Мир плыл. Перед глазами плясали мутные пятна, собираясь в очертания загаженного подъезда. Первый этаж. Но какой-то... неправильный. Плитка под руками была ледяной, словно могильная плита, а перила покрывала такая густая ржавчина, что казалось, прикоснись — и пальцы рассыпятся вместе со сгнившим металлом.

В ушах стучала кровь. Тук-тук. Тук-тук. И больше ни звука.

Я поднялся, шатаясь, как пьяный матрос. Зачем я здесь? В голове было пусто, словно кто-то выскреб ложкой все мозги из черепа. Память буксовала, цепляясь за обрывки...

Семья.

Жена. Сын. Младенец совсем. Что-то стряслось. Беда. Я должен их найти!

Я двинулся к лестнице. Ноги налились свинцом, каждый шаг отдавался гулом в черепной коробке. Второй этаж встретил меня рядом обшарпанных дверей. Я прижался ухом к одной. Тихо. К другой — то же самое. Дернул ручку — заперто наглухо. Словно все вымерли или сбежали, бросив свои темные норы.

Мозг кипел. Я пытался вспомнить хоть что-то, но мысли ускользали, как скользкие угри. Кто-то им угрожал? Кредиторы? Бандиты? Или я сам... Нет. Бред!

Третий этаж. И тут меня пробило ознобом. Дверь одной из квартир была приоткрыта. Черная щель звала внутрь.

Я вошел.

Прихожая пуста. Обои клочьями свисают, как кожа сильного ожога. Прошел в зал. Посреди комнаты — круглый стол и старая панцирная кровать. На ней, свернувшись клубком, лежала девушка. На плечах — тяжелая, рыжая, овчинная шуба.

Меня передернуло. Это шуба мамы. Та самая, которую она носила в молодости, тяжеленная, пахнущая нафталином и уличной сыростью. Откуда она здесь? Мать давно умерла, вещи раздали бездомным.

Девушка подняла голову. Лицо бледное, почти прозрачное. Глаза — как два осколка льда.

— Ты чего тут? — хрипло спросил я. Собственный голос показался чужим.

Она моргнула, убирая прядь волос с лица. Взгляд у неё был странный. Детский и одновременно бесконечно усталый.

— Ищу, — тихо сказала она.

— Кого?

— Кого-то важного.

Я подошел ближе. От неё не пахло ничем. Вообще. Словно она была вырезана из стерильного картона.

— Жену и сына не видела?

— Нет. А они здесь?

— Должны быть. Я чувствую.

— Я с тобой, — она плотнее закуталась в шубу. Под грубым мехом, казалось, ничего не было — только худое, синюшное тело. — Меня Настя зовут.

Настя. Так звали мою сестру.

— Пошли, — буркнул я. Мне стало жутко. Не от обстановки, а от её спокойствия.

Мы вышли на лестницу. Шаги эхом разлетались по колодцу подъезда. Вверх. Только всё время вверх, в это бетонное чрево.

Четвертый этаж. Снова открытая дверь.

— Гляди, — Настя кивнула на проем.

Я шагнул внутрь, и сердце ухнуло куда-то в желудок. Квартира была пустой бетонной коробкой, но посреди зала стояла детская ванночка. Белая, с синей окантовкой. В ней застыла вода — мутная, серая жижа.

Меня скрутило. К горлу подкатил ком тошноты. Я знал эту ванночку. Я сам покупал её в «Детском мире» месяц назад.

— Это наша, — прошептал я. Голос дрожал. — Мы в ней купали малого...

— Уверен? — спросила Настя. Она стояла за спиной, и от её голоса веяло холодом.

— Да! — рявкнул я. — Какого хрена здесь происходит? Кто это устроил?!

Я вылетел из квартиры, споткнулся о порог и рухнул на грязный бетон. Меня трясло. Это чья-то больная шутка. Кто-то издевается надо мной!

— Вставай, — рука Насти легла мне на плечо. Легкая, невесомая, как будто на плечо упал сухой лист с дерева. — Надо идти.

Пятый этаж. Очередная квартира. Стены здесь были залеплены бумагой. Я присмотрелся. Распечатки. Сотни, тысячи листов переписок из мессенджеров.

Я сорвал один лист. Буквы прыгали перед глазами, но смысл доходил быстро.

«Ты сегодня придешь? Жена не спалит?»

«Она с мелким возится, ей не до меня. Скоро буду, котенок».

Меня обдало жаром. Стыд, липкий и гадкий, пополз по спине.

— Ты писатель? — спросила Настя, читая соседний лист. — Тут про книги... и про секс. Это твоя жена?

— Нет, — выдавил я.

— Любовница?

— Просто... знакомая. С работы.

Ложь застряла в горле, как рыбья кость. Это была не «знакомая». Это была причина, почему я не приходил домой ночевать. Почему я отключал телефон, когда сын плакал от колик, а жена сходила с ума от усталости.

— Ты же говорил, что любишь семью, — в голосе Насти не было осуждения, только холодное любопытство.

— Заткнись! — заорал я. — Ты ничего не знаешь!

— Я знаю, что счастливые люди так не делают.

Я выскочил в подъезд. Ярость мешалась со страхом. Кто это всё развесил?! Откуда они знают?!

Шестой этаж. Темнота. Густая, вязкая, хоть ножом режь. Я шагнул в открытую дверь, нашаривая выключатель, и тут же с грохотом полетел на пол.

Звон. Стекло.

Я лежал в куче пустых бутылок. Водка, коньяк, дешевое пиво. Горы стеклотары. Вонь перегара ударила в нос так сильно, что глаза заслезились.

— Это ты выпил? — голос Насти звучал прямо над ухом.

Я сел, отшвырнув ногой бутылку. Голова раскалывалась. Перед глазами вспышками проносились воспоминания: стакан, крики жены, плач ребенка, снова стакан, чтобы заглушить этот плач.

— Я... я просто уставал. Мне нужно было расслабиться. Творческий кризис...

— Ты пил, чтобы не слышать их, — отрезала она.

Я поднял на неё глаза. В темноте её лицо светилось мертвенной бледностью.

— Почему ты не дышишь? — спросил вдруг я.

До меня только сейчас дошло. Она говорила, двигалась, но грудная клетка под шубой не вздымалась. И пара изо рта не было, хотя в подъезде царил пронизывающий холод.

Настя грустно улыбнулась.

— Ты вспомнил?

Резко, больно меня накрыло воспоминание. Как удар молотком по виску.

Шуба!

Мне было пять. Ей — меньше года. Она кричала в кроватке. Мать ушла в магазин. Я хотел смотреть мультики, а она орала. Я накрыл её. Маминой тяжелой шубой. Чтобы она согрелась. Чтобы успокоилась. Чтобы замолчала.

Она замолчала. Навсегда.

— Прости, — прошептал я. Слезы жгли глаза. — Я не хотел. Я был маленьким...

— Я знаю, — тихо сказала она. — Ты накрыл меня, потому что хотел. Потому, что всегда хотел только ты. И сейчас тоже.

— Уходи!, — прохрипел я.

— Я уже ушла. Давно. Теперь и твоя очередь.

Она растворилась в темноте, словно её и не было. Остался только запах старого меха и перегара.

Я пополз вверх. Ноги не держали. Седьмой этаж.

Там стоял мужик. Седой, в спортивном костюме. Отец? Нет, просто сосед. Или кто-то похожий на него. Он курил, стряхивая пепел прямо на пол.

— Дошел-таки, — хмыкнул он. — А я думал, сломаешься на бутылках. Ну, давай. Иди! Тебя ждут.

Он кивнул на массивную железную дверь. Номер 74. Моя квартира.

Рука сама потянулась за пояс. Пальцы нащупали холодную сталь пистолета. Я вспомнил. Я ходил в гараж. Я взял ствол. Я хотел... что я хотел? Напугать? Или закончить всё это?

Ключ повернулся в замке с мягким щелчком.

Я вошел.

В нос ударил тяжелый, спертый запах. Не смерти. Нет. Запах безнадежности.

В коридоре горел тусклый свет. На вешалке — куртка жены. Ботиночки сына.

Я прошел в спальню.

Жена сидела на полу, прикованная наручниками к батарее. Рот заклеен серым армированным скотчем. Глаза... В них не было страха. В них была черная пустота. Она даже не дернулась, когда я вошел.

Она смотрела сквозь меня.

Я перевел взгляд в сторону ванной. Дверь была открыта. Оттуда не доносилось ни звука. Ни плеска воды, ни смеха.

Я знал, что там.

Ванночка. Белая с синей каймой. И сын.

Которого я обещал искупать, но ушел бухать с "фанаткой".

Жена звонила. Десять, двадцать раз. Я сбрасывал.

У неё была депрессия. Я знал. Врачи говорили: "Никогда не оставляйте её одну с ребенком". А я оставил.

Она не выдержала. Или я не выдержал, когда вернулся и увидел?

Память наконец-то сложила весь пазл.

Я вернулся час назад. Пьяный в стельку. Нашел сына в воде. Он уже не дышал. Жена сидела рядом и раскачивалась, воя на одной ноте.

Я обезумел. Я орал, бил стены. Я приковал её, чтобы она... чтобы она что? Чтобы не вышла в окно? Или чтобы наказать её? Или себя?

Потом я пошел в гараж. За стволом. Но напился еще сильнее и вырубился в подъезде. Вот и всё путешествие. Никакой мистики. Только пьяный бред убийцы.

Я подошел к жене. Медленно опустился на колени. Сорвал скотч с её губ. Кожа резко покраснела, но она молчала.

За окном бахнуло. Разноцветные сполохи озарили комнату. Салют. Люди празднуют. Кто-то смеется.

— С Новым Годом, — прошептал я.

Поднял пистолет. Дуло ткнулось в висок — холодное, как та плитка внизу. Единственное честное и прохладное место в этом аду.

Жена посмотрела на меня. Впервые за всё время. Губы её дрогнули, и она едва слышно, одними губами выдохнула:

— Давай.

Я зажмурился. Палец нажал на спуск.

За окном взорвался очередной фейерверк, но я этого уже не услышал.