saifiew

"В СССР у колхозников не было паспортов!" - частенько в комментариях к различным постам можно увидеть эту фразу как пример несусветного рабства в тоталитарном СССР.

Задумаемся,так ли это?

Говорящие эту фразу почему-то забывают,что в образце "демократии и свободы" - США, внутренних паспортов нет вообще. Вспомним передачи "Голоса Америки".

- А есть ли в США паспорта? – обычно спрашивал какой-нибудь любопытный у диктора «Голоса Америки».

- Мы не тоталитарный СССР, и в США нет паспортов! – гордо отвечал диктор.

- А как же вы ездите за границу? – удивлялся любопытный.

- Если гражданин США хочет поехать за границу, то тогда, конечно,

– тогда он посылает в Госдепартамент США 19 баксов и две фотографии и ему присылают по почте паспорт, – поясняет диктор. – А внутри США паспорта никому не нужны и никто не имеет права их требовать. США – свободная страна!

А с Россией дело обстояло так.

При царе была поголовная паспортизация, как сегодня в России, и крестьянин действительно не мог выехать из деревни, если не оформлял у станового паспорт, причем паспорт оформлялся обычно на один год, и крестьянину нужно было снова и снова возвращаться с работ в родной уезд и снова его оформлять. Это было причиной поборов с крестьян, о чем неплохо написал А. Печерский в романе «В лесах». Термин «бродяга беспаспортный» был обычен в обиходе России, таких полиция арестовывала и этапировала к месту жительства.

Когда большевики пришли к власти, то они в числе первых указов упразднили паспорта как таковые.

Никто в советской свободной России не имел права требовать у гражданина никаких документов.

Но большевики тут же попали в труднейшую ситуацию – во многих случаях требовалось точно установить личность.

К примеру, во времена "военного коммунизма" большевики по месту жительства выдавали пайки, но это в деревне все друг друга знают, а как быть в городе? Жулики в городе ходили из района в район, утверждали, что они здесь живут, и получали пособие, а честным людям не хватало.

Как служащим, распределяющим общественные блага в городах, понять, с кем они имеют дело? Поэтому очень скоро ЧК, затем ГПУ, затем ОГПУ стали слезно просить Политбюро ЦК ВКП(б) ввести в СССР паспорта. Политбюро не соглашалось: СССР – свободная страна! ГПУ выкручивалось как могло.

Пробовали сделать идентификационным документом трудовую книжку, но их выдавало не ГПУ а сотни тысяч разных предприятий, не желавших контролировать, где их работник проживает и не числится ли он в розыске.

В конце концов и только через 17 лет Советской власти Г. Ягоде удалось продавить и решить в Политбюро этот вопрос, но лишь частично – в 1934 году Политбюро согласилось обязать жителей городов иметь паспорта. Жители сел по-прежнему могли их не иметь вообще!

Это подлый идиотизм перестроечной антисоветской пропаганды – все вывернуть наизнанку! Ведь в наличии паспортов у населения заинтересовано не население, а милиция! Вы что, без паспорта не знаете, что Вы Г.П. Калмыков? Не знаете, что Вы живете в Мариуполе?

Так при Сталине таким дуракам в карман вкладывали записочку с именем и адресом, чтобы они не потерялись. Зачем в деревне паспорт? Своей корове предъявлять перед дойкой? Вы, мой дорогой оппонент, пример рабского идиотизма: Вам на шею надевают ошейник раба и убеждают, что Вы должны радоваться. И Вы радуетесь – паспорт имеете, какое счастье!

При Сталине половина деревенских жителей, которые сами избирали себе сельсовет и председателей колхозов, переехала в города, об этом написаны миллиарды страниц воспоминаний.

Кто-либо из мемуаристов вспоминает, что без паспорта он не мог: билет купить, получить деньги в сберкассе по аккредитиву, устроиться на работу, поступить в институт, поселиться в номере гостиницы?

Кто-нибудь вспоминает, что его без паспорта арестовала милиция или он без справки не мог выехать из села?

Никто! Паспортов в сталинском СССР не было, поскольку на людей не смотрели как на рабов, поэтому не было и тех проблем, что мы сегодня имеем, обладая великим счастьем идиота – паспортом.

И даже к концу СССР паспорт нужен был лишь в нескольких случаях: при переезде, при поселении вгостиницы  или дом отдыха, при покупке билета только на самолет, в момент устройства на работу – все!

Ты мог из Бреста на поезде доехать до Владивостока и ни один мент, ни один кассир не имел права потребовать у тебя паспорт. А уж при Сталине в большинстве даже этих случаев паспорт не требовался.

В начале 60-х, когда мы жили в воинской части в Горьковской области(отец был офицером), к нам приезжали 2-3 раза погостить дедушка с бабушкой, дядья-тетки из деревни Воронежской области. Все они были колхозники и никаких справок от председателя или из сельсовета у них не было,да их и в голову не приходило никому требовать. На вопрос мамы "а как на работе?" следовал ответ: "сказал бригадиру ,чтоб 2 недели палки не ставил (+ хорошо налил самогончины,как я теперь полагаю) и все." Ездили они и в Ленинград к другой своей дочери,маминой сестре.Эти поездки были нечастыми,раз в 3-4 года,потому что надо было договориться с присмотром за скотиной и огородом,но других препятствий не было.

В 17 лет,когда пришло время ехать в другой город поступать в институт,я получил первый свой паспорт, вот такой.

Можно было и в 16, но в нем не было абсолютно никакой необходимости.

Поступив в институт,я опять забыл о его существовании на долгое время, и с матерками искал, куда засунул, в те редкие моменты,когда надо было получить посылку или перевод.

Поехать на поезде можно было хоть до Ашхабада вообще без всяких документов,а на самолет - совал студбилет. Не предъявляли паспортов для покупки билета на самолет важные пузатые дяди из партхозорганов или из профсоюзных деятелей.

Не было их у солдат,не было у офицеров - они совали в окошко кассы свои воинские удостоверения. Приходилось видеть,что предъявляли паспорт моряка синего цвета и какие-то служебные паспорта, а вот колхозники в этом случае, да - показывали истрепанную бумажку от сельсовета. И так было аж до 1976 года, пока кому-то в голову не пришло и их "наградить" в сущности ненужным в повседневной жизни документом.

А когда колхозникам требовалась справка из сельсовета или от председателя колхоза?

Таких случаев немного. Для устройства в санаторий или дом отдыха. Для заселения в гостиницы . Для покупки билета на самолет. Для поступления в институт или техникум. Для устройства на работу на завод или другое предприятие в городе.

Вот в последнем случае, если ценный специалист - эти справки выдавались неохотно, это да, да и понятно почему.

А все остальные страсти в духе Солженицына и Рыбакова - сильно "приукрашенный" вымысел и концептуальная ложь.

Сейчас трудно объяснить молодежи,но мое личное мнение,которое,надеюсь,поддержат люди "родом из СССР" - большинству населения страны в повседневной жизни паспорт был НЕ НУЖЕН!

http://fishki.net/1608057-quotv-sssr-u-kolhoznikov-ne-bylo-p...

О состоянии Русской армии в 1917 году

В событиях Февраля 1917 года, приведших к падению монархии в России, армия, как известно, активно участвовала. Ныне же официальные СМИ утверждают, что к началу 1917 года Россия стояла-де на пороге победы и была готова даже чуть ли не взять Берлин. Давайте посмотрим на состояние Русской армии тех дней глазами видных политических и военных деятелей тогдашней России.

Каким Верховным был царь

Ныне активно муссируются утверждения, будто принятие царём в августе 1915 года поста Верховного главнокомандующего привело к крупным победам Русской армии. К подобному утверждению подводит и выставка, посвящённая истории России тех лет, экспонировавшаяся в здании Манежа и ныне находящаяся в 57-м павильоне ВДНХ. Вот что свидетельствует по этому поводу последний царский министр торговли и промышленности В.Н. Шаховской: это известие «глубоко потрясло всех министров... Все как один считали это решение гибельным и для династии и для России».

Несколько дней спустя в Царском Селе на заседании Совета Министров «всеми министрами высказаны мнения о крайне опасных последствиях его решения. Все, кроме главы правительства И.Л. Горемыкина, просили царя не приводить в исполнение его намерения» занять пост Верховного главнокомандующего». На это Николай II лишь ответил: «Я остаюсь при своём решении!» На следующий день министры собрались вновь (уже без царя) и подтвердили своё мнение, о чём написали царю письмо с просьбой не занимать уже названный пост. В середине сентября Николай вызвал всех министров в Ставку в Могилёв и сообщил, что ознакомился с их письмом, остался им недоволен и своего решения не изменил.

Председатель IV Государственной думы М.В. Родзянко также просил царя не возлагать на себя функции Верховного главнокомандующего. Великий князь Александр Михайлович, адмирал, шеф императорского военно-воздушного флота, двоюродный дядя царя, так характеризовал полководческие способности царя: «Докладывая государю об успехах нашей авиации и наших возможностях бороться с налётами немцев, я замечал, что он только и думает о том, когда же я наконец оставлю его в покое». Вот вам и умелый военачальник, в чём нас ныне усиленно убеждают! Служивший в те дни в Ставке штабс-капитан М.К. Лемке 7 января 1916 года записал в своём дневнике: «Алексеев (генерал от инфантерии, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего. — В.Р.) заметно начинает разочаровываться в царе как Верховном главнокомандующем».

А вот ещё заслуживающие внимания мнения о царе как полководце. М.Д. Бонч-Бруевич (тогда генерал-майор, начальник штаба Северного фронта) приводит такой эпизод, относящийся к середине февраля 1916 года. Генерал участвовал в совещании, рассматривавшем план операции фронта. В том совещании участвовал и царь. Последний сидел при этом со скучающим видом и даже не открыл прений по обсуждавшимся вопросам. Бонч-Бруевич добавляет, что точно так же царь вёл себя и на всех других подобных совещаниях. Из всего вышесказанного и из других личных наблюдений генерал сделал вывод: «Царь явно не годился для... роли верховного вождя русских армий, и это понимали даже те, кто... считал себя до конца преданным монархии». Командовавший Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов вспоминал, что в середине декабря 1916 года на Военном совете в Ставке царь был рассеян, постоянно зевал и не участвовал в обсуждении. На следующий день совет был продолжен. Не дождавшись его завершения, Николай II уехал в Царское Село.

А вот какой показательный факт сообщает начальник канцелярии министерства императорского двора генерал-лейтенант А.А. Мосолов. 14 марта 1917 года (по новому стилю) он беседовал с царём. При этом последний сказал Мосолову: «Мне говорят, что армия за меня». На это Мосолов ответил: «Я видел войска вне присутствия Вашего Величества, и это именно заставило меня сказать Вам ... те слова, за которые Вы изволили разгневаться», то есть, что «армия не за Вас и есть опасность династии». Вот так Верховный знал истинное положение армии, так им интересовался и так реагировал на сообщавшуюся ему правдивую об этом информацию!

Председатель Петроградского комитета Союза городов В.А. Оболенский также указывал, что смена Верховного главнокомандующего «ставила под угрозу общественную помощь армии», и добавлял: «С переездом государя в Ставку на армию распространялось влияние императрицы и подозрительных людей, её окружавших».

В заключение предоставим слово и отъявленным монархистам тех дней. Печально известный В.М. Пуришкевич прямо говорит: «Я... наблюдал день ото дня упадок авторитета и обаяния царского имени в воинских частях… не только в офицерской, но и в толще солдатской среды». «Соратник» Пуришкевича по убийству Распутина, Ф.Ф. Юсупов, с негодованием констатирует, что принятие царём на себя функций Верховного главнокомандующего «общество встретило.., в общем, враждебно», так как «ни для кого не было секретом, что сделалось всё под давлением ...Распутина... Не спросясь «старца», не принималось ни одно военное решение».

По мнению Юсупова, к концу 1916 года «дела на фронте шли всё хуже». Последнее замечание особенно интересно в свете нынешних утверждений, что к началу 1917 года Россия стояла на пороге своей близкой и неизбежной победы в войне, чему-де помешали лишь Февральская революция и свержение монархии, а затем большевики.

Как снабжалась армия

Теперь поговорим о состоянии вооружения и боеприпасов Русской армии рассматриваемого периода. Начальник Главного артиллерийского управления генерал-лейтенант А.А. Маниковский свидетельствовал, что боевого снабжения, заготовленного в мирное время, хватило лишь на первые четыре месяца войны. Указав на полную дезорганизацию и беспорядок в боевом снабжении, он отмечал, что в 1916 году «резко обозначилось неизбежное падение производства, грозящее катастрофой». А 18 октября того же года он констатировал: «Всё идёт хуже и притом в такой степени хуже, что просто жутко становится за будущее». 8 января 1917 года он ещё более категоричен: «Всё складывается катастрофично... Заводы (боеприпасов. — В.Р.) не получают металла, руды, угля, нефти». С ним соглашается член Особого совещания по обороне Б.А. Энгельгардт, указывая, что уже во второй половине 1915 года фронт испытывал нехватку оружия и боеприпасов.

Начальник Управления полевого инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем, председатель комиссии по организации тяжёлой артиллерии особого назначения генерал-майор Г.З. Барсуков отмечал нехватку зениток: их было меньше даже минимального количества, считавшегося необходимым. Он добавлял, что не хватало и артиллерии в целом. На «печальное состояние нашего вооружения» указывал и министр иностранных дел С.Д. Сазонов. На нехватку оружия и боеприпасов указывал и командующий Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов.

Председатель IV Государственной думы М.В. Родзянко также говорил о нехватке вооружения и видел причину недостатков снабжения армии артиллерией в интригах великого князя Сергея Михайловича, генерал- инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем. Он приводил весьма показательный и поразительный факт, свидетелем которого стал весной 1915 года в Галиции: атаки врага приходилось отбивать… камнями.

Имея в виду середину 1916 года, Родзянко отмечает: «Запасные батальоны... были плохо обставлены в материальном отношении... и даже оружии». В целом он делал вывод: «Армия сражалась тогда почти голыми руками».

Сам царь в письме жене от 17 июня 1916 года признавал нехватку снарядов. Подобная запись появилась 30 июня того же года и в его дневнике. Наконец, приведу свидетельства посла Англии в России Дж. Бьюкенена. 5 (18) февраля 1917 года Бьюкенен сообщал в МИД Англии, что многие военные заводы в России закрыты из-за нехватки сырья и топлива.

А вот как обстояло в Русской армии в те дни дело с обмундированием, питанием, медицинским обеспечением. Брусилов признавал, что вверенные ему войска Юго-Западного фронта испытывали нехватку одежды, обуви, снаряжения, продовольствия. Генерал сообщал, что по итогам Военного совета в Ставке в декабре 1916 года стало ясно, что в дальнейшем снабжение армии продовольствием должно значительно ухудшиться. Зимой 1916/ 1917 года многие солдаты доезжали до фронта разутыми и раздетыми. Хлеба в день солдат стал получать не три, как это было ранее, а два фунта, мяса не фунт, а 0,75 фунта.

Член инженерного совета министерства путей сообщения Ю.В. Ломоносов докладывал, что в начале 1917 года Румынский фронт получил 60% необходимого ему продовольствия, а его отдельные части — даже 20%. Это вынуждало солдат есть дохлых лошадей. Из-за плохого состояния железных дорог этого фронта «пришлось приостановить движение санитарных поездов и отправлять раненых в товарных вагонах», из-за чего «смертность была ужасна... Многие при 20-градусных морозах просто замерзали в неотопленных вагонах».

С ним соглашался лидер партии кадетов П.Н. Милюков. Он указывал, что в армии «отсутствовали самые необходимые медикаменты, раненых сваливали прямо на пол товарных вагонов и без медицинского присмотра, из-за чего они сотнями умирали в поездах; плохо было с... подвозом продовольствия на фронт».

Вернувшийся с Румынского фронта в начале ноября 1916 года Пуришкевич говорил, что увиденное им там состояние армии не удовлетворяло «самым минимальным запросам продовольственного, военного, санитарного и перевязочного характера наших армий, которые нуждались, живя в полуодетом, полуобутом и полуголодном состоянии».

О моральном разложении армии

В.Н. Шаховской признавал, что ещё в 1915—1916 годах «в войсках уже было недовольство правительством, которое, в их глазах, являлось единственным виновником всех неудач и всех недостатков снабжения». Командир 28-го армейского корпуса, который располагался тогда в районе Западной Двины, генерал В.А. Слюсаренко свидетельствовал, что в конце 1916 года «у всех была одна дума: «Долой войну, домой!» Заместитель министра внутренних дел генерал от инфантерии П.Г. Курлов так характеризовал состояние армии конца 1916 года: «Особенно распространялись среди... воинов мысли о ненужности войны». В начале 1917 года департамент полиции направил на юг России для выявления настроения армии жандармского полковника. По возвращении он докладывал: «Армия подготовлена к мысли о дворцовом перевороте».

А.А. Брусилов отмечал, что зимой 1916/1917 года все прибывавшие на Юго-Западный фронт говорили о необходимости ответственного перед Государственной думой правительства, и заключал: «Можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия... была подготовлена к революции».

А.Ф. Керенский подтверждал: «Процесс окончательного развала наших вооружённых сил пришёлся на осень 1916 года. К январю следующего года сложилась в высшей степени критическая ситуация... Армия неотвратимо утрачивала боеспособность». Как бы заранее предвидя последующие заявления, будто это революция погубила Русскую армию, он констатировал: «Утверждающие, будто бы русскую армию сгубила революция... совершенно искажают факты». И добавлял, что к середине 1917 года против бастовавших рабочих можно было привлечь «только самые надёжные части резервных гвардейских батальонов».

Поэтому министр внутренних дел А.В. Протопопов даже убедил царя с этой целью отозвать с фронта несколько надёжных гвардейских полков. Показательно и то, что они, вопреки царскому приказу (!), отказались покинуть фронт.

Родзянко вспоминал беседу с прибывшим в феврале 1917 года в столицу командиром Уссурийской конной дивизии (Румынский фронт) генерал-майором А.М. Крымовым. Тот заявил: «Армия ... может просто покинуть окопы и поле сражения» уже нынешней зимой. Кстати, в ходе этой беседы Крымов предупредил: «В армии, в солдатском составе, растёт недовольство к офицерству вообще и начальству в частности, и, таким образом, армия постепенно разлагается и дисциплине грозит полный упадок». Ссылаясь на эту беседу, М.В. Родзянко потом заявлял, что «почва для окончательного разложения армии имелась налицо ещё задолго до переворота».

Генерал-квартирмейстер Ставки Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант А.С. Лукомский указывал, что ещё к концу лета 1916 года ухудшился моральный климат прибывавшего на фронт пополнения, а к осени в некоторых находившихся на фронте корпусах были открыты случаи пропаганды против командного состава и невыполнения боевых приказов. А исполнявший должность начальника штаба Северного фронта генерал Ю.Н. Данилов отмечал, что в 1916 году солдаты воевать не хотели: «Земля» и «мир» — вот две затаённые мечты, прожигавшие, подобно калёному железу, всё существо солдата-крестьянина... Мир и притом мир немедленный».

Показательно, что накануне революции генерал Алексеев прямо сказал царю: «В войсках растёт оппозиция». А великий князь Александр Михайлович, оценивая к февралю 1917 года состояние столичного гарнизона, признавал: «Гарнизон столицы, конечно, был слишком ненадёжной опорой в случае серьёзных беспорядков».

Одним из ярких проявлений разложения якобы победоносной Русской армии было массовое дезертирство.

Так, Б.А. Энгельгардт признавал, что ещё во второй половине 1915 года «рос протест, очень болезненно отражавшийся на состоянии вооружённых сил, росло дезертирство». А.А. Брусилов сообщал, что прибывшее на фронт зимой 1916/1917 года пополнение было уже распропагандировано. М.В. Родзянко также подтверждал, что в середине 1916 года дезертирство ещё по дороге на фронт достигало 25%. Он замечал: «Брожение в армии началось на почве недовольства высшим командным составом».

А вот свидетельство командира одного из корпусов Юго-Западного фронта, печально известного барона П.Н. Врангеля: в конце 1916 года «пополнения несли с собой совсем иной (не боевой. — В.Р.) дух... Они неохотно шли на войну и жаждали мира. В последних боях сплошь и рядом наблюдались случаи «самострелов», пальцевые ранения с целью отправки в тыл стали особенно часты».

Генерал Данилов, оценивая положение в армии ещё 1916 года, признавал: «Разразилось дезертирство с фронта и по пути на фронт... в столь значительных размерах, что бывали случаи исчезновения всего перевозившегося состава; к месту назначения прибывали только начальствующие лица разбежавшегося эшелона». А командовавший Северным фронтом генерал от инфантерии Н.В. Рузский на совещании командующих фронтами Русской армии сообщил, что войска его фронта распропагандированы. Его заявление подтвердил и А.А. Брусилов: прибывшее на Юго-Западный фронт из Рижского района пополнение небоеспособно и отказывается идти в атаку.

А.Ф. Керенский так обрисовал положение в армии в январе 1917 года: в ней «не прекращались... бунты, ... началось непрерывное дезертирство из армии... В январе 1917 года насчитывалось миллион двести тысяч дезертиров, и их число постоянно росло. В армии шла самовольная демобилизация. Высшее командование было бессильно остановить разбегавшихся по домам солдат... Целые роты отказывались сражаться... Солдаты то и дело покидали траншеи, братались с немцами... В тылу отсутствие дисциплины чувствовалось ещё сильнее». Неужели эта красноречивая характеристика не заставляет задуматься: как может побеждать армия, если в ней повсеместно творится такое?!

Что представлял собой командный состав

Бывший всю войну начальником морского управления Ставки капитан 1 ранга А.Д. Бубнов заключал, что «личный состав в целом не был способен и не смог обрести в себе достаточно воли и мужества». А.С. Лукомский вспоминал, что осенью 1916 года «очень многие, даже георгиевские кавалеры, старались устроиться где-нибудь в тылу на более спокойных местах, а не оставаться на зиму в окопах».

П.Н. Врангель признавал, что прибывавшие на фронт в конце 1916 года офицеры «быстро падали духом, тяготились войной и совершенно неспособны были поднять и поддерживать дух своих солдат». А.А. Брусилов указывал, что зимой 1916/1917 года офицеры «были настроены по отношению к правительству в высшей степени враждебно. Везде, не стесняясь, говорили, что… совершенно необходимо установить ответственное (перед Государственной думой. — В.Р.) министерство».

Интересны свидетельства тогдашнего военного атташе Англии в России генерал-майора А. Нокса. 3 января 1917 года он записал в своём дневнике, что русские «офицеры начали открыто обсуждать царскую семью даже в беседе с иностранцами в такой манере, в какой это было бы невозможно ещё несколько недель назад». В дневнике отмечалось, что в день открытия заседаний Государственной думы 25 января из Новгорода в столицу был вызван гвардейский кавалерийский полк. Узнав об этом, «многие офицеры подавали рапорты с просьбой лучше отправить их на фронт, чем подвергать риску действовать в Петрограде в защиту правительства».

В середине января 1917 года и.о. начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал-лейтенант В.И. Гурко получил приказ царя пополнить столичный гарнизон в первую очередь гвардейскими частями. Но Гурко прислал лишь гвардейский флотский экипаж. А главный начальник столичного военного округа генерал-лейтенант С.С. Хабалов заявил, что для всех вызванных нет мест в казармах города.

Накануне Февральской революции министр внутренних дел А.Д. Протопопов докладывал царю: революционно настроен высший и низший командный состав гарнизона, и даже офицеры Генерального штаба полевели. Дворцовый комендант генерал-майор В.Н. Воейков отмечал, что в конце 1916 года агитация за заговор против царя имели результатом «развращение командного элемента армии, в то время преимущественно состоявшего из офицеров генерального штаба».

Итак, командный состав армии был настроен весьма критически в отношении царизма, он не горел желанием защищать его ни от внутреннего, ни от внешнего врага.

А в завершение разговора о взаимовлиянии войны и революции приведём высказывание командира 28-го армейского корпуса генерал-майора П.И. Залесского: «К концу 1916 и началу 1917 года… не было никаких ясных и твёрдых оснований для оптимизма… Неспособность русских властей дать надлежащую силу русскому фронту становилась вне сомнений».

Валерий РЫБАЛКИН. Кандидат исторических наук, доцент кафедры исторических, философских и социальных наук Московской государственной академии физической культуры.

Что же представляла собой Россия в 1914 г., накануне Первой Мировой войны, резко изменившей вектор ее развития? По большинству объективных показателей она занимала в Европе не совсем почетное место рядом с тогдашней Испанией или чуть впереди нее.

Судите сами, к 1914 г. 86% населения страны проживало в сельской местности, сельское хозяйство производило 58% продукции народного хозяйства, т.е., вопреки распространяемому Говорухиным мифу о продовольственном изобилии в царской России, один крестьянин с трудом кормил себя и плюс еще 0,2 горожанина. В этой ситуации экспорт сельхозпродукции производился по циничному принципу, сформулированному еще в начале 90-х годов XIX в. министром финансов Вышеградским: "Не доедим, но вывезем". (о показателях российского с/х в 1913-м будет показано ниже)

О том, чем оборачивался вывоз хлеба для российского крестьянства, писал в 1880 году известный агроном и публицист Александр Николаевич Энгельгардт:

____«Когда в прошедшем году все ликовали, радовались, что за границей неурожай, что требование на хлеб большое, что цены растут, что вывоз увеличивается, одни мужики не радовались, косо смотрели и на отправку хлеба к немцам, и на то, что массы лучшего хлеба пережигаются на вино. Мужики всё надеялись, что запретят вывоз хлеба к немцам, запретят пережигать хлеб на вино. “Что ж это за порядки, — толковали в народе, — всё крестьянство покупает хлеб, а хлеб везут мимо нас к немцу. Цена хлебу дорогая, не подступиться, что ни на есть лучший хлеб пережигается на вино, а от вина-то всякое зло идёт

[...]

Пшеницу, хорошую чистую рожь мы отправляем за границу, к немцам, которые не станут есть всякую дрянь. Лучшую, чистую рожь мы пережигаем на вино, а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костерем, сивцом и всяким отбоем, получаемым при очистке ржи для винокурен — вот это ест уж мужик. Но мало того, что мужик ест самый худший хлеб, он еще недоедает. Если довольно хлеба в деревнях — едят по три раза; стало в хлебе умаление, хлебы коротки — едят по два раза, налегают больше на яровину, картофель, конопляную жмаку в хлеб прибавляют. Конечно, желудок набит, но от плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут туже, совершенно подобно тому, как бывает с дурносодержимым скотом...»

____Имеют ли дети русского земледельца такую пищу, какая им нужна? Нет, нет и нет. Дети питаются хуже, чем телята у хозяина, имеющего хороший скот.»

Ни в одной развитой капиталистической стране мира в тот период пропасть между распределением доходов различных слоев населения не была так глубока, как в России. 17% населения, относящихся к эксплуататорским классам города и деревни, имели совокупный доход, равный доходу остальных 83% жителей страны. В селе 30 тыс. помещиков имели столько же земли, сколько 10 млн. крестьянских семей.

Россия в 1901-1914 гг. была ареной вложения иностранных капиталов, а ее внутренний рынок - объектом дележа среди международных финансовых монополий. В результате к началу Первой Мировой войны в руках иностранного капитала находились такие основные отрасли промышленности, как: металлургическая, угольная, нефтяная, электроэнергетика.

Россия была связана с Западом цепью кабальных займов. Иностранный финансовый капитал практически полностью контролировал ее банковскую систему. В основном капитале 18-ти крупнейших банков России - 43% составляли капиталы французских, английских и бельгийских банков. Внешний долг России вырос за 20 лет к 1914 г. в 2 раза и составил 4 млрд. руб. или половину госбюджета. За предшествовавшие Первой Мировой войне 33 года из России ушло за границу в виде процентов по займам и дивидендам иностранным акционерам средств в 2 раза больше, чем стоимость основных фондов всей российской промышленности.

Внешнеэкономическая зависимость неизбежно вела к зависимости внешнеполитической от стран-кредиторов. Внешним результатом резкого усиления такой зависимости к началу XX в. стала целая серия неравноправных экономических и политических договоров: 1904 г. с Германией, 1905 г. с Францией и 1907 г. с Англией. По договорам с Францией и Англией Россия должна была оплачивать свои долги не только деньгами, но и "пушечным мясом", корректируя в угоду им свои военно-стратегические планы (вместо более выгодного для России нанесения главного удара в предстоящей войне по более слабой Австро-Венгрии, она должна была наносить его по Германии с тем, чтобы облегчить положение Франции). Французские и английские правительства, пользуясь "союзническими договорами" с Россией, принуждали царское правительство размещать свои зарубежные военные заказы только на их предприятиях.

Русские промышленники и банкиры, будучи тесно связанными с иностранным капиталом, скатывались очень часто до прямой государственной измены. Так, в 1907 г. в договоре известного российского частного предприятия ВПК объединения Путиловских заводов с аналогичной немецкой фирмой Круппа, среди прочего, предусматривалось ознакомление немецких партнеров с условиями и требованиями русского военного министерства к производимым вооружениям.

Впрочем, даже обычная деловая деятельность русских капиталистов зачастую наносила ущерб России. Так, в 1907 г. управляющий делами крупнейшей угольной монополии России - "Продуголь", в очередном ежегодном докладе с сожалением отмечал, что "периоды угольного голода бывают очень редко, а с ними и период высоких цен". В отличие от угольной, другим российским монополиям голод на свою продукцию удавалось держать гораздо дольше. Так, в 1910 г. металлургическая монополия "Продамет" организовала "металлургический голод", продолжавшийся до начала Первой Мировой войны. В 1912 г. аналогичную операцию проделали нефтяные монополии "Мазут" и "Нобель".

В результате в 1910-1914 гг. цены на металл поднялись на 38%, превысив в 2 раза мировые, на уголь на 54%, на нефть на 200%.

Царское правительство даже не пыталось ограничить этот грабеж страны со стороны отечественных и зарубежных монополий, о чем Совет министров прямо заявил в 1914 г., приняв решение "О недопустимости воздействия на промышленность с целью приспособления ее к спросу".

Причины такого покровительства "рыцарям наживы" были очень просты. В этот период шло интенсивное сращивание правящей полуфеодальной верхушки с отечественным и зарубежным капиталом. К примеру, наместник Кавказа граф Воронцов-Дашков был владельцем большого пакета акций нефтяных компаний. Великие князья являлись акционерами Владикавказской железной дороги, директор Волжско-Камского банка Барк в 1914 г. стал министром финансов и т.д.

Ревностно отстаивали интересы крупных монополий тогдашние российские буржуазные партии и, разумеется, не только из-за идеологических соображений. Например, Азово-Донской банк финансировал партию "кадетов", 52 торговые фирмы Москвы - "Союз 17 октября" ("октябристов").

Процветало "низкопоклонство" перед Западом, пренебрежительное отношение к конкретным достижениям русских ученых и изобретателей. В связи с этим достаточно вспомнить похождения ряда международных авантюристов от науки в тогдашней России. Один из них, некий Маркони, оспаривавший за рубежом различными жульническими приемами первенство А.С. Попова в изобретении радио.

Он не был одинок в своих притязаниях. В 1908 г. некий дель Пропосто, используя оказавшиеся у него в руках чертежи подводной лодки конструкции русского инженера Джевецкого, попытался получить выгодный контракт на ее производство.

Благосклонно относясь к разного рода международным авантюристам, царские чиновники ледяным равнодушием встречали отечественных изобретателей. Мичурин в 1908 г. с горечью отмечал: "У нас в России с пренебрежением и недоверием относятся ко всему русскому, ко всем оригинальным трудам русского человека". С этим же отношением пришлось столкнуться в 1912 г. Циолковскому, обратившемуся в Генеральный штаб с проектом дирижабля и получившему ответ, что он может заниматься им "без каких-либо расходов от казны".

И если таким образом элита правящая относилась к мыслящей элите общества, то можно представить уровень ее отношения к простому народу, что выражалось в социальном законодательстве. Принятое в конце 90-х годов XIX в. законодательное ограничение рабочего дня 11,5 часами продолжало действовать вплоть до Февральской революции 1917 г., в то время, как в США, Германии, Англии, Франции рабочий день в начале XX в. составлял в среднем 9 часов и не превышал 10. Заработная плата русских рабочих была в этот период в 20 раз меньше, чем у американских, хотя производительность труда в различных отраслях производства была меньше в 5-10 раз.

Закон о рабочем страховании 1912 г. распространялся лишь на шестую часть рабочего класса. Пособия за полученные увечья были мизерные, да еще надо было доказывать, что получены они не по своей вине. Выплачивалось пособие 12 недель, а затем живи, как знаешь. Дешево ценилось жизнь и здоровье рабочего в царской России. На государственном Обуховском оружейном заводе в цехах была вывешена "Таблица оценки повреждений организма рабочего". Расценки единовременных пособий за полученные увечья были следующие: за потерю зрения на один глаз - 35 руб., оба глаза - 100 руб., полная потеря слуха - 50 руб., потеря речи - 40 руб.

Ещё более остро стоял в России того времени крестьянский вопрос, который пытался решить Столыпин, исходя из своих представлений о взаимоотношениях русского крестьянства с сельским хозяйством, чем еще более обострил отношения крестьян и власти.

Неудачи основы политической линии Столыпина - реформы в аграрной сфере, - к 1911 г. стали очевидны всем. Все основные составляющие этой реформы, а именно, ликвидация общины и массовое переселение крестьян за Урал на свободные земли, потерпели явный крах. В 1910 г. 80% крестьян по-прежнему оставались в составе общин, правда, после всего происшедшего изрядно разоренные и обозленные. Из отправленных в 1906-1910 гг. за Урал 2 млн. 700 тыс. переселенцев свыше 800 тыс. вернулись полностью разоренными на прежнее местожительство, 700 тыс. нищенствовали по Сибири, 100 тыс. умерли от голода и болезней и лишь 1 млн. 100 тыс. как-то закрепились на новом месте.

Таким образом, социально-политическая напряженность в русском селе, на снятие которой, на словах, были направлены столыпинские реформы, не только не исчезла, но еще больше возросла. Царизм не смог найти в селе надежной политической опоры, к чему он так стремился. Вот собственно, за что заплатил своей жизнью Столыпин.

После его реформ показатели по добыче зерна на душу населения в 1913-м году были такие:

в России - 30,3 пуда

в США — 64,3 пуда,

в Аргентине — 87,4 пуда,

в Канаде — 121 пуд.

Про пресловутый экспорт зерна на удовлетворение пол-Европы:

- в 1913 году зарубежная Европа потребила 8336,8 млн. пудов пяти основных зерновых культур, из которых собственный сбор составил 6755,2 млн. пудов (81%), а чистый ввоз зерна — 1581,6 млн. пудов (19%), в том числе 6,3% — доля России. Другими словами, российский экспорт удовлетворял всего лишь примерно 1/16 потребностей зарубежной Европы в хлебе.

Продолжая рассматривать положение России в 1914 г., неизбежно приходишь к проблеме участия России в Первой Мировой войне, которая началась 1 августа 1914 г.

Из всего вышесказанного ясно следует, что никакой самостоятельной роли в этом крупнейшем событии мировой истории Россия иметь не могла. Ей и ее народу предназначалась роль пушечного мяса. И эта роль определялась не только отсутствием политической самостоятельности России накануне Первой Мировой, но тем мизерным экономическим потенциалом, с которым Россия вступила в войну. Громадная Российская империя с населением в 170 млн. человек, или столько же во всех остальных странах Западной Европы вместе взятых, вступила в войну с ежегодным производством 4 млн. т стали, 9 млн. т нефти, 29 млн. т угля, 22 млн. т товарного зерна, 740 тыс. т хлопка.

В общемировом производстве в 1913 г. доля России составляла 1,72%, доля США – 20%, Англии – 18%, Германии – 9%, Франции — 7,2% (это все страны, имеющие население в 2-3 раза меньше, чем Россия).

Последствия такой скудости сказались очень быстро. Накануне войны русская военная промышленность производила 380 тыс. пудов пороха в год, а уже в 1916 г. русской армии потребовалось 700 тыс. пудов пороха, но уже не в год, а в месяц. Уже весной 1915 г. русская армия начала ощущать катастрофическую нехватку боеприпасов и, прежде всего, снарядов, довоенные запасы которых были расстреляны в первые 4 месяца войны, а текущее производство не восполняло их нехватку. Именно это и стало главной причиной поражения русской армии по всей линии фронта в ходе весенне-летней кампании 1915 г.

Военная промышленность царской России не справлялась с поставкой на фронт не только боеприпасов, но и легкого стрелкового оружия, прежде всего винтовок, которых до войны на складах находилось 4 млн. штук, и 525 тыс. ежегодно производили все оружейные заводы империи. Предполагалось, что всего этого количества хватит до конца войны. Однако реальность опрокинула все расчеты. Уже к концу первого года войны ежегодная потребность в винтовках составляла 8 млн. штук, а к концу 1916 г. - 17 млн. Восполнить нехватку винтовок не удалось даже с помощью импорта до самого конца войны. ___

Использовались материалы К.В. Колонтаева, И. Пыхалова, А.Айдунбекова, М.Соркина_

Как говорил известный писатель-эмигрант, убеждённый монархист Иван Солоневич:

«Таким образом, староэмигрантские песенки о России, как о стране, в которой реки из шампанского текли в берегах из паюсной икры, являются кустарно обработанной фальшивкой: да, были и шампанское и икра, но — меньше чем для одного процента населения страны. Основная масса этого населения жила на нищенском уровне».

http://nnm.me/blogs/Dmitry68/rossiya-kotoruyu-my-poteryali-e...

http://www.contrtv.ru/common/528

http://www.duel.ru/199932/?32_1_3=

«Уровень жизни советских 100% людей к 80-м годам — могу это доказать с цифрами в руках, — равнялся и по многим параметрам превышал уровень жизни 80% американских семей сегодня. За исключением одного параметра — жилья, которого СССР потерял в годы войны для 25000000 человек», – пишет профессор Лопатников из исследовательского центра по изучению композитных материалов университета Делавэр (США) в своём «Журнале антипропаганды».

Приводим его текст полностью: «Еще раз для людей с триггерным сознанием: я могу показать в США места, которые выглядять чудовищно по сравнению с Пхеньяном. Это совершенно не означает, что в Северной Корее все замечательно, а в США все ужасно. США, Британия, по своему,интересные страны и сегодня — спасибо их островному положению, — в них комфортно жить. Комфортнее, чем в Северной Корее. Речь совершенно не об этом. Речь о том, что социалистический строй в СССР, на Кубе, в Северной Корее, показал совершенно удивительную способность обеспечивать людям максимально достойную жизнь в доступных этим странам по существу военных условиях, которые не они себе создали. Надо осознавать, что СССР, например, дважды терял по 30% национального богатства в XX веке в мировых войнах и стартовал с состояния отсталости на 100-150 лет от колониальных европейских империй, ограбивших к тому времени весь мир. Надо осознавать, насколько низким был старт, если еще в 1928 году в СССР было 84% крестьянства, тогда как в Англии было 17% крестьянства уже в первой половине XIX века. И стартуя с такого вот состояния, СССР создал первоклассную индустрию, первоклассную науку, первоклассную систему образования. Причем все это СССР создал за считанные 16 лет, тогда как вот уже 25 лет «капиталистическая экономика» даже и не приблизилась к показателям последних советских лет НИ В ЧЕМ.

Уровень жизни советских 100% людей к 80-м годам — могу это доказать с цифрами в руках, — равнялся и по многим параметрам превышал уровень жизни 80% американских семей сегодня. За исключением одного параметра — жилья, которого СССР потерял в годы войны для 25000000 человек. Плюс надо помнить, что за считанные годы до войны в города переселились десятки миллионов человек, которые тоже требовали жилья... СССР не успел... Надо было защищаться, а не тратить ресурсы на хамон.

Куба. Бог с ней, с кубинской армией, которая оказалась ключевой силой на африканском континенте и имела вес в Латинской Америке. Бог с ней. Но... Куба — остров с ничтожным, по существу, населением, находясь в военно-экономической блокаде, — обеспечила такую продолжительность жизни, которой могут позавидовать иные более чем развитые страны и такой уровень медицины, что туда стремятся попасть на лечение из Канады и США. Да та же Северная Корея. Не очень там хорошо, хотя достижения тоже очевидны и, с учетом блокады, тянут на чудо.

НИ ОДНА капиталистическая страна, окажись она под таким всеобщим военным, политически и экономическим давлением не в выжила бы в принципе. Северная Корея выжила, создала — вынуждено! — мощную армию и люди там из-за этого живут небогато, но, как бы сказать... ЧИСТО. По существу, у социалистических стран не было ВРЕМЕНИ, чтобы строить социализм, ибо все они находились в условиях осады с момента возникновения первого такого государства — СССР.

Их вынужденным ответом на агрессию была мобилизация всего: экономики, армии, народа. Им просто не дали спокойно развиваться элиты тех стран, что ограбили весь мир до нитки и потому располагали значительно большими ресурсами. Но придет время, и умные люди оценят опыт и СССР, и Кубы, и СК и похоронят Синий мир ворья раз и навсегда. И вообще, просто не надо врать. Ни про голодомор, ни про ужасы Северной Кореи, ни про Сталина, ни про идеальные США. Просто не надо врать. И тогда все встает на свои места.» ***  

Сейчас спрашивают: а вот почему, де, в СССР не было такого обилия товаров, что хоть задницей ешь, куда девались деньги? Потому, что, друзья, те деньги, на которые строили бесплатное для граждан жильё, библиотеки, давали образование и пр., сейчас тратятся на импорт данного «обилия товаров». Данного для многих чисто в зрительных ощущениях.

http://arctus.livejournal.com/367437.html