От неожиданности ворожея вздрогнула. Обернувшись, она уперлась взглядом в нагрудную пластину кольчуги. Изображенная на ней золотистая рысь, тускло посверкивая в приглушенном свете пасмурного вечера, вытянулась в стремительном прыжке, угрожающе раскрыв зубастую пасть. Чтобы разглядеть говорившего, ворожее пришлось задрать голову высоко вверх. Массивные черты лица незнакомца, обрамленные упрямо топорщащейся на щеках густой темно-русой, с редкой проседью, бородой чем-то неуловимо походили на хищную морду животного, запечатленного на эмблеме. Сурово сошедшиеся на переносице брови и цепкий взгляд внимательных янтарных глаз дорисовали разыгравшемуся воображению Ялики образ дикого и опасного лесного хищника.
— Иди по добру, по здорову, — добродушно пророкотал здоровяк разом поникшему горлопану, демонстративно расправляя богатырские плечи.
— Что, Добрыня, правда не нравится? — дерзко выкрикнул Тихомир и, сдернув капюшон, продемонстрировал собравшимся блеклые незрячие глаза, подернутые белесой, как у дохлой рыбы, поволокой.
— Я, может, и слеп, да истину вижу, — ехидно продолжил он, гордо вздернув опухший нос, покрытый частой сетью синюшных прожилок.
— Ну, как знаешь, повторять не буду, — угрюмо отозвался Добрыня, разминая шею огромными жилистыми руками. Смутьян хотел было сказать что-то еще, но передумал, должно быть, расслышав хруст, с которым здоровяк наклонял голову из стороны в сторону. Сообразив наконец, что никто из присутствующих не собирается вставать на его защиту, Тихомир суетливо подобрал полы своей странной рубахи и трусливо кинулся бежать, расталкивая прохожих, даром, что был незрячим.
— Вот и славно, — миролюбиво заметил Добрыня, отрешенно поглаживая бороду широченной ладонью. Ободряюще кивнув Ялике, он развернулся и, как ни в чем не бывало, пошел прочь.
Ворожея, казалось, впала в задумчивое оцепенение, провожая пытливым взглядом спину гиганта, подобно мощному волнолому рассекающего галдящее людское море.
— Погоди! — наконец выкрикнула она и кинулась следом, тут же затерявшись в толпе. Оставшийся в одиночестве Мстислав удивленно захлопал глазами, а потом, спохватившись, ринулся следом за девушкой.
Догнать здоровяка оказалось непросто. И если перед ним спешащий по своим делам люд почтительно расступался, уступая дорогу, то Ялике приходилось лавировать в толпе, ежесекундно уклоняясь от столкновений с прохожими и рискуя налететь на некстати оказавшийся на пути прилавок. Всполошившийся меша, оглашая площадь диким кошачьим ором, изо всех сил пытался удержаться на плечах бегущей ворожеи, больно впившись когтями ей в спину. Распушенный хвост бесенка, отчаянно пытавшегося удержать равновесие и не сверзиться вниз, то обвивал шею Ялики на манер удавки, то нещадно хлестал ее по щекам.
В итоге запыхавшаяся Ялика просто впечаталась в спину Добрыни, остановившегося, чтобы купить у очередного лоточника, торгующего снедью, горшочек ягодной кулаги. Громко охнув, она растянулась на холодной земле у его ног.
— Ну, ты чего? — удивленно пробасил Добрыня, протягивая руку и помогая подняться.
— Потолковать надо, — коротко ответила Ялика, потирая ушибленную поясницу.
— Ну так бы и сказала, — согласился здоровяк и, расплатившись с лоточником, сунул прямо под нос ворожее горшочек ароматно пахнущей снеди, из которого торчала крохотная деревянная ложечка. — Будешь?
— Нет, — отказалась ворожея, однако протестующе заурчавший живот с ней не согласился. Добрыня усмехнулся и чуть ли не силком всучил ей лакомство.
— Да ешь, мне не жалко, — произнес он.
Кулага оказалась вкусной. Приятная сладость с бодрящей кислинкой патокой разлилась по языку и небу оголодавшей девушки, заставив ее на мгновение обо всем забыть. Оказавшийся на земле меша жалобно мяукнул и принялся тереться о ноги, всем своим видом демонстрируя то, что тоже не против полакомиться.
— Сама оголодала и зверя своего не кормишь, — неодобрительно заметил Добрыня. — Смотри как зыркает, того и гляди дырку на тебе прожжет.
Несмотря на протесты торговца, он отломил от колечка кровяной колбасы, на веревке подвешенной к крыше лотка, здоровенный ломоть и кинул возбужденно помахивающему самым кончиком хвоста коту. Довольно урча, тот нетерпеливо накинулся на угощение.
— Ну, так о чем потолковать хотела? — спросил Добрыня, окидывая странную парочку внимательным взглядом.
— Ты же дружинник? — осведомилась Ялика с набитым ртом.
— А ежели и да, то тебе-то с этого что?
— Тут озерцо недалеко в лесу, — торопливо пояснила ворожея, — там богинки гнездовище себе свили. Вот, насилу путника неразумного у них отбила.
Здоровяк нахмурился.
— Это того, кто тебя сейчас выглядывает? — Кивнул он в сторону растерянно озиравшегося в толпе парня.
— Его, — согласилась ворожея и помахала рукой, привлекая внимание Мстислава, потерявшего девушку из виду. Тот, заметив жест, обрадованно поспешил к ним.
— Значит, богинки, — задумчиво протянул Добрыня, вновь принявшись поглаживать непокорную бороду. — А сама-то как жива осталась, да еще и парня спасла?
— Ворожея я, — честно созналась Ялика. — Одна бы я и не справилась, да друг верный помог.
Загадочно улыбнувшись, она наклонилась и ласково погладила кота, с довольным видом умывающего после сытной трапезы лоснящуюся шерстку, старательно выглаживая ее розовым язычком.
— Ну, раз ворожба не справилась, чем мечи да топоры добрые помочь могут? — Деловито поинтересовался Добрыня.
— Их трое было. Может, в озере и еще прятались, но вряд ли, — сообщила ворожея, — они обычно всем выводком охотятся. Я их здорово потрепала. Если против них с десяток-другой дружинников будет, то они и напасть не решатся. На дне попрячутся. Коли в сети вплести побеги зверобоя, а сети эти поперек озера растянуть, то можно нежить выловить. Там и зарубить, пока они, опутанные, барахтаются. Богинки страсть, как зверобоя боятся, поэтому сети разорвать не смогут, а железо для них — верная смерть.
Чуть поразмыслив над сказанным, Добрыня решительно кивнул своим мыслям.
— Так и поступим. Соберу ребят, завтра с рассветом пойдем к озеру этому, — посмотрев на Ялику он спросил. — Дорогу покажешь?
— Я покажу, — храбро вызвался подошедший Мстислав, услышавший объяснения ворожеи и, похоже, всерьез вознамерившийся отомстить своим обидчицам за минуты пережитого страха и последовавшего за ним позора.
— Добро, — не стал возражать Добрыня, — едва солнце взойдет, чтоб у ворот городских был.
Мстислав лишь коротко кивнул, подтверждая серьезность своих намерений.
Переведя взгляд на ворожею, Добрыня приветливо подмигнул.
— Ну, пресветлая, боги дадут, свидимся, — произнес он. — За предупреждение да совет добрый благодарю.
— Меня Яликой звать, — опомнилась вдруг девушка.
С достоинством поклонившись, богатырь, принявшись тихо насвистывать какой-то задорный боевой мотив, растворился в толпе.
Всю дорогу до постоялого двора раздухарившийся Мстислав ни на секунду не замолкал, предвкушая завтрашнее сражение с монстрами, из которого он, без сомнения, выйдет храбрым победителем. Изрядно подуставшая от его нескончаемого хвастливого монолога Ялика лишь невпопад кивала, размышляя о странной проповеди, услышанной на торжище. Узнав о причине ее задумчивости, Мстислав лишь отмахнулся.
— Нашла, о чем печалиться, — равнодушно пожал он плечами, когда Ялика прямо спросила о Тихомире. — Пьяница запойный. Уж не знаю, чем он там потравился, но чуть богам душу не отдал. Насилу отошел, ослеп только. Мнит теперь себя провидцем. Народ стращает день деньской. Да кто ж его слушает-то? Он и раньше с головой не дружил, а теперь, видать, и вовсе умом тронулся.
Снятая ворожеей на постоялом дворе комната пусть и не отличалась изяществом убранства, но действительно, как и уверял хозяин, оказалась чистой и уютной. Кроме того, сюда не долетали пьяные крики и песни завсегдатаев из расположившегося на первом этаже трактира. Выпроводив не понимающего намеки Мстислава, уставшая за день от обилия впечатлений Ялика уснула, едва ее голова дотронулась до подушки. Так и не сменивший кошачьего обличия меша немного потоптался у нее в ногах, устраиваясь поудобнее, и, свернувшись калачиком, умиротворенно засопел.
Ворожее показалось, что она едва сомкнула глаза, как вкрадчивый стук в дверь вырвал её из томных объятий беззаботных сновидений, заставив всматриваться отсутствующим взглядом внезапно разбуженного человека в густую темень. Хозяйка-ночь укутала реальность мягким невесомым пологом призрачного сумрака, будто бы напевающего едва слышную колыбельную. Лишь узкая полоска дрожащего света, пробивающегося из-за закрытой двери, робко вторгалась в безмятежное царство дремы, чуть рассеивая бархатистую вуаль умиротворяющего мрака.
Стук повторился, на этот раз немного настойчивее.
С обреченным вздохом ворожея встала с кровати, растревожив тем самым недовольно заурчавшего мешу. За порогом, в отблесках трепещущего пламени свечи, неуверенно топтался сонный растрепанный хозяин постоялого двора.
— Там тебя требуют, — буркнул он неприветливо.
— Зачем? — не менее хмуро поинтересовалась Ялика.
— А мне почем знать? — Пожал сутулыми плечами Горбыль, — дружинник какой-то. Говорит, дело срочное. Велел будить.
Спустившись вниз, ведунья застала ночного посетителя возбужденно меряющим шагами опустевшую корчму.
— Меня Добрыня послал, — обрадованно встрепенулся незнакомец, заметив Ялику. — Я с ног сбился, тебя, пресветлая, разыскивая. Чуть ли не во всех постоялых дворах побывал. Ох, и брани наслушался…
— Знамо дело, ночь ведь на дворе, — хмыкнула ворожея.
— Добрыня сказал, чтоб б я без тебя не возвращался, — смущенно улыбаясь, заметил незнакомец.
— А по что я ему?
— Вот уж чего знать не знаю.
— Ох, что ж это за дела-то такие? — обреченно вздохнула Ялика, с трудом подавив зевоту. — Обожди, я хоть куртку накину. Зябко.
Город, как и большинство его обитателей, дремал, окунувшись в вязкий омут тягучих сновидений. Лишь издредка можно было услышать разудалые песни припозднившихся пьянчуг, приглушенные зыбучим пологом ночи, да разглядеть проблески теплого света, застенчиво пробивающегося из-за прикрытых ставней некоторых домов, чьи жители по известным только им самим причинам так и не отправились странствовать по бескрайнему царству снов.
Дружинник торопился. То и дело позевывающая Ялика едва поспевала за размашистым шагом провожатого. Увязавшийся за ней меша, разбуженный суетливыми сборами ворожеи, то отставал, с любопытством исследуя опустевшие проулочки, то забегал далеко вперед, бесследно растворяясь в ночной темени, чтобы через мгновение снова, подобно неугомонному призраку, возникнуть рядом, как ни в чем не бывало. Подобные выходки меши начали раздражать невыспавшуюся ведунью, каждый раз нервно вздрагивающую при очередном появлении вовсю развлекающегося бесенка. Она собралась было одернуть разыгравшегося Нафаню, как дружинник остановился.
— Пришли, — довольно возвестил он, распахивая неприметную в густой темноте дверь.
Гостеприимный поток неяркого света тут же залил кусочек улицы, разрушив своим согревающим волшебством пугающе сверхъестественные очертания окружающей реальности. Едва Ялика переступила порог, как в нос ей ударил металлический запах свежей крови. В дальнем конце скудно освещенного помещения, на простой деревянной лавке, облокотившись спиной на стену, полулежал мужчина, баюкая у груди изувеченный обрубок правой руки. Измученное лицо раненого покрывали крупные бисерины пота. Скатываясь по ходящим ходуном от нестерпимой боли скулам, они срывались с подбородка и падали вниз, на заляпанную пятнами полузасохшей крови кольчугу, украшенную эмблемой застывшей в прыжке золотистой рыси. Над раненым, опустившись на одно колено, склонился Добрыня и неразборчиво говорил что-то размеренным успокаивающим тоном.
Даже не обернувшись на осторожный скрип закрывающейся двери, здоровяк жестом подозвал к себе ворожею.
— …страшно, — услышала она обрывок сипящего стона раненого, подходя ближе.
Неприятный, но вполне терпимый запах крови рядом с изувеченным мужчиной превратился в невыносимый смрад, в котором разом смешались и запах смерти, и зловоние разлагающейся плоти, и вонь гниющих нечистот, и что-то еще, будто бы смутно знакомое. Сплюнув тягучую кислую слюну прямо на пол, Ялика едва совладала с накатывающей волной тошноты.
— Кто это сделал? — Мягко спросил Добрыня, аккуратно промокнув лоб раненого рушником.
— Не знаю, — давясь, прохрипел тот. — Это… Это налетело. Темно… Оно светится…
Он поперхнулся вдруг, закатывая глаза.
— Дальше, — встряхивая начавшего терять сознание мужчину, твердо приказал Добрыня.
— Да ты что? Ума лишился? — Гневно выкрикнула Ялика, попытавшись отпихнуть в сторону здоровяка. — Ему помочь надо, а не допрашивать!
— Не мешай, дура! — прорычал Добрыня.
Проследив за его мимолетным взглядом, Ялика осеклась, тут же растеряв весь свой пыл.
Крови почему-то почти не было. Лишь заживо гниющая плоть, смрадными осклизлыми лоскутами сползающая с обломка неестественно чистой, белеющей кости перекушенного чуть ниже локтя запястья.
Раненый застонал, судорожно выгибаясь дугой, и откинул голову назад, обнажая шею, по которой змеилась частая сеть иссиня-черных пульсирующих прожилок.
— Оно… Оно. Всех… убило… — мучительно прохрипел он, страшно закатывая глаза. — Меня… конь… вынес… без памяти…
— Ничего, брат, все уже позади, — успокаивающе произнес Добрыня, незаметно вытаскивая нож. Раненый вдруг замолчал, прекратил кривиться и чистым, незамутненным взглядом посмотрел на Добрыню.
— Убей! Убей эту тварь! — попросил он. — Она ребят сожрала, меня… Она всех сожрет. Убей…
Новая волна спазмов выгнула страдающее от невозможной, нечеловеческой боли тело мужчины.
— Ты можешь ему помочь? — безнадежно спросил у Ялики Добрыня, глядя ей прямо в глаза.
— Я… Я не знаю, что это, — призналась та. — Никогда такого не видела.
— Ясно, — коротко бросил здоровяк и прежде, чем ворожея успела его остановить, с размаха вонзил нож в ухо страдающего. Сверкнувший в неярком свете клинок с каким-то противоестественным, мерзким хрустом вошел в череп. Мужчина судорожно дернулся последний раз и затих. На его лице застыла странная улыбка, будто бы он в оставшееся мгновение своей жизни испытал ни с чем не сравнимое облегчение, избавившись наконец от невыносимой боли, нещадно терзавшей измученную плоть и сознание.
Добрыня аккуратно прикрыл умершему остекленевшие, лишенные искры жизни глаза.
— Он бы все равно умер, — словно оправдываясь за содеянное, пояснил здоровяк, вставая. — Не за чем множить страдания.
— Может, и так, — тихо пробормотал Ялика, уставившись в пол. Хладнокровный взгляд дружинника стал ей неприятен. Было в нем что-то отталкивающее, неправильное. От человека, только что собственноручно оборвавшего жизнь боевого товарища, ждёшь чего угодно, но не решительной отчужденности.
Добрыня понимающе вздохнул.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — произнёс он наконец, когда напряжённая тишина сгустилась настолько, что тихое, вкрадчивое потрескивание свечей стало вдруг подобно оглушительному грому. — Но не ради твоего осуждения я тебя позвал. Смотри.
Тело мёртвого дружинника вдруг дернулось, выгибаясь дугой. Рот раскрылся в беззвучном крике, исторнув из чрева мертвеца призрачное сияние. С отвратительным чавканьем голова мертвеца отделилась от туловища, упала на пол и подкатилась к ногам испуганно взвизгнувшей ворожеи. Широко распахнутые, остекленевшие, подернутые мутной пеленой глаза безучастно уставились на обмершую девушку.
«Совсем как у того безумца на площади», — отстранённо подумала Ялика, некстати вспомнив незрячий взгляд Тихомира. Обезглавленное тело забилось в конвульсиях. Грудь мёртвого дружинника, будто бы от противоестественного, невозможного дыхания, то раздувалась, с трудом умещаясь в сковывающей её прирост кольчуге, то безвольно опадала. С печальной обреченностью звякнула не выдержавшая металлическая сетка доспеха, уступив чудовищному напору обезумевшей плоти. Что-то мерзко хрустнуло, ломаясь. Невероятно раздувшаяся грудная клетка мертвеца лопнула, и из образовавшегося разлома хлынули потоки чёрной пузырящейся слизи. Внутри ужасающей раны, среди ошметков плоти и осколков переломанных ребер, заворочалось нечто пугающее, пытаясь выбраться из своего кошмарного вместилища.
Ялика с трудом подавила крик ужаса и отвращения, разглядев создание. Она уже видела похожее существо раньше. На одиноком хуторе, сожженном Мортусом. Правда, тогда оно было куда больше и массивнее. Вестник запредельного, иномирового кошмара, не знающий ни жалости, ни пощады, ни сочувствия, ни снисхождения, столь же ненасытный, как и его хозяин. С той лишь разницей, что пищей для одного служила мертвая плоть, а другому не хватило бы и целого живого мира, чтобы унять вечный голод.
Походившее на лишенную шерсти крысу создание агрессивно зарычало, скалясь частоколом изогнутых клыков, и злобно уставилось на отшатнувшуюся назад Ялику. Казалось, оно узнало ворожею. Удовлетворённо взрыкнув, чудовище прыгнуло.
Не ожидавший ничего подобного Добрыня только и смог, что оттолкнуть оцепеневшую девушку в сторону, отчего та, неловко споткнувшись, растянулась на дощатом полу.
Разочарованно скуля, существо проворно развернулось и приготовилось снова напасть.
Словно из ниоткуда возникший кот бесшумно налетел на крысеныша-переростка, вцепившись ему в горло зубами и в лохмотья раздирая когтями безволосую шкуру. В одно мгновение все было кончено. Перекусив гортань существа, меша оставил недвижимый труп противника и принялся отхаркиваться, с отвращением сплевывая черную кровь, заполнившую пасть.
— Ты это хотел показать? — Задыхаясь от возмущения, спросила Ялика, поднимаясь с пола. — Не трогай!
Услышав гневный окрик ворожеи, Добрыня, собравшийся было за хвост поднять труп создания, немедленно отдернул руку.
— Он, — здоровяк бросил сумрачный взгляд на изуродованные останки товарища, — не единственный, кто ушёл живым от напавшей твари. Был ещё один. Умер до того, как я успел хоть что-то вызнать. Тоже после смерти превратился в страховидло. Поэтому-то за тобой и послал, едва понял, что и второй не жилец.
Ялика, кивнув и сочувственно глядя прямо в глаза отчего-то замявшегося Добрыни, произнесла:
— Наверняка подумал, что если я не помогу, то ты спасешь хотя бы его душу, убив до того, как он обратится.
Здоровяк промолчал, но глаза не отвел. Взгляд Добрыни снова сделался твёрдым и собранным. На скулах заиграли желваки.
— Ты ведь видела этих тварей раньше? — с пугающей настойчивость в голосе спросил он.
— Да, видела, — не стала отпираться ворожея.
— И?
Ялика задумалась. Неужели жертва Мортуса оказалась напрасной? Он так и не смог освободиться от оков своего греха, надолго ставшего для него невыносимым проклятием? А ненасытное чудовище, затаившееся где-то за гранью приговоренного мира, вновь протянуло свои лапы к содрогнувшейся от животного ужаса реальности? Нет, она своими собственными глазами видела, как величественная Мара увела за собой освобожденного Мортуса в вечное царство смерти. Видела, как рухнули цепи, накрепко сковывающие его душу. Видела, как разрывалась связь между ним и тем чудовищем, что, подобно кукловоду, прячущемуся за ширмой, обрекла этого несчастного человека на вековечное служение, умело дергая за ниточки жажды неотвратимой мести и безграничного отчаяния.
Врата должны быть наглухо запечатаны.
Однако смердящий изуродованный труп воина и вылезшее из его заживо сгнившего чрева кошмарное создание красноречиво говорили об ином. Только на этот раз жаждущий разрушения вечно голодный монстр, притаившийся где-то за пределами реальности, нашёл иную лазейку.
— Добрыня, ты узнал, где напали на твоих ребят? — спросила Ялика наконец.
Нахмурившийся здоровяк покачал головой.
— Первый умер, так и не сказав ни слова, — горько произнёс он и, запнувшись, добавил: — Что со вторым случилось, ты и сама видела.
— Значит, лошадь вынесла… — задумчиво протянула ведунья. — Ее и спросим.
— Ты умом тронулась? — округлил глаза Добрыня.
— Может и тронулась, — неопределённо пожала плечами Ялика. — Лошадь где, спрашиваю? Я ведунья, как-никак. Иль запамятовал?
Когда забившаяся в дальний угол стойла перепуганная кобыла рыжей масти, несмотря на все ласковые уговоры, наотрез отказалась подойти ближе, Ялика уверенно перелезла через ограду. Лошадь истерично заржала, вставая на дыбы.
— Тихо, моя хорошая, — принялась уговаривать ее ворожея, протягивая кобыле раскрытую ладонь с припасенным лакомством.
Кобыла недоверчиво шевельнула ушами, всхрапнула и во все глаза уставилась на медленно приближающуюся ворожею.
— Не бойся, — едва слышно прошептала Ялика, делая ещё один аккуратный шажочек. То ли ласковые увещевания девушки подействовали, то ли угощение оказалось слишком заманчивым — но лошадь вдруг успокоилась и позволила аккуратно погладить себя по морде.
Обрадованная Ялика тут же что-то зашептала ей на ухо. Слушая девушку, кобыла то прядала ушами и тревожно всхрапывала, то вдруг, будто соглашаясь, качала головой. Скептически настроенный Добрыня, ждавший на дворе, не поверил своим глазам, когда ворожея вышла из конюшни, торжествующе ведя под уздцы оседланную лошадь. Ту самую, что ещё совсем недавно чуть не затоптала конюха, безуспешно пытавшегося успокоить перепуганное животное.
Ловко забравшись в седло, Ялика лукаво подмигнула недоверчиво выпучившему глаза Добрыне.
— Я верхом поеду, ты рядом пойдешь, а она, — ворожея ласково обняла кобылу за шею, — дорогу покажет.
Усмехнувшись, Ялика вдруг спросила, оглядываясь по сторонам:
— А куда это Митрофан-негодник опять запропастился?
Чёрный кот не заставил себя ждать. Спрыгнув с крыши конюшни прямо на плечи ворожеи, он замурчал и доверчиво потерся мордочкой о её щеку.
Добрыня благодушно хмыкнул и, вдруг вспомнив о чем-то, спросил, хмуря брови:
— Я вот что, пресветлая, мыслю, — он взял лошадь под уздцы. — Никуда ты не поедешь.
— Почему? — Удивилась ворожея.
— Ну, сама посуди, — пробасил здоровяк. — Там чудище неведомое целый дозор порвало, а ты в одиночку, считай, туда собралась.
— Много ты понимаешь! — Упрямо взмахнула головой девушка и, свесившись с лошади, попыталась отобрать поводья.
Не спуская с девушки неодобрительный взгляд, хмурый Добрыня, уклоняясь, сделал шаг в сторону. Кобыла нетерпеливо переставила ноги, отчего Ялика чуть не вывались из седла.
— Будет тебе, — примирительно вымолвил богатырь, протягивая для помощи руку.
Проигнорировав жест Добрыни, раздосадованная Ялика гневно уставилась на гиганта.
— Ты забыл, кто я? — сердито выпалила она, негодующе сверля богатыря взглядом.
— Нет, — покачал головой тот.
— Так вот послушай, друже, — девушка молниеносным движением вырвала-таки поводья из рук не ожидавшего такой прыти богатыря. — Я не умалишенная какая, в логово этой твари сломя голову кидаться не собираюсь. А вот осмотреться издалека надобно. Ты верно заметил, что со страхолюдиной этой целый дозор не справился. Сколько их там было? Пять? Десять?
— Двенадцать, — нехотя буркнул Добрыня.
— Целых двенадцать вооруженных всадников с этой тварью не сладили, — продолжила девушка, — а значит, сталь да железо тут мало помогут. Может, ворожба сдюжит. Только вот, для начала, нужно хотя бы понять, с чем дело имеешь. А посему — я еду, а ты можешь оставаться. В конце концов, тебе еще с богинками сладить надобно.
— Без меня справятся, — сердито насупившись, буркнул здоровяк, — А вот тебе помощь лишней не будет.
— Вот и славно, — сменив гнев на милость, согласилась Ялика, мягко улыбнувшись.
— Идем, что ли, — серьезно заявил Добрыня и схватился за рукоять меча, висящего на поясе. Обнажив лезвие на пядь, будто проверяя оружие, он с тихим шелестом отправил его обратно в ножны.
— Идем, — сухо повторил здоровяк и, немного обиженно повернувшись спиной к прячущей лукавую улыбку ворожее, направился в сторону городских ворот.
Уже почти рассвело, когда кобыла вывела путников из тихо перешептывающегося за спиной леса. Почти сразу за опушкой вставала стена вихрящегося непроглядного тумана, белесые клубы которого медленно перекатывались в воздухе и, будто бы едва заметно, пульсировали. Испуганно всхрапнув, лошадь встала, наотрез отказываясь идти дальше.
— Здесь это было, — прошептала Ялика, словно боясь громкими звуками потревожить зловеще сгустившуюся тишину.
— Ну, много разглядела, пресветлая? — Хмыкнул Добрыня, настороженно оглядываясь по сторонам. Ялика спешилась. Нахмурившись, она опустилась на колени и, закрыв глаза, приложила раскрытые ладони к земле, запрокидывая голову назад. Кот, всю дорогу проспавший у нее на плечах, примостился рядом, выжидательно прислушивась.
— Плохое место, — раздался откуда-то сзади сухой старческий голос.
Добрыня среагировал молниеносно. Лезвие меча тускло замерцало в предрассветном сумраке, уткнувшись острием в шею низенького старичка с длинной, до самой земли, седой бородой, покрытой мхом и лишайником. Оперевшись на сухой крючковатый сук, который служил ему чем-то вроде посоха, незнакомец обиженно посмотрел на дружинника.
— Эх, — тяжело вздохнул дед и растворился в воздухе.
— Такой большой вымахал, а ума не нажил, — услышал Добрыня, рухнув на землю от ловко нанесенного старичком удара суком под коленки. В следующую секунду старичок возник рядом с навострившим уши мешей. Дотронувшись ладонью до лба животного, старик ворчливо произнес.
— А ты не прикидывайся.
Фигурка кота подернулась дымкой. Вернувшийся в истинное обличье бесенок принялся недоуменно разглядывать свои ручонки, будто и не видел их никогда до этого.
— Не люблю притворство, — сообщил старичок, усаживаясь на трухлявый пенек неподалеку и сложив руки на своем странном посохе.
Помолчав минуту, он продолжил, как ни в чем не бывало: — Вот лес, он никогда не притворяется. Всегда такой, каким ему положено быть. Весной — молодой да цветущий, летом — живой, полный сил…
Ялика жестом остановила вскочившего на ноги Добрыню, который, насупившись, угрожающе направился было в сторону незнакомца.
Старичок и бровью не повел, словно это не ему грозила участь быть зарубленным разгневанным дружинником.
— Умудренный увяданием осенью, — продолжал он, глядя прямо перед собой. — Зимой спящий искристым сном. Всегда настоящий. Это вы, люди, хотите казаться лучше, чем есть, оттого и множите зло вокруг. Один за золото покупает себе прощение от грехов, другой, вроде, добро творит по своему разумению, да вот для других худо выходит, а третий настолько душой черен, что мёртв давно внутри. И все трое никак суть свою разглядеть не могут, притворяются, и себя, и других обманывая. Так во лжи и помирают, от правды прячась. А ложь остается.
Седобородый незнакомец вздохнул с горькой досадой и кивнул в сторону тумана.
— Вот, это место — мертвое, — сообщил он печально. — Не должно быть таким, но мертвое.
Старик шмыгнул носом и замолчал. Ялика перевела взгляд на медленно перекатывающиеся туманные валы. Из глубины вязкого марева глухо доносился заунывный басовитый гул, изредка прерываемый какими-то тяжелыми поскрипываниями и скорбным металлическим дребезгом. Странный звук пульсировал, переливаясь из стороны в сторону, подчиняясь тому же прерывистому ритму, что и танцующие клубы тумана. Как ни прислушивалась ворожея, но никакие иные звуки не нарушали пугающего молчания объятой чувством всепожирающего ужаса реальности. Казалось, мир, стараясь скрыть свое присутствие, испуганно отпрянул от незримой границы, за которой притаился невообразимый кошмар, грозящий неминуемой смертью всякому осмелившемуся переступить невидимую черту.
Словно почувствовав пристальный взгляд на своей изменчивой бугрящейся плоти, стена тумана вдруг качнулась вперед, обдав смердящей волной затхлости и разложения всех собравшихся на опушке.
— Что здесь произошло? — наконец спросила незнакомца Ялика, с трудом оторвав взгляд от завораживающего танца белесой мари.
Тот промолчал, лишь неопределённо пожав плечам.
— Да кто это? — Не выдержал Добрыня, выразительно указав мечом на старика, который, впрочем, не обратил на этот жест абсолютно никакого внимания, продолжив с отсутствующим видом изучать пространство прямо перед собой. Подивившись несообразительности товарища, ворожея, разочаровано качнув головой, коротко пояснила:
— Лесовик.
Рассеянно почесав бороду, сидевший на пеньке дед важно кивнул, подтверждая слова девушки.
— А это? — недовольно пробасил Добрыня. — Ты, вроде, ворожея, а с поганью водишься…
Лезвие меча плавно качнулось в воздухе и указало на поперхнувшегося от возмущения бесенка.
— Это кто тут погань-то? — взъярился тот и ринулся к Добрыне, гневно размахивая кулаками. Лишь по счастливой случайности молниеносно отреагировавшей Ялике удалось предотвратить драку. Проворно извернувшись, она схватила мешу за лохматый загривок и приподняла над землёй. Тот, отчаянно брыкаясь, беспомощно замотал в воздухе копытцами, воинственно скалясь и продолжая махать кулачками. Выдошись, он безвольно обвис в руках ворожеи.
— Меша я, дубина, — огрызнулся бесенок, буравя опешившего Добрыню яростным взглядом.
— Ну хватит, — оборвала его Ялика, недовольная выходкой товарища.
Предусмотрительно придерживая бесенка за шиворот, ворожея вернула его на землю и строго посмотрела на дружинника.
— А ты меч бы убрал пока. Чует моё сердце, намашешься ещё железякой своей, — сердито сказала она и, поочередно кивнув на притихшего мешу и лесовика, безразлично наблюдающего за происходящим, добавила уже мягче:
— Тебе от этих двоих вреда никакого не будет.
Недоверчиво покачав головой, Добрыня все-таки решил не спорить и нехотя убрал оружие.
Убедившись, что ворожея не смотрит в его сторону, меша скорчил плотоядную гримасу и погрозил дружиннику кулаком, словно говоря этим, что не простил незаслуженной обиды.
Добрыня равнодушно пожал плечами.
