможно занятие Иисусовой молитвой: она останется на уровне повторения слов, не будучи в силах тронуть окаменевшее сердце.

Однажды, когда я был у отца Серафима в Сухуми, к нему пришла монахиня Зосима, которой в книге «В горах Кавказа» монах Меркурий посвятил значительную часть. Отец Серафим, зная ее необычайно суровый пост, сказал ей, что она должна есть горячую пищу хотя бы раз в день. Та удивленно посмотрела на отца Серафима и ответила: «Неужели я должна терять время и отвлекать ум от молитвы для приготовления обеда?».

Отец Серафим широко перекрестился: «Вот крест, что ты не имеешь никакой молитвы и никогда не имела ее». Когда она ушла, отец Серафим сказал: «Так она ничего и не поняла. Кто дал ей схиму, сам находился в обольщении. Бедная душа, сколько ей предстоит испытаний!».

Отец Серафим считал, что подражать жительству святых отцов без послушания – все равно что начинать строить дом с крыши. Он говорил об искушении современных монахов, что они ищут прозорливых старцев, а когда видят обыкновенного человека, но опытно прошедшего монашеский путь, начинают колебаться и сомневаться, можно ли слушаться его. Они требуют от старца чудес, как фарисеи от Христа, они хотят, чтобы старец прорекал и предсказывал будущее, чтобы учил их не исполнению воли Божией, а как благополучно совершить то или иное дело. А ведь старец может благословить, и дело не исполнится, но зато исполнится воля Божия, и человек получит урок смирения и отречения от своей воли, то есть главное – благодать Божию. Бывает и такое испытание: старец благословляет, а дело как будто с самого начала встречает неодолимые препятствия – это испытание веры. В Библии, в Книге Судей, повествуется о том, как одиннадцать колен Израилевых несколько раз вопрошали Господа, идти ли им воевать с коленом Вениаминовым, совершившим неслыханное злодеяние, или нет. Господь через первосвященника отвечал: «Идите», и несколько раз они терпели поражение, но не роптали на Бога и за это в конце концов одержали победу.

Продолжение следует…

У отца Серафима были многочисленные духовные чада в России. Паломники Глинского монастыря потянулись теперь в Сухуми и кафедральный собор значительно наполнился народом. Отец Серафим во время исповеди решал духовные вопросы, давал наставления и советы; здесь он как бы снова встретился со своей паствой. Чему отец Серафим преимущественно учил людей? – Видеть во всем волю Божию и покоряться ей. Некоторые из его духовных чад по его благословению делали выписки из святых отцов, особенно из «Лествицы» и поучений преподобных Варсонуфия и Иоанна, которые он затем раздавал людям как руководство в духовной жизни. Он считал, что монахи, кроме случаев болезни или крайней немощи, должны непременно исполнять «пятисотницу». Из акафистов он очень любил акафист Успению Божией Матери. Ученых монахов отец Серафим уважал, но чувствовалось, что его душа стремится к общению не с ними, а с молитвенниками. Стяжавшие Иисусову молитву духом узнают и понимают друг друга с полуслова.

Отец Серафим почти не рассказывал мне о своей жизни в пустыне. Наверное, он знал, что этот опыт не соответствует моей жизни и не пригодится мне. Если заходила речь о пустынниках, то он рассказывал лишь внешние события, как будто уводил меня от того, что недоступно мне. Он рассказывал о том, как медведь повадился в огород, где монахи посадили кукурузу, и лакомился початками каждую ночь. Долго они не знали, как поступить со зверем: обращаться к охотникам, чтобы те убили медведя, не хотели – его жалко было, да и сами охотники, повадившись к ним в гости, могли не хуже медведя обирать их огород. Наконец придумали: связали друг с другом пустые консервные банки и опустили их в ручей, так что банки, плавая на поверхности потока, бились друг о друга. Медведь инстинктивно боится звука металла, поэтому, услышав незнакомый для него зловещий стук, он испугался и убежал.

Полевые мыши также приносили огороду немалый вред. Пустынники взяли из селения кота, но кот, как будто заключив договор с мышами, спокойно смотрел на них. Тогда решили все-таки поставить мышеловки. Собрали целое совещание по этому вопросу – можно убивать мышей монаху или нет – и наконец решили: «Мышей мы не убиваем, а искушаем: хочешь – иди в мышеловку, а хочешь – не иди!». Отец Серафим рассказывал об этом с добродушным юмором.

К экуменизму старец относился, как и все монахи, отрицательно, не любил, когда при нем осуждали иерархов. «Покрой одеждой своей отца своего», – говорил он. Отец Серафим был гоним за веру, многие годы провел в тюрьме и ссылках, пережил два разгрома Глинского монастыря, но я никогда не слышал от него ропота или негодования – он все принимал как волю Божию.

Я был свидетелем, как непослушание отцу Серафиму оканчивалось непредвиденными бедствиями, как опасно не слушаться старца, даже когда он дает простой совет.

В Гудаутской церкви, где я служил в 70-х годах, был прихожанин – столяр по имени Павел. Он был человек церковный, но с каким-то духовным уклоном. Выбрал себе руководительницей пустынницу схимонахиню Елену, которая обычно поносила духовенство и рассказывала о каких-то бывших ей видениях. Отец Серафим не благословлял советоваться с этой пустынницей, а тем более называть ее духовной матерью. Однажды он сказал об этом Павлу, но тот ответил дерзко: «Вы говорите, что осуждать людей грех. Только матушку Елену осуждать не грех?». Отец Серафим сказал: «Я предупреждаю тебя, а ты поступай как знаешь».

Тот съездил к пустыннице и, вернувшись домой, принялся за обычную работу. Будучи под впечатлением от встречи с монахиней, он отвлекся от своего дела, и электрическая пила отсекла ему несколько пальцев на руке. Впоследствии он признавался: «Если бы я послушался и не поехал к ней, этого бы не случилось». Пустынница Елена пророчествовала, что ее келия станет святым местом для паломников, что здесь построится большой монастырь. Но произошло другое: умерла она какой-то странной смертью – ее окровавленный труп нашли в овраге около жилища, а место, где она жила, оказалось вскоре заброшенным и опустевшим.

Продолжение следует…

Монах должен находиться в послушании у старца и отсекать перед братьями свою волю. Преподобный Ефрем Сирин писал, что смиренный монах страшен для демонов.

Сам отец Серафим прошел многолетнюю тяжелую школу монастырского послушания, затем учился в «академии смирения» – в тюрьмах, ссылках и лагерях, приобрел опыт пустынножителя в степях Киргизии и горах Кавказа. Поэтому его можно назвать «доктором монашеских наук».

Один монах мне рассказывал, как он жил со своим старцем в пещерной келии многие годы. Когда старец умирал, то велел похоронить себя в пещере, а ему – немедленно идти в Сухуми. При этом он указал ему путь в обход обычной дороги – более долгий и тяжелый. После погребения старца монах решил выбрать короткий и знакомый ему путь через перевал. Он успокаивал себя тем, что воля старца состояла в том, чтобы он шел в Сухуми, а каким путем – это безразлично, тем более что старец в предсмертной болезни, уже почти в забытьи, мог вообще перепутать дороги. И вот он отправился коротким путем.

Было ясное утро, ничто не предвещало несчастья. Он шел по дороге быстрыми шагами и читал молитву, которой навык в годы пустынничества. Вдруг подул ветер и небо затянуло густой молочной пеленой. Пошел снег. Вернуться назад было уже невозможно, идти вперед по тропинке, исчезнувшей под сугробами, также нельзя. Настала ночь. Монах стоял, прислонившись к скале, окоченев от холода. Он понял, что послушание или непослушание старцу было для него выбором между жизнью и смертью. Из-за нарушения старческого слова он теперь погибает. Но, видно, за многолетние труды и молитвы покойного старца Господь помиловал ослушника. Его нашли полумертвым и обмороженным случайные путники и принесли в город. После этого он долго болел. Этот монах часто рассказывал о том, что случилось с ним, и говорил, что непослушание – это предательство самого себя, это грех для монаха, подобный самоубийству.

Отец Серафим сам был опытным делателем Иисусовой молитвы и послушание считал для нее необходимым условием. Он говорил, что если человек упорным трудом приобретет Иисусову молитву, но не будет отсекать свою волю, то молитва, произносимая по привычке, вовсе не будет сокровенной непрестанной молитвой, а всего лишь словами, колеблющими воздух, так как гордый ум не может сочетаться с именем Иисуса Христа – этого непостижимого Смирения.

Он говорил, что для стяжания Иисусовой молитвы необходима борьба со страстями, так как к чистому сердцу молитва прививается легко, как бы сама собой. Древние святые пребывали в постоянной молитве именно благодаря своей простоте и незлобию. Старец учил, что молитва не должна быть оторвана от жизни, предостерегал от искусственных приемов введения ума в сердце.

Он говорил, что Иисусову молитву, особенно вначале, надо произносить вслух самому себе, при этом сосредотачивать внимание на движении губ. Он считал также полезным соединять Иисусову молитву с дыханием, когда молитва читается про себя.

В первые годы своей жизни в Сухуми старец ежедневно ходил в кафедральный собор. Епископ Леонид (Жваниа), правящий архиерей, благословил отца Серафима принимать народ на исповедь. Надо сказать, что владыка Леонид был личностью незаурядной. В молодости он учился в семинарии, но сана не принял. В послереволюционные годы был следователем трибунала в Западной Грузии, работал в прокуратуре и занимал высокие посты. Но, видимо, он хотел вернуться к духовной жизни, к которой готовился в молодости, и решил стать священником. Это решение в определенных кругах вызвало шок, но он своего намерения не изменил. Патриарх Мелхиседек рукоположил его во священники, а затем, посчитав, что человек с такими знаниями и опытом может быть полезен Церкви в более высоком сане, предложил ему архиерейство. Так священник Леонтий стал епископом Леонидом.

Владыка отличался твердым, но справедливым характером. Умел наказывать, но охотно прощал, когда человек, не оправдываясь, признавал свою вину. В годы хрущевских гонений не раз вставал вопрос о закрытии Сухумского кафедрального собора, но он мужественно отстаивал права Церкви и неоднократно обращался к правительству с официальными протестами по поводу несоответствия конституции в отношении религии. Владыка был одним из тех грузинских иерархов, благодаря которым в 60-е годы, во времена гонений, храмы в Грузии не были закрыты, а законодательство о религиозных культах, притесняющее Церковь в России, в Грузии фактически не действовало. Епископ Леонид с уважением относился к отцу Серафиму и часто подолгу беседовал с ним.

Продолжение следует…

Местом своего жительства отец Серафим избрал Сухуми. Сначала он прописался у жителя Илори Фомы Радченко – прихожанина нашей церкви, а затем купил небольшой домик в Сухуми. Это место было выбрано им не случайно.

Пресс хрущевских гонений в Грузии ощущался слабее – он как бы амортизировался самим характером грузин, которые обычно не любили смотреть через чужие заборы на то, что делают соседи, а к доносчикам даже начальство относилось с нескрываемым презрением. Гонение на духовенство и верующих проводилось в это время довольно вяло, периодически, для отчета и отписки. Произвола уполномоченных по делам религии мы также не ощущали. Случаи безобразного отношения к верующим имели место лишь со стороны милиции, и то, как потом оказывалось, для выманивания денег.

Отец Серафим уже бывал в Сухуми в 20-х годах. В Малой Сванети, в нескольких десятках километров от города, в районе озера Амткел, в горах, в дремучем лесу, где даже днем стоит полумрак, на Черной речке жили пустынники, с которыми он был духовно связан. Они строили деревянные домики с келиями, расчищали лес и на образовавшейся поляне разводили огород, собирали ягоды и каштаны, распиливали упавшие стволы деревьев, так что топлива было достаточно для самой лютой зимы. Основную пищу составляли толченые сухари: из белого хлеба благодетели пустынников сушили сухари, затем толкли их в ступе, и получалась как бы мелкая крупа. Можно было сварить несколько очищенных картофелин, затем бросить горсть толченых сухарей в кипящую воду, налить постного масла – и обед готов! На зиму сушили также шиповник и листья брусники, которые употребляли как чай. Жили пустынники или как скитяне – по три-четыре человека, или как отшельники.

Отец Серафим считал главной целью своего приезда в Сухуми духовное окормление пустынников. Свой огромный опыт, молитвенный труд и, главное, свою отцовскую любовь он вложил в это духовное служение. Нередко в сопровождении нескольких спутников он посещал пустынников. Путь в несколько десятков километров проходил среди зарослей, пересекал речки, то поднимаясь, то спускаясь по склонам гор. Этот труд, непосильный для многих юношей, совершал семидесятилетний старец. Пустынники и сами приходили к нему в Сухуми, почти всегда по ночам. Несмотря на то, что особых притеснений они не испытывали, опасаться различных провокаций, неприятностей и даже высылки старца из города все же приходилось, так как идеологическому аппарату нужны были доказательства антирелигиозной работы. Легкий стук, дверь тихо отворялась – и посетитель быстро заходил во двор дома. Иногда беседы с пустынниками длились всю ночь. Знали ли об этом власти? – Мне кажется, лишь делали вид, что не знают.

Зная многих пустынников, могу сказать, что те, кто находился под молитвенным покровом отца Серафима и слушался его как наставника, шли ровным духовным путем. Казалось, что старец вел их за руку через духовные стремнины и пропасти, более глубокие, чем пропасти и овраги в горах, где стояли их келии. Послушание – это крылья монаха. Пустынники, имевшие духовными отцами опытных старцев, таких, как схиархимандрит Серафим, отличались рассудительностью и мирным устроением духа. А те, которые жили самовольно, начав свой духовный путь с непосильных подвигов, впадали в тяжелые искушения и неожиданно теряли приобретенные годами труды.

Святые отцы пишут, что в монастыре диавол бросается на монахов как пес, а в пустыне – как лев. Главное оружие пустынников – смирение и молитва. Но смирение без послушания стяжать невозможно. Разгоряченное воображение, основанное на вере в свою исключительность, – это черные крылья гордости, которые могут поднять обольщенного человека над землей, но они внезапно ломаются, и гордый подвижник падает на землю, разбиваясь при этом падении.

Я знал пустынников, которые взяли на себя подвиг полного безмолвия и уединения, предварительно не подготовившись к нему послушанием, и поэтому впали в умопомрачение. Один из таких обольщенных демоном бегал по пустыне и кричал: «Серафим – это колдун, который не дает покоя мне ни днем, ни ночью!».

Упомяну и о таком случае. Один монах уже закрытой Глинской обители на пожертвования, предназначавшиеся пустынникам, купил себе в Сухуми дом и прописку. Первоначальной причиной падения этого монаха явилось его непослушание духовному отцу, которое началось уже в последние годы существования Глинской пустыни и кончилось самым страшным образом. Он снял с себя крест, ушел в мир и спился до такого состояния, что его подбирали на улице. Как скорбел об этом человеке отец Серафим! Как он плакал, молясь, чтобы Господь не оставил погибнуть несчастную душу! И Господь услышал старца: перед смертью этот монах как бы очнулся, пришел в себя, принес глубокое покаяние, снова надел крест и умер, пособоровавшись и причастившись, открыто исповедуя свои грехи.

Продолжение следует…

Моя первая встреча с известным подвижником, делателем Иисусовой молитвы, духовником Глинской обители схиархимандритом Серафимом (Романцовым) произошла в Илори – в селе, где я несколько лет служил настоятелем храма святого Георгия.

Однажды я поехал в Сенаки, чтобы посетить архимандрита Константина (Квараиа) и остаться в его обители на несколько дней. Доехав до Сенаки, я взял такси, чтобы подняться в горы, где в нескольких километрах был расположен монастырь Рождества Пресвятой Богородицы, в котором служил отец Константин. Но неожиданно таксист заупрямился и сказал, что не может ехать по проселочной дороге. Я стал дожидаться другого такси. Проходило время, не было никакой попутной машины. Идти пешком я не решился, так как плохо знал дорогу. Наступил вечер, и мне ничего не оставалось делать, кроме как возвратиться назад в Илори.

Выйдя на трассу, я сел в автобус и вернулся назад уже глубокой ночью. Подхожу к церковной ограде и с удивлением обнаруживаю, что у меня в келии горит свет. Захожу и вижу: какой-то старый монах спокойно сидит за столом, как у себя дома, и разговаривает с нашим пономарем отцом Георгием (Булискериа), а другой, молодой, разжег печь и варит картошку – в общем, в моей комнате тепло и уютно. Старый монах оказался глинским архимандритом Серафимом, известным мне заочно, по рассказам моих духовных друзей, посещавших Глинскую пустынь.

Отец Серафим в молодости жил в горах около Сухуми, хорошо знал этот край и после вторичного закрытия Глинской обители приехал временно обосноваться здесь. Монах, который приехал вместе с ним, некогда служил в десантных войсках, но, получив травму черепа во время прыжка на парашюте, демобилизовался и поступил в монастырь. Он сопровождал отца Серафима как его послушник и келейник. Отличался он беспрекословным послушанием; казалось, что он ловит на лету каждое слово своего старца, его взгляд и движение руки. Он все время молчал, а когда его спрашивали, то отвечал кратко. Отец Серафим рассказывал о нем, что после контузии он испытывает постоянные головные боли; однако, несмотря на болезнь, его лицо постоянно светилось детской радостью. Мы все дружно поели картошку. Даже отец Георгий изменил своему правилу и сел за трапезу ночью.

Когда мы с отцом Георгием остались одни, я сказал ему: «Как же ты мог впустить в мою комнату незнакомых людей?». Он не задумываясь ответил: «Сердце подсказало...». «А ты сообщил ему, что я уехал в Сенаки и вернусь только через несколько дней?» – снова спросил я. «Да, я сказал, а он говорит: “Подождем, увидим”».

С первых же слов отца Серафима у меня возникло чувство, будто я его знаю уже много лет. В этом старце были необыкновенная простота и любовь, но впоследствии я не раз видел, как он скрывал эту любовь под внешней строгостью к своим чадам. Иногда он гневался на них, но когда видел, что они искренно каются, то спешил ободрить и утешить их: казалось, что солнышко зашло за грозовую тучу, а потом выглянуло опять.

Отец Серафим не имел светского образования. Его академией были монастырь и пустыня. Он обладал огромным духовным опытом и даром проникновения в человеческую душу. Старец был замечательным собеседником. Его слова захватывали людей, окружавших его; он говорил с ними о том, что им действительно было нужно. И в рассказах о своей прошлой жизни отвечал на еще не заданные вопросы, которые волновали их. В беседах со мной он мало касался своей жизни в пустыне, а говорил о трудностях духовничества, о демонических искушениях, которым подвергается монах в монастыре и в миру, о грехах и соблазнах, которые особенно часто встречаются в приходской жизни иеромонаха. Его рассказы изобиловали примерами из личной жизни и отчасти напоминали повествования из патериков; при этом он старался как можно яснее показать темные глубины человеческой души и те искушения, которые особенно характерны для нашего времени. Проходили дни, месяцы и годы, и я начинал осознавать, что на примерах других все это он промыслительно говорил для меня: обличал мои грехи, побуждая к покаянию, указывал на мои слабости и предостерегал от будущих искушений. Старец глубоко понимал трагизм монашества, лишенного монастырей, выброшенного из необходимой для него духовной среды и задыхающегося в атмосфере этого мира. Поэтому на исповеди он был очень снисходительным к грешнику, но в то же время требовал борьбы с грехом и главным условием прощения кающегося считал решимость не повторять грехи. Его снисходительность никогда не переходила в потакание человеческим слабостям.

Продолжение следует…

(Воспоминания написаны до причисления старцев к лику святых) Архимандрит Рафаил (Карелин), из книги «Встреча с прошлым»