В смысле оппозиции, диссидентства и всякого другого подполья Минск в 80-е годы был стерильным. Самиздата не было вообще.
Однажды сионист Гриша Хесс принес на ночь подшивку газеты Новое Русское Слово, Валерий Лебедев был проездом из Москвы и давал подержать в руках Континент, да хорошо сделанная копия книги Зиновьева «Зияющие высоты» хранилась в подполье у Роберта Мирончика.
Глушилки глушили. «Наши речи за десять шагов не слышны..»
Были, правда, сионисты с довольно скучными сионистскими брошюрами, календариками еврейских праздников, учебниками иврита и одинокой затрепанной книжкой журнала 22. Мне этот журнал подарил Боря Либенсон, как только я взял его в руки, увидев идиотскую улыбку на моем лице. Русскоязычный литературный журнал был сионистам не нужен.
А по настоящему на самиздат я попал, когда познакомился с Валерием Петровичем Лебедевым. Лебедев - минчанин. У него в квартире на Волгоградской пел Галич. Я не поверил, если бы не услышал записи Галича с голосом Лебедева на подпевках и в паузах.
У Валерия Петровича сейчас свой политико-информационный блог: lebed.com A тогда он преподавал философию в физико-техническом институте в Москве. Я поехал к нему в гости в Москву. Утром приехал, вечером уехал.
Должен вам сказать, что они там в Москве в каком-нибудь 1984 году совершенно оборзели. Город был набит иностранцами. И не африканским и арабскими студентами (маупами гэтыми чорными, как говорит моя теща), а настоящими. Город был завален самиздатом.
Самиздат делился на две основные категории: сионистский и общечеловеческий. Общечеловеческий, в свою очередь, делился на клевету и пропаганду соответственно разным статьям УК (первая до трех лет общака, вторая до 15 мордовских лагерей).
Клеветы я набрал у Лебедева целый чемодан, а пропаганду в профессионально сделаных негативах (все на мелкозернистой фото пленке) его уважаемая теща повезла в пачках какого-то дефицита, который в те годы доставляли из Москвы в Минск. Это был Архипелаг Гулаг. Весь Полное издание.
Сперва я стал читать его через фильмоскоп, проецируя изображение на стену. "Мене, мене, текел, упарсин".
Если пленку заряжать «неправильно», то получается тот же текст, что и на позитиве, но белыми буквами по черному. В таком виде, в темноте ГУЛАГ воспринимался даже лучше. И от чтения белым по черному, от темноты и может быть и от самого ГУЛГА у меня, чувствительного еврейского литературного мальчика, поехала крыша. Я поклялся, что напечатаю этот ГУЛАГ в позитивах и дам почитать как можно большему количеству людей.
Но это была серьезная задача и одному мне было не справиться. Я нашел себе сообщника в лице некого Евгения Липковича, 1957 года рождения, еврея по национальности, личности карайне одиозной, без определенного, рода занятий, утверждающего, что был исключен из БПИ за антисемитизм.
Липа просто рвался в бой, но никакого руководства к действию у него не было. Я нашел его в Троицком, где Липа в этот момент находился в естественном, природном состоянии, затащил в темноту и развратил с помощью настенного фильмоскопа.
Уже после первых 36 кадраов негативов я понял, что Липа готов и взял с него клятву следующего содержания:
«Я, юный антисоветчик Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю....»
Все можно было доверить Липе, кроме одного, Липе никогда не следовало доверять делать что-либо руками. Я купил в культтоварах на Волгоградской фотореактивы, большую пачку фотобумаги и отдал старый отцовский увеличитель. Он засветил угол бумаги, смешал проявиетель с закрепителем и залил негативы каким-то липким сладким говном.
За это Липа был наказан пятнадцатью сутками шабашки по установке оборудования для травосушилки на смолевической птицефабрике, из коих отработал три на покрытии несущих конструкций краской серебрянкой.
А напечатал ГУЛАГ Толя Жидович, физик, кандидат наук. Толя работал в каком-то секретном НИИ. Заперся в физической лаборатории, включил красные запрещающие знаки "Не входить", и за рабочий день замолотил весь ГУЛАГ на полуавтоматической немецкой машине. Толя сейчас очень скромно живет в Минске.
Весь ГУЛАГ на фотографиях вошел в школьный портфель. Это был старый школьный портфель Виктора Мирончика. Роберт Мирончик пожертвовал портфель своего сына на «наше безнадежное дело», а Виктору купили новый портфель.
Поначалу Гулаг давали читать на три дня, но те кому давали тоже давали кому-то еще, и эти вторые норовили кому-нибудь хотя бы на ночь, а те 3-е тянули и не хотели возвращать и пару раз ГУЛАГ отдавали частями. Если книга была в виде машинописного текста или ксерокопий, ее переплетали. Всегда находился кто-нибудь, кто переплетал, скреплял или выписывал полустертые буквы в тексте из любви и благодарности к книге.
Вторым источником и составной частью Самиздата оказался замечательный человек - Леня Глезеров в той же Москве. У Глезерова была роскошнейшая библиотека клеветнических измышлений, порочащих Советский общественный и государственный строй. Я прочитал Набокова, Алданова, Чуковскую, Гинзбург, Метрополь, неизданного Бунина...
Первой книгой Набокова, которую я увидел была "Король, дама, валет". Я проглотил книгу за ночь, а рано утром притащил переплетенный ксерокс самому близкому и доверенному своему другу Виктору Анисимову. "Вот Набоков, - это потерянное звено в эволюции русской литературы", - сказал я пафосно. Через несколько дней, когда я зашел за книгой, его жена Таня сунула мне переплетенный ксерокс в руки и с раздражением сказала: "У нас нет времени читать всю эту ерунду". Мужу она объяснила, что Рабинович сам пишет всю эту чушь, и подделывает под самиздат. Ни какого писателя Сирина в природе не существует, она это знает точно.
Как оказалось потом, того же мнения придерживался КГБ, но это уже другая история.
http://www.proza.ru/2014/02/17/362