Она вошла никого не замечая, разгоняя пыль черным полом платья, собравшуюся на белом мраморном полу. Атласное платье легким шорохом, как прикосновением руки, ласкало стены, которые были белее снега. Миниатюрные босые ножки бойко ступали по ледяному полу.

- Ни за что не догадаетесь, что на этот раз мне ответили и, кого я встретила! – изящные тонкие пальцы звонко щелкнули, и из небытия материализовалось кресло, в которое и приземлилась утонченная фигура девушки.

На секунду несколько пар глаз оторвалось от своих дел, рукописей и затейливых витражей окон.

- Опять какого-нибудь сноба или мамашу, убитую смертью своего единственного отпрыска, - презрительный мужской голос пропел слова, сопровождая их шелестом бумаги. - Их сейчас столько развелось.

- А это только тебя к ним отправляют, - помещение залил детский смех и топот маленьких ножек.

- Эй! – серые глаза оторвались от бумаги и стройная фигура юноши, обладателя презрительного голоса, повернулась к ребенку лет 8 в костюме.

- А кто на что горазд! – маленький язычок, дразня юношу, высунулся изо рта ребенка, а маленькая ручка растрепала кучерявые волосы сероглазого юноши.

- Ну я тебе сейчас покажу! – юноша вскочил со стула и рукой попытался ухватиться за пиджак, но тщетно. – А, ну, иди сюда, гаденыш!

- А ты поймай меня сначала!

В просторном помещении воцарились суета, детский хохот, ругательства, топот ног. На пару мгновений это помещение, служащее пристанищем для вечных созданий, наполнилось жизнью и будто само все ожило: витражи заиграли новыми красками и отблесками, пыль весело заплясала по помещению, рукописи по-новому зашептали своими бумажными голосами, солнечные лучи теплыми прикосновениями обласкали головы присутствующих. Удивительно, как может изменить все в обители чужих смертей безобидная шутка ребенка над взрослым.

- Ганс балда, снобов ждет его гора, бе-бе-бе! – детский смех зазвучал еще громче прежнего, стеклянными сверкающими горошинками отбиваясь от стен помещения.

- Ну, сейчас ты у меня получишь, Иван!

Оба не заметили, как над ними сгущается грозовая туча. Пухленькие губы девушки в черном атласном платье надулись, а брови сдвинулись у переносицы. Практически весь воздух вокруг нее наэлектризовался и тянулся электрическими руками к беснующимся юношам.

- Ой, сейчас что-то будет…

- Эй! Я кому это все рассказываю, стенам или может быть этим бумажкам!? – голос девушки сорвался на визг, а потом ненадолго затих. – Вы, вы просто невыносимы, отвратительны!

Всё в помещении замерло. Юноши остановились. Ганс обтянул жилет и провел по металлическому браслету наручных часов пальцами, а озорной Иван шморгнул конопатым носом. Привычная тишина поглотила помещение. Не было слышно ни дыхания, ни шороха, ни даже ритмичного биения сердца. Витражи снова погрустнели, а пыль, ворча, покрыла собой все, кроме живых тел. Также бесшумно опустилась рука на плечо рассерженной девушки.

- О-о-о, не стоит печалиться из-за этих мужчин, - мелодичный голос ласково прикоснулся к ушам девушки. – Сколько ни было бы им лет, хоть тысяча – да, Ганс? – хоть двести – да, Иван? – они все равно остаются непоседливыми детьми. Не стоит злиться на них, Александра, они не со зла. Это природа их такими сотворила.

Женщина с мелодичным голосом убрала, выбившуюся из высокой прически, прядь седых волос за ухо и улыбнулась всем лишь глазами. Фигура, жесты, легкие взмахи ресницами, лицо, покрытое глубокими морщинами, ясный взгляд и даже легкий аромат старости и пряностей – все источало мудрость и житейский опыт.

- Ладно-о, прости. Кого ты там встретила сегодня? – Иван снова шмыгнул носом и виновато потупил глаза.

Ганс, сделав вид глубоко оскорбленного человека, поджал губы и молча вернулся на свое прежнее место.

- Только потому, что я вас очень люблю, мальчики, - Александра обворожительно улыбнулась и устроилась в кресле поудобнее, поднося к губам пару секунд назад материализовавшуюся в ее руках пахитоску и выпуская облако густого серого дыма. - Итак, вхожу я в комнату, которая по видимому служила кабинетом и была завалена бумажками с цифрами, там еще были такие металлические коробки с циферблатами и крутящимися ручками, ну…Как их люди называют? Коробки, хранилища…

- Сейфы.

- Да, сейфы! Спасибо, Ганс. Ну и придумают же таких глупых названий, - Александра театрально развела руками и прикрыла глаза. – А шторы, какие там были шторы! Какая ткань, какой цвет…

- Александра, милая, ты же нам не про шторы хотела рассказать, - бархатистый голос пожилой леди с высокой прической прошелся по стенам помещения.

- Ах, да, я отвлеклась, но шторы и правда были прекрасны. Так вот, прохожу я дальше по комнате, ставлю метроном на массивный деревянный стол с резными ножками, а он смотрит на меня своими маленькими мокрыми глазками и не понимает ничего. Я думала, что его маленькие глазки станут больше в окружности, чем его огромный живот, но увы, они выдержали, как и пуговицы на его рубашке, - Александра перевела дыхание. Пробежавшись глазами по присутствующим, которые ждали продолжения. – Я, как и полагается, говорю, что у него будет 2 минуты и 106 ударов метронома, чтобы сказать одно слово, за которое я оставлю ему жизнь. Ну, вот почему, каждый раз они знают кто мы, но все равно смотрят, как на призраков и начинают лепетать, что мы ошиблись адресом?

Этот вопрос не нашел ответа в этих стенах.

- Это были самые длинные минуты в моей бесконечной жизни, - девушка закатила глаза. Зато у меня было время рассмотреть все золотые статуэтки, натертые до блеска, дорогую мебель, книги в кожаных обложках и еще кучу старого дорогого хлама.

Ганс перевернул страницу и обмакнул острый кончик пера в чернильницу и вернулся к желтому, наполовину заполненному, листу и продолжил вырисовывать силуэты букв, которые соединялись друг с другом. Звук танцующего пера заполнил просторное помещение, а губы Ганса приоткрылись, давая жизнь следующим словам:

- Позволь угадать, какое слово он назвал, чтобы спасти свою жизнь – деньги или золото?

- Деньги, - тонкие губы девушки растянулись в презрительной улыбке. – Он еще пытался мне всунуть пачку этих бессмысленных бумажек.

Пожиратели жизни позволили себе разразиться смехов.

- Вы представляете!? Сует мне эти бумажки, а сам аж колотиться со страху, а потом говорит, что жаловаться будет! Ой, живот…

Дружный смех зазвучал еще громче в помещении. Лишь одно окно с витражами осталось погружено в молчание. Невысокая девушка стояла у того окна. Локоны свободно ложились на ее плечи и закручивались в милые завитки на белой кофте. В глазах метались клубки мыслей, а лицо то и дело покрывалось серой тенью. Темно-алая жидкость с грустным всплеском встречала объятием бокал, а затем легким прикосновением ласкала губы девушки.

Несколько глаз присутствующих прошлись по фигуре девушки около окна.

- Соф, а ты чего не смеешься?

Серые глаза оторвались от созерцания витражей и, вопросительно посмотрев в большие карие глаза Ивана, губы девушки приоткрылись:

- А? Да не хочется как-то.

- Ты что, все о том старичке думаешь? Выкинь его из головы, это наша работа, - Александра подняла удивленно брови.

- Не могу я. Если бы ты видела его глаза, то и сама вероятнее всего не смогла бы забыть, - алая жидкость снова обласкала губы девушки. – Я приходила к нему пять раз, пять лет. Все это время он находил слова, ради которых стоило жить: любовь, семья, страсть, надежда, радость, состязание, знание, риск, предательство, мечта, долг, мгновение, власть… Жизнь человека – это слова. Ведь есть еще столько слов, почему он ни произнес ни звука в шестую встречу? Почему?..

Она вспомнила лицо того старика, которое покрыли многочисленные пигментные пятна и глубокие морщины. Перед ее глазами всплыла еле заметная улыбка меж седой бородой и усов, сгорбленная фигура и глаза, смотрящие на нее. Некогда живые и с искоркой глаза смотрели на нее сейчас пустым взглядом с укором. Они будто говорили: « Ну, что пришла? Давай уж поскорее, не затягивай».

Сквозь белую дымку в ее памяти всплыла старая комната, а в нос почти сразу ударил устоявшийся запах старости, нагоняющий тоску и уныние даже на Смерть, и едкий запах лекарств. Нахлынувшие воспоминания заставили молодую Смерть покачнуться и закрыть глаза, отдавая себя полностью воспоминаниям, будто переносясь в тот день и в то место снова.

Старая комната была небольших размеров и вмещала в себя всего лишь деревянный стол, кровать и небольшую прикроватную тумбочку. На стене висел старый «персидский» ковер с узорами и на тумбочке стояла небольшая рамка с черно-белой фотографией в ней. Старая бумага с помощью неведомого механического устройства – фотоаппарата - запечатлел лица двух улыбающихся молодых людей. Молодая красивая женщина с шарфиком на шее и с большими ясными, проницательными глазами держала за руку неказистого мужчину. Они выглядели такими счастливыми, что даже Смерть невольно улыбнулась лишь уголками губ. Они были такими живыми в тот момент, с такой большой и яркой искрой в глазах. А теперь… А что теперь? Нет, тело не оставила его былая мужественность и угловатость. Во взгляде все так же читались строгость и спокойствие, а в уголках глаз и тонких губ хранилась мудрость, именно та мудрость, которая приходит с годами - через потери, ошибки, крутые падения, взлеты. В его руках все так же чувствовалась сила, что была в них 60 лет назад, разве что ее чуть-чуть поубавилось. Все так же казалось, что эти руки с легкостью бы снова сжали косу и скосили аршин за аршином, утирая пот со лба не подпоясанной белой рубахой. Однако тело его будто сжалось под тяжестью прожитых лет, высохло, осунулось. Хоть мышцы рук его были все так же крепки и почти так же сильны, как и в былые времена, то сердечная мышца давала перебои и иногда отказывалась исправно работать и качать кровь. Глаза были уже не так зорки, как прежде, и утратили ту искорку и огонек, а язык вместе с чувством обоняния утратили чувствительность больше всего. Легкие требовали покоя и больше кислорода. Все тело требовало покоя, и было похоже на стареющий часовой механизм, детали которого постепенно приходят в негодность, ржавея и работая все с большим трудом и напряжением. Да, именно, он был похож на разбитый механизм, который был просто слишком стар и устал от постоянной работы, устал от своего возраста и груза воспоминаний, требующий покоя. Вечного покоя и забвения.

София нежно прошлась рукой по метроному и впервые в своей работе сделала нерешительный шаг вперед. Босые ноги коснулись ковра на полу, ворсинки защекотали нежную кожу, но не заставили Смерть улыбнуться. Метроном бесшумно опустился на прикроватную тумбочку. Взгляд старика поднялся на Смерть, а губы растянулись в ухмылке.

- Ну, что, Костлявая, пришла все же? – старик вздохнул и оправил рубашку и жилет от костюма. – Заждался я тебя уже, вон который день уже в этом хожу, а ты все не идешь и не идешь.

София ласково отвела маятник метронома и настроила грузик на нем. Удерживая его в таком положении она стандартно обратилась к своему «клиенту»:

- У Вас будет 162 удара метронома, чтобы найти в своей памяти одно слово, которое объяснить, почему я должна помочь тебе и продлить твою жизнь еще на один год. Отсчет начинается.

Палец Смерти отпустил маятник с грузиком в форме перевернутой трапеции, пара ритмичных ударов раздалась вслед за этим действием. Еще и еще удары разлетались по комнате друг за другом в полном молчании губ старика и Смерти. Тук-тук-тук-тук-тук. Что может быть мелодичнее этого звука? Что может быть правильнее и ритмичнее его? Что может задавать темп мысли так же, как он? Что может быть прекраснее его? Что может быть ужаснее этого? Для Смерти это был лишь просто звук, издаваемый этим чудным прибором для музыкантов. Для других же – это был звук ускользающей тонкой шелковой нитью из кисти жизни, звук отчаяния и немого бессилия. Хотя почему немого? Нет, во многих крутилось столько слов и мыслей в этот момент, они хватались сначала за одно слово, а потом за другое, стараясь выбрать ТО самое слово, но в бегстве за словами и в суете своих неупорядоченных мыслей они выбирали то, что казалось им ТЕМ словом и ошибались. Выбранные слова оказывались ничтожными и пустыми и не давали права остаться в живых. Для других же этот звук был звуком живой мысли, который подстегивал и помогал отыскать в себе то слово, которое нужно, и откинуть все не ценные и пустые слова.

Руки старика потянулись к рамке с фотографией и взяли ее, приближая ее к телу. Голубые глаза наполнились нежностью и какой-то теплотой. Пальцы гладили стекло на месте лица женщины, а губы растянулись в улыбке.

- Знаешь, я долго не мог поверить, что она выбрала меня и еще дольше искал то, что она во мне нашла. Я же, знаешь, неказистый тогда был и крепкий, а она такая маленькая и хрупкая была, как … - старик сжал губы и закрыл лицо рукой. – Как одуванчик, подуешь - уже нет. А на деле она была очень крепкая, сильная, волевая, помню, как она меня заново на ноги ставила и учить ходила после инсульта, как в молодости вместе за яблоками лазили и как она за меня в драке заступалась, нет, не лезла с кулаками на соседских бугаев, а словами, слово было ее оружием.

Для Софии было ново то, что сейчас происходит. Это не первый ее год на работе и она ни разу не сталкивалась с тем, чтобы клиенты начинали рассказывать свои истории. Нет, раньше они тоже что-то говорили, но то было больше предложения денег и истерические вопли о несправедливости и об ошибке. Люди ревели, хватались за головы, грызли ногти, истерично пытаясь найти слово, но она никогда не встречала тех чувств, что видела сейчас. Почему он не боится? Что это за неожиданная теплота и нежность? И эта грусть, она не от расставания с жизнью, она исходит от другого… От чего же?

- Я раньше считал ее слабой и глупой, считал, что она просто позабавиться решила со мной. Ждал все, когда ей надоест играться, искал все какие-то доказательства этой игры. Она говорила, что любит меня, а я отвечал ей лишь глупой улыбкой, смотрел зверем на добычу. Такой дурак был. Дурак дураком. А потом как молнией в голову ударило – понял, что влип по уши. Только поздно уже было, она ушла от меня. Нет, не к кому-то другому, а просто ушла от меня. Ну, и правильно сделала. Ты думаешь моя жизнь закончилась сейчас? О, нет, она закончилась тогда, в тот момент, когда она молча собрала свои вещи и ушла, не оставив ничего, кроме своего запаха. Я тогда и не понял ничего, думал вернется и заживем по прежнему, даже лучше, ведь и я полюбил ее. Но нет, она не вернулась ни через час, ни через день, ни через неделю.

Метроном давно был остановлен пальцем Софии, и маятник был возвращен в неподвижное состояние. Птицы резвились за окном, радуясь новому весеннему дню и дурманящему запаху сирени. Все было наполнено жизнью и дышало радостью в этот день, будто хотела дать возможность насладиться всеми красками природы в этот день этому человеку. Смерть смотрела в окно, и лучи солнца играли с ее волосами.

- Я ее обыскался, ходил по всем библиотекам, в ее любимых парках просиживал часами, а потом стал ходить по кабакам и выпивать от безысходности, чтобы не думать, не вспоминать, чтобы не сидеть в пустой квартире одному, чтобы не давила пустота и тишина. Но и тут она меня спасла, - старый оттер щеки своей ладонью от слез и улыбнулся. - Я пришел домой раз с очередной попойки, а в квартире котлетами пахнет. Я сначала и не понял в чем дело, а потом побежал на кухню, а там она в своем голубом фартуке и платице стоит, напевает песню и котлеты переворачивает. Я тогда заплакал в первый раз и обнял ее, а она обняла меня и говорила что-то про сгоревшие котлеты, но не вырывалась. И как она меня тогда вытерпела, обнимая? От меня на версту разило алкоголем и потом, а она стояла и обнимала, прижимаясь все крепче. Тогда на ужин были подгоревшие котлеты и рис.

Старик поднялся и подошел к шкафу, извлекая оттуда футляр для скрипки и проводя по его деревянному корпусу рукой. Смерть впервые за все свое время с новым для нее чувством сожаления и грусти наблюдала за медленными движениями старика, за его выражением лица и слезами на глазах.

- Вот, ты не можешь представить себе, как она танцевала и играла на скрипке, на этом дьявольском инструменте. Она и меня пыталась научить, только с моими неуклюжими пальцами это не получилось, - старик уже не сдерживал своих слез и они градом катились по его щекам. – А где-то тут еще была книженция … Погоди еще немного, пожалуйста, сейчас пойдем.

Он опустил футляр на кровать и открыл секцию, стараясь найти то, что ему было нужно. Старая желтая книжечка оказалась у него в руках, и он улыбнулся, положил ее рядом с футляром. Затем он разобрал рамку и извлек фотографию, в последний раз посмотрел на нее, поцеловал и, сложив, положил в карман жилета.

- Слушай, а у вас там яблоки есть? Уж очень она любила яблоки и задачки по химии, только вот этот сборник до конца решить не успела – слегла.

- Я не знаю, что такое яблоки, - София нерешительно пожала плечами и удивилась самой себе - они никогда не испытывала ничего подобного.

- Яблоки это такие круглые фрукты зеленого или красного цвета, иногда они бывают сладкие, а иногда – кислые. Еще хрустят и истекают соком, когда их откусываешь. Хм-м, они как полная луна, только растут на дереве и они съедобные.

- Вы едите луну?

- Нет же, мы едим яблоки, а они по форме напоминают луну, старик улыбнулся и протянул ей одно яблоко. – Держи, уж извини, второе я дать не могу, оно для любимой.

Смерть застыла в нерешительности с протянутой рукой и изумлением на лице. Почему этот смертный так добр к ней? Почему предлагает ей это? Что делать? В уставе ничего по этому поводу не написано, только приходишь, заводишь метроном, оговариваешь, ждешь, забираешь слово или жизнь – всё.

- Да бери же ты, не отравлю, не бойся. Кусай! – старик даже рассмеялся, вкладывая в ее руку дивный для нее фрукт.

Человек взял футляр и книжку, которая оказалась сборником задач по химии, в той же руке кое-как уместилось зеленое яблоко. Плечи его расправились и в миг, будто помолодел на пару лет, а в глазах зажегся огонь. Огонь любви и жизни.

- Ну что, скоро я буду рядом, Лизонька. Веди меня, мое время давно уже закончилось.

***

София открыла глаза и вернулась из воспоминаний, перед глазами ее был все тот же обитель Смертей и холодный мраморный пол. Бокал красной жидкости опустился на подоконник , где лежало маленькая зеленая луна-яблоко.

- Вот почему он не стал называть слово?

- Так я его Лизоньку на прошлой неделе забрала, тоже ни слова не сказала, - Александра пожала плечами и вальяжно раскинулась на кресле. – Вот он и не стал ничего говорить.

- Все равно не понимаю, - Софья опустила глаза на свои белоснежные руки. – Он мог бы найти кого-то другого, в людском мире много женских особей.

Белоснежная рука Софии прикоснулась к яблоку и бережно погладила его кожуру. Она была такой гладкой и приятной на ощупь, но София все никак не решалась побороть любопытство и откусить хоть маленький кусочек этого маленького чуда.

- Я хоть и не признаю чувства любви между людскими особями, а только физиологические потребности, - Ганс поднял взгляд от листов бумаги. – Но тут скажу, что он любил ее, любил достаточно сильно.

- А что такое любовь, Лидия Александровна? – Иван посмотрел на элегантную женщину. – Это у нас с Гансом тоже любовь, раз мы гоняемся друг за другом?

- Ах, ты ж маленький….

-Ну-ну, Ганс, - женщина ласково улыбнулась. – Любовь- это чувство людей. А то, что у вас с Гансом не любовь, а скорее ребячество.

- И что же это за чувство?

- Не знаю, солнышко, нам не дано его испытать.

София грустно улыбнулась и отвернулась, поднося к губам яблоко. Хруст отдался в тишине эхом от стен.

- Яблоки очень вкусные.