Серия «Истории про кино»

Она молчит. А я – не могу.

Маленькая девочка калачиком свернулась в поле. Трава выше головы, небо – как акварель, вдалеке кричат: «Кейт, ты где?» Так мог бы начинаться триллер. Но нет. Это нежный фильм о тишине. Той тишине, в которую хочется закутаться, как в одеяло, и поплакать. Но не потому что грустно, а потому что слишком честно.

Кейт (Cáit – Quiet – Тишина) – призрак в родном доме. В семье её не слышат. Отец с пивом руках, мать на пределе, дом вот-вот разразится криком пятого ребёнка. И кажется, всех уже слишком много, поэтому девочку увозят к родственникам матери – чтобы не мешалась. Чтобы переждала лето. А на деле, чтобы она впервые пожила жизнь, в которой её любят.

Кейт. Глаза – два голубых окна. Рот – тонкая рубиновая линия. И ни слова. Только взгляд и жесты. Только молчание, которое прорастает смыслом. Поверьте, вы запомните этот образ. Вы его полюбите.

Она почти не разговаривает, но её щемящий взгляд расскажет нам множество историй. Красная серёжка в ушах любовницы отца: «Я должна хранить секреты». Цветастая футболка папы: «Он меня не любит». Чашка с компотом на похоронах: «Здесь обо мне заботятся. Странно. Но мне нравится».

Кто-то скажет: «Это просто история о ребёнке». А я подумаю: если бы у каждого в детстве был кто-то, кто молча держит тебя за руку на пороге новой жизни, может, мы меньше бы боялись взрослых слов. В истории Кейт эти «кто-то»: спокойные мужчина с женщиной, которые однажды пережили трагедию. Теперь они не говорят об этом, но и не прячутся. Просто живут. И ищут повод для любви. Девочка с сапфирами в глазах будет для них поводом. Без условий и упрёков, без лишних слов. Они не заполнят пустоту друг друга, но дадут ей место быть.

Где-то к середине фильма я поймал себя на том, что сижу совершенно неподвижно. Я наблюдаю за раскадровкой, которую как будто вырезали из старых фотографий. Статика. Но за этой неподвижностью – целые миры. Каждая сцена как картина. Молчаливая, но громкая. Простая, но бьющая по сердцу. Как будто это не кино, а сборник воспоминаний, которые мы храним, как бабушкины письма – в коробке под кроватью.

Когда Кейт снова побежит – теперь уже не для того, чтобы спрятаться, а потому что слишком сильно любит, ирландская речь будет звучать как язык друидов (или эльфов). Как шепот земли, которая всё помнит. И всё понимает.

Глядя на последний кадр, я уже не думал о композиции, режиссуре и актёрах. Я с комом в горле думал: «Господи, пожалуйста, пусть у неё всё будет хорошо».

8,5 из 10. За фильм, в котором главное – не действие, а присутствие. И за девочку, которая впервые узнала, что её присутствие – это подарок.

Страшно не то, что будущее наступает. Страшно то, как быстро оно это делает.

Ты — Элен, частный детектив на космическом шаттле. Ты летишь сквозь мёртвую тишину космоса. Рядом верный Карлос, клон погибшего напарника, воскресший в теле машины. С вами пассажир – преступница, которая делала запретное: взламывала андроидов. Вы ещё не знаете, но все вы — часть одной истории. Истории, в которой шансы добраться до финала мизерны, но финал будет не об этом. А о том, как не потерять себя, даже когда всё вокруг перестанет быть собой.

Добро пожаловать на Марс Экспресс.

Я всё это уже видел. Цифровые кладбища, убийца с рассекающими лезвиями от Т-1000, рука Люка, глаза Декарда. Дело не в этом. Это не копия. Это как будто кто-то нежно разобрал мои воспоминания по косточкам, смешал их с красной пылью Марса и собрал себя. Нового. Но с моей родинкой на лбу.

Мне нравится нуар. И киберпанк. И детективы. Именно поэтому от происходящего ощущение двоякое: как будто человек спрятался за голограммой. Он живой. Чувствующий. Но собранный из чужих воспоминаний, как пазл, купленный на барахолке.

Итак, сначала вас зачарует вид голубого неба на красной планете. Но чем дальше — тем больше фальши проступит через пиксели. Вы узнаете, что люди здесь эксплуатируют андроидов. Биороботов. И мозги своих собратьев. А под конец купол над Марсом исчезнет, и всё встаёт на свои места. Всё оказалось ложью – в космосе больше нет места человеческой морали. И из ошибок человека должна вырасти другая жизнь — не в чипе, не в утробе, а посередине. Сын живой матери. С отцом в виде машины.

Сложно сказать, где здесь финал. Мой финал – когда Карлос понимает, что цепляется за жизнь, которая ему больше не принадлежит. Тут я закрыл глаза. Не потому что больно. Не из-за слёз. А потому что я вдруг вспомнил, как часто мы все цепляемся за память, а не за будущее. Как будто память — это и есть жизнь. И память каждый раз оставляет нас разочарованными.

8 из 10. Потому что Марс Экспресс доставил людей на Марс, а нас оставил в одиночестве. В тишине. Чтобы мы наконец спросили себя: зачем мы всё ещё хотим жить?

Мы раздеваемся, чтобы хоть кто-нибудь захотел нас не за это.

Есть режиссёры, которые снимают кино про время. А есть Пол Томас Андерсон – он снимает время, которое думает, что оно бессмертно. В «Ночах в стиле буги» 70-е ещё ревут, блестят, ещё качают бёдрами. А потом, как это всегда бывает, начинается похмелье. И трудно понять, когда именно праздник стал похоронами. Возможно, в тот момент, когда ты решаешь снять свой первый домашний клип. На новую видеокассету.

Это кино про семью, которой не было, и про взросление, которое обломилось на старте. Марк Уолберг, весь из углов и загара, хочет быть увиденным – сначала матерью, потом порнорежиссером, потом зрителями. Джулианна Мур, прекрасная и уставшая, пытается быть мамой тому, кто сам ещё пацан. А между ними – камера, свет, мотор и отсутствие одежды. Порнографическая псевдоблизость в обмен на краткую иллюзию нужности.

Андерсон здесь впервые начинает говорить про то, что потом станет его вечной темой – как боль о прошлом склеивает идентичность, как травма – это не событие, а климат. В «Магнолии» он развинтит это на детали, в «Мастере» сделает из этого философию, а здесь – просто тихо показывает, как герои цепляются друг за друга, как за спасательный круг. Порой – голые, порой – в блестках. Но всегда — с надеждой.

Филип Сеймур Хоффман – моя личная звезда в этом домашнем космосе. Его Скотти Джей – человек-фон, человек-боль. Он вечно рядом, но вечно не в счёт. Влюблён, но нем. Его сцена в машине после признания в любви – апофеоз одиночества. Когда ты ещё жив, но уже сам себе не нужен.

Порно фильме – не просто жанр, а язык. Они не умеют говорить словами, но очень хотят, чтобы их поняли. Они поют телом, кричат сексом, шепчут через объектив. И вот уже вся индустрия — наивный способ почувствовать тепло, пусть через софиты и фальшивые стоны. Потому что настоящий папа не обнимет. А этот, с камерой, хотя бы не отвернётся.

8 из 10, потому что потребность в близости всегда найдёт способ выгрызть путь наружу.

Представьте вестерн, как фильм про супергероев. Персонажи здесь появляются по очереди — с пафосом, дымом, ракурсом снизу. У каждого лишь пара реплик, но у каждого есть взгляд. Ты не знаешь, откуда они, но с первого кадра знаешь, что у них за душой. Это Мортал комбат, но вместо порталов — песок, а вместо фаталити — пули. Это «Быстрый и мёртвый» Сэма Рейми.

Сюжет банален, как сапог. В одиноком городке на Диком Западе будет состязание стрелков. Победитель забирает всё. Проигравшие – умрут. У большинства участников здесь нет истории. Она им не нужна. У них лишь отличительная марка. Самый злой мужик. Сын злого мужика. Мужик со шрамом. Молодой Джон Крамер. Чёрный мужик в форме. Как будто Шао Кан захватил Дикий Запад и дал ему оружие.

Даже для 90-х фильм будто вырезан из картона, но с такой любовью, что ты сам начинаешь играть с ним в ковбоев. Пафос здесь на десять из пяти, и если герой делает сальто назад после пули в лоб — это не ошибка, а балет. Камера наезжает, как будто её подгоняет энергия Леоне и даже тени в этом фильме падают на пол с особым выражением лица.

Итак, три главных действующих лица. Джин Хэкмен, он же Ирод, царь, который захватил царство против его воли. Раскаявшийся монстр Рассел Кроу, который обрёл Бога. И Шэрон Стоун, которая ищет отмщения за то, что слишком рано повзрослела.

По ходу фильма у каждого найдётся своя причина убивать. Кроу скажет «Я не убиваю», потому что так говорит Библия. Но он перелистает до главы, где даже у пророков руки в крови — и сделает, что должен. Стоун будет убивать, потому больше не боится смерти. Хэкмен – потому что он лучшее воплощение непроглядной тьмы.

Однако мотивы не важны (да и натянуты), потому что лучший из мотивов здесь: «Я пришёл убить». И он честнее любой истории. В этом фильме рэйми не играет в чувства, ему не нужна драматургия, он упрощает её до архетипов: тень, раскаяние и месть. Он развлекает, а не учит.

И давайте честно, у вас тоже было такое настроение. Когда ты устаёшь от мира, где всё сложно и всё нужно объяснять, и включаешь фильм, потому реальность слишком давит. Прямо сейчас ты хочешь, чтобы машины летали между небоскрёбами, и зелёный Халк кричал "Крушить!". «Быстрый и мёртвый» про это. Здесь всё – дуэль. Стреляй первым, живи после. И в этом тоже есть правда. Пускай и проходящая навылет.

7 из 10, потому что задор истории на Диком Западе ценится выше её смысла.

Неважно, кто ты и откуда. У кислоты — одна реакция.

Есть франшизы (из далёкой-далёкой галактики), которые давно умерли, просто никто не сообщил об этом их фанатам. А есть такие, что не умирают никогда — они дремлют, как Чужой в вентиляции: тихо, на полусогнутых, где-то в закоулках общей памяти. «Чужой: Ромул» из таких. Не столько сиквел, сколько воскрешение, которое делает вид, что не знает, кто такой Ридли Скотт, хотя на самом деле шёпотом повторяет его интонации.

Итак, тебя встречает космос. В нём гораздо меньше неизвестного, чем сегодня, и каждый может обрести в нём то, что ему нужно. Или то, что заслужил. Для кого-то космос стал тюрьмой на рудниках, кто-то ищет через него спасения на тропической планете, а кто-то найдёт там другую форму жизни. На обезлюдевшем корабле.

Заветный корабль здесь – как тёмный лабиринт, где притаился минотавр с кислотой вместо крови. С каждым движением по коридорам свободного пространства становится всё меньше: в очередной комнате только пара выходов. И некуда бежать. За стенами – пустая бездна, не романтическая, как у Нолана и не завораживающая, как у Куарона, а пустая. И смертельная. Двигайся вперёд.

Дальше нас ждёт пьеса на троих: девушка с лицом Кейли Спейни — одновременно хрупким и жёстким, как лезвие; пара человек, похожих, как один, которые явно не дотянут до финальных титров; и, конечно, Энди. Андроид, чьё добродушие в один момент так естественно сменится цинизмом, что актёр Дэвид Джонссон заслуживает маленький оскар с лицом чужого.

Фильм будто намеренно двигается знакомым маршрутом: яйцо, паника, кровь, коридоры, расчленёнка. Но он делает это не для галочки, а как будто каждый элемент показывает впервые — со сдержанной гордостью ученика, который наизусть выучил у мастера не форму, а дух. И это самое ценное.

Сюжет — не хитроумный пазл, а медленный спуск вниз. Здесь не ждёшь развязки, ты ждёшь удара. Герои не столько принимают решения, сколько вынуждены реагировать, и этим ближе к нам, чем все космодесантники мира. Здесь важно не «почему» всё это происходит, а «как ты будешь с этим жить следующие три минуты».

Ближе к концу фильм позволяет себе роскошь — замедлится. Не чтобы объяснить. Чтобы посмотреть. Он задерживает взгляд на лице. На потолке. На дрожащем свете лампы. Будто понимает: сейчас будет плохо, и хочется просто чуть-чуть подышать. А потом — уже нельзя.

И финал… Финал здесь как мягкое падение на металлический пол. Больно — но уже не страшно. Потому что страх закончился там, где началась тишина. Чужой остался в темноте. И ты остался. Что теперь делать с этим — фильм не говорит. Он просто смотрит на тебя. Не мигая.

7,5 из 10. Потому что даже в знакомом кошмаре можно найти что-то новое — если позволить ему прижаться вплотную.

Есть фильмы-метафоры, которые мягко ведут зрителя за руку, оставляя простор для интерпретаций: Начало и Матрица, Донни Дарко и Вечное сияние чистого разума. А есть те, кто этой рукой сразу бьёт по лбу, чтобы ты, наконец, посмотрел наверх. А может в лицо самому себе. «Не смотрите наверх» — из таких. Это не кино, а газетная колонка в жанре катастрофы. И при этом – комедия. Ну, конечно, комедия. А что остаётся, когда всё рушится?

Адам МакКей здесь окончательно превращается из автора уморительного «Телеведущего» в злого летописца XXI века. Он не просто смеётся над политиками, журналистами и миллиардерами – он показывает, как цинизм стал заповедью. Это не сатира, а протокол. Забавно, что в 2021 году фильм даже не гипертрофировал реальность — он её чуть ускорял: «Эксцентричный президент, который делает из катастрофы шоу? Прикол!» И всё равно от этого становится тревожнее.

Ди Каприо и Лоуренс — как два последних нормальных человека на планете. Но и они не идеальны. Одного поведут медные трубы, другая сорвётся, пытаясь в них задуть, чтобы привлечь внимания. И от того они становятся ближе: не как герои, а как наблюдатели, которым страшно. Их глаза — наши глаза, уставшие от мемов, псевдонауки и новостей. Кажется, и они начинают тонуть. Что тогда говорить о нас?

Да, глупость здесь порой чересчур карикатурна. Как будто для рационального уже нет надежды, и холодное осознание накатит только под конец. Кому-то этот ход зайдёт, а кто-то от него отплюнется: «Фу, морализаторство! Лучше посмотрю Идиократию». Возможно, они правы. Сатира, которая способна изменить людей, либо смеётся во весь голос, либо смеётся сквозь слёзы, но не пугает после шутки.

Каждая сцена фильма будто говорит: «Вот, посмотри, тебе же весело?» Весело! Пока не вспомнишь, что мы это уже видели — не с метеоритом, но с другим: с пандемией, климатом, войной. Всё по схеме: заголовки, лайки, осуждения, но завтра все привыкнут, а через год забудут.

И тут в финале… Тишина. Они сидят за столом. Там нет шуток. Только тепло, вера и смирение. Настоящее, не сымитированное. Словно фильм не выдержал собственной иронии и позволил себе быть искренним. Наверное, в этом финале – самая сильная критика. Потому что она не в словах, а в ощущении: мы не смеялись – мы боялись смеяться вместо действий.

7,5 из 10. Потому что смеяться, когда мир горит, – это тоже часть катастрофы.

Если честно, какая-то часть меня хочет, чтобы мои глаза никогда не видели ничего прекраснее на экране. Чтобы пик этой визуальной одержимости анимацией пришёлся именно на Аркейн. Потому что куда дальше? Куда расти после этой безумной красоты?

Первый сезон задал планку, второй – с нахальством говорит: «Подержи моё пиво. Видишь этот кадр? Он как картина. Маслом по сердцу». Свет, тени, пластика движения, лица, которые чувствуешь как живые – они полны интимной подлинности. Иногда кадры хочется останавливать. Не чтобы проанализировать. Чтобы поплакать.

А музыка? Которая как соавтор рассказывает историю. Которая не заполняет тишину, а берёт за руку и ведёт сквозь боль, трип, драку. Каждый трек как внутренняя речь героя, только ритмичная.

Вы правы, сюжет простой, а где-то и банальный. Ну да. Но это как сказать, что «звезда» – просто шар сгоревшего водорода. Месть, прощение, раскаяние – всего три слова, а между ними километры страха, ярости, любви и боли. Простота сюжета в Аркейне – это не недостаток, а прицел. Как будто авторам было важно не расплескать. Чтобы ты не увяз в политике и схемах, а смотрел в глаза Джинкс, когда она дрожит, как спичка, и пытается не сгореть.

И тут мы подходим к главному. К ней. К ним. К сёстрам.

Я смотрел на Джинкс – и всё болело. Не от того, что она «плохая» или «сломалась». А от того, как она держится за Ви. Как за канат, привязанный к реальности. Её психозы – это не стиль. Не эстетика. Это истерика сироты, которую раз за разом бросали. Каждая её вспышка – крик: «Ты слышишь меня, сестрёнка?»

Но Ви не всегда слышала. Ви пыталась оставаться сильной. Такой, чтобы защитить. Но как защищать, если ты сам состоишь из швов?

Сила Ви – маска. Она сжимает кулаки, потому что, если отпустить, мир просто кончится. Она не знает, как говорить, она умеет только спасать. Но спасение в Аркейне – это не всегда про добрый жест. Иногда это про боль. Иногда про предательство. Иногда – это ошибка.

И весь второй сезон – это их попытка протянуть друг к другу руки, стоя по разные стороны обрыва. Иногда я думал, что уже поздно. А потом смотрел – и верил: может быть, не поздно. Может быть, сестра – это не про биологию. Это про выбор.

Когда мы с Ларисой начали второй сезон, я растерялся: «Что это за чел?», «Почему все плачут?», «Революция?!» Всё же три года перерыва сильно надрывают нить повествования. Но пока ты в недоумении смотришь на фейерверк из красок, он тебя манит и ты с придыханием ждёшь конца истории.

Перед титрами финала случается всё сразу. Много, плотно, почти без воздуха. Ты не успеваешь поговоревать о павших и порадоваться за выживших. Но ты доволен. Потому что часть этой истории теперь с тобой. В красках. В семье, которую ты обрёл. И в семье, которую ты оплакивал.

9 из 10, потому что красота готова скрыть шероховатости.