Годное чтиво

Было это в годы войны и происходило с моим дедом. Тогда наш город еще городом не был, и в районе центральной площади росла клюква, а зимой там охотились волки. На месте нынешнего города были две деревни: одна на берегу большой реки, а другая у ее притока. Отец деда и двое его братьев ушли на фронт, а он с бабкой, матерью и еще одним братом остались. Дед был самым младшим (было ему в то время не больше 6 лет). Есть почти нечего было, медицины никакой, и как-то дед заболел. В горячке лежал, ничего почти не ел, только воду пил. И вот ночью он пошел к большой такой бочке воды, чтобы напиться (бочка стояла в сенях, в пространстве между дверью на улицу и дверью в дом). Напился воды, уже хотел назад возвращаться, но встал как вкопанный: в сенях, кроме него, незнакомая женщина стояла в шляпке. Бледная, как труп — свет от луны, что через окно лился, как будто сквозь нее проходил. «Красивая-красивая, такая, что глаз не отвести», — говорит дед. А потом она ему улыбнулась — тепло, почти с материнской любовью. Палец к губам приложила — мол, тише, все хорошо — и на дверь показала взглядом — мол, спать иди. Дед еще секунду на нее смотрел и ушел. Рассказывать никому не стал: температура, галлюцинации, недоедание... Все бы так и кончилось, но после случилось несколько событий. Дед после этой встречи за пару дней встал на ноги, а через пять дней после встречи его здоровая, еще вполне молодая мать слегла с болезнью и за сутки богу душу отдала. «За мамой моей приходила тогда, — говорит дед, — а мне улыбалась, потому что жалела — негоже сыну без матери расти». Обмолвлюсь, что дед мой материалист и атеист, но про женщину говорит так: «Может, и привиделось мне, но видел ее, как тебя, и лицо до сих пор помню». Мне не верить ему нет оснований.

Следующее ее появление было уже тогда, когда деревня стала городом: появились автомобильные дороги, многоэтажные дома... Но семья тетки моего деда продолжала жить в том деревянном доме ближе к окраинам. Участков своих уже тогда все лишились, а дома остались. Все это выглядело примерно как эдакие американские коттеджи с русским привкусом.

Происходило во второй раз дело уже днем. Постучали в дверь. Те, кто в этот момент были дома, пошли открывать. Открыли дверь — а там эта женщина стояла. Посмотрела на них удивленно, будто не их ожидала увидеть, и поспешно ушла, ничего не говоря. На следующий день дом протаранил большегруз. Трое из пяти находящихся внутри людей погибли. От выживших о её визите и узнали. Похоже, она приходит, когда кто-то в доме должен скоропостижно умереть.

– Помнишь дядю Витю Анохина? – Лиза сполоснула под струёй воды последнюю тарелку и, положив её на столешницу, закрыла кран.
– Кто это? – не отрываясь от телефона, равнодушно отозвался Максим.
– На свадьбе у нас был. Высокий такой, толстый. Муж Насти Анохиной.
– Чей муж?
– Насти Анохиной из Калуги. Мама тогда попросила её пригласить - она наша какая-то там дальняя родственница. А она с мужем приехала.
– Нет у меня никакой родственницы в Калуге.
– Да не твоя родственница. Наша с мамой. Маленькая такая, в сиреневом платье ещё была.

Максим на секунду оторвался от телефона и бросил на жену взгляд, в котором недвусмысленно читалось всё, что он думает о Насте, её муже и обо всех сиреневых платьях мира. Впрочем, и о лимонных тоже.
– Ну и? – нетерпеливо произнес он, в надежде, что если он сделает вид, что помнит хоть что-то из перечисленного, разговор с женой закончится быстрее.
– Говорят, с ума сошел.
– Кто?!
– Ну, муж её. Дядя Витя.

Максим почесал подбородок, затем нос и уже после потёр правый глаз, пожал плечами и снова уткнулся в телефон.
– Сначала стал забывать обуваться перед тем, как на улицу выходит, – не обращая внимания на почёсывания мужа, продолжила Лиза, – затем ему показалось, что у него гниют почки. В больнице сказали, что с почками всё нормально, он им не поверил и стал какие-то травы собирать, отвары делать и пить. Причём Насте говорил, что травы эти нужно собирать ночью, потому что днём они не спят и им больно, когда их срывают. Настя думала, что он так шутит, а он, как оказалось, действительно в это верил. Но это всё мелочи. Вот когда он стал в лифте ночевать, она уже и вызвала врачей. Ну... из психушки.
– В лифте ночевать? – фыркнул Максим.
– Да, брал одеяло, подушку, стелился там и спал. А если кто-то лифт вызывал, он на них мог и с кулаками накинуться. Ему казалось, что они по его спальне ходят и спать не дают.
– Да уж... – приподнял брови Максим, но тут же, забыв об этой истории, снова погрузился в листание новостей.
– Жалко его, – вздохнула Лиза, – веселый такой был на свадьбе, танцевал ещё так смешно.

– Говорят, что если человек сойдёт с ума, то он об этом всё равно никогда не узнает.
– Это почему ещё?
Максим закинул ногу на ногу и принял позу лектора. Ему нравилось иногда блеснуть знаниями, подчерпнутыми из интернета.
– В его сознании, в его реальности все происходящее логично. Он действительно думает, что у него гниют почки и что лифт – это его спальня. Это для нас он сумасшедший, а его мозг, его больное сознание подстраиваются под его действия и дают им логическое объяснение. Другими словами, сумасшедшие всегда искренне считают себя здоровыми. Поверь мне, этот дядя Витя чувствует себя вполне нормально – чего его жалеть?
– Ой, много ты знаешь, – отмахнулась Лиза и принялась складывать посуду в сушильный шкаф, – я тебе это для чего рассказала? Чтобы ты умничал?
– Да я, вообще, понятия не имею – зачем ты мне это рассказала. Я, хоть убей, не помню никакого дядю Витю.

– А тебе сказать – почему? – хлопнув дверцей, подбоченилась Лиза.
– Ой, не начинай... – отмахнулся Максим.
Но Лиза уже начала.
– Потому что ты нажрался на нашей свадьбе, как свинья! Как вспомню - до сих пор стыдно. Тоже мне, жених...
– Я хотя бы один раз нажрался, а твой папаша всю жизнь не просыхает.
– Что?! Ты моего отца не трогай, понял? Кто тебе помог на работу устроиться?
– А причем тут работа? Мы, кажется, не о ней говорили.
– Да оторвись ты от своего телефона уже!
– И что? Оторвался. Куда мне смотреть? На тебя что ли?
– Нет, на соседку нашу с шестого этажа, с которой ты любезничаешь постоянно возле подъезда.
– А что, мне теперь ни с кем разговаривать нельзя?
– Что-то ты когда её видишь, в телефон не утыкаешься!
– А потому что она на меня хотя бы не орёт без повода!
– Ну так и женился бы на ней! Чего ты глаза выпучил?
– Ну так и ты бы замуж выходила за своего дружочка Алёшеньку!
– О боже, вспомнил...
– А что, может мне ещё вспомнить, как ты...

Максим и Лиза были женаты одиннадцать лет. Возможно даже, что когда-то они любили друг друга. Возможно. Иначе у них не родился бы сын, которому в этом году исполнилось девять лет. Но сейчас редкий день проходил без ссоры, причем для её начала достаточно было самой безобидной мелочи - косого взгляда, неосторожного слова, непомытой кружки у кровати, рубашки, накинутой на спинку стула. Из маленькой искры в минуту возгоралось такое пламя, которое могло бушевать весь день, а затем ещё несколько суток тлеть, в ожидании нового порыва упреков и претензий. После очередной ссоры она мечтала о том, как встретит принца на белом коне, который увезет ее в далёкие дали, где её жизнь станет похожей на сказку. Он представлял, как встретит ту самую, с которой ему будет легко и спокойно всю оставшуюся жизнь. И оба понимали, что это всего лишь мечты, которым не суждено сбыться. А утром они просыпались, пили кофе, перекидываясь парой ничего не значащих фраз, каждый шёл на свою работу, вечером они возвращались домой, ужинали, укладывали сына, и сами ложились спать.

Так случилось и сегодня.
Когда Максим потушил свет в спальне, Лиза уже лежала в кровати, повернутая лицом к стене. Развалившись на своей половине, Максим поставил будильник на телефоне, положил его на прикроватную тумбочку и закрыл глаза.
– Максим.
– А?
– А ты вот сегодня говорил про сумасшедших... Это правда?
– Что именно?
– Ну, что они не понимают, что сошли с ума.
– Наверное. Я не знаю.
– Слушай, а может, мы тоже сумасшедшие?
Максим ничего не ответил.
– Мы же каждый день ссоримся. Каждый день! И все равно живём вместе. Выходит, что в нашем сознании такая жизнь – она кажется нам нормальной. Но это же не так? Так не должно быть. Это же ненормально!
– Ой, думаешь, мы одни такие? А Горобецкие? Светка с Димкой. Эти вообще дерутся и ничего. А Романовы? А эти... как их? С твоей работы... Длинный такой и жена у него - блондинка.
– Красновы.
– Точно, Красновы. Сколько раз они уже расходились? И все равно вместе. Ничего, живут же как-то люди.
– Получается, что все мы давно сошли с ума и просто не понимаем этого. И мы, и Горобецкие, и Романовы, и Красновы, и еще тысячи таких же несчастных людей.
– А ты что, несчастная что ли?
– А ты счастливый?

Максим набрал воздуха в грудь, чтобы ответить что-нибудь едкое, но затем лишь махнул рукой и, отвернувшись на другой бок, укутался в одеяло. Лиза вздохнула и замолчала, но тишина продлилась недолго.
– Ты входную дверь закрыл на щеколду?
– Не помню.
– Пойди и закрой.
– Тебе надо, ты и иди.
– Я, кажется, тебя попросила.
– А я, кажется, тебе ответил.
– То есть, тебе недостаточно моей просьбы?
– Но тебе же недостаточно, когда я прошу замолчать и дать мне поспать.
– Ах, вот как? А когда я тебя прошу...

А в это время где-то под Калугой, на больничной койке психиатрической лечебницы, закинув руки за голову, лежал дядя Витя Анохин и молча смотрел в потрескавшийся потолок с облупленной штукатуркой. Он только что сделал важное открытие – если сделать быстрый вдох, досчитать до девяти и медленно выдохнуть, то почки перестают гнить и начинают регенерировать. Дядя Витя ждал утра, чтобы поделиться этой радостной вестью с большой финиковой пальмой, которая стояла в коридоре. Он и сейчас рассказал бы ей о своем открытии, но на дворе была ночь и пальма крепко спала. Дядя Витя тоже хотел спать, но никак не мог уснуть – больничная палата казалась ему настолько огромной, что это его немного пугало. Аккуратно, стараясь не шуметь, он сполз на пол и забрался под койку. Потянув одеяло и простынь вниз, он завесил ими своё укрытие по бокам. И дяде Вите стало спокойно, хорошо и даже больше – он почувствовал себя счастливым.

Один безумно счастливый человек лежал на холодном полу, огороженный от мира толстыми металлическими дверями и даже не подозревал, что его сейчас обсуждают два несчастных человека с незапертой входной дверью. Несчастных в пределах разумного, конечно же.

©ЧеширКо

Ребенок не издал ни звука. Я смотрел на мир его глазами и наслаждался каждым вздохом этого тела – я будто бы с головой упал в мягкую теплую перину и мне уже не нужно было никуда идти, не нужно ничего делать. Я просто закрыл глаза и дремал, потому что так хотело моё новое тельце и так хотел я. Отец ребенка вернулся и что-то громко говорил своей жене, должно быть, увидел бродягу, прислонившегося к его машине, а я просто лежал. Я надеюсь хоть в этом теле не натворю бед.

Ребенка звали Джори Мадэр, ему было чуть больше двух лет. Его мать –Рина и отец Дэрил Мадэры, мать работала в офисе на какой-то мелкой должности, а отец – известный архитектор. Этому ребенку не повезло, он был нежеланный, как я вскоре понял из разговоров этих людей, и у обоих не было ни времени, ни желания с ним возиться. То, что плохо для него – хорошо для меня, я был предоставлен самому себе достаточно много времени.

Жили эти люди хорошо, и пароли на свои домашние гаджеты они не ставили. Когда мы с Хотэром и Одэри прибыли сюда, то тоже иногда пользовались местной сетью Интернет, там мы находили почти что всё, что нам было нужно. Пока я путешествовал, то успел получше разобраться, что к чему, а сейчас все знания этой планеты были у меня в руках, успевай лишь заряжать устройства, чтобы не выдать себя.

Чаще всего с ребенком оставался его дедушка – Клайв Хофер, он мне нравился больше всей остальной семейки. О его жене – матери Рины я толком ничего не узнал, а родители отца этого ребенка заезжали только на день рождения ребенка и на новый год, для них малыш Джори тоже был нежеланным, а вот Клайв его обожал. Когда ребенка оставляли с ним, я видел в его глазах искреннюю радость.

Я старался не вызывать у других подозрение и вел себя должным для ребенка образом, хотя и оставался куда более сдержанным. Я редко плакал и старался привлекать к себе как можно меньше внимания. Родителей это устраивало. Те, возвращались с работы, уставшие и почти не разговаривали друг с другом, прямо как мы с Огэдо и Хотэром в те последние дни. Дэрил сидел до поздней ночи у себя в кабинете, составляя чертежи, а Рина смотрела сериалы или нянчилась с ребенком.

Они вскоре поняли, что я «слишком рано повзрослел» и нередко обсуждали это между собой и с Клайвом, полагая, что ребенок не понимает всех их слов. Я всегда давал им то, что они хотели: они звали на прогулку, и я неуклюже собирался, звали обедать – я принимался за еду, просили повторить за ними новые слова – я улыбался и повторял. Я не собирался вести себя как обычный ребенок моих лет, я знал, что рано или поздно мне придется оставить это тело. Чем раньше меня сочтут взрослым и поумневшим, тем больше свободы я получу. Сейчас мне три с половиной года и меня уже оставляют ненадолго дома одного, так как уже поняли, что я ничего не сломаю и не подожгу. А я целыми днями изучал жизнь людей, их историю, этику, географию, политику, экономику, словом всё, что мне понадобится для жизни на этой планете.

Мне нравилось быть ребенком. Я всё время боюсь, что меня заметят мои сородичи, но мне повезло, что родители ребенка редко меня куда-то берут. Чаще всего я сижу с Клайвом у него дома, но он живет на краю города и здесь не так людно, как в его центре. Клайв добрый, хороший человек, мы подружились, и от недостатка общения я еле сдерживаюсь, чтобы не выдать ему себя.

Я очень тоскую по сородичам и тому образу жизни, что вел. Я лишился всех органов чувств, что когда-то были в моем распоряжении, сейчас со мной лишь те, что доступны человеку и это мучает меня, будто бы у меня не хватает частей тела. Иногда я просыпаюсь, ищу их и не нахожу. Мир вокруг стал тесным, неполным, а сам я стал калекой, я то и дело болею, но боюсь покинуть тело, чтобы облегчить свои страдания, так как боюсь увидеть лицо ребенка, осознавшего, что тело впервые за всю его жизнь подчиняется ему. Да я – трус, я трус и негодяй, я – преступник, и меня вполне заслуженно приговорили к казни. Как только понадобится, я сбегу и даже не обернусь, чтобы посмотреть, что я за собой оставил.

Мое время здесь быстро летело, я заводил знакомства, играл с другими детьми. Этот город… уж не знаю, оправдались ли надежды той монашки – Силевьи, но мои надежды на тихую жизнь он оправдал в полной мере, и я прожил в этом городке два года. Я продолжал следить за новостями, но на Земле по-прежнему не знали о нас. Я не мог смириться с тем, что о моей затее вернуться домой придется забыть, и продолжал надеяться, что это рано или поздно, но сбудется. Но время шло и ничего не происходило. Просыпаясь каждый день, уходя с матерью ребенка или с Клайдом на прогулку, я был готов ко встрече с моими сородичами.

Прошел ещё год, и я начал отчаиваться, похоже мне здесь только и остается – смириться с моей участью. Я познакомился с мальчишками во дворе и даже сумел подружился. Я жаждал общения с умными людьми, но взрослые не были готовы выслушать умные мысли из моих нынешних уст, я так боялся одичать среди зверей в лесу, и только глупел среди сверстников этого ребенка. Я учился и учился, но мне не только это было нужно. Когда я засыпал, то мечтал вновь повстречать Хотэра и говорить и говорить с ним да хоть несколько суток подряд.

Больше всего в теле ребенка мне не нравилось встречать праздники, и больше остальных я терпеть не мог день его рождения. Я понимал, что эти люди любят этого ребенка, а не меня. А подарки, в основном, были глупым мусором. Я старался проникнуться моментом, атмосферой праздника, но лишь сильнее от этого обжигался. Ребенок, которому эти игрушки пришлись бы по душе, сейчас заперт мной и не может с ними играть, и у меня эти подарки вызывают лишь раздражение и разочарование, но я отыгрывал радость и возбуждение, как заправский актер, отрабатывая роль каждый раз, когда со мной рядом находился зритель.

День рождения ребенка прошел неделю назад, а меня всё глодала тоска – прошел ещё один год моего одиночества. Была ранняя осень и я с Риной отправился в парк, полюбоваться на осеннюю листву. Я шел рядом держа её за руку, но мы оба молчали. Если раньше, когда ребенок был помладше, она ещё нянчилась и сюсюкалась со мной, то чем лучше узнавала меня, тем холоднее становилась, словно чувствовала, что перед ней больше не её малыш.

Но ничего не поделаешь – сегодня выходной, на улице прекрасная погода, а у её отца Клайва сегодня полно дел – дом нужно подготовить к зиме. В отличие от Рины, отец ребенка – Дэрил, осознав, каким умным я расту, заинтересовался мной, как и его родители, считая, что именно в него ребенок такой умный. Меня забавляло подслушивать разговоры этих людей, хотя куда чаще я становился невольным слушателем, что-то я находил полезным для себя, но, когда из их уст лились грязь и сплетни, я предпочитал уйти с головой в книги.

Сегодня в городе было по-летнему тепло и до сих пор работал парк развлечений. Я выпросил для себя леденец, как сделал бы это любой другой ребенок, и направился разглядывать карусели и сувенирные лавки, полные игрушек. Рина села на ближайшую лавочку и нашла себе развлечение в смартфоне, а я неспешно прогуливался поблизости. Я почувствовал рядом чужие вибрации, я уже и забыл, каково оно. Где-то рядом мой сородич, но где? Я осторожно осматривался, стараясь не выдать себя. В парке полно людей, а вибрации долетают издалека. Незнакомые вибрации – это не Хотэр. Я облизывал леденец и искал глазами в толпе, пока не понял откуда они исходят.

Мой сородич приближался, сокращая между нами расстояние, и тоже старался меня заметить. Я, наконец, разглядел человека, в котором прятался этот тогхо – высокого лопоухого парня со светлыми волосами до плеч, на нем легкая куртка и джинсы, обычный парень, одежда чистая, хотя и не новая, сам гладко выбрит. Он тоже заметил меня, но ничего не предпринимал, остановился у заграждения возле чертового колеса, опершись на железную сетку спиной и продолжал на меня смотреть. Нас разделяло метров десять-пятнадцать. Подходить ближе я не рискнул, так как его человек сильнее и быстрее, и я послал ему пару сигналов:

– Ты не станешь меня ловить или я уже попался? – я на всякий случай огляделся, не смотрит ли на нас еще кто.

Парень вперил в меня взгляд, и до меня долетел ответ незнакомца:

– Я здесь не для этого.

Меня всего трясло от волнения:

– Расскажи мне, расскажи всё, что происходит!

– Мне и дня для не хватит, чтобы всё рассказать.

– Кто ты такой? Что делаешь здесь? Меня всё ещё ищут?

Мне нужны были ответы, нужны были сейчас. Я не мог поверить, что он просто так меня отпустит, и готовился дать деру в случае чего, уже присматривая для себя пути к отступлению.

– За твою поимку назначена награда, но никто уже и не надеется тебя найти. Все считают, что ты прячешься от нас в шкуре какого-нибудь зверька далеко от людей. Подумать только, – светловолосый парень растянулся в улыбке, – Одэри дой Тоэ, тот самый и прямо передо мной.

Я вспомнил про Хотэра.

– Что стало с остальными? Их схватили?

Парень склонил голову и прищурил глаза, точно вспоминая. Этот тогхо тоже великолепно овладел телом человека, интересно, сколько он уже здесь?

До меня долетели его вибрации:

– Того, что был в челноке, казнили давно – не помню его имени. А второго нашли пять месяцев спустя в шкуре какого-то животного.

– Его казнили?

– Нет, не казнили. Он каким-то важным культурным деятелем был, помню, шел долгий судебный процесс, его помиловали, но изъяли всё имущество. Сейчас с ним всё хорошо, недавно читал в новостях, что он занял какую-то мелкую должность в министерстве культуры.

В то, что Хотэр вывернется из любой ситуации легко было поверить. В то, что у него есть связи с влиятельными тогхо и те вытянут его из неприятностей, я тоже не сомневался. У старика отняли все его богатства, но он, как истинный тогхо, скоро себе все вернет, а вот я…

– И сколько дают за мою поимку?

– Семь тысяч.

Я был возмущен. Семь тысяч – какие-то жалкие гроши! Неужели они махнули на меня рукой, оставив тут коротать свой век. Теперь ясно, почему он не торопится меня схватить – ясное дело, за семь тысяч никто и пальцем лишний раз не пошевелит. Но может пару лет назад сумма была больше, хотелось бы узнать, сколько за меня тогда назначили.

Что мне сейчас стало ясно как день, так это то, что меня больше не будут загонять как зверя. Если уж и будут меня ловить, то вынудят пойти с ними с помощью какой-нибудь хитрости или уловки.

На мой леденец прилипло несколько мошек, пока я отвлекся и поддерживал зрительный контакт с тем парнем, и я всё же отважился к нему подойти. Сначала я подошел к матери и уведомил её, что хочу посмотреть на чертовое колесо, показал ей, где она сможет меня найти и сразу же направился к тому парню. Я нашел его на скамейке напротив и уселся рядом, уставившись на самые верхние кабинки аттракциона.

– А ты неплохо устроился в этом теле, – сказал мне незнакомец голосом парня.

Я пропустил его слова мимо ушей.

– Какие новости в нашем мире? – ответил я ему детским голоском.

– Да много чего происходит, – парень прикурил сигарету, и тоже уставился на аттракцион перед нами. – Не ты один со своей командой проник на Землю. Были и другие, но их цели были куда интереснее твоих. Несколько тогхо связались с людьми, рассказали о себе и ответили на все их вопросы. Наше общество снова разделилось, как когда-то давно, но если ранее были те, кто всегда придерживался истинного облика и те, кто вовсю пользовался способностью захвата тел, то теперь появилась группа, что занимает тела разумных существ, и она с каждым днем набирает всё больше сторонников.

То, что я был удивлен – это ещё мягко сказано.

– Как же закон позволил...?

– К этому люди приложили руку, – улыбнулся мне парень. – Наши виды всё это время много общались и среди людей появились наши сторонники. Оказывается, есть довольно много людей, которые не против, чтобы их тела занимали мы. Наши правители внесли дополнения в закон, и теперь считается нормальным занимать тело человека с его согласия.

Я задумался над его словами.

– Странно, что я ничего такого не слышал… Так значит, ты живешь здесь с согласия этого человека? Что же ты делаешь здесь?

– Ясное дело, что не слышал – о нас знает лишь небольшой круг посвященных лиц, но я скажу тебе зачем я здесь, – его ухмылка мне не понравилась. – Есть у нас и такие ребятки вроде тебя, которые плевать хотели на законы. Мы похищаем людей просто так и строим колонии для них. Пока что это всё ещё не законно, но что-то мне подсказывает, что это ненадолго. Если уж ты так внимательно читал новости, то должен помнить, как полтора года назад была угроза распространения вируса и ко всем проходили медики брать кровь на анализ. Понял к чему я клоню? – ухмылялся незнакомец с сигаретой в углу рта. – Мы отбираем только здоровых особей, и скоро запустим свой театр.

Подобное мы проделывали с каждым из интересующих нас видов, но…

– Но так нельзя, – возмутился я. – Похищать людей незаконно!

– Мы берем самые крохи, – качнул он головой. – Следующее поколение, которое они произведут, будут воспринимать своё окружение как должное. Ты ведь жил среди людей и сам понимаешь, что мы упустим, если откажемся от этого. Люди очень интересный вид, мы продолжим играть в их игры у себя на планете, а эту оставим. Будем торговать с ними и общаться, но только с группкой посвященных. Правители правы – люди ещё не готовы услышать про нас.

Мне стало не по себе. Я всё молчал, не отваживаясь спросить:

– Значит, ты тот, кто похищает людей?

Тот кивнул.

– Неужели я первый с кем ты говоришь здесь? – спросил он.

Я подтвердил.

– Если хочешь я оставлю свой номер телефона – будешь звонить, когда захочешь что-то узнать.

Я удивленно взглянул на него.

– Звонить тебе?

– Если ты теперь предпочитаешь только общество людей…

– Нет-нет… – перебил я его. – Я был бы рад общению.

– Этого парня звали Арон, можешь и меня так называть, – весело добавил он.

Мы обменялись номерами телефонов, и я решил, что хватит с меня новостей на сегодня. Я вернулся домой и погрузился в размышления. Люди не первый вид, кто выразил согласие и предлагал нам свои шкуры, в тот раз нам пытались продать рабов чем немало оскорбили нас.

Я лежал на своей кровати и пытался представить тогхо, занявших тела людей в тех колониях, но видел только Хотэра с Огэдо, репетирующих свою речь в нашем гостиничном номере. У всех этих людей была своя жизнь до того, как мы сделали их своими куклами, и теперь на одной из наших многочисленных планет разворачивается огромный кукольный театр. Куклы будут любить друг друга или ненавидеть и неважно, что сами они об этом думают. «Следующее поколение, которое они произведут, будут воспринимать своё окружение как должное» – звучал у меня в голове голос парня. Но, что это будет за поколение… я понимаю мысли своих сородичей, мы восхищаемся их культурой и самими людьми и захотим продолжить, увековечить их величие, но потомки этих похищенных – куклы, что выросли в окружении кукол; марионетки, чьи роли заканчиваются вместе с их жизнью. Они уже не будут именно теми людьми, в которых мы влюбились изначально.

Сейчас проигрывается самый обычный сценарий – мы находим новый вид, в котором нам комфортно живется, а дальше в ход вступает обычная селекция, это применимо для неразумных животных, но проделывать тоже самое с людьми просто кощунственно. Никогда бы не подумал, что мы опустимся до этого.

А я первый, можно сказать, в своем роде – первый представитель нового ответвления общества, хотя и сам об этом до сих пор не знал. Первый, кто занял тело ребенка и играет за него его роль, наслаждается его жизнью, а за меня дают всего семь тысяч. Это даже обидно. Может быть мне снова сделать глупость? К примеру, собрать вокруг себя побольше народа и рассказать обо всём, а затем можно даже продемонстрировать, переселившись в другого человека. Мне и самому интересно, каким предстанет ребенок, живший всё это время взаперти собственного тела, и всем моим сородичам, выступающим против переселения в разумных существ тоже будет любопытно на это поглядеть. Тем, кто станет покупать тела людей, всё равно – им до моей демонстрации не будет никакого дела. Мы уже много веков живем, стремясь заполучить для себя все блага и удовольствия этого мира, какая разница – одним видом больше, видом меньше. Шумиха утихнет и всё останется неизменным и будет восприниматься как должное.

С Ароном я продолжил общаться, сначала звонил редко и узнавал только самые важные новости, затем стал чаще звонить, выпытывая всё, что меня интересовало, потом мы сдружились настолько, что могли говорить часами, обсуждая всякую ерунду. Мне нужно было общение, а сверстники этого ребенка сводили меня с ума. И тогда я решился. Решился наконец пересесть в другого человека. Я все провернул, не уведомляя о своих планах Арона.

Я выбрал самый обычный выходной, отпросился на площадку погулять с другими детьми и даже захватил рюкзак с игрушками. Я сидел на скамеечке и разглядывал детей, не своих ровесников, детей постарше, на площадке для футбола. Там были ребята от двенадцати до семнадцати лет и даже пара девчонок были в нападающих. Я не знал кого конкретно я хочу, точнее не мог определится. Мне нравилась Венди, одна из нападавших – она умная и красивая, у неё двое братьев и хорошие родители, но много надоедливых подруг, я мог бы сыграть её роль, если бы не они, я пытаюсь сбежать от скучных собеседников, а здесь получается, я попаду в другое неприятное мне общество. Ещё был Эйтон, тоже пятнадцатилетний подросток, сверстник Венди. Из семьи у него отец и мачеха, я как-то видел их – приятные люди, Эйтон не слишком красивый и физически развитый, но он лучший ученик школы, ему все пророчат светлое будущие, а я мог бы подменить его, и уверен справился бы на отлично. Но, есть одно «но» – он легко находит язык абсолютно со всеми, легко заводит друзей и всегда находит тему для разговора, тут мы с ним абсолютно разные, это меня сразу же выдаст.

Я искал глазами очередного несчастного и уже было решил бросить эту затею, пока не заметил Дэвида далеко за пределами детской площадки. Его я знал плохо, но на этой площадке и не было ребенка, который знал бы его хорошо. Дэвид был из многодетной семьи и из тех, кого здесь называют неудачниками. Это был паренек тринадцати лет в грязной потрепанной одежде, темноволосый, темноглазый с очень светлой кожей. Красивый он был или нет понять было трудно, он был похож на чью-то потерянную собаку, возможно, когда смоешь с неё грязь, узнаешь, что подобрал породистую. И я рискнул – решился влезть в парня, которого плохо знал, но роль забитого парня мне-то уж точно будет по зубам.

Я оставил рюкзак с игрушками и пошел окружными путями через кусты. Это к любому другому ребенку можно было просто подойти и предложить жвачку, но только не к Дэвиду, он даже такого сопляка, как я, испугается и убежит. Так что я подкрался к нему из-за кустов со спины и без колебаний вселился в него. Какое-то время я, как обычно, прислушивался к своим ощущениям, после захвата чужого тела. Мой Дэвид покачивался, быстро моргая. Я взглянул на малыша которого оставил – он не просыпался, и я начал отступать назад, в сторону детской площадки. Внезапно упавший ребенок тут же привлек внимание, и девчонка из младшей группы подскочила к нему, за ней прибежала вторая. Они пытались его растормошить, а я всё отступал назад, впав в какой-то ступор.

– Он не просыпается, позовите на помощь! – крикнула девчонка, что подскочила второй.

– Что случилось? – несколько парней с футбольного поля бросили игру и направились к малышу.

– Он хотел его напугать, – ткнула в меня пальцем девочка, которая первая заметила малыша. – Джори выскочил из кустов, хотел его напугать, но споткнулся и упал.

Все уставились на меня, а мой Дэвид побелел пуще прежнего. Внезапно Джори завопил. Все на детской площадке теперь смотрели на него, и дети и взрослые обступали ребенка со всех сторон, а Джори заливался плачем, сколько хватало сил. «Как будто новорожденный» – подумал я и тут же сбежал. Я направился в свой новый дом, хотя и нашел его, лишь обойдя три раза нужную улицу.

Автор: @anna.rey

– Правители не ожидают, что найдутся такие наглецы, как мы, – говорил мне Огэдо перед нашей отправкой на Землю. – Мы уже нашли корабль и экипаж, и прилетим на пир раньше всех. Там, на месте, у нас даже время останется красивыми видами полюбоваться.

Итак, первый челнок ушел, а нам троим следует помолиться Создателю, дабы стоимости его багажа хватило, чтобы оплатить нанятый нами корабль с командой. Плюс остается оплата услуг нашему посреднику и всем остальным за молчание. Также солидная сумма ушла на подготовку к нашей миссии: закупку оборудования и провизии для существ из нашего экипажа. Ещё влетел в копеечку наш печатный станок, буквально вырванный из рук у бывшего владельца – он взял с нас втридорога, но, как мы все убедились, покупка того стоила. Хотэр тоже крупно потратился, как и я, Огэдо вывернул карманы, но все его накопления, по сравнению с нашими, представляли собой жалкое зрелище.

Честно признаться, глядя, как мои финансы тают на глазах, я уж было хотел отказаться – плюнуть на всю эту затею, развернуться и уйти, а потраченные мною деньги стали бы вложением, которое Огэдо вернет с процентами по возвращению, но я видел азарт, с которым наш жадный старикан взялся за это дело. Хотэр сорил деньгами, помогая нам, и постепенно я тоже проникся его уверенностью. Если этот трусливый старик уверен в нашем успехе, то чего мне, собственно, опасаться. У Хотэра очень тонкий нюх на то, что может обернуться для него прибылью, а он щедро вкладывал в наше дело собственные средства, зная наверняка, что всё окупится многократно.

У меня закружилась голова, пока я вот так стоял, всматриваясь в звезды и размышляя о своем. Я побрел вниз с холма, перешагивая скользкие круглые камни, поросшие мхом. А Хотэр всё стоял на прежнем месте, разглядывая темное небо. Я дошел до машины и уселся на капот, переводя дух после тяжелого дня, разглядывал рыжую девчонку, чьё тело занял Хотэр, и всё думал, видит ли сама владелица всё это. Я был уверен, что видит. Мозг и все остальные органы существ, в том числе и у людей, когда мы в них вселяемся, работают как обычно. Захватывая чужое тело, мы становимся его новым полноправным владельцем: воспринимаем мир его чувствами, контролируем двигательные функции, можем повлиять на работу внутренних органов, а владелец внутри продолжает жить, глаза его открыты, наверняка он всё слышит и чувствует. Я как-то спросил об этом Огэдо, а он лишь посмеялся и сказал, что уверен в том, что бывший владелец сейчас должно быть крепко спит. Никто из троицы похищенных нами людей не предпринимал попыток нам сопротивляться и никак не давал знать, что он сейчас не спит. А ведь это даже забавно. Этой рыжей девочке было бы о чем рассказать по возвращении домой.

Где-то рядом мигнула вспышка точно от молнии, вот только ночь была безоблачной. Я завертел головой, осматриваясь, пытался понять, не показалось ли мне это. Хотэр издал какой-то странный звук, я так и не понял, что тот мог означать. Его девушка пятилась вниз, в мою сторону, разглядывая небо, и я тоже поднял глаза. Там не было ничего, кроме звезд, даже луны сегодня не видно. Несколько ярких звездочек замерцали в вышине над головой и тут я понял, что дело худо. Две звезды становились всё ярче.

– Патруль, Хотэр! – крикнул я ему. – Пошли, надо сматываться! – А этот дурак еле ноги волочил, прижимая руки к груди, и задрав голову, следил за огоньками корабля дозорных. Я заскочил в машину и завел мотор. – Хотэр! – прикрикнул я.

Он словно только сейчас проснулся, и спотыкаясь засеменил по скользкой траве. Мне на мгновение показалось, что сам Хотэр уже давно смылся из тела этой девчонки, уж больно правдоподобны были эмоции этой девушки. Та была до смерти напугана – глаза как плошки, она пару раз упала, и её светлый свитер и штаны были напрочь испорчены пятнами от травы и грязи.

Я сдал назад и выкрутил руль, разворачивая машину. Включить фары я не мог себе позволить – вполне возможно нас ещё не заметили, и мы сможем ускользнуть до того, как патрульные будут обшаривать леса.

Хотэр забрался на сидение рядом.

– Нам ведь крышка, Одэри, – всхлипнул Хотэр, – куда ты собрался ехать?

– Какая разница куда, – сквозь зубы процедил я, осторожно поддавая газу. – Вернемся в город в ту нашу гостиницу.

Ничего другого мне на ум тогда не пришло – я не знал, что делать.

– Они нас схватят, Одэри, – заливался слезами Хотэр. – Куда мы сможем убежать?

Я и сам знал, что наша песенка спета. У нас нет ни денег, ни печатного станка, ведь он сейчас на корабле, и меньше всего Хотэр желает сейчас услышать, что нам придётся здесь остаться, если мы, конечно же, хотим жить.

Пустой багажник машины оставался открытым, и по кабине гулял ветер. Веревки, которыми мы закрепляли на крыше багаж, сейчас волочились за нами по дороге. Нужно было бы остановится и привезти автомобиль в порядок, пока мы не съехали с грунтовки на шоссе, но я был весь на взводе, готовый в случае любого шума или света прожекторов над нами вдавить в пол педаль газа. Я пересилил себя и притормозил прямо посреди дороги. Мотор не глушил, так как знал, что Хотэр вряд ли бросит меня здесь.

Тот выглянул из окна машины.

– Что мы будем делать? – жалобно спросил Хотэр своим тонким девичьим голоском.

Я знал, что он говорит не об этом вечере, а о дальнейшей жизни в целом.

– То же что и делали здесь всё это время, – ответил я, распутывая веревки на машине, – попытаемся вести себя как люди, жить как люди.

Может мне стоило предложить ему белкой стать? Он бы стал превосходной белкой – все орехи из леса к себе бы в дупло перетащил.

– Как люди? – невнятно пробормотала девушка.

Я уж было хотел озвучить ему своё предложение, но сдержался. Я был разгневан и раздосадован, я не мог понять, что пошло не так. Почему Огэдо схватили? Может экипаж нашего корабля был захвачен, и это они навели на нас? Может увеличили патруль? Или Огэдо чем-то себя выдал? Меньше всего мне сейчас хотелось думать, что это он нас подставил, что он был в сговоре с охранниками, которые пропустили челнок сюда, а нас с Хотэром он решил оставить за бортом. Нет это было бы нелепо, Огэдо жадный, как и Хотэр, он бы предал нас на второй вылазке, когда товара было бы побольше.

Что самое обидное, если и правда у Огэдо был сговор с охранниками, то, похоже, они сейчас присвоят нашу добычу, а его самого кинут за решетку. В глубине души я знал, что рано или поздно Огэдо там окажется благодаря его сомнительным идеям и знакомствам, но не думал, что и старину Хотэра можно столь же легко одурачить, как и меня. Хотэр разрабатывал план с нами наравне, но скорее всего у них обоих оставались тайны друг от друга и от меня.

Мои мысли метались, подозревая всех и вся: и новенького посредника, и капитана нашего корабля и даже рыдающего рядом Хотэра. Машина несла нас обратно в город. В кошельке у меня пока хватало денег и в кошельках Хотэра и Огэдо ещё имеются, Огэдо оставил свой здесь перед тем как улететь. На первое время о пище и ночлеге можно было не беспокоится, но что делать дальше? Мне, как и Хотэру, не хотелось бы здесь застрять, но непохоже что у нас есть какой-то выбор. Единственное, что мы пока можем выбирать, так это в кого следующего нам вселиться. Может и есть смысл становиться животным, это, по крайней мере, не нарушает закон, хотя, какая разница, меня так или иначе должны будут казнить.

Эту и две следующие ночи мы провели вместе в гостинице, и даже пищу заказывали в номер. Хотэр боялся ступить за порог, точно за дверью его уже поджидали. Слезы он больше не лил и не жаловался – сидел в углу с книжкой. Я тоже читал, а ещё изучал карту, размышляя, куда пойти дальше. Направиться в страну, где сейчас зима, я точно расхотел.

– Нам нужно сменить лица, Хотэр, – я сидел на диване и смотрел криминальную хронику по телевизору, рыжая девушка сидела на стуле за столом, уткнувшись носом в книгу. Хотэр не отвечал, но он и так знал, что нам это нужно сделать. – Мы арендовали два автомобиля, а вернули только один, наши лица будут искать. Нам нужно найти других людей и уходить из города.

Мы и так слишком задержались здесь.

Я решил первым сменить лицо. Я приоделся в последние чистые вещи и вышел наружу. Большие города людей хороши тем, что в них можно найти всё, что тебе потребуется, а если мне нужно новое лицо, то здесь я его найду гораздо быстрее. Я маялся в нетерпении – я желал скорее посмотреть, что станет с человеком, когда я оставлю его тело, и в то же время мне было страшно, что я сотворил нечто ужасное.

На сей раз я выбрал представителя женского пола, как я понял по Хотэру и Огэдо, у людей какое-то особенное отношение к ним. Представители правопорядка всегда улыбались им, люди были приветливее с Огэдо, продавцы сбрасывали цену, хотя, я склонен думать, что в этом, скорее, была замешана его харизма.

Долго гоняясь по улицам то за одной женщиной то за другой, мне всё же удалось подкараулить одну девушку за углом магазина, пока та курила сигарету. Я убедился, что на улице по обеим сторонам никого нет, и юркнул за ней в переулок. В качестве начала нашего разговора я попросил у неё сигарету, а когда она полезла в сумочку, я оставил парня и занял её тело. Я долго стоял над телом парня, размышляя, что дальше с ним делать. Я тряс его за плечо, но он так и не проснулся. Дыхание и сердцебиение его было ровным, и я решил оставить его, пока нас не заметили.

Я вернулся в ту же гостиницу и попросил ключи от соседнего номера, поднялся на свой этаж и принялся стучать в дверь, подзывая Хотэра.

– Я снял на ночь соседний номер, – сказал я ему, когда тот выглянул. – Давай, сгоняй вниз, «переоденься» по-быстрому.

Хотэр долго и задумчиво разглядывал моё новое тело. Девушку, что я выбрал, нельзя было назвать красивой, низкорослая, ширококостная с грубыми чертами лица, но одежда на ней была новая и опрятная, разве что от её платья пахло сигаретами. Хотэр вынес из номера наши вещи и ушел вниз. Я отпер дверь нашего нового номера, занес сумки и устроился у телевизора. Пару раз я задремал, но Хотэр так и не появился.

Не пришел он и на утро, и я не знал – нужно ли мне идти его искать. Я решил, что он и сам без меня разберется. Хотэр с самого начала хотел переселиться в животное, скорее всего он так и сделал. Когда я это осознал, что я теперь совершенно один, мне стало не по себе. Было около пяти утра, я сидел на краю кровати и смотрел на вещи у двери, книги Хотэра, карты, грязная одежда тех двоих людей, которыми мы раньше были, предметы первой необходимости. Я решил уйти из города пораньше, эту девушку наверняка ищут, лучше обходить главные улицы, можно будет сесть на автобус и уехать, не важно в каком направлении.

Я остриг этой девушке волосы покороче и напялил на неё неприметную одежду, что носила раньше девица Хотэра. Честно сказать, я не помню имени той рыжей девушки, ни настоящего, ни того что Хотэр дал ей, и у той неказистой брюнетки, которую я остриг – её имя я тоже не запомнил. Я выбросил её документы в урну, и её имя и фамилия вылетели из моей памяти туда же следом. Всё дело в том, что после неё у меня было много других людей. Много людей, много имен, они кружились передо мной, точно в калейдоскопе. Я путал имена и фамилии их владельцев, их правильное звучание, забывал лица людей, которым они принадлежали.

Деньги быстро иссякли, а где взять еще – я не знал. Печатный станок, слишком громоздкий, чтобы таскать его за собой по Земле, мы оставили на нашем космическом корабле, готовые подделанные бланки документов этой страны, куда бы я мог вклеивать фотографию своего нового лица, тоже быстро кончились. Когда у моего человека заканчивались деньги, что тот имел при себе, я оставлял его и искал нового.

Я понятия не имел, что мне делать дальше. Все мои знания о людях и Земле – это заученные фразы, вроде тех, что учат туристы, прежде чем отправиться в чужую страну, но я и не думал отступать, я-то знаю, что легкие пути не ведут к успеху. Хотэр наверняка забрался в тело какого-нибудь жирного голубя, и топчется сейчас, выпятив грудь, по лысине гранитного политика, а я не хочу здесь одичать. Я хочу быть в курсе всех новостей, уверен, что мои сородичи, в конечном итоге, свяжутся с людьми, и когда это случится я всегда смогу проскользнуть обратно к своим. Отдам всё оставшееся имущество на Римери тому, кто увезёт меня отсюда, а сам буду кочевать в поисках заработка, прямо как Огэдо, вот только у меня, в отличии от него, имеется щепотка ума и здравого смысла. Я верну всё, что когда-то имел, и доброе имя, надеюсь, тоже, а для этого мне нужно оставаться в обществе людей.

В новостях всё чаще стали мелькать последствия моего нахождения здесь. «Люди, похищенные собственным телом», «Жуткая и правдивая история пропавшей девушки», «Случаи внезапного исчезновения людей продолжаются». Далеко не всех людей, что я «похитил» я и правда похищал, многих «похищенных» на экране я впервые видел. После первых четырех случаев, когда разыскались наши с Хотэром первые владельцы тел, и ещё двух девушек, на которых я проехал полстраны, новости о людях, чьими телами завладел «злой дух», стали появляться отовсюду, точно грибы после дождя. Помутнением рассудка и захватом разума они оправдывали совершенно глупые и нелепые свои действия: внезапный переезд или развод, растрату личных средств, покупку предметов роскоши, разбитое окно в доме своего соседа, хотя, можно предположить, что Хотэр или кто ещё вполне мог быть повинен в этом.

Признаюсь – оплошал, я не думал, что мои действия будут иметь такие последствия. Мы с Огэдо были уверены, что когда наших людей обнаружат, то сочтут сумасшедшими или посмеются над ними, но телевидение раздуло из этого сенсацию. Что же, на то, что я восстановлю своё доброе имя в далеком будущем, я могу больше не рассчитывать. Я совершенно не знаю, что мне делать, но отступать и уходить в лес я не собираюсь. Я уже столько знаю о жизни людей, если уйду, то начну забывать всё, что с таким трудом выучил.

В конце этого месяца я был коренастым мужчиной лет сорока, с приветливым обветренным лицом и небольшим лишним весом. Я остановился в одном из многочисленных в этой стране захолустных городишек и зарабатывал тем, что помогал разгружать стройматериалы на одной из новостроек на окраине. Я помогал рабочим, а в ответ они кормили меня или покупали выпивку, но самое главное – со мной делились новостями, со мной разговаривали. Я прожил так пару недель, всем называл себя как Терри Барвер – имя какого-то певца и фамилия диктора на радио, сложил их вместе, вроде звучало неплохо. Ночевать ходил в трейлерный парк к новому приятелю – Эду Брэнсу. Познакомился с ним в одной забегаловке, мы разговорились и подружились. Жена его давно умерла, есть двое сыновей, что пять лет назад продали их общий дом и выкупили крошечный ресторан. А сам Эд эти пять лет живет в своем доме на колесах и путешествует по стране, живя на пособие по инвалидности и деньги, что получает от сыновей.

Мне нравилось быть Терри Барвером, точнее именно с ним мне удалось завести пару-тройку неплохих друзей, и я хоть сколько-то просидел на одном месте. До этого я то и дело вляпывался в неприятности с незнакомцами и полицией. Я не всегда мог понять, чего от меня хотят, или что именно я делал не так, и далеко не всегда люди из толпы мне помогали. Меня несчетное количество раз пытались обдурить, обворовать, подсовывали фальшивые купюры, втягивали в драку. Весь этот месяц, что я пробыл на Земле, был сущим кошмаром и вот, наконец, я получил передышку, и мир вокруг меня, кажется, перестал так бешено вращаться.

Я просыпался, когда Эд ещё спал, одевался и уходил на стройку, бегал с мелкими поручениями, был на подхвате, когда нужно. Со мной делились хот-догами и пивом, а после работы покупали мне еду в супермаркете. Я гулял по душному пыльному городишке, прислушиваясь и присматриваясь к местной жизни, любовался жаркими закатами и восходами, слушал музыку в местном баре вместе с Эдом и его приятелями, и ночью возвращался вместе с Эдом в его потрепанный трейлер. Спал я на полу на старом матрасе, но всё лучше, чем под открытым небом.

Кажется, тот день был вторником, и на стройке было не продохнуть. Все сновали по своим делам, и на меня никто не обращал внимания. Я сидел в пластиковом кресле под зонтиком и вертел головой, следя за ребятами. Здесь было куда больше шума, чем на любой ярмарке, и куда больше пыли и мусора, чем на тех стройках, на которых работал я.

Прогресс в науке и технике людей, конечно, стоит всяческих похвал, но им до нас ещё далеко. Когда мы осознали, что способны завладевать чужими телами, мы сразу же нашли этому применение. Тела других существ стали нашими инструментами. Мы стали обустраивать благоприятную жизнь для тех или иных видов животных, в телах которых предпочитали существовать, необычайно быстро развиваясь во всех областях, необходимых нам для этих целей.

Я прислушивался к новостям по радио и читал вечерами газеты, сидя на пороге трейлера, а человеческая жизнь на Земле текла своим чередом. Я не мог поверить в то, что мы – тогхо – так и останемся немыми наблюдателями. Где-то сейчас они наверняка проворачивают свои планы, и уж точно не производят при этом столько шума, сколько тогда было от меня.

Я был твердо уверен, что меня ищут, что идут по пятам, как бы я ни старался запутать след. Я всё думал о Хотэре, где он сейчас, схватили ли его? Вспоминая его попытки обучения общению с людьми, сомневаюсь, что опознаю его вибрации в толпе людей на улице. Ещё чаще вспоминаю Огэдо; если отбросить ту малую вероятность его предательства, то у него не было ни шанса скрыться на челноке. Нам со стариканом удалось удрать, и наши жизни теперь вне опасности, пока мы осторожны, а вот его участь пугает меня до чертиков.

Пока я развалился на кресле в теньке, думая о своем, кто-то на строительных лесах наверху свистнул, окликнув меня по имени. Я тотчас поднялся с места и запрокинул голову, щурясь от солнца. Один из штукатуров, которого я отдаленно знал, попросил сходить для него за холодным напитком, его просьбу тут же поддержали ещё двое, и я, отсалютовав им, поторопился на склад к холодильникам. Из-за несносной жары холодильники к полудню оказались пусты, и когда я принес моим штукатурам теплую газировку, они лишь поморщили носы и сунули мне несколько помятых купюр, посылая в магазин на углу.

В магазине на углу холодильники тоже пустовали, и я поторопился дальше в город. Рабочие наверняка и в двух других поблизости уже побывали, теплой содовой и пива везде хватало, но меня ведь отправили за холодными напитками. Я поспешал по пыльной улице, любуясь серыми приземистыми домами, выцветшими вывесками и засохшими бурьянами на обочинах.

Как только я нашел три бутылки ледяного пива, я поторопился обратно, меня наверняка кто-нибудь уже искал и огорчился, когда не нашел на месте. Людей на улицах не было, палящее солнце всех загнало под крыши домов, а я размышлял, в теле какого из существ мне было бы комфортно работать на той стройке, уж точно не в этом, оно совершенно не предназначено для этого.

Впереди по улице одиноко брел человек в старой рабочей форме и с тощей сумкой за плечом. Я быстро шагал по противоположной стороне улицы с бумажным пакетом в руке, позвякивая бутылками, а сухонький мужичок медленно плелся, пряча макушку под старой соломенной шляпой. Когда мы поравнялись я что-то почувствовал, чьи-то незнакомые вибрации, и, видимо, не только я. Незнакомец на той стороне остановился и поднял голову, уставившись на меня. Я сообразил в чем дело лишь когда он сунул руку за пазуху. Я бросился бежать, бросив бутылки с пивом и мчался без оглядки через всю улицу, откуда шел. Подумать только, я встретил своего сородича не в толпе, а посреди пустой улицы! И это был не Хотэр, этого тогхо я не знал и знать не хотел, ведь он потянулся к оружию, там, за пазухой, у него наверняка было оружие. Любой мой сородич здесь, на Земле, скорее окажется патрульным, чем моим собратом по несчастью.

Я петлял по улицам, стараясь найти хоть кого – мне нужно было найти новое тело, нужно было вселиться хоть в кого-нибудь. В магазин заскочить нельзя – там повсюду камеры, а новая популярность мне сейчас ни к чему. Обежав весь район, я наткнулся на бродягу, свернувшегося клубком в тени магазина одежды. Я огляделся – жалюзи в соседних лавках задвинуты, а улица пуста. У меня не было времени на раздумья, и мой Терри Барвер подскочил к бродяге, рухнув перед ним на колени, а я перескочил в новое тело и тут же ограбил старое, оставив моего бедного Терри без кошелька и ботинок. Тем наблюдателям, которые случайно могли всё это видеть, будет что рассказать дома за ужином, а я направился прочь из города.

Помыться мне было негде, в грязной одежде и с той вонью, что от меня шла, надеяться на приобретение билета на автобус или попутку, мне не приходилось, и я отправился до городка Надежда Силевьи пешком. Я выбрал его потому, что он был ближе остальных, хотя и не надеялся обрести в нем покой, там меня в первую очередь будут искать, ведь он ближе всего, но я все равно хотел добраться туда быстрее моих сородичей и пересесть на другого человека.

Это тело было хуже всех предыдущих вместе взятых, должно быть, даже те тогхо, занявшие тела койеров, чувствовали себя в них лучше. Я несколько раз хотел бросить это тело и добираться до цели своим ходом, подумаешь маленькое голубое облачко решило прогуляться, на небе, видите ли, слишком жарко, вот я и спустилось на землю. Надеяться, что я встречусь с каким-либо животным в этой пыльной пустыне, мне не приходилось, как и на то, что вонючего бродягу в лохмотьях кто-нибудь подвезет.

Я шел и шел, брел и брел, благо запасся пищей и водой. Когда я был где-то на середине своего пути, старый фермер на ржавом, от крыши до самого днища, грузовике предложил меня подвезти, и я забрался в кузов. Я доехал с ним до самого городка, добрую сотню раз поблагодарил его, попрощался и пошел в город.

Дух и тело бывшего владельца были сломлены и мои тоже. Я присоединился к двум другим бродягам у старой католической церкви и просил милостыню. И мне давали. Я и сам того не ожидал, но пока я дремал в тени распахнутых дверей церкви, моя худая шляпа наполнялась деньгами, и я зарабатывал в разы больше чем, когда бегал по жаре, принося рабочим их инструменты и помогая приводить в порядок стройплощадку в конце рабочего дня.

Я слушал разговоры прихожан или читал книги, что покупал или находил на помойке, вечером, вместе с другими бездомными, я шел в приют, где кормили и даже можно было переночевать. Не могу сказать, что подобная жизнь мне нравилась, в этом теле было некомфортно, точно в колючем свитере на голое тело, но я рассудил, что менять одного бездомного на другого пустая затея, а облик бездомного я тогда счел вполне неприметным.

Хватало мне конфликтов и стычек как с другими бродягами, так и с обычными людьми, как бы ни пытался я их избежать. Я обращался со всеми сдержанно и вежливо, но некоторые люди находили причины для ссоры со мной на пустом месте. Так я впервые подрался у дверей церкви с другим бродягой, так как тот считал, что я занял его место, после недолгой драки, из которой я вышел победителем, я всё равно предпочел оставить это место.

Теперь я стоял в подземном переходе, бренча на купленной мною плохенькой гитаре. Меня раздражал тот факт, что мне – тогхо, дают милостыню, но ведь это не другие тогхо, так что, можно считать, что всё в порядке. Я стану и сильнее и богаче, просто дайте мне время освоиться, а пока я беру те деньги, что вы мне протягиваете, не просто так, а за музыку. Так я и остался здесь, в Надежде Силевьи, рассчитывая бежать только в случае видимой опасности. С гитарой я освоился довольно быстро, и с самого утра и до ночи играл те песни, что я запомнил, пока находился на Земле. Людям нравилось, и мою игру даже несколько раз похвалили, но проигрывая раз за разом одно и то же, как пластинка, я начал уставать сам от себя.

Я отточил мастерство в обращении своими пальцами и играл настолько хорошо, что некоторые подолгу задерживались около меня, слушая музыку. Иногда я импровизировал, но это даже мне самому не нравилось, что уж там говорить о моих слушателях. Я старался заучивать новые песни, скорее для себя, чем для кого-то ещё.

Я скучал по той музыке, что осталась дома – по моей коллекции записей любимых музыкантов. Один раз поздним воскресным вечером, когда людей в переходе было мало, я начал наигрывать одну из любимых мелодий, которой мне так не хватало здесь, на Земле. Конечно гитара не могла воспроизвести её как должно, но для меня это было не важно. Я сыграл сначала одну, а затем другую мелодию, пока не пришло время уходить с моего места в ночлежку. Я сыграл её и на следующий день, и играл ещё с десяток раз. Должно быть я сошел с ума, как и другие здешние бродяги – сижу на одном и том же людном месте уже три месяца подряд, а теперь ещё и песни играю, которые с головой выдают моё происхождение. Нет, не сошел, я… я просто устал трястись и оглядываться, возможно меня найдут, но я так легко им не сдамся. Я сбегу от любого преследователя, но бежать без остановок до конца своей жизни они меня не заставят. Иначе я точно с ума сойду.

И всё-таки меня обнаружили: на улице с обоих концов дороги появилось двое людей, когда я одной ночью возвращался в ночлежку. Я не заметил сигналов их вибраций, что исходят от тогхо постоянно, точно биение сердца у человека, но эти двое точно знали моё местонахождение и поджидали, позволив заметить себя лишь в самый последний момент. Это значит, что я той своей игрой на гитаре дал себя обнаружить, я чертов глупец, ни на что не годный, ты был не прав Огэдо – я легко могу всё испортить какой-то глупостью, я плохо старался, приятель. Мне тогда только и оставалось, что заскочить в люк и бежать по канализации сломя голову, сам не зная куда.

Так я и оказался здесь, на узкой бетонной дорожке, по которой можно двигаться по тоннелю, но двум людям на ней никак не разойтись, и я только и могу, что сидеть, поджав ноги, вжавшись в ледяную стену. Я прошел и проплыл с десяток тоннелей в поисках иного выхода наружу, но только сильнее заблудился. До некоторых лестниц, ведущих наверх, мне не дотянуться, а многие тоннели перекрыты решеткой.

Я уже пару суток не ел и продрог до костей. Огэдо бы смеялся, видя меня сейчас. Он бы сказал – «Ты дурень, Одэри. Оставь свою шкуру здесь и улетай наружу». Верно, ни решеткам, ни железным люкам меня не остановить, но я не могу бросить здесь этого человека, как ни бросил бы никакое другое существо, зная наверняка, что обрек его на погибель. Мой человек слишком ослаб. Я так надеялся, что канализация уведет меня подальше, возможно в другой район, но мне показалось, что я не прошел и трех кварталов, а сейчас моя самонадеянность заставляет страдать и меня и хозяина тела, и скорее всего будет стоить ему жизни.

Я собрался с силами и пошел обратно, рассчитывая, что смогу найти выход. У меня не было ни фонаря, ни зажигалки, но свет мне и не нужен был, единственный, принадлежащий лишь мне одному орган работал исправно, тот что и выдал меня сородичам. Я шел с закрытыми глазами, но вибрации, что я производил, отражались от стен и воды, от бетонной дорожки, так что я прекрасно видел куда шел.

Кажется, я целую вечность искал выход отсюда. Мне казалось, что я преодолел куда большее расстояние чем, когда удумал идти в соседний город пешком. Я вылез на углу улицы весь грязный и едва живой. Я шел куда-то, была ночь и фонари подсвечивали мне дорогу, я не мог точно сказать, который был час, но было поздно – улицы вокруг меня были пусты и безмолвны. Я увидел светящуюся вывеску супермаркета за углом и поволок к нему свои ноги. Сейчас меня не пугали камеры видеонаблюдения – я должен был вырваться из этого тела, а этому несчастному нужна помощь, и мы оба получим необходимое в том супермаркете.

Это было пыткой, худшее и представить себе трудно, я никогда ещё не чувствовал боли, не чувствовал усталости или недомогания, а тут всё разом свалилось на меня. Когда существо, в котором я жил, заболевало, я перебирался в другую шкуру, а больного отправлял в лечебницу. Мы – тогхо – гедонисты, мы гонимся за новыми ощущениями, но все они обязательно должны приносить только блаженство. Мы переселяемся в того, у кого превосходные вкусовые рецепторы и наслаждаемся приемом пищи, переселяемся в того, у кого самый тонкий слух и наслаждаемся музыкой. У кого хватает денег на весь спектр ощущений – на целый зоопарк, тот и считается богатым. У меня хватало денег на то, чтобы всех их содержать, но не всегда хватало денег на сами удовольствия. Как глупо, да?

Я всё шел и шел, и никак не мог пересечь эту огромную парковку, ноги еле держали наше тело. На парковке в этот час было только пять машин, они сгрудились у самого входа, точно щенки жались друг другу от холода. Я услышал голоса и увидел двух молодых людей, выходящих из супермаркета, они направились к своей машине, та радостно пикнула сигнализацией, и впрямь как щенок, довольный, что его забирают домой. Двое людей, судя по всему муж и жена, загружая покупки в багажник, начали ссорится. Я шел к ним, я был далеко, но шел, уверенный, что доберусь до них до того, как те уедут. А они и не торопились, и продолжали ругаться, вскоре я понял в чем проблема – забыли купить какое-то детское питание и никак не могли решить, кому за ним возвращаться. Меня они не замечали – слава Создателю, я шел к ним с подветренной стороны, а парочка была слишком занята своей руганью. Последние пятнадцать метров я полз на четвереньках – надеялся подобраться незамеченным из-за машин, стоявших между нами. Своим упрямством женщина убедила мужа вернуться в супермаркет, а сама, закрыв багажник, села на переднее сидение и уставилась в свой телефон.

Я подполз и заглянул в окно автомобиля – женщина меня не заметила, а на заднем сидении в детском кресле дремал ребенок. Нет... Безумная мысль, пробежала мурашками по коже, никогда раньше не думал я о том, чтобы забираться в ребенка, но это превосходная мысль, если подумать – мне больше не понадобиться самому заботится о себе, а родители этого создания сами обучат меня всему необходимому. Нет. Я и так испортил жизнь стольким людям, я не должен этого делать. Но соблазн был сильнее моей воли, и я рванул к своей добыче, проскользнув в тонкую щель двери.

Автор: @anna.rey

В темноте до меня доносились разные звуки. Сверху, сквозь толщу бетона, слышался гул автомобилей, их приглушенные гудки и сигнальные сирены. Если сильно напрячь слух, можно различить редкие звуки музыки; она здесь постоянно звучит, должно быть где-то рядом магазин или рупор на столбе, но меня это мало волнует. Рядом со мной во тьме лабиринтов канализации шмыгают крысы и кишат тараканы, здесь от них куда больше шума. Крысы попискивают и скребутся в углах, тараканы то и дело норовят заползти под одежду или запутаться в волосах. Но к этому я уже привык, а вот с чем я так и не смог смириться, так это с запахом. Я прислушивался к отдалённому шуму воды, к шорохам местной живности и всеми силами пытался игнорировать окружавший меня смрад.

Подумать только, а ведь всё так хорошо начиналось. Догадывался ли я, что всё может вот так обернуться? Не знаю, я всегда держал в уме, что эта затея опасная, но я рассчитывал или на головокружительный успех, или на полный провал. Я ожидал, что окажусь за решеткой. Что же, в целом, если подумать, всё не так уж плохо. Хотя, стоит только вспомнить, кем я был до этого, то совершенно не верится, что мне здесь может быть «не плохо». Я был строителем, мастером своего дела, был брокером, я… я – разумное существо. Я не какой-то там человек. Это человек может быть бедным, богатым или же чем-то средним, а я – римериец. Римериец может быть богатым или очень богатым. И я им был. Ну почти… Я был почти богатым, а вся разницы между богатым и практически богатым в том, что я немного ограничивал себя в деликатесах, ну и ещё в активном отдыхе. Вместо семи моллюсков на ужин я покупал пять, а когда мои любимые музыканты путешествовали с гастролями по галактике, я покупал билет на их концерт не на планете Сейбо, где их музыкальные инструменты звучали среди гор и ледников, что добавляло мелодиям причудливые искажения и отзвуки, а на планете Рэмгер, посреди дикого пляжа, где музыкантам аккомпанировал ветер и шелест листьев.

Но это всё не важно, теперь не важно. Сейчас я здесь, слушаю капель из сточных труб и силюсь разобрать, что за музыка играет из рупора там наверху, на улице. О запахах лучше забыть. Обоняние у меня сейчас хоть и не ахти, но, по ощущениям, этот смрад мне из себя уже вовек не вывести, кажется сами кости пропитались этой вонью.

Здесь в канализации делать особо нечего, и я развлекаю себя своими воспоминаниями. Пытаюсь вспомнить старую работу, но меня то и дело отбрасывает в тот день, то есть, в тот вечер, которому я и обязан своим местонахождением здесь. Тогда ко мне пришел мой друг – Огэдо, он был взволнован, как и я. Ещё бы, уже пару часов как отовсюду трубили об обнаружении новой разумной формы жизни, не то чтобы с нашим видом такое было впервые, мы и раньше натыкались на разумную жизнь…

К примеру, около десяти тысяч лет назад мы наткнулись на койеров. Мы тогда вовсю исследовали нашу вселенную и, конечно же, искренне надеялись обнаружить других разумных существ. Койеры оказались вполне разумны, хотя и не слишком-то дружелюбны; они жили в норах и пещерах и больше походили на груду костей, накрытых мокрой рваной простыней. Однако, стоит сказать, что обнаружение самой их планеты на тот момент радовало нас куда больше. Койеры проживали на планете гиганте – шестнадцать континентов и девять океанов, и что самое прекрасное – на этой планете вполне могли сосуществовать самые различные образцы органического мира, точнее они и существовали пока койеры их не истребили. Они истребили всех, до кого только смогли добраться, видя в иной форме жизни своего врага. Нам они тоже объявили войну, жаль лишь, что мы не подходим друг другу как противники…

Мы называем себя тогхо и являем собой сгусток энергии и газа. Мы свободно живем в открытом космосе, да и в целом условия проживания для нас особой роли не играют. Вся наша коммуникация — это обмен низкими вибрациями друг с другом. Когда-то давно наша группа сородичей наткнулась на другую, жившую долгое время в отдалении от других тогхо, и была крайне удивлена. Та, другая группа, забралась в тела других существ и полностью овладела ими, продолжая вести тот же образ жизни, что вели до этого те существа. Наше удивление обосновано не столько обнаружением в них подобной способности – вселяться в чужие тела, а еще и тем, что тогхо, считавшие себя венцом творения Создателя, притворяются какими-то животными! Неслыханно!

Но я могу их понять, ту – другую группу, напялившую чужие шкуры. Мы очень ограниченны в восприятии, и всё, что у нас есть, это наши вибрации: чтобы осматриваться, чтобы говорить… Я и сам не находил слов тогда, когда впервые примерил чужую шкуру, помнится это была гигантская глубоководная креветка. Когда я впервые взглянул её глазами, мир вокруг заплясал красками, точно сквозь витражное стекло, появились и другие органы восприятия, которых я и вообразить себе не мог. За свою недолгую жизнь я сменил сотни, если не тысячи шкур, и в каждой я чувствовал себя другим. В каждом новом теле один и тот же предмет представлялся мне совсем по-другому, и это поразительно, на самом деле. Не удивительно, что весь наш вид в конечном счёте практически полностью перенял подобный образ жизни у той группки отшельников в чужих шкурах.

Так вот, койеры… С койерами мы познакомились, когда уже знали об своей особенности, но предстали перед ними в своем первозданном виде, так как на тот момент мы были ещё далеки до создания космических кораблей, на которых мы бы смогли безопасно перевозить свои хрупкие оболочки. Койэры пытались прогнать нас, пытались навредить, но всё было тщетно, как и наши попытки без своих материальных оболочек взаимодействовать с окружением.

Нам нравилась их планета с их климатическими поясами, первозданной природой и неисчерпаемыми ресурсами, но нам не нравились койеры, которые и слушать не хотели ни о каком соседстве с нами. Решение напрашивалось само – наши далекие предки без лишних разговоров заняли тела этих существ. Судя по рассказам, существовать в них было просто невыносимо – мир сквозь их глаза был тусклым, пища, какую те могли переваривать, отвратной, а жизнь короткой. Это поколение койеров было последним, так мы выиграли объявленную нам войну, не пролив, как говорится, ни капли крови. Их планету мы присвоили, назвав её Римери – серые пики, в честь гор на которых и обнаружили первый на своем историческом пути разум.

После койеров были арвити, их мы обнаружили через три с половиной тысячи лет после контакта с койерами. Эти пухлые комки разноцветных перьев тоже были разумны, а дружелюбными они сделались в тот самый момент, как только узнали о нашей способности.

Были и многие другие на нашем пути, кого мы могли счесть разумными: с одними мы вели торговлю, других сторонились, с третьими дружили и обменивались информацией, но наши потомки до сих пор сокрушаются о совершенном их давними предками поступке – о том, что те вытеснили чье-то чужое сознание. Так было принято табу – запрет на захват тел разумных существ, ведь одно дело забираться в шкуру ракообразного или рептилии, существа, движимого одними лишь инстинктами и совсем другое сдвигать на второй план хозяина тела, который вполне осознает собственное существование. Что-то мне подсказывает, что наши ученые наверняка проводили эксперименты и знают, что именно чувствует существо, чьё тело больше не подчиняется ему. Нас убеждают, что таких исследований не проводилось, это было бы жестоко, а мы существа мирные, тот случай с захватом планеты был единственным подобным инцидентом за всю нашу историю, мы ни с кем не вели войн и не брали пленных, на которых можно было бы экспериментировать. Большинство же из нас полагает, что эксперименты были, и именно из-за них мы приняли закон о защите других разумных существ от захвата тел нашим видом.

В тот вечер, когда мы с приятелем сидели у меня дома, просматривая новости, мы были невероятно взволнованы не просто так, ведь до этого те зачатки разума, что мы находили, представляли столь же малый интерес, как и обнаружение, к примеру, новых микроорганизмов, коих навалом во вселенной. Известные нам приятели по разуму могли вести собирательный образ жизни или кочевали в поисках пищи, строили города, умели говорить, писать и осваивали простенькие ремесла, имели понятие и об примитивном искусстве, но то что мы нашли на сей раз превзошло их всех вместе взятых.

– Ты только смотри, смотри! – Огэдо тыкал на голограмму перед нами. – Высокое искусство! Не какие-то там горшки и каменные таблички с каракулями!

На тот момент мы оба были в телах насекомых, неестественно длинных и тонких, с двумя парами длиннющих усов. В этом месяце на пике популярности были темные перламутровые панцири и полированные, покрытые золотом или чернением, шипы. Телепатии у этого вида не было, но я и без неё прекрасно понимал мысли Огэдо – тот, кто первый доберется до этой сокровищницы, до конца своих дней будет купаться в роскоши.

«Любой контакт с землянами запрещен. Пересечение границ чужой планеты будет преследоваться по закону».

Огэдо проигнорировал слова диктора:

– Нужно только добраться туда, пересядем на человека, а там, на месте, виднее будет, – он сновал по комнате из угла в угол, покачивая усами, а я молча следил за ним. Только в одной его фразе я насчитал около тридцати нарушений законов, за которые нас ожидает смертный приговор. – Нужно найти транспорт, наших с тобой денег хватит, чтобы оплатить дорогу туда и обратно.

Не то, чтобы мне хотелось большего, чем я имел, меня вполне устраивала моя жизнь. Да, я не сижу в первом ряду, но мне и в галерке неплохо. Основная причина в Огэдо – он мой друг, а друзей мне редко удается завести. Если я ему откажу, он развернется и уйдет, найдет среди своих приятелей более сговорчивого, а когда вернется с мешками добычи, будет смеяться над моей трусостью вместе с ними. Он не плохой на самом деле, и друг лучше этого у меня вряд ли когда появится.

«Мы призываем вас воздержаться от любых контактов с землянами. Наши специалисты продолжают вести наблюдение со стороны и будут поставлять нам с вами новые материалы и информацию без перерывов и выходных».

Наших правителей можно сейчас было понять. Не все наши попытки завязать дружбу с другими разумными мирами мы могли бы назвать успешными. Нами найден редкий алмаз в реке и теперь мы боимся его упустить.

– Нам нужен специалист по искусству, и, кажется, я знаю одного – спрошу его завтра. Если откажется – найдем другого, – продолжал бормотать Огэдо. – Вот только другому придется платить вперед, да и в итоге он может оказаться ненадежным. У тебя есть кто на примете, Одэри?

– Я знаю только Хотэра, – замялся я.

И он знает только Хотэра. А лучше бы нам и не знать его вовсе. Этот ворчливый старик всегда сговорчив, когда дело касается легкой наживы. Конечно, он не возьмет предоплаты за свои услуги, зато из всей нашей добычи выберет себе самые лакомые куски.

– Ещё нужен тот, кто сможет незаметно сбыть товар, – Огэдо уставился на меня, точно ожидал, что я сейчас начну выкрикивать имена.

– А разве Хотэр…

– Всё что имеет ценность, он пристроит в свою коллекцию в качестве оплаты. Да, он свой, ему можно доверять, но я предпочту, чтобы все привезенные предметы нашли хозяев, и расплачиваться с ним хочу нашей выручкой, а не товарами, ценность которых он знает лучше нас с тобой.

С этим я согласился. Мы весь вечер разрабатывали план, как незаметно проникнуть на Землю и перекупить у местных их предметы искусства, и при этом ни во что не вляпаться. То, что я по итогу оказался в вонючей канализации, само собой говорит о том, что всё пошло немного не по плану.

Мы нашли корабль, что довезет нас, и даже проскочили патруль римерийцев у самой Земли. Пока добирались, мы изучали культуру землян и их обычаи, языки, моду, словом, мы готовились стать одними из них.

Хотэр, этот трусливый старикан, перед тем как занять человеческую оболочку, предложил нам принять какой-либо другой облик. Мы с Огэдо только посмеялись над ним.

– Может мне в образе кошки попросить продать тот чайный набор или в образе воробья? – не унимался Огэдо. – Думай, прежде чем говорить, и может проживешь чуть подольше.

Если нас заметит наш патруль в телах людей, наша жизнь прервется в тот же момент, подумал я, но промолчал.

Хотэр подкараулил и вселился в рыжую толстую девчонку лет двадцати-двадцати пяти. Огэдо – в женщину неопределенного возраста с короткими темными волосами и большими круглыми очками, она была такой высокой и худой, что больше напоминала то насекомое, кем он недавно был, разве что длинных усов на голове не хватало. Я долго не мог определиться, чьё тело мне лучше занять, и этим изрядно нервировал ребят, в итоге выбрал светловолосого нескладного паренька чуть постарше девчонки Хотэра, чье лицо, спина и плечи были усеяны прыщами.

Дальше, по плану, нам нужно было найти предметы искусства. Это единственное, что нас – тогхо привлекает в разумной жизни – то, что можно спрятать у себя дома и хвастать перед другими, отголоски чужих цивилизаций на наших полках, произведения мастеров, их мысли, их быт, кусочки их жизни, принадлежащие лишь нам одним. Другие ресурсы этой планеты тогхо особо не волнуют. Золото, алмазы… этого добра навалом во вселенной, рабы нам не нужны. Новые виды животных? В новостях сказали, что уже везут с Земли какие-то образцы на Римери. А что ещё может понадобиться самому обычному маленькому сгустку энергии с планеты Римери? Что нужно мне? Зачем я здесь? Мне надоела моя жизнь. Это же очевидно – я гуляю по тихой улице маленького городка, а где-то надо мной, за пределами орбиты этой планеты, снует патруль, готовый вытрясти меня из несчастного парня и поджарить на месте.

Нет. Я люблю жизнь. Я очень люблю жизнь и не хочу с ней расставаться. Возможно здесь меня ждет приключение, которое будет греть мне душу гораздо лучше расписных горшков и ценных холстов в тяжелых рамах. Я увижу чужую планету, сидя в первых рядах, нет, не так – я сам буду актером на сцене.

Я, признаться, немного по-другому представлял себе мироощущение людей. Прежде чем пойти к другим людям, мы долго практиковались перед друг другом в актерском мастерстве. Выучить сами языки было куда проще, а вот обращаться с помощью одного единственного языка стало для нас сущей пыткой. Как только у нас стало хоть немного получаться, мы решили сделать пробную вылазку. Хотэру обучение давалось труднее всего, и его рыжая толстуха по-прежнему напоминала умственно отсталую и видом, и речью. У Огэдо выходило лучше всего – его дамочка выглядела напыщенно и надменно, впрочем, им обоим это шло. А я… я выглядел дураком во всех своих шкурах, моему прыщавому парню просто не повезло, что его выбрал не Огэдо. Впрочем, его подвел сам тот факт, что он вышел прогуляться в тот злополучный вечер.

А ещё мы никак не могли сойтись на том, кем друг другу приходимся. Наши люди были настолько не похожи друг на друга, точно это были разные виды. Огэдо рассудил, что мы с Хотэром будем друг другу кузенами, а сам он будет моей тетушкой.

В одно прекрасное утро мы отправились на местную ярмарку ремесленников. Идти сразу же в галерею было бы весьма опрометчиво, а на подобных базарах странных личностей, вроде нас, хватает. Огэдо удалось раздобыть на Римери печатный станок, на котором мы могли бы подделывать местную валюту – ценное приобретение, без него нам пришлось бы воровать, и с каждым днем нарушать всё больше законов и подвергать себя неоправданной опасности. Мы и так рискуем, гуляя по улицам, всех наших людей разыскивают их родственники и полиция. Люди очень сплоченный вид, даже сбежав в своем теле в другую страну, пару дней назад один из офицеров полиции опознал меня на улице и гнался за мной несколько кварталов.

– У тебя очень приметные прыщи, – скривил личико Огэдо. – Сделай этому телу одолжение – избавься от них.

Дело в том, что наши лица показывают по телевизору, но прыщи я всё-таки вывел.

Ярмарка мне понравилась – повсюду нас окружали яркие краски: одежды, товары, вывески, в нос врывались незнакомые запахи, в ушах звенели звуки музыки, громкие людские голоса, смех. Стоило Хотэру один раз отступить вбок, как людской поток утянул его на соседнюю улицу, после этого мы втроем топтались от прилавка к прилавку, прижимаясь друг к другу, точно суслики.

У Огэдо разбегались глаза, и он то и дело толкал рыжую девицу Хотэра в бок, предлагая купить то медный кофейник, то мухобойку с резной ручкой, то сломанный будильник. Хотэр в последнее время предпочитал молчать даже тогда, когда оставался с нами наедине, но сейчас, когда мы с Огэдо ждали от него хоть какого-то звука или сигнала, он по-прежнему упорно молчал, и насупившись, изучал товары, ведя нас за собой от прилавка к прилавку.

Смуглая торговка в цветастых юбках увязалась за нами, предлагая карамельные леденцы Хотэру, но он уделил ей не больше внимания, чем Огэдо с его поминутными тычками в бок. В итоге Огэдо купил у торговки три леденца и тут же принялся их есть, сняв обертку со всех трех, и облизывая каждый по очереди. Огэдо, кстати говоря, ел всё, что находил съестным. Сейчас, когда мы вышли на дело, он вроде бы держался, но все эти дни он только и делал, что пихал в себя всё подряд. Набивал рот колбасами и сырами, сдобой и едой быстрого приготовления, выводил из себя продавцов сладостей, скупая у них все виды конфет и печенья, но только на пробу – по одной или две. Хотэр же наоборот – был подозрителен и недоверчив. Вычитав рекомендации по здоровому питанию в какой-то книге, он относился к этому слишком буквально, соблюдая все инструкции, точно прием пищи был сродни запуску космического корабля.

Огэдо лишь потешался с этого:

– Чего ты так её бережешь? Если человек заболеет – найдешь нового.

Огэдо было все равно, в каком виде он оставит бедную женщину, а та с каждым днем грозилась перерасти вширь рыжую пышку Хотэра.

Топчась от одной лавчонки к другой, Хотэр остановился у продавца фарфора – тщедушного старичка с глазами щелочками и короткими седыми усами под широким плоским носом. Хотэр, заложив руки за спину, присматривался к товару, а продавец, сгорбившись на коротконогой табуретке, присматривал за ним. Навеса над прилавком хватало только на одного продавца, и мы с Огэдо, стоя поодаль на солнцепеке, чувствовали, что скоро испечёмся, как булки в духовке, но помалкивали и не мешали Хотэру делать его работу. Его рыжая девица ещё долго расхаживала с важным видом вдоль прилавков, пока не кивнула на нужный сервиз. Продавец показал узловатыми пальцами три, и Огэдо шагнул вперед, протягивая три тысячи денежных единиц. Продавец протянул ему упакованный товар в обмен на деньги. Впервые наша сделка прошла в полном молчании. Я мысленно помолился Создателю, чтобы он и впредь посылал нам продавцов подобных этому. В других лавках, пока Хотэр рассматривал товары, торгаши вились вокруг нас точно мухи у сладостей, засыпая сотнями вопросов: в каких товарах мы нуждаемся, откуда мы прибыли и куда направляемся, спрашивали наши имена, и кто из нас кому кем приходится, пытались завести диалог на самые странные темы и даже навязывали свою дружбу.

Не смотря на тщательную репетицию, то один из нас, то другой непременно садился в лужу, путая имена, факты, неправильно произносил названия городов и стран. Хотэр предпочитал молчать, так как его произношение и речь были просто ужасны: любое предложение он проговаривал одним и тем же тоном без какой-либо интонации.

– Вы меня наняли не для болтовни! – огрызнулся он как-то и после этого не предпринял ни единой попытки возобновить обучение манерам речи, не взирая на все наши уговоры.

Я же всегда старался выглядеть и звучать лучше, старательно изучал манеры и жесты, но до Огэдо мне всё равно было далеко. Он мне чем-то напоминал ту торговку в юбках, увешанную леденцами. Он говорил быстро, невнятно, но, тем не менее, все его понимали и даже жестикуляция приходилась в тему, хотя я знал, что он импровизирует. Вскоре я догадался в чем фокус, Огэдо точно попугай копировал собеседника, его манеру речи, жесты и даже акцент. Я же предпочитал придерживаться модели скромного вежливого парня, это помогало мне, когда я работал на своей родине строителем, и это жутко мешало, когда я был брокером, но, наконец, я чувствую себя «в своей шкуре».

В тот день мы купили столько вещей, что те едва уместились в арендованный нами автомобиль. Наши тела изрядно вымотались к концу дня, а Огэдо всю дорогу зудел точно надоедливая муха.

– Мы загрузились непонятным барахлом, – ворчал он, сидя за рулем. – Та вязаная ерунда, думаешь, придется кому-нибудь по вкусу?

Хотэр, угрюмый и сосредоточенный, как всегда, пробурчал:

– Думаю, да.

– А вот я сомневаюсь, выглядит как мусор, как неудачная попытка что-то связать. Эта торговка обдурила тебя, выдав какое-то невнятное барахло за искусство.

Хотэр молчал, а я сидел на заднем сидении, поглядывая то на один затылок, то на другой, и всё не решался высказаться.

– Ты предлагал куда более странные предметы… – начал было я.

– Они хотя бы были красивые! – надулся Огэдо. – Коллекционерам куда более важно, где мы их подобрали. Мы забьём наш трюм всяким мусором, которое будет стоить копейки, а на действительно ценные вещи у нас места не хватит. – Он пригнулся к рулю, выглядывая на светофор у него над головой. – Я за то, чтобы в следующий раз посетить выставку или в галерею с хорошим названием, с каким-нибудь красивым и звучным.

Я знал, что слова Огэдо не имеют сейчас никакой силы. Не имели там, на рынке, когда тот сокрушался над купленными нами расписными тарелками и ножами с гравировкой, и не имеют сейчас. И сам Огэдо тоже это знал, он взял старика потому, что тот отлично разбирается в том, что заинтересует любителей инопланетной роскоши, если бы Огэдо всерьез усомнился в этом, он бы дал Хотэру пинка под зад прямо на базаре. Сейчас устами темноволосой дамы говорит тревога Огэдо, тревога гложет всех нас. Патрули римерийцев ходят по земле, ещё больше их там, над головой. Нам стоит сторониться любой бродячей кошки и собаки, даже птица, пролетевшая над головой, может оказаться нашим сородичем. Если вибрации, исходящие из нас, засекут – дело проиграно.

Нами было совершено ещё несколько подобных вылазок. Мы продолжали ошиваться по небольшим ярмаркам и блошиным рынкам, покупали мало, но много общались с людьми, а ещё больше прислушивались к их разговорам. Хотэр был недоволен, что мы тратим время на пустые слова. По его мнению, нам следовало поторопиться и дать отсюда дёру, пока патрулей римерийцев не прибавилось. В целом, мы были согласны с ним, но, именно умение применить «пустые слова» не раз выручало нас от неприятностей с местными стражами правопорядка, помогало лучше ориентироваться на местности, находить ночлег и приличные столовые заведения.

Мы мигрировали из страны в страну на нашем челноке – он не был рассчитан на космические путешествия, но его мощности вполне хватало, чтобы преодолеть притяжение Земли, и доставить нас и товары на ожидавший снаружи корабль. Мы рассчитывали совершить хотя бы три перелета на челноке к кораблю и набить доверху трюм. Челнок достаточно мал чтобы проскочить мимо кораблей стражников незамеченным, и мог вместить одного пилота, остальное же пространство будет забито багажом. На тот момент мы втроем добирались на нем в соседнюю страну, не чувствуя неудобств – багажа было ещё мало, но мы направлялись в крупную столицу, а там дело обещало идти быстрее.

Челнок спрятали в лесу и до города добирались автостопом. Поддельные документы и поддельные деньги позволили нам вновь арендовать автомобиль и продолжать промышлять нашим нехитрым делом. Трудно представить, что бы мы делали, если бы Огэдо не раздобыл в последний момент тот печатный станок.

Путешествие мне нравилось, точнее, понравилось бы, если бы я был здесь туристом. Мне нравилась здешняя природа и существа, населявшие её, нравились глухие деревни, которые мы миновали, держась подальше от главных дорог, нравились люди, такие разные и в тоже время мало отличимые внешне друг от друга. Одним словом, мне нравилось всё, кроме нас самих, оказавшихся здесь.

Мы все время осторожничали и практически не разговаривали друг с другом, кроме как, когда отрабатывали свою речь и диалоги. Хотэр в любое свободное время читал книги о местных ремеслах или изучал приобретенные нами товары. В его верности и надежности мы не сомневались, он был неприятным ворчливым стариком, сколько мы его знали, а знали мы его столько, сколько знали самих себя.

Огэдо же, сколько я его помню, всегда был смешливым, он был настойчивым, но жутко нетерпеливым, он всегда метил в высшую лигу. Я уже и не помню, как мы с ним познакомились, иногда мне казалось, что я всю жизнь с ним знаком. Время от времени я спрашивал себя – за какие качества он меня ценит, как своего друга, и не находил ответ. Может я безотказный? Нет. Я много раз оставался в стороне, когда его затеи были не лучше этой вот. В конце концов, именно из-за них Огэдо остался ни с чем и слонялся от планеты к планете, в поисках любого заработка. Я никогда не был богатым или щедрым, гостеприимство, столь свойственное землянам, совершенно невообразимо для нас – тогхо: предоставить кров и пищу своему более нищему собрату равносильно плевку, которым земляне выражают презрение. Любой слабый тогхо должен стать сильнее, нищий – приложить все усилия и стать богатым, сочувствие и сострадание допускается проявлять к животным или к другим разумным расам, но никак не к своему сородичу, если только не желаешь его оскорбить.

Один раз, когда мы репетировали наши диалоги, я спросил его напрямую:

– Почему ты именно мне первому предложил пойти с тобой сюда?

Его дамочка улыбнулась и поправила очки:

– Я был уверен, что ты станешь первым, кто откажет мне. Хотел послушать аргументы.

– А я возьми да и согласись, – хмыкнул я. – Ты был удивлен?

– Ты хороший, Одэри. Ты смышленый и старательный. Если кто из нас и напортачит, то это буду или я, или Хотэр.

Всю эту неделю мы продолжали колесить по городу в поисках очередных шедевров. Мы гребли всё подряд, как мне показалось. Хотэру здесь было не по себе, и, кажется, он прилагал усилия, чтобы ускорить наше отбытие отсюда. Не могу сказать, что не разделяю его чувств, но, до внимания Огэдо я свои предположения не доносил. Мы прибыли в столицу в понедельник вечером, пробыли здесь пять дней, гоняясь за образцами материального искусства, точно волки за зайцами, и отбыли объездными путями из города в воскресение вечером, доверху загрузив две наших арендованных машины товаром. Той ночью мы планировали отвезти весь груз на челноке на корабль, и утром в понедельник двинуться дальше. Я сумел убедить Огэдо на сей раз отправится в страну где сейчас зима, ужасно хотелось взглянуть на припорошенные снегом города людей. Хотя расставаться с теплыми летними закатами мне было даже грустно.

– Летними закатами ты можешь наслаждаться до самой ночи, а вот зимними не получится – у тебя ноги и руки отмерзнут, пока ты будешь на них смотреть, – говорил мне тогда Огэдо. Мы ехали вместе на машине, а Хотэр вел другую, плетясь позади нас. Оба автомобиля были нагружены настолько, что багажники пришлось оставить открытыми. Крупногабаритное добро поместили на крыши, накрыв влагоотталкивающей материей и прочно закрепив всё веревками, от этого наши машины напоминали вьючных мулов.

Так мы и ползли до самой темноты. Ещё дольше грузили товары на челнок, управившись лишь далеко за полночь. Огэдо сам вызвался прокатиться сегодня до корабля, и ни я, ни Хотэр не были против – мы еле стояли на ногах, уставшие и взмокшие, что те мулы.

Челнок бесшумно отчалил, поднимаясь вверх, точно огромная капля дождя, позабывшая, что с неба ей полагается падать, а не подниматься к нему. Мы стояли, запрокинув головы, и наблюдали за ним, воздух был бодрящим, свежим, а от нас разве что пар не валил. Челнок, включив маскировку, исчез из виду, а мы всё стояли, вглядываясь во тьму, точно не надеялись больше его увидеть. А ведь вполне может случиться, что мы больше его не увидим. Кто знает, удастся ли ему прошмыгнуть незамеченным и получится ли вернуться за нами. Мы с Огэдо считали это маловероятным. Сейчас орбита Земли охраняется лишь небольшим количеством римерийских кораблей, что прибыли сюда быстрее остальных или были ближе всего, когда понадобились здесь. Основной же фронт прибудет только к середине следующего месяца, когда мы уже будем лететь домой.

Автор: @anna.rey

– Гриша! Одинцов!
Кто-то подбежал сзади и, схватив Григория за плечо, развернул его к себе. Григорий молча смотрел на незнакомца тяжёлым взглядом серых с зеленцой глаз, пытаясь вспомнить, где он уже видел этого человека.

Перед ним стоял парень в военной форме, с погонами старшины на плечах. На вид ему было лет двадцать семь, не больше. Широкая улыбка с рядом не совсем ровных, но зато белых зубов; россыпь веснушек на гладковыбритых щеках, короткий ёжик рыжих волос, виднеющийся из-под фуражки. Всё это Григорий точно когда-то уже видел, но никак не мог вспомнить – когда и где.

– Не узнаёшь? – ещё шире расплылся в улыбке парень.
– Где-то виделись, но не могу вспомнить... – покачал головой Григорий.
– Да Сеня я! Сеня Твердохлебов!
– Твердохлебов...

Григорий, нахмурившись, перебирал в памяти фамилии солдат, с кем он когда-либо встречался на фронте. Твердохлебовых он знал двоих. Первый – капитан медицинской службы, с которым он познакомился в полевом госпитале под Харьковом, когда ему в ногу угодил крошечный осколок, второй – наводчик из танковой роты, с которыми они несколько недель соседствовали на участке под Курском. Ни один из них не был похож на этого улыбающегося парня.

– Нет, не помню, – снова мотнул головой Григорий.
– Вот же голова твоя дырявая! – рассмеялся незнакомец. – А Наташку Зинцеву помнишь?

И в этот момент всё сразу встало на свои места. Ну, конечно же! Сенька Твердохлебов! Тот самый враг номер один, которому Гриша в мечтах столько раз бил морду, что если бы это случалось не в его мечтах, а наяву, у того уже не осталось бы ни одного зуба. Тот самый Сеня, который увел у него Наташку, – как ему тогда казалось – любовь всей его жизни. Тот самый Сеня, который первым из их деревни ушел на войну, даже в этом умудрившись перещеголять Гришу.

– А, теперь понял, – сдержанно кивнул Григорий.
– А ты домой? Или уже был?
– Ещё не был. Вот, все не доберусь никак.
– Так и я домой! – обрадовался Сеня, – Вот же как бывает, а? Где бы мы с тобой ещё встретились?
– Это да... – согласился Григорий, поймав себя на мысли о том, что былые обиды, которые он за время войны благополучно забыл, снова накатили на него волной.

Бросив быстрый взгляд на цветущего Сеню, Гриша поправил ремень и, перехватив чемодан в другую руку, переступил с ноги на ногу.

– Ну, пойдем что ли? – похлопал его по плечу Сеня. – Сколько тут до дома? Километров восемь по трассе, не больше. До темноты успеем.
– Да я здесь хотел ещё...
– Пойдем! Хотел он... Нас дома заждались, а мы тут по райцентру бродим.

С этими словами Сеня, схватив Гришу под руку, зашагал с ним по тротуару. Конечно же, Григорий тоже спешил домой, но, чуть ли не каждую ночь на фронте, представляя этот момент в своем воображении, он ни разу не мечтал о том, чтобы возвратиться в родную деревню вместе с Твердохлебовым. В его голове возвращение выглядело совсем по иному: гордо расправив плечи, неспешной, но уверенной походкой он пройдет через всю деревню, подмигивая девчонкам и отдавая воинское приветствие старикам, а затем, когда рядом с ним соберется галдящая стайка малышей, с открытыми ртами разглядывающая героя, он завернет к своему дому. Перед этим он, конечно же, пройдет мимо окон той самой Наташки, но даже не посмотрит в её сторону – пусть знает! А там уже и мама выйдет навстречу – ей, конечно же, кто-нибудь уже расскажет о том, что её сын вернулся. Так он себе представлял своё возвращение, а теперь планы поменялись и придется идти домой со своим кровным врагом – Твердохлебовым.

Тем временем, два солдата уже вышли из райцентра и шагали по грунтовой дороге, ровной стрелой проходящей среди полей, поросших сорняком.

– Слушай, а тебе обидно было? – спросил Сеня, когда каждый вкратце рассказал другому о своей жизни на пути к Победе, когда оба посмеялись над смешными историями, которые случались на войне, когда погрустили о погибших товарищах.
– За что?
– Ну... Когда Натаха со мной осталась.
– Да не особо, – сжав зубы, пожал плечами Гриша.
– Да ладно тебе, – хмыкнул Сеня, – знаю же, что обидно.
– Да ничего обидного. Подумаешь...
– Ну, а как ты хотел? – не унимался Сеня. – Я же старше тебя лет на пять. Чего ей – с пацанёнком шастать что ли? Конечно же, она меня выбрала.

Гриша промолчал, хотя былая обида снова закипела внутри. Он уже пожалел о том, что согласился идти домой с Твердохлебовым.

– Да что там говорить? Я и повыше тебя, и в плечах пошире. Девчонки, они же таких выбирают, сам знаешь. Природа, ничего не поделаешь.

Гриша понимал, что всё это правда – Твердохлебов был старше, рослее и красивее. Конечно же, выбирая из них двоих, любая девушка выбрала бы Сеню. Тем не менее, все эти разговоры уже не просто раздражали, а начали злить Гришу. Заметив это, Сеня решил разбавить создавшееся напряжение:

– Но ты, помню, молодцом держался. Я ещё тогда это заметил. Подумал, что вырастешь – не пропадёшь, раз удар держать умеешь.

Гриша лишь махнул рукой.
– Ладно, дело прошлое. Забыли.
– Ну, забыли, так забыли. Смотри, вон пригорочек, а за ним уже и деревня наша. Думал, наверное, представлял, как заходить в неё будешь?
– Конечно, – хмыкнул Гриша, – а ты что ли не представлял?
– И я представлял. Все представляли.

Несмотря на своё раздражение, Грише почему-то вдруг захотелось рассказать Сене, как бы ему хотелось перед тем, как завернуть домой, пройтись через всю деревню. Так он и сделал, естественно, умолчав о проходе мимо Наташкиного дома.

– А что? Давай! – поддержал его Сеня. – Я примерно так же свое возвращение представлял. А тут не один солдат, а целых два. Почти взвод домой возвращается! Только давай сами ни с кем здороваться не будем? Кто узнает, тот узнает. Так, по-моему, веселее будет.
– А давай тогда строевым по улице пройдем? Нога в ногу.
– Точно! – обрадовался идее Сеня. – Вот это красиво будет. Это ты здорово придумал!

Поднявшись на пригорок, два бойца остановились. Гришка первым повернул голову и посмотрел на Сеню. Тот стоял, как вкопанный, и лишь две медали, еле заметно подергивающиеся на его груди, да пульсирующая жилка на виске говорили о том, что он – живой человек, а не памятник.

– И что? – еле слышно прошептал Гриша.
– Как договаривались, – одними губами ответил Сеня.

Он одернул гимнастерку, поправил ремень и, расправив плечи и подняв голову, опустил руки по швам.

– Гриша... кхм... Старший сержант Одинцов! К торжественному маршу по случаю возвращения на... – голос Твердохлебова дрогнул, – на Родину, шагом...

Григорий подтянулся, выпрямил спину и сжал кулаки, прижатые к телу.

– Марш!!!

Два бойца, печатая шаг и поднимая клубы дорожной пыли, шли по родной деревне. А точнее по тому, что от неё осталось – мимо обугленных брёвен, которые когда-то были стенами домов; мимо покрытых копотью уцелевших печей, будто бы грозящих чёрными пальцами небу; мимо чёрной земли, усыпанной обломками и мусором; мимо своей молодости; мимо своих надежд и грёз. И будто бы мимо своей счастливой жизни, о которой они мечтали, сидя в мёрзлых окопах под пулями врага.

Проходя мимо останков своего дома, Гриша зажмурился, сердце бешено забилось, а внутри в один миг будто бы что-то сломалось, и по душе разлилась какая-то тёмная и вязкая пустота. Взяв себя в руки, он все же заставил себя открыть глаза. Не сбивая шага, он вскинул ладонь, приложив кончики пальцев к виску.

Когда сожжённая деревня осталась позади, два солдата остановились и, присев на траву у обочины, молча закурили. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, день уступал место сумеркам. Где-то далеко на болоте заквакали лягушки, бесшумными призраками стали разрезать воздух проснувшиеся летучие мыши, в поле заскрипели сверчки, а бойцы всё сидели и молчали.

– Как же такое... – дрожащим голосом заговорил Сеня, но Гриша тут же его перебил:
– Трактористом можно попробовать. Нет – в строители точно возьмут, – будто бы продолжая какой-то начатый разговор, вдруг сказал Гриша.
Сеня внимательно посмотрел в глаза Григория, пытаясь обнаружить в них признаки помешательства, но вместо этого наткнулся на ясный, разумный, но в то же время, будто бы покрытый ледяной коркой, взгляд. Гриша поднялся на ноги и отряхнул с себя пыль и приставшие травинки.
– Война закончилась, сейчас везде руки рабочие нужны, без дела не останемся.

Сеня хотел что-то сказать, но оборвал себя на полуслове. Нет, Гриша точно не сошел с ума. Гриша просто в один момент стал очень взрослым и очень сильным – не тем, кого он знал ещё до войны. «Вырастешь – не пропадешь, раз удар держать умеешь», – вспомнились Сене его же слова, которые он произнес несколькими часами ранее. И теперь они будто бы поменялись местами. Теперь Сеня вдруг почувствовал себя маленьким неприметным пацанёнком рядом со взрослым и сильным Гришей.

– До райцентра доберемся, там переночуем где-нибудь, а утром уже делом займёмся. Идём.

Сеня медленно поднялся с земли, бросил последний взгляд на родную деревню, протёр ладонью мокрое лицо и побрёл за Гришей, который, ни разу не обернувшись, твердой походкой шел к новой жизни, которую за него выбрали другие люди, но правила которой он ломал каждым своим новым шагом. Как и тысячи и тысячи таких же молодых ребят со стальными характерами, ставших в те времена слишком взрослыми не по годам, но сумевших сохранить в себе то живое, что и делает человека – Человеком.

©ЧеширКо

Со мной тоже произошла страшная история, о которой я сейчас расскажу. Дело пойдет о ведьме, жившей в нашем районе на небезызвестном утесе, рядом с которым протекает местная речка.

Я одновременно и из города, и из деревни. То есть живу на окраине, в частном доме с родителями. Соответственно, на самом въезде. По сути, проезжаешь три остановки, и уже в городе, а если выйдешь во двор — вот она, деревня: куры, гуси, свиньи, чуть дальше от трассы сплошь проселочные дороги. Если спускаться ниже, то есть очень широкая речка, одна из тех, что впадает в Волгу.

На другом берегу находится утес, который прославили два суицидника, сбросившись вниз (свели счеты с жизнью они в разное время). Но и до них поговаривали, что это возвышение — место нехорошее. Наши местные часто видели тут то ли пляшущих чертей, то ли бесов. Хотя особо никто в эти страшилки не верил. Правда, есть один интересный факт — на утесе не росла трава, хотя почва там такая же, как везде.

Еще через три дома от нас жила бабка, про которую все говорили, что она ведьма. Не вслух, конечно, за глаза. Она действительно была немножко экстравагантна, если можно так сказать. Странно одевалась, бормотала всякую чушь, часто просто теряла связь с реальностью. Но я думал, что она попросту сумасшедшая, ничего больше. Пока не случилось та страшная история.

На неделе выдалась теплая погода, и мы все гадали, сошел уже на речке лед или нет. Долго препирались и решили сходить, посмотреть. Всего тогда нас было трое, я, соответственно, и два моих друга. Вышли по протоптанной узкой дорожке и через минут двадцать оказались уже на месте. К нашему сожалению, лед был тонкий, но все еще держал воду в плену. Мы уже собрались идти домой, как один из моих друзей шепотом показал на утес, что на другом берегу, и мы все потеряли дар речи.

Видно было, что рядом с ним находится какой-то человек. Он пребывал в постоянном движении, в полускрюченном состоянии, поэтому лицо разглядеть все не удавалось. А потом до нас донесся хохот, такой потусторонний и жуткий, что все вздрогнули. Фигура стала подниматься наверх, и тут все увидели главную странность. Человек в лохмотьях двигался, сильно наклонившись, спиной вперед. Словно это была собака, но кто-то нажал на перемотку назад.

Взобравшись на утес, фигура стала крутиться вокруг себя, быстро перебирая ногами и не переставая смеяться. Тут мой друг, который и заметил ее, тихо прошептал: «Да это же ведьма наша». Будто услышав его, хохот стал громче, а движения все быстрее. Ведьма стала даже подпрыгивать, будто визжа от удовольствия. Казалось, что она вот-вот оступится и полетит вниз.

А потом ведьма в очередной раз подпрыгнула и пропала. Никаких хлопков или дыма, просто в одну секунду была, а в следующую ее уже нет. Так жутко стало, мы не сговариваясь ломанулись обратно, в сторону дома. Выскочили на свою улицу, шагом пошли, хотя у всех сердца колотятся, как заведенные. Мимо ведьминого дома идем, а там народ столпился, чего-то стоят, вполголоса разговаривают.

Подошли ближе, оказалось, умерла старуха, минут двадцать как назад. Орала, как резаная, чушь всякую несла, все пыталась вырваться и убежать куда-то. Вот все соседи и собрались.

Но и тут странности не закончились, на следующий день из соседнего города приехала ее какая-то племянница троюродная или четвероюродная, в общем, седьмая вода на киселе. Стала в доме прибираться и нашла в чулане три иконы перевернутые, глаза у образов были закапаны свечным воском, а к голове углем пририсованы рога.

А уже когда хоронили ее, все как надо, по православному обычаю, стали гроб землею закидывать, а изнутри стук громкий раздался, как кулаком по дереву. Вытащили, сняли крышку, старуха лежит, как ее туда и клали, мертвая. Забили гроб обратно, снова спустили, и опять стук. Но уже доставать не стали, засыпали как есть.

Знакомые пошли через несколько дней родителей проведывать на кладбище, мимо могилы проходят, смотрят, памятник с крестом на бок съехал, земля под ним изрыта, такое бывает от кротов. Но рассудили, что даже после смерти тяжело ведьме под крестом православным лежать, вот и пытается его с себя скинуть.

Дом ее пока пустой стоит. Племянница наследство на себя оформила, но теперь, вроде, полгода ждет, пока продавать можно будет. Вот интересно, спокойно ли там жить будут новые хозяева?