0 просмотренных постов скрыто
День радости. Самая пронзительная рождественская спортивная история.
– Джек, мне нужен еще один бой, – произнес Билли Миске, отряхивая с себя первый снег, только что выпавший в Миннеаполисе. – С Биллом Бреннаном.
Меньше всего Билли, худой, бледный, со впалыми щеками походил сейчас на боксера. Он всегда казался несколько угловатым, но к осени 1923-го в его теле остались одни только углы: прямые, острые, какие угодно. Пожалуй, в некоторых штатах его бы не пустили не то что драться, но и смотреть бокс, переживая за его здоровье.
– Боже мой, Билли. Бреннан убьет тебя, – ответил Джек. – Он избивал Демпси двенадцать раундов, пока не налетел на его апперкот. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.
– Джек, – устало возразил Билли. – Давай посмотрим правде в глаза. Я умираю. Что бы Бреннан со мной не сделал, хуже мне уже не будет. Все, что я хочу – чтобы у моей жены и детей было настоящее, веселое Рождество. Ты знаешь, что я разорен. Ты знаешь о неоплаченных медицинских счетах. Мы продали почти всю мебель. Просто организуй бой до Рождества.
Джек спорил до хрипоты, предлагал деньги в долг, но Миске упрямился. Ему был нужен бой. В конце концов Джек Редди сдался, потому что знал, что нет людей более упорных, чем Билли Миске. Он организовал ему бой с Бреннаном 7 ноября.
Репортер «Миннеаполис Трибьюн» Джордж Бартон, слышавший о болезни Миске, пришел в ярость и грозился написать памфлет о жадности Джека Редди. Но если о боксе Бартон знал все, то о Билли – далеко не все. Миске приехал к прославленному журналисту (бывшему боксеру, будущему комиссионеру и лучшему рефери своего времени) и рассказал свою историю с самого начала.
В 1918 году он пожаловался врачу на боль в спине. После анализов доктор Сивертсен сообщил мрачную новость: у молодого и перспективного боксера обнаружилась болезнь Брайта (хронический нефрит). «Если завяжешь с боксом, то проживешь еще пять лет», – добавил доктор. Он не знал, что Билли не мог завязать. На первые гонорары он организовал автомобильный бизнес, прогорел на нем (в том числе потому, что верил многочисленным приятелям на слово) и теперь был должен 100 тысяч. Он ничего не сказал жене и продолжил выступать. За пять лет Билли провел свыше 30 боев и даже выстоял два с половиной раунда против самого Джека Демпси. В итоге Джек отправил его в нокаут – единственный раз в карьере Билли – но это принесло ему 18 тысяч, до цента ушедших кредиторам.
Выигрывал Билли куда чаще, но болезнь шла за ним по пятам. В 1923 году, выплатив последние долги, он понял, что больше не может драться. К осени он мог питаться только вареной рыбой и куриным бульоном и еле стоял на ногах. Но ему нужно было это последнее Рождество. Силы у него, по его же словам, оставалось ровно на один бой.
Миске начал готовиться к бою – лежать в кровати целыми днями, копя силы. Ретвит
Бартон согласился хранить секрет. Миске начал готовиться к бою – лежать в кровати целыми днями, копя силы. Билл Бреннан, завязший в темных делах, тоже не тратил силы в спортзале и вышел на бой с солидным пузом. А Миске, напротив, на ринге выглядел собой прежним: откуда-то вернулась скорость, из-за которой его прозвали «Молнией», да и кулаки били как надо. В третьем раунде хуком слева Миске отправил Бреннана в нокдаун, в четвертом ударом правой в челюсть нокаутировал. Получив свои несколько тысяч, он поспешил домой.
Он заново обставил дом мебелью. Он сходил в последний раз поохотиться на уток. А через месяц, ближе к Рождеству, занялся самым главным. Маленькой Донне достались куклы и плюшевый мишка, мальчикам – велосипеды, Мэри – пианино, на котором она могла бы аккомпанировать своему бархатному контральто. Он отослал чек родителям, заказал лучшие продукты и положил остатки гонорара на счет жены. Пока Мэри украшала елку, Билли оставался в своей комнате, скрывая от нее боль, которая становилась все сильнее.
«Это самая красивая елка на свете», – произнес он, когда наконец спустился к обеду. Они пили, и резали рождественского гуся, и пели песни, и разворачивали подарки, и все были счастливы, пусть даже Билли почти не мог есть и лишь хвалил кулинарные способности Мэри. Это было лучшее Рождество в заснеженном Миннеаполисе, и лучшее Рождество в семье Миске.
Правду о своей болезни Билли рассказал жене лишь наутро. Ему пришлось позвонить Джеку Редди: «Ради всего святого, Джек, приезжай и забери меня. Я умираю». Шесть дней спустя, хмурым январским новогодним утром, он скончался в больнице, успев сделать в своей жизни самое важное. И когда Билли-младший через десять лет во времена Великой Депрессии пытался найти свой путь в жизни, то тоже решил стать боксером, как его отец. Может, именно потому, что знал – как бы тебе не было плохо, если ты умеешь нанести решающий удар, то всегда, всегда можешь провести еще один бой и увидеть свою семью самой счастливой на свете.
Это было лучшее Рождество в заснеженном Миннеаполисе.
Честно стырено со sports.ru http://www.sports.ru/tribuna/blogs/insignificance/544771.html
Меньше всего Билли, худой, бледный, со впалыми щеками походил сейчас на боксера. Он всегда казался несколько угловатым, но к осени 1923-го в его теле остались одни только углы: прямые, острые, какие угодно. Пожалуй, в некоторых штатах его бы не пустили не то что драться, но и смотреть бокс, переживая за его здоровье.
– Боже мой, Билли. Бреннан убьет тебя, – ответил Джек. – Он избивал Демпси двенадцать раундов, пока не налетел на его апперкот. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.
– Джек, – устало возразил Билли. – Давай посмотрим правде в глаза. Я умираю. Что бы Бреннан со мной не сделал, хуже мне уже не будет. Все, что я хочу – чтобы у моей жены и детей было настоящее, веселое Рождество. Ты знаешь, что я разорен. Ты знаешь о неоплаченных медицинских счетах. Мы продали почти всю мебель. Просто организуй бой до Рождества.
Джек спорил до хрипоты, предлагал деньги в долг, но Миске упрямился. Ему был нужен бой. В конце концов Джек Редди сдался, потому что знал, что нет людей более упорных, чем Билли Миске. Он организовал ему бой с Бреннаном 7 ноября.
Репортер «Миннеаполис Трибьюн» Джордж Бартон, слышавший о болезни Миске, пришел в ярость и грозился написать памфлет о жадности Джека Редди. Но если о боксе Бартон знал все, то о Билли – далеко не все. Миске приехал к прославленному журналисту (бывшему боксеру, будущему комиссионеру и лучшему рефери своего времени) и рассказал свою историю с самого начала.
В 1918 году он пожаловался врачу на боль в спине. После анализов доктор Сивертсен сообщил мрачную новость: у молодого и перспективного боксера обнаружилась болезнь Брайта (хронический нефрит). «Если завяжешь с боксом, то проживешь еще пять лет», – добавил доктор. Он не знал, что Билли не мог завязать. На первые гонорары он организовал автомобильный бизнес, прогорел на нем (в том числе потому, что верил многочисленным приятелям на слово) и теперь был должен 100 тысяч. Он ничего не сказал жене и продолжил выступать. За пять лет Билли провел свыше 30 боев и даже выстоял два с половиной раунда против самого Джека Демпси. В итоге Джек отправил его в нокаут – единственный раз в карьере Билли – но это принесло ему 18 тысяч, до цента ушедших кредиторам.
Выигрывал Билли куда чаще, но болезнь шла за ним по пятам. В 1923 году, выплатив последние долги, он понял, что больше не может драться. К осени он мог питаться только вареной рыбой и куриным бульоном и еле стоял на ногах. Но ему нужно было это последнее Рождество. Силы у него, по его же словам, оставалось ровно на один бой.
Миске начал готовиться к бою – лежать в кровати целыми днями, копя силы. Ретвит
Бартон согласился хранить секрет. Миске начал готовиться к бою – лежать в кровати целыми днями, копя силы. Билл Бреннан, завязший в темных делах, тоже не тратил силы в спортзале и вышел на бой с солидным пузом. А Миске, напротив, на ринге выглядел собой прежним: откуда-то вернулась скорость, из-за которой его прозвали «Молнией», да и кулаки били как надо. В третьем раунде хуком слева Миске отправил Бреннана в нокдаун, в четвертом ударом правой в челюсть нокаутировал. Получив свои несколько тысяч, он поспешил домой.
Он заново обставил дом мебелью. Он сходил в последний раз поохотиться на уток. А через месяц, ближе к Рождеству, занялся самым главным. Маленькой Донне достались куклы и плюшевый мишка, мальчикам – велосипеды, Мэри – пианино, на котором она могла бы аккомпанировать своему бархатному контральто. Он отослал чек родителям, заказал лучшие продукты и положил остатки гонорара на счет жены. Пока Мэри украшала елку, Билли оставался в своей комнате, скрывая от нее боль, которая становилась все сильнее.
«Это самая красивая елка на свете», – произнес он, когда наконец спустился к обеду. Они пили, и резали рождественского гуся, и пели песни, и разворачивали подарки, и все были счастливы, пусть даже Билли почти не мог есть и лишь хвалил кулинарные способности Мэри. Это было лучшее Рождество в заснеженном Миннеаполисе, и лучшее Рождество в семье Миске.
Правду о своей болезни Билли рассказал жене лишь наутро. Ему пришлось позвонить Джеку Редди: «Ради всего святого, Джек, приезжай и забери меня. Я умираю». Шесть дней спустя, хмурым январским новогодним утром, он скончался в больнице, успев сделать в своей жизни самое важное. И когда Билли-младший через десять лет во времена Великой Депрессии пытался найти свой путь в жизни, то тоже решил стать боксером, как его отец. Может, именно потому, что знал – как бы тебе не было плохо, если ты умеешь нанести решающий удар, то всегда, всегда можешь провести еще один бой и увидеть свою семью самой счастливой на свете.
Это было лучшее Рождество в заснеженном Миннеаполисе.
Честно стырено со sports.ru http://www.sports.ru/tribuna/blogs/insignificance/544771.html
Мама за дверью.
Мне было лет пять (может быть, шесть). Мать тогда работала с утра до вечера каждый день, а отец — по сменам. Было около 10 часов утра. Я не пошла в детский сад, потому что простыла. Отец только пришёл со смены и спал. Я играла в своей комнате, когда услышала стук во входную дверь. Я вышла в прихожую и спросила (до глазка я еще не доставала):
— Кто там?
— Аня, это я, мама. Открой дверь, я потеряла ключи.
Был ли голос похож на мамин — этого я не помню. Но я поверила, что за дверью действительно стоит моя мама.
— Сейчас открою, — сказала я и стала оглядывать коридор в поисках ключей от двери. Стук становился настойчивее и громче, а голос все повторял:
— Аня, открой дверь! Аня, скорее, это мама, открой! Аня, Аня!
— Сейчас, сейчас! — отвечала я, лихорадочно пытаясь справиться со сложным замком. В пять лет я еще не умела открывать дверь. Возможно, это меня и спасло. Стук не умолкал, а, наоборот, становился сильнее. Голос уже не просил, а требовал открыть, угрожая:
— Открой! Ты же не хочешь, чтобы мама ушла навсегда?!
— Не хочу! Мама, у меня не получается открыть дверь! — закричала я, плача, потом почему-то взяла стул из кухни и приставила его к двери, чтобы посмотреть в глазок. В ту секунду, как я посмотрела в него, все стихло — и стук, и крики. За дверью я увидела только пустой лестничный пролет.
Из спальни вышел разбуженный моими криками отец. Я рассказала ему все. Он сказал, что не слышал никаких стуков, а только мой плач. Стоит ли говорить, что моя мать все это время была на работе и, конечно же, не теряла своих ключей...
— Кто там?
— Аня, это я, мама. Открой дверь, я потеряла ключи.
Был ли голос похож на мамин — этого я не помню. Но я поверила, что за дверью действительно стоит моя мама.
— Сейчас открою, — сказала я и стала оглядывать коридор в поисках ключей от двери. Стук становился настойчивее и громче, а голос все повторял:
— Аня, открой дверь! Аня, скорее, это мама, открой! Аня, Аня!
— Сейчас, сейчас! — отвечала я, лихорадочно пытаясь справиться со сложным замком. В пять лет я еще не умела открывать дверь. Возможно, это меня и спасло. Стук не умолкал, а, наоборот, становился сильнее. Голос уже не просил, а требовал открыть, угрожая:
— Открой! Ты же не хочешь, чтобы мама ушла навсегда?!
— Не хочу! Мама, у меня не получается открыть дверь! — закричала я, плача, потом почему-то взяла стул из кухни и приставила его к двери, чтобы посмотреть в глазок. В ту секунду, как я посмотрела в него, все стихло — и стук, и крики. За дверью я увидела только пустой лестничный пролет.
Из спальни вышел разбуженный моими криками отец. Я рассказала ему все. Он сказал, что не слышал никаких стуков, а только мой плач. Стоит ли говорить, что моя мать все это время была на работе и, конечно же, не теряла своих ключей...