Таверна "На краю вселенной"

— Мы не одни, — сказал я.

Эйра кивнула.

— Они идут.

И они действительно пришли. Сначала — тени. Но не те, что мы видели в стенах туннеля. Это были люди. Настоящие. Те, кто когда-то исчез, кто был забыт, кто стал частью легенд. Они выходили из света, не как призраки, а как возвращённые.

Среди них я увидел командира Келла, с его вечной хрипотой и взглядом, который мог остановить бурю. Он не говорил, но его присутствие было как приказ: «Действуй».

Эйра узнала свою сестру — ту, что исчезла в день, когда магия впервые прорвалась в наш мир. Они не обнялись. Они просто стояли рядом, и этого было достаточно.

— Это не воскрешение, — прошептала Эйра. — Это возвращение смысла.

Я кивнул.

— Мы не вернули их. Мы вернули то, что они значили.

Источник начал пульсировать. С каждым ударом — как сердце — мир вокруг менялся. Зал стал лесом, потом городом, потом полем битвы. Но всё это было не разрушением, а возможностью.

— Мы можем выбрать, — сказал мальчик с ключом, вновь появившись рядом. — Но выбор — не дар. Это ответственность.

Я посмотрел на Эйру.

— Мы не можем просто уйти.

— И не должны, — ответила она. — Мы должны остаться. И быть теми, кто помнит, чтобы другие могли забыть.

Мальчик протянул ключ.

— Это не от двери. Это от начала.

Я взял его. Он был тёплым, как ладонь друга.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь вы — дыхание. Вы — узор. Вы — те, кто держит мир, пока он учится дышать заново.

И мы шагнули вперёд. Не в свет. Не в тьму. А в то, что было между.

В мост.

В начало.

— Ты несёшь нас. Но куда?

Я хотел ответить, но голос зазвучал не из зеркала, а из самой земли:

— Мосты не выбирают. Но иногда они рушатся.

Я обернулся. Тени сомкнулись ближе. Их было много, и у каждой не было лица. Только пустота, в которой дрожала жажда. Они не просили памяти. Они хотели её сожрать.

Я сделал шаг к арке. Вода в круге зашевелилась сильнее, и из неё поднялась рука. Тонкая, прозрачная, как из стекла. Она тянулась к свече.

Я понял: если я дам её — память уйдёт туда, в глубину. Может быть, навсегда. Может быть, в покой. Но тогда тени останутся голодными. И они пойдут за мной.

Я прижал свечу к груди.

— Я не отдам, — сказал я. — Пока есть свет, есть дорога.

Рука дрогнула и исчезла. Вода в арке потемнела, стала похожа на бездну.

Тени зашевелились громче, их шелест превратился в рёв. Они не могли войти в круг света, но я чувствовал, что их терпение не бесконечно.

И тогда я услышал пение. Тихое, далёкое. Оно шло не из зеркала, не из теней. Оно шло из самой свечи. Голос был слабым, но чистым. Девочка пела. Не для себя. Для всех.

Тени отпрянули. Их рёв превратился в шёпот. Они боялись песни.

Я понял: память можно не только нести. Её можно петь. Даже если ты кот. Даже если твой голос — всего лишь шорох.

Я открыл рот и попытался повторить мелодию. Это был не мяуканье и не слово. Это был звук, похожий на дыхание ветра в щели. Но свеча вспыхнула ярче.

Тьма отступила. Тени растворились в песке.

Я стоял один перед аркой из костей. Вода в её центре снова стала зеркалом. Но теперь в нём отражался я. Кот со свечой. И за моей спиной — не пустота, а лица. Они не кричали. Они слушали.

Я сделал шаг вперёд.

И зеркало дрогнуло, впуская меня внутрь.

— Для картошки, — серьезно ответил демон. — У нас в аду урожай. А хранить негде.

Мишек посмотрел на манекена. Манекен, если бы мог, наверняка бы закатил глаза. Но глаза у него отсутствовали, так что он просто стоял и молчал, как всегда.

— Хорошо, — сказал Мишек, доставая бланк «Заявление на открытие портала в преисподнюю для личных нужд (форма 666-Б)». — Но учтите:

1. Портал нельзя использовать для контрабанды.

2. Портал нельзя использовать для родственников.

3. Портал нельзя использовать для картошки, если она с глазками. Это уже биологическая угроза.

Демон нахмурился.

— А если я подпишу бумагу, что глазки — это декоративный элемент?

— Тогда это уже арт-объект, — вздохнул Мишек. — И вам придется оформлять «Заявление на временную экспозицию адских клубней» (форма 13-АД).

В этот момент в кабинет снова ввалились зомби и вампир-веган.

— Мы пришли поддержать товарища! — хором заявили они. — Его права тоже нарушаются!

— Какие еще права? — устало спросил Мишек.

— Право на портал, — гордо сказал зомби, у которого глаз снова болтался на нерве. — Мы требуем равного доступа к межпространственным багажникам!

— И ультрафиолетовые фильтры на порталах! — добавил вампир, размахивая листовкой. — Это вопрос экологии!

Мишек понял, что его жизнь окончательно превратилась в инструкцию по выживанию в аду канцелярии.

Он достал новый бланк. На этот раз — «Заявление на коллективное безумие с элементами межпространственной логистики».

— Ладно, — сказал он, — правила такие:

1. Портал открывается только в рабочее время.

2. Запрещено использовать портал для пикников.

3. Если из портала вылезет кто-то с вилами — это ваши проблемы, а не администрации.

Демон, зомби и вампир переглянулись и дружно закивали.

Мишек же понял, что бункер — это слишком оптимистично. Ему нужен саркофаг. С бетонной крышкой. И без дверей.

А дверь снова скрипнула. На этот раз — как будто кто-то пытался протиснуть через нее целый хор.

— Только не хор, — прошептал Мишек. — Только не хор.

Но хор уже вошел. И это был хор банши, требующих субсидий на крики.

Мишек закрыл глаза.

— Господи, — сказал он. — Если это цирк, то я хочу быть не клоуном. Я хочу быть зрителем. С билетиком. И выходом.

Мы шли дальше, и стены туннеля начали меняться. Камень становился прозрачным, как лёд, и в его глубине мерцали образы. Я видел города, которые никогда не строил, битвы, которых не вёл, детей, которых не держал на руках. Это были мои «не-судьбы», мои тени. Они смотрели на меня, но не звали.

Эйра остановилась у одного из таких осколков. Внутри прозрачной стены она увидела себя — юную, с сияющими глазами, ещё до того, как магия стала её бременем. Та Эйра смеялась, и смех её был лёгким, как ветер.

— Это я? — спросила она.

— Это могла быть ты, — сказал я. — Но это не значит, что её нет.

Она коснулась стены, и образ дрогнул, как отражение в воде. Но не исчез.

Мы пошли дальше. Свет впереди становился теплее, и я понял: это не рассвет. Это было сердце мира, то место, где время не тянулось и не рушилось, а просто было.

Вдруг туннель раскрылся в зал. Потолка не было — вместо него простиралось небо, но не то, что мы знали. Оно было соткано из линий, похожих на трещины, и каждая трещина светилась, как жила огня. В центре зала стоял круглый источник — не вода, не камень, а сама ткань «сейчас», собранная в гладкую поверхность.

Я подошёл ближе. В отражении я не увидел себя. Там был мальчик с ключом, но теперь он улыбался. Слеза исчезла.

— Ты пришёл, — сказал он. — Но это не конец. Это начало.

Эйра встала рядом. В отражении её глаза горели так, как я никогда не видел.

— Что это за место? — спросила она.

Мальчик посмотрел на нас обоих.

— Это не место. Это выбор, который вы сделали. Здесь вы решаете, что будет дальше.

Я протянул руку к поверхности источника. Она дрогнула, как дыхание.

— Мы можем вернуться? — спросил я.

— Вернуться — значит снова быть пленниками, — ответил мальчик. — Но вы можете создать.

Эйра посмотрела на меня. В её взгляде было сомнение, но и надежда.

— Если мы создадим, — сказала она, — это будет наш мир?

— Нет, — сказал я. — Это будет мост. Между тем, что было, и тем, что ещё не стало.

Мы вместе коснулись источника. Свет разлился по залу, и трещины на небе начали сходиться, складываясь в узор. Это был не замок, не город, не дракон. Это было дыхание. Простое, живое дыхание.

И я понял: мы не строим новый мир. Мы возвращаем дыхание старому.

Эйра улыбнулась впервые за всё время.

— Тогда пусть он дышит.

И свет хлынул наружу, как первый вдох после долгой тьмы.

Пуговица на моей шее (я снова привязал её, чтобы нести свечу) вдруг дёрнулась. Не сильно. Как будто кто-то осторожно потянул за невидимую нить. Я остановился. Передо мной лежал большой камень, похожий на трон. На нём сидел кто-то. Не человек. Не кот. Птица. Большая, серая, с клювом, похожим на обломок кинжала. Её глаза были закрыты, но она видела меня. Я чувствовал это.

— Ты носишь свет, который не греет, — прозвучало у меня в голове. Голос был скрипучим, как несмазанные петли.

— Я ношу то, что дано, — ответил я мысленно.

— Ему дано. Ты — лишь мост. Мосты не выбирают, куда вести. Но ты выбрал нести.

Птица медленно открыла глаза. Они были цвета старого льда.

— Они просят слишком много, — сказала она. — Те, кто в памяти. Они хотят, чтобы их пели. А ты не умеешь петь. Ты умеешь только помнить. Этого мало.

Она спрыгнула с камня и подошла ко мне. Её походка была неуклюжей, но в ней была странная грация.

— Зачем ты здесь? — спросил я.

— Я страж. Тот, кто стирает. Ветер стирает следы на песке. Я стираю имена из ветра. Чтобы он не стонал от их тяжести.

Она посмотрела на свечу.

— Этот свет... он зовет обратно. Он будит тех, кто должен спать. Ты нарушаешь порядок.

Я не ответил. Что я мог сказать? Я был котом. Порядок котов прост: еда, сон, тепло. Этот порядок был чужим.

— Они не хотят покоя, — сказал я наконец. — Они хотят, чтобы их помнили.

— Помнишь — значит, держишь. Держишь — значит, мешаешь идти дальше. Река должна течь. Память должна уходить. Как вода.

Она взмахнула крылом, и песок вокруг нас взвился вихрем. В нём мелькали лица — те самые, что я видел в яме. Анна, другие. Они кричали беззвучно, их рты были раскрыты в немом ужасе.

— Видишь? — скрипнул голос птицы. — Они не благодарны. Они в ужасе. От памяти. От того, что их вытащили из небытия.

Вихрь улёгся. Птица смотрела на меня, и в её ледяных глазах не было ни злобы, ни сожаления. Только долг.

— Отдай мне свечу, — сказала она. — Я дам тебе забвение. Ты уснёшь и не будешь видеть этих снов.

Я подумал о тёплом подвале. О сметане в блюдце. О простом кошачьем сне, где нет ни памяти, ни долга. Это было так близко. Так возможно.

Но тогда я вспомнил пустые глаза девочки из собора. И её песню. Её не пели, её помнили. И этого было достаточно, чтобы вода не унесла её окончательно.

— Нет, — сказал я. Одно слово. Внутри меня. Но птица услышала.

Она наклонила голову.

— Тогда иди, мост. Но знай: чем дальше, тем тяжелее будет твоя ноша. Свет привлекает не только память. Он привлекает тени. Те, кого забыли намеренно. Они голодны. И они идут за тобой.

Птица расправила крылья и взлетела. Её тень на мгновение закрыла луну, а затем исчезла. Я остался один. Со свечой. С памятью.

Я пошёл дальше. Свет свечи теперь был не таким ярким. Он будто сгущал тьму вокруг, делая её плотной, живой. Я чувствовал, как за мной наблюдают. Не люди. Не птицы. Нечто, не имеющее формы. Тени забвения.

Они шли за мной по краю света, беззвучно шелестя, как сухие листья. Они хотели этого света. Они хотели, чтобы я обернулся.

Но я не оборачивался. Потому что мосты не оглядываются. Они просто ведут вперёд. Туда, куда должна прийти память.

— Доброе утро, — просипел зомби, и из его рта выпало несколько зубов. Он неспешно поднял их и запихнул обратно. — Если, конечно, вы считаете утром этот акт солнечной агрессии. Я от Комитета по этичному разложению и устойчивому апокалипсису.

Мишек молча посмотрел на манекена. Манекен, казалось, потерся бы плечом о стену, если бы у него были функционировали суставы. Выражение его лица кричало: «Я видел виды, но это… это слишком даже для меня».

— Чем могу быть полезен? — выдавил Мишек, чувствуя, как аромат «Premium Wolf Blend» вступает в химическую реакцию с запахом формальдегида и вечной печали, исходящим от гостя.

— Мы здесь по поводу вопиющего нарушения прав меньшинств, — зомби достал из портфеля планшет, покрытый чем-то липким. Экран мерцал, показывая графики разложения. — А именно — наших прав. Дорожное покрытие в центре города категорически не соответствует нашим потребностям.

— Не соответствует? — переспросил Мишек. — Оно слишком скользкое? Слишком твердое?

— Оно биоразлагаемое! — возмущенно воскликнул зомби, и его левый глаз выкатился из орбиты и повис на оптическом нерве, словно сумасшедший маятник. — Используют какой-то новомодный эко-асфальт, который разлагается за пятьдесят лет! Это дискриминация! Как я могу достойно и медленно разлагаться, идя по улице, если само покрытие делает это быстрее меня? Это подрывает всю нашу эстетику! Мы требуем асфальт старого образца, на основе нефти, смолы и отчаяния! Тот, что гарантирует столетия устойчивого тления!

Прежде чем Мишек успел найти в своем словаре бюрократических отговорок фразу «нефтяная ностальгия не является основанием для изменения городского бюджета», из-за спины зомби появилась знакомая фигура.

Вампир. Тот самый, с веганской карточкой и претензией на то, что синтетическая кровь — это культурное наследие.

— Он прав, знаете ли, — сказал вампир, брезгливо отодвигаясь от зомби. — Это нарушает экосистему городского ужаса. Их запах — важная часть атмосферы. А этот новый асфальт пахнет… лимоном и надеждой. Это невыносимо.

— Вы вместе? — Мишек почувствовал, как его картина мира дает трещину, сравнимую разве что с трещиной в фундаменте местного кладбища.

— Это Профсоюз Альтернативной НеЖизни, — пояснил зомби, пытаясь поймать свой глаз. — Мы объединились для борьбы с солнечным шовинизмом и навязыванием здорового образа смерти. Мы объявляем забастовку.

— Забастовку? — Мишек с тоской посмотрел на свою пустую чашку. «Premium Wolf Blend» внезапно показался ему эликсиром здравомыслия. — И что вы собираетесь делать?

— Мы будем медленно и печально пикетировать мэрию, — с гордостью сказал зомби. — С плакатами «Справедливость для гниющих!» и «Наш труп – наше дело!». Мы будем так медленно ходить кругами, что вызовем временные петли в движении транспорта.

— А мы, — добавил вампир-веган, — будем распространять листовки о вреде солнечного света для психики и требовать установки ультрафиолетовых фильтров на все уличные фонари. Это экологически необоснованное излучение!

В этот момент в вентиляции раздался тот самый отсчет: «Три… два… один… забастовка!» — и из решетки посыпались крошки штукатурки и чей-то старый сухой паек.

Мишек вздохнул. Он достал новую анкету. На этот раз она называлась «Заявление на право коллективного немого протеста с элементами биологической опасности».

— Ладно, — сказал он, чувствуя, как его собственное здравоохранение начинает необратимо разлагаться. — Правила пикетирования:

1. Максимальная скорость – один шаг в пятнадцать минут.

2. Запрещено оставлять на асфальте части тела. Это считается мусором, а не арт-инсталляцией.

3. Запрещено пугать прохожих предложениями «присоединиться к вечности».

4. И, ради всего святого, никаких лозунгов, написанных кровью. Даже если она веганская и синтетическая.

Зомби кивнул, и этот кивок длился добрых десять секунд. Вампир же достал блокнот и начал что-то педантично записывать, поправляя солнцезащитные очки.

— Ваше требование будет рассмотрено, — формально заключил Мишек. — Комиссия по этике и санитарии соберется когда-нибудь. После апокалипсиса. Но не раньше.

Он уже собирался мысленно попрощаться с последними остатками своего спокойствия, как дверь снова дрогнула. На этот раз ее будто пытались открыть ногой. Или копытом.

В проеме возникла тень, рогатая и внушительная. Раздался хриплый голос, пахнущий серой и подавленными амбициями:

— Эй, бумажная душа! Ты тут главный по этому цирку уродов? Где мне оформить разрешение на импровизированный геотермальный портал? Для багажника!

Мишек медленно, очень медленно поставил чашку на стол. Он посмотрел на манекена. Манекен, казалось, смотрел на него с немым укором.

— Цирк? — тихо прошептал Мишек. — Это не цирк. Это администрация. А я… я просто клоун, который забыл, как смеяться.

Он потянулся к ящику, где лежали бланки. Где-то там должно было быть «Заявление на открытие портала в преисподнюю для личных нужд (форма 666-Б)».

Он понял, что монастырь — это слишком роскошно. Ему нужен бункер. Глубокий, темный, и без двери.

Эйра не последовала за мной. Её силуэт остался по ту сторону зеркала, расплывчатый и далёкий, как воспоминание о звёздах в колодце. Но я чувствовал её присутствие — тонкую, как паутина, нить, связывающую меня с тем миром, где время всё ещё имело вес и падало, как мёртвые часы.

Мальчик — я сам с ключом в руке — смотрел на меня без удивления. Слеза на его щеке не высыхала, но и не катилась вниз. Она была частью этого места, как и всё остальное.

— Они всегда думают, что дверь ведет куда-то, — сказал он. Его голос был тише падения пылинки. — Но она ведёт только в то, что ты нёс в себе.

Я сделал шаг вперёд. Осколки под ногами не хрустели, а пели, издавая чистый, высокий звук. С каждым шагом я чувствовал, как во мне что-то отламывается и что-то прорастает. Страх, который я таскал за собой, как кандалы, рассыпался в прах. Но на его месте не возникло бесстрашия — лишь тихая, неумолимая ясность.

Я шёл через ландшафты своих решений. Вот тень дракона, огромная и холодная, но теперь она была лишь узором на «полу», неспособным меня удержать. Вот отблеск материнского ключа, вот шепот отца в плаще из пепла. Они были частью пейзажа, но не его хозяевами.

В центре всего этого висел Камень. Но он больше не был камнем. Он был точкой покоя, неподвижным центром в вихре «сейчас». Он пульсировал ровным, тёплым светом, и этот свет был моим собственным сердцебиением.

— Что теперь? — спросил я, но спросил я у самого себя.

Мальчик оказался рядом. Он протянул руку и коснулся парящего Камня-сердца.

— Теперь — выбор. Не какой путь выбрать. А какой путь создать.

Он посмотрел на дверь, что осталась позади. Сквозь её проём я увидел Эйру. Она стояла на коленях в пещере разбитых часов, её магия угасала, как свеча на ветру. Часы падали вокруг неё, и с каждым падением её силуэт становился прозрачнее. Она отдавала последнее, чтобы удержать проход открытым. Чтобы удержать меня здесь.

Я понял. Ловушкой времени была не его быстротечность, а наша вера в её необратимость. Мы были рабами тиканья часов, потому что боялись, что в тишине между ударами не останется ничего. Но именно в этой тишине и рождалось всё.

Я повернулся к точке покоя — к своему сердцу. Я не поднял его. Я не взял его в руки. Я просто позволил ему быть.

— Я не хочу быть дверью, — сказал я тишине. — И не хочу быть ключом.

Я посмотрел на Эйру в проёме двери, на её угасающий свет.

— Я хочу быть мостом.

Я протянул руку не к Камню, а к тому месту в воздухе, где висел её образ. Я не притягивал её к себе. Я протянул нить из того вещества, из которого было соткано это место — из выбора, принятого без страха. Нить чистого «сейчас».

Она прошла сквозь зеркало, сквозь падающие часы, и коснулась её груди.

Эйра вздрогнула. Её тусклый свет вспыхнул. Она подняла голову, и её глаза, широко раскрытые от изумления, встретились с моими.

— Что ты делаешь? — её шёпот донёсся до меня, преодолев бездну.

— Возвращаю тебе долг, — ответил я. — И выбираю. Выбираю не бежать от времени. Выбираю не цепляться за него. Я выбираю дать ему течь из меня.

Я повернулся к мальчику, к самому себе. Он смотрел на меня, и в его глазах уже не было слезы. Был покой.

— Пришло время, — сказал он.

Я кивнул.

Я сделал последний шаг — не вперёд и не назад, а внутрь точки покоя. Внутрь себя.

Вспышка была не ослепляющей, а всеобъемлющей. Она не выжгла тьму, а растворила в себе всё: и пещеру с часами, и отца в пепле, и мальчика с ключом, и Эйру. И меня.

На мгновение я стал всем и ничем. Бесконечным множеством осколков и целым, что их держало.

А потом — тихий щелчок. Не в ушах. В самой основе бытия.

Я снова стоял в туннеле. Треснувшие плиты под ногами были просто камнем. Воздух был холодным и влажным, но он не давил. Он был просто воздухом.

Рядом со мной, опираясь на стену, стояла Эйра. Её магия угасла, но сама она была плотной, реальной. Живой. Она смотрела на меня, и в её глазах не было мерцания призрака. Была усталость. И удивление.

— Он ушёл, — прошептала она. — Город. Дракон. Ловушка. Они отпустили.

Я посмотрел на свою руку. Камня на ладони не было. Но я чувствовал его — не в крови и не в костях, а в самой пустоте вокруг. Он был пространством между вздохами. Молчанием между словами.

— Нет, — сказал я, поднимая глаза на темноту впереди. Где-то в конце туннеля виднелся слабый отсвет. Не зеркала. Не магии. Просто — рассвета. — Они не отпустили. Они просто перестали удерживать.

Я сделал шаг к свету. И на этот раз моя тень шагала со мной в ногу, не отставая ни на мгновение.