roafo

Стол, за которым мы сидели, давно уже опустел, грязные тарелки, одна за другой, поочерёдно выстраивались горой в раковине, а в стеклянной пепельнице испускал последнюю струйку сизого дымка импровизированный ёжик из окурков. Короткая стрелка часов уверенно двигалась к отметке «9», гости всё чаще поглядывали то в телефон, то на циферблат на стене. Лёшка подхватил в очередной раз бутылку, поднял её над головой и, прищурившись, посмотрел сквозь муть стекла на яркую лампу под потолком.

- Ну что, на посошок? – Не дожидаясь ответа, наш разливной на сегодня выплеснул подонки в четыре аккуратные стопки.

- Да, всё, пора уже! Спасибо, Илюх, хорошо посидели. Надо чаще так собираться. В следующий раз тогда я что-нибудь приготовлю. У батька только поспрашиваю интересных рецептов.

- А что, «Колы» запить уже не осталось?

- Да закусывай – нормально!

Мы схватили с разделочной доски оставшиеся три запеченных с помидорами бутерброда, предварительно порвав почти пополам один, и я, стряхнув крошки в раковину, отставил доску к плите. «Nemiroff» на берёзовых бруньках - водка хорошая, но, как и любая другая, после n-ной стопки становится противно-несносной на вкус и мягко-одобряющей по эффекту. Именно поэтому мы так резко потянулись за закуской, а те, у кого оставалось что-то в стаканах, - за «колой» или соком.

Как и водится, прощались в дверях, обнимаясь и заваливая друг друга всяческими комплиментами и добрыми пожеланиями. Жена к этому моменту уже ушла в гостиную и уткнулась в экран, включив какое-то кино. Мы немного потолкались в прихожей, и гости стали выходить на лестничную площадку.

- Зай, - крикнул я в комнату, - сейчас мусор вынесу и вернусь.

- Ага, - послышалось в ответ. Она была, видимо, погружена в сюжет какой-то комедии, поскольку сразу же после этого громко засмеялась. Я саркастично хмыкнул, взял пакет с мусором и вышел вслед за друзьями.

На улице мы ещё постояли и покурили, вспоминая всякие весёлые истории из студенчества, раза два-три попрощались, похлопывая друг друга по спине, но, вновь вливаясь в разговор, так и не расходились. Мы так простояли минут пятнадцать, пока я не почувствовал, что надолго выйти в одной футболке в эту октябрьскую сырость было не лучшей идеей. Наконец, я нырнул в спёртую затхлость подъезда (парадным это язык не поворачивался назвать), немного поёжился и шагнул в лифт. Перспектива уборки и мытья посуды совершенно не радовала, и потому я уже решил, что оставлю это до завтра, а вечер проведу перед телевизором на мягком диване, прижав к груди свою родную жену. Что-то у нас в последнее время не ладится с ней: то в молчанку играем, то разбегаемся по разным углам. Нет, конечно, каждому нужно своё личное пространство, своё время, но как-то это у нас нехорошо складывается, не по-семейному. А раз так, то и проведём время вместе. Что там женщинам надо, внимание? Значит, буду оказывать. Хотя усесться в удобное кресло у окна, включить торшер и погрузиться в сюжет книги было бы здорово. Я провернул ключ в замке, потянул на себя дверь и замер в лёгком ступоре – из прихожей на меня выкатился клуб едкого белого дыма.

- Чт… что… кх-акх, - закашливаясь от удушающей пелены, закричал я, - что случилось?!

Дым, найдя новое для себя пространство, пополз по лабиринту подъезда, рассеиваясь в квартире, и тогда я увидел спокойно сидящую, всё так же уткнувшись в экран, свою благоверную.

- А что такое? – совершенно спокойным голосом, словно не понимая происходящего, отозвалась она.

- Что горит, блин?! Ты на плиту чего-то поставила и забыла? – мысль странная, учитывая, что готовил у нас в семье только я, да и сегодня мы наелись до отвала. Одной рукой разгоняя в стороны дым, а плечом второй закрывая себе рот и нос, я продвигался в гостиную.

- Ничего я не… чего ты опять наезжаешь?! Фу! Что это? – Только сейчас она обратила внимание на расползавшийся по квартире дым. Видимо, сидя вдали от кухни и глубоко погрузившись в происходящее на экране, она постепенно привыкала к нарастающей концентрации белого марева, а потому и не обращала внимания. – А кот? Где кот? Кота возьми!

- Иди уже! – я нетерпеливо рявкнул в ответ. – Кондратий! Кс-кс-ксс!

Кота было не слышно.

- Закрой рот! Не дыши! – Скомандовал я и, схватившись за тонкое запястье, потащил нас обоих через кухню на балкон. Дверь пришлось искать на ощупь, поскольку сама кухня была словно укрыта облаком или, как говорят походники в горах, была в молоке. Мы ввалились в распахнутую спешно дверь и, уперевшись руками в поручни, стали пытаться отдышаться, как после долгого забега. Холодный влажный питерский воздух осеннего вечера казался уже не таким мерзким, как пять минут назад внизу. Мы глотали его жадно и часто и не желали останавливаться.

- А, вот ты… кх… где! Иди сюда, я тебя вытащу, - она направилась к дальнему концу балкона, куда выходило окно из спальни. В приоткрытую створку просунулись испуганная кошачья морда и передняя правая лапа – видимо, дальше кот пролезть не смог. Ну, хоть так, зато не задохнулся, молодец.

- Оставайся здесь, - бросил я и шагнул обратно в квартиру. По памяти мне удалось быстро найти пару полотенец, которые сразу же отправил под струю холодной воды в кране. Размахивая одним, как бы разгоняя дым в стороны, второе я потащил на балкон. – Возьми! Заходя в комнату, будешь дышать через него! – А сам вернулся обратно.

За пару минут я обежал всю квартиру, распахнув настежь окна и двери, и вернулся на кухню. К тому моменту дым поредел, и стало возможно что-то разглядеть. На шкафу у плиты лежала та самая разделочная доска, которую я небрежно отставил в сторону перед выходом на улицу. Именно от неё и валил во все стороны дым, как от сырой деревяхи, брошенной в самый центр костра. «Твою ж медь! Что за чёрт?», - только и пронеслось в голове. Доска просто лежала на столешнице и сама по себе дымилась! Продолжая размахивать мокрым полотенцем, я схватился за её край и сунул в раковину под струю холодной воды. Раздалось жалобное шипение, и последнее облако белого дыма поднялось вверх и медленно растаяло. Посредине деревяшки чернел обуглившийся круг размером в пару ладоней. Оставив причину мини-пожара остывать под водой, сам я вернулся отдышаться на балкон.

Через час, когда всё проветрили настолько, что возможно было находиться в комнатах, а основной хлам после посиделки убрали, мы без сил рухнули в постель. Нервы пошаливали, ведь подобная чертовщина происходила в этой квартире уже не в первый раз. Нет, до пожаров, конечно, раньше не доходило, но до мурашек нас пробирало ни раз. К шагам по квартире, скрипу паркета, произвольно открывающимся дверям и ощущению чьего-то присутствия я уже давно привык, это с самого детства было. Не скажу, что это не страшно – когда такое происходит, волосы дыбом встают как в первый раз. Но потом всё равно впечатления угасают, становится именно привычно. Было – и было. Прошло. В конце концов, такие мелочи можно списать на сквозняк, изменения влажности или ещё какой-нибудь обычный физический процесс. Мозг такое устраивает, и тебе уже становится спокойнее. Немного, но всё же. Другие ж про подобное не рассказывают? Нет. А значит, и нет у окружающих таких происшествий. Ну а не может же быть только у меня эта ерунда? Нет, не может. А истории по ТВ и в жёлтой прессе – это выдумки. Вот и всё. И вроде как нервы успокаиваются, и в голове всё мало-мальски укладывается. А потом вдруг – раз! – и всё, пошло заново, с новой силой. И теперь не только открываются дверцы шкафов на кухне, но и гречка с рисом оказываются в противоположном конце кухни, и кот шипит на тёмные углы, и картины со стен падают, разбивая рамы на мелкие части. Я уже подумал, мало ли, может, домовые и впрямь существуют. Порылся в литературе, вспомнил, что слышал из историй, и стал временами, когда дома никого нет, ходить и вежливо общаться с этим домовым – мол, дедушка-соседушка, будь поспокойнее, не шали… чай ему оставлял, табаку насыпал. Вроде, становилось на какое-то время тише, а потом с новой силой всё повторялось. Прямо проклятье какое-то! Ведь с самого детства всякая белиберда происходит. А тут, как в эту квартиру въехали, вообще бесконечная чертовщина началась. Насколько я знаю, до нас здесь трое алкашей жили, буянили много, дрались даже, естественно, вовремя не платили. Потом их выселили, правда, двоих – третьего просто вынесли. Перепил и после очередной пьянки так и не проснулся. Конечно, предыдущие хозяева при продаже квартиры этого не сказали, но соседка как-то проболталась. В общем, много всякого было в этой нехорошей квартире.

Земля была ещё холодной, снег лежал частыми островками по всему лесу, а кое-где, между трухлявыми пнями и выступавшими из-под мшистых зарослей камнями, виднелись покрытые тонким стеклом льда грязные лужицы. Обрывистыми движениями ветер временами скидывал с огромных сосен мокрые комья снега или же забирался под куртку и заставлял лишний раз поёжиться от промозглой сырости, которую он разносил по всей окрестности. Мне приглянулась небольшая кочка в паре пядей от стройной молодой сосенки, и я уселся, даже не расчищая места, по-турецки. В ботинках это не совсем удобно, но привычка так сидеть уже давно выработалась. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, стараясь не обращать внимания на крепнущее желание тела замёрзнуть в этой обстановке.

Несколько глубоких вдохов и выдохов, затем всё медленнее и медленнее дыхание, биение сердца, мысли – через какое-то время и они стали редкими и спокойными. Вокруг царила вдохновляющая и таинственная тишина. Изредка где-то в стороне слышался шелест перьев вспорхнувшей птицы, шлепок падающей снежной шапки с веток или же скрежет замёрзших деревьев. Спокойствие рождалось где-то внутри и осторожно, словно пугливая кошка, выбиралось на поверхность, постепенно укрывая меня своим мягким теплом. Я привыкал к лесу, лес приглядывался ко мне, и наше взаимное молчание способствовало тому. В немой тишине мысли, текущие уже размеренным потоком, стали реже, отдельные моменты выплывали на поверхность и находили отражение в происходящем. Внезапно подумалось, что у леса есть свой дух, свой хранитель, и именно он сейчас решает, принять ли меня здесь или нет. Мне хотелось, чтобы это произошло, и я продолжал спокойно сидеть и медитировать на дыхание. Прошло, наверное, ещё минут двадцать, прежде чем появилось ощущение домашнего комфорта и уюта, разве что холод возвращал мысли о неприятном состоянии.

Спиной я уже опёрся о ствол приютившей меня сосны и откинул голову назад, наслаждаясь покоем и стараясь раствориться в прекрасной гармонии северного леса, когда справа в нескольких десятках метрах послышались чьи-то осторожные шаги. Снег с лёгким хрустом проминался под большим весом. Настороженная тишина. Снова несколько шагов. Я продолжал сидеть на месте, оставляя глаза закрытыми. Мозг начал понемногу тревожиться и выдавать желания скорее обернуться и посмотреть, кто это, чтобы затем уже судорожно придумывать план действий. Шаги приближались, но не прямо, а витиевато, словно кто-то старался сделать вид, что движется вовсе не ко мне. Снова тишина, и в ней отрывистое лёгкое пофыркивание. Меня наполняло ощущение появления кого-то важного, главного. Вновь шаги. Сзади. Справа. Тишина. Шаги передо мной. Ближе, ещё ближе. Повисшая пустота в воздухе. Я услышал тонкое журчание, затем шорканья чего-то твёрдого о землю, мелкие веточки и куски грязи с шумом падали далеко в стороне. Через мгновение наблюдавший за мной зверь уже убегал куда-то между деревьев слева от меня. Волнение накатилось новой волной, но с ним удалось справиться, и всё же я открыл глаза и огляделся – кругом всё так же никого не было.

Стараясь вернуться в медитативное состояние, я закрыл глаза одновременно с долгим глубоким выдохом. Плечи опустились, и всё тело стало постепенно расслабляться. «Я здесь, я тут, - проносились мысли в голове, - среди леса, я ехал сюда целенаправленно наблюдать и познавать свою природную сущность, выуживать древние корни, так что не за чем расстраиваться из-за нежелания зверя приблизиться ко мне». Ещё какое-то время в голове всё перемешивалось, какие-то слова всплывали и вновь тонули в общем потоке, но это уже не была бурная река – ей на смену пришёл тихий медленный ветерок. Лес ощущался домом, вокруг было очень хорошо и спокойно – единственное волнение, единственная грязь находилась внутри меня самого, и с этим можно и нужно что-то делать. Я наблюдал.

Одинокая птица всхлипнула где-то в чёрной паутине обмороженных веток и тут же умолкла. Послышались первые шорохи – несколько человек в нашей группе, видимо, устали сидеть на одном месте. Вдали раздался собачий лай, низкий и уверенный. Вновь тишина. И вот из глубины леса потянулся, потёк густой, тягучий, направленный вой. Звук, казалось, исходил одновременно из чащи впереди и из далёкого, уже совершенно забытого, прошлого, но он казался знакомым и родным, как голос близкого друга или брата после многолетней разлуки. Клич продолжался недолго, но затем какое-то время ещё висел в воздухе, зацепившись за ветки сосен, как обрывки тончайшей и лёгкой ткани. Через пару минут я почувствовал, что Он здесь. Сила и уверенность от него разливалась во все стороны, это ни с чем нельзя было спутать. Теперь же стали слышны и шаги, короткие, лёгкие, но по ним было понятно, что идёт тот, кто знает, куда и зачем нужно идти, тот, кто может вести за собой, за кем хотелось бы идти – это приближался вожак стаи. Любопытство взяло верх, и я уже не готов был сидеть с закрытыми глазами. Не шевелясь, я наблюдал, стараясь не смотреть прямо, на приближавшегося к нам огромного чёрного зверя. Он то останавливался, присматриваясь и принюхиваясь, то подбегал на несколько шагов в нашем направлении, то уходил в сторону, но постепенно сокращал расстояние. Мы сидели, разбившись на три части: группа на пригорке и мужчина и я отдельно, метрах в пяти-семи друг напротив друга.

Брюс – так звали вожака стаи канадских волков в этом питомнике – оббежал кругом всех нас, остановился и, резко, кашляющими рывками выдыхая воздух, стал грести землю метить территорию. Мы были в его владениях и смирно наблюдали за хозяином леса. Волк поочерёдно обнюхал сидевшего в отдалении мужчину, очень близко подойдя к нему, затем каждого в группе на пригорке. Обходя каждого, он останавливался, широко расставив мощные лапы и, как бы глядя расфокусированным взглядом, к чему-то прислушивался, то отводя уши назад, то приподнимая их вертикально. Ко мне Брюс даже не повернулся. Закончив таким образом знакомство, зверь вновь отдалился куда-то в лес по левую руку от меня. Любопытство и обида внутреннего ребёнка во мне желчно горчили, сводя к нулю все результаты медитации. Мне хотелось не то чтобы посмотреть на истинного охотника – я жаждал общения с ним. Но вместо этого волк обходил меня стороной. Эго бунтовало и бесилось, требуя внимания.

В очередной раз волк вернулся к нам. Теперь он целенаправленно двигался к мужчине напротив меня твёрдым и быстрым шагом. Брюс подошёл вплотную, несколько раз уже привычным образом фыркнул. Он остановился за спиной и вновь карие глаза его потеряли фокус, он словно о чём-то думал, взвешивал своё решение. Через пару мгновений волк сделал несколько шагов, описав таким образом полукруг, и… направил свою струю спокойно сидевшему мужчине прямо на левое плечо! Немое удивление заставило всех нас, а в особенности «меченого», округлить глаза и, не зная, как реагировать, широко улыбнуться. После этого необычного акта волк забросал страдальца землёй и ворохом мусора, развернулся и, несколько раз снова фыркнув, ткнул передней лапой ему в плечо. Мы наблюдали, словно очарованные. Наконец, Брюс приосанился, округлил могучую грудь и закинул передние лапы на плечи удивлённому мужчине. Это было поистине завораживающее зрелище: огромный зверь, размером с телёнка, стоял на задних лапах, высоко задрав роскошный пушистый хвост, даже густая чёрно-серая шерсть не могла скрыть тугие узлы хорошо развитых мышц, мощный широкий лоб, треугольники ушей, вызывали восхищение. Брюс опустился на все четыре лапы, и послышался голос организатора: «Он разрешает вам себя погладить. Осторожно. Можете, только спокойно». В этот момент во мне разливалась тягучим мазутом лужа зависти. Я смотрел на эту картину, видел прекрасного зверя и наблюдал за разрастающейся грязью внутри меня. Это продолжалось несколько минут. Наконец, Брюс фыркнул и, обнюхивая землю, направился к группе на пригорке. Здесь он проложил себе мудрёный маршрут, обходя людей с разных сторон и осторожно принюхиваясь к ним, в основном со спины, так, чтобы те этого не замечали. Временами он останавливался, расставив широко передние лапы, и вглядывался куда-то вдаль, словно погружался в транс, но затем возвращался к своему обходу гостей этого леса.

Я потерял надежду на близкий контакт с этим волком и мысленно махнул на всё рукой, послав это дело к лешему, закрыл глаза и постарался уйти в медитацию. Грязь, всплывшая на поверхность, эта большая санкара, не давала возможности легко погрузиться в благостное состояние сознания. Попытки продолжались вновь и вновь, упорство намерения боролось отторжением разочарования, пока слева не ослышались осторожные шаги. Я открыл глаза и увидел перед собой невероятно огромного по размерам и внутренней и физической силе волка, вожака стаи. Он осторожно, как бы стараясь не потревожить, приближался ко мне, опустив голову и вытянув вперёд могучую шею, уши его были отведены и прижаты назад. Он крался аккуратно, высоко приподнимая передние лапы и медленными движениями вытягивая их вперёд. Казалось, громадный зверь вот-вот прижмётся к земле, становясь всё меньше и меньше. Его живые, исполненные мудростью глаза, неотрывно следили за мной. Внутри всё перемешалось, и я ощутил, будто из далёкого детства ко мне вернулся кто-то очень родной, свой, добрый и любящий всю семью. Мои ноги уже давно устали, а потому какое-то время назад мне пришлось их вытянуть вперёд, выпрямив в коленях. Брюс крался вдоль них и был уже в каких-то нескольких сантиметрах от меня. Он внимательно рассматривал, заглядывая прямо в глаза, при этом оставаясь осторожным, словно перед чем-то хрупким. Я был открыт и доверял ему, не знаю почему, но доверял. И он это чувствовал. Волк медленно потянулся вперёд и уткнулся прохладным влажным носом мне под глаз, я усмехнулся, поскольку стало щекотно, и в этот момент огромный мягкий язык начал меня вылизывать. Позже мои ощущения подтвердились – вожак отнёсся ко мне как к младшему члену стаи, молодому волчонку. Было похоже, что он старался подбодрить, как-то помочь, сказать что-то вроде: «Ну, не всё так плохо! Нормально, видишь, у тебя всё в порядке! Погоди, всему своё время». Затем он медленно стал отступать, продолжая обнюхивать меня, постепенно отошёл, развернулся и вновь отбежал в лес.

Несколько мгновений, пока волк был лицом к лицу со мной, произвели неизгладимое впечатление, что-то переключили в голове, изменили внутреннее состояние, отбросив внутреннее Я далеко вглубь поколений, заставляя рушиться привычное мировоззрение, напоминая, что общение может быть и невербальным, а телепатия – не что-то из области фантастики последних веков, а давно утраченный нами, но сохранённый в природе способ делиться мыслями, чувствами, эмоциями и образами. Меня наполняло что-то непонятное, но крайне приятное, родное, естественное. А ещё было умиротворение. И где-то на задворках разума крутилось любопытство. Брюс ушёл в лес, а все мы долго ещё думали, каждый о своём, но все вместе – об этом опыте.

Странно. Странно и как-то непонятно происходит порой. Казалось бы, вот только недавно даже ночью было светло, а сейчас смотришь вечером через стекло – и, вроде, тоже светло, но свет уже электрический, искусственный. Но это еще не бросается в глаза, это скорее лишь как присказка, которая есть, но суть которой мало кого волнует.

А бывает, слышишь за окном шум дождя, раскаты грома, всплески воды на дорогах – словом, голос бури. И нужно в этот самый момент куда-то выйти, чего, конечно не хочется, ведь уже ожидаешь, что замёрзнешь, промокнешь, и вообще всё это неприятно обычно. Но вот ты обречённо открываешь дверь, ступаешь на сырой асфальт, поднимаешь голову вверх, а там… А там – ничего. Ну просто ничего. Темнота. Где-то нагота этой чёрной пустоты прикрыта рваными кусками белого белья облаков, которые, надо отметить, пошло смотрятся в такой ситуации. Но это лишь местами. А в основном вокруг пустота. Даже звёзд нет. Да впрочем, какие, к чёртям собачьим, звёзды? Ты ведь помнишь, что буквально только что здесь шумела буря! И ты смотришь на это дело, и накатывает немое удивление, обескураженность.

Вот что-то подобное и в жизни, в отношениях между людьми. Водовороты и бури пугают своей жестокостью, и когда ты слышишь их голос, либо начинаешь прятаться, либо морально готовишься к очередной борьбе. Но не всегда этой борьбе есть место – иногда вдруг ничего не происходит, и ты наблюдаешь в себе банальную глухо-немую опустошенность. Осколок крушащихся замков, гранитная глыба эмоций, неизбежно несущаяся на тебя со склона после землетрясения, подпрыгивающая с грохотом на каждом уступе, за мгновение до того, как расплющить тебя, рассыпается песком, растворяясь в тумане, и ты понимаешь, что замки были из песка. Более того, ты понимаешь, что строились они вслепую и наугад, ведь тебе тогда лишь казалось, что ты знаешь, что строишь, тебе казалось, что ты – инженер-строитель. А на самом деле всё проще. Вышло так, что ты – ребёнок в очках с искажающими линзами и играешься в сухой песочнице со своим ведёрком и лопаткой. Конечно, детская фантазия превращает песчаную горку во внушительные крепостные стены и вскармливает твоё чувство собственной важности. Но фантазия – это лишь фантазия. И даже то, что тебе третий десяток лет, не мешает тебе играться в этой песочнице и оставаться плаксивым ребёнком-фантазёром.

Для друзей-ровесников ты всегда остаёшься ровесником, для родителей - вечным ребёнком, а все новые знакомые, проходящие мимо люди, либо присоединяются к тебе, либо крутят пальцем у виска. Последние - уж точно злые дяди и тёти, и они порой пытаются снять с тебя твои нелепые очки, и некоторым это даже удаётся. И тут ты видишь пустую тёмную ночь, и перед тобой выбор – натянуть снова на себя сорванные очки или присмотреться к темноте и начать что-то менять. Главное – делая выбор, помнить, что самый тёмный час всегда перед рассветом.

Дело было давнее, дело было тёмное, но тёмное – не страшное, тёмное – незапамятное. Жила в стране южной, да на земле Казахской ведьма жадная, да на чужое добро охотная. А чтоб честной народ узнать её легко не мог, носила имя она славное, звалась Любовию. Подкрадётся, бывало, к добру молодцу, вскружит ему головушку юную, да отберёт всё, что было, пока тот без памяти. А порой и старцам, жизнию умудренным, подход найти умела. И так жила она себе поживала, да богатств-домов наживала. Много людей добрых на кривую дороженьку да посводила ведьма та черновласая.

Но вот повстречался ей однажды славный парень, Олежкой звали юного. Статный молодец был: щёки румяны, волосы – смоль, усы генеральские, глаза огнём живым горят да улыбаются. И семья его справная, на дела дельная – матушка-хозяюшка, да батюшка-золотые руки, мастер, каких свет не видывал. Всё, за что ни возьмутся они, - всё разом получается глазам на загляденье, людям на радость. Не стерпела Любаня, да решила прибрать к себе всё это. Охмурить Олега вздумала, да дождаться, когда семья его побольше добра наживёт, чтоб и это получить.

Была ещё сестрёнка младшая у Олега того, Ольгою звали девицу. Вся пригожая, коса русая, стан осиный, взгляд вишнёвый. Скромная да умная росла, да была у неё черта особая: людей она видела как есть, врёт ли человек, правду ль молвит, что на душе творится у него. И вот, когда пришла с Олегом в дом Любаня-ведьма, долго плакала девица юная, беду почуяв чёрную, душу грешную увидев на пороге дома да с братом любимым под руку. Невзлюбили друг друга они, но слов напрасных не молвили. Поняла всё ведьма, что раскусили её, да припугнула девочку, чтоб отцу да матери слова не сказала. Но этого ей мало показалось, и решила она порчу-сглаз навести:

- Раз глазастая ты такая, видишь всё далёко, у кого что творится, - говорит она золовке, - да ослепнешь, когда самой для себя разглядеть судьбу время придёт!

И наколдовала словами этими порчу страшную.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. День за днём катался солнышко-отец по небу синему, месяц месяцем сменялся, снег – дождём, да дождик – засухой. Год за годом пронеслись, Ольга выросла. Невеста ладная женихов не искала, но уму-разуму училась, себя к семье готовила. И вот, когда дожди погнали пташек певчих в страны южные, далёкие, повстречалась девица красная с парубком славным, из рода ясов гордых да цыган ретивых. Оборотнем-медведем был по крови парень тот. Да дед его, колдун цыганский, от проклятья родового чтобы спрятаться, силу звериную свою в диадему серебряную с медью красной, хитро свитою, вложил, да упрятал под дубом старым на земле Кавказской, вдали от дома своего. А рядом волка серого оставил клад стеречь, не подпускать к нему чужих. Но, ежель из потомков кто придёт, то волк косматый со шрамом над левым глазом, злой как Цербер греческий, сам подпустит, да диадему в зубах принесёт и отдаст сыну рода ясова.

Так и жил парень, по духу оборотень, да ни разу зверем не оборачивавшийся, и не говорил секрета своего никому. Кровь его цыганская вскипела, забурлила, когда Ольгу он увидел, и кинулся он к ней да с подарками дорогими, с речами красными, словами лестными. И сбылось проклятье ведьмино, не узрела девица рока своего, и ушла с ним под венец. Но Любане мало было, желчью кипела вся, и решила она ещё жизнь подпортить золовке своей, покуда богатств новых не предвиделось:

- Как только сын родится, муж уйдёт, и будешь слёзы лить ты да мучиться горькой мукою!

Так она приговаривала, да дело своё чёрное делала. Но, узнав, что сын Ольгин по крови оборотнем-колдуном будет и отомстить ей сможет, запугать решила да в детстве извести его, как ведьмы щенков четырёхглазых изводят, чтоб нечисть со двора не гоняли. Наслала ему она страх-порчу, чтобы мальчик и шагу ступить боялся. А как управилась ведьма Любаня с делами своими мерзкими, так и отдохнуть решила. И десять лет и три года жила она себе припеваючи, богатств наживаючи. И год за годом всё дородней становилась она, а муж её, Олег, всё чах да чах, пока совсем безвольной куклою не стал, да родителей своих не забыл.

А Ольга Игорька своего растила, любила, души в нём не чаяла. И бабушка с дедушкой его помогали воспитывать – учила бабушка доброте, а дедушка – мастерству хозяйскому. Славный мальчик рос, только боялся он всего, особенно – ночи тёмной, да снов кошмарных, когда волк за ним серый бегал.

Прошло ещё три года. Не выдержала ведьма столько терпеть и ждать, и решила она извести родителей мужа своего, чтобы дом их себе забрать. И так она юлила, и сяк крутилась, и в гости приходила, и зелья приносила да тайком подсыпала им. Не берёт проклятье такое людей добрых, духом сильных! Тогда достала она ночью подвес-смертовик с личиной бесовской и подарила свекрови своей на погибель скорую. И схоронили вскоре её. А потом свёкра извела она.

И остались Ольга с Игорьком одни на белом свете. Погоревали они, да рассказала матушка сыну своему историю эту страшную всю. И решил Игорёк пойти правду искать. Обнял он мать на прощанье, собрал сумку перекидную и пошёл, куда глаза глядят. Много лет он бродил по степям да лесам, множество деревень и городов обошёл, везде слово доброе, слово умное слушал, да гадость пропускал. И когда исполнилось ему тридцать лет и три года, остановился он в селе Алатырском, где, по преданию, камень бел-горюч лежит и правду стерёжёт. Встретил он на опушке леса мальчика Иванушку, который лежал в траве и плакал. Отряхнул его, успокоил и в село привёл к дедушке родному. Отблагодарил старец Игорька, да сказал, что это от ведьмы внучка он уберёг.

- Как так, от ведьмы?

- А вот так. Послушай, что Иванушка расскажет.

И внучек дедушкин рассказал, как страшная бабка в лесу его встретила, как поманила сначала, а потом что-то страшное делать стала, колдовать нечистое.

Вспомнил Игорь, какую обиду ведьма ему причинила, и решил справиться с ней.

- А что, дедушка, можно ль как-то с ведьмой совладать?

-А чего нет? Можно! Да вот только трудно это и страшно жутко. – ответил он и рассказал, как всё устроить.

Ночью в одинокой избе собрались трое старцев и Игорь с ними. На стол дубовый белу миску с каёмкой золотой поставили, да воду колодезную с молоком налили в неё. Сели все вкруг стола, сговорившись прежде, взялись за руки и затянули песню :

Выходил Иванушка, выплутал из леса,

Брел тропинкой торною, дорожкой неизвестною.

А на встречу бабушка, бабушка-старушка

На возочке ехала, говорит Ванюшке:

«Ты зачем же, миленький, здесь один плутаешь?

Ты себе, мой маленький, все ножки заломаешь!

Ты садись в возок ко мне – я тебя де вывезу

На полянку светлую, на лужайку из лесу!»

Залезал Иванушка в тот возок к старушке,

Добро слово молвил ей, ехал до опушки,

А старушка ехала, ехала – молчала,

Красной нитки узелок все она вязала.

Выходил Ванюшка на лужайку светлую,

А старушка что-то бормотала вслед ему.

Задрожал Ванюшка, бросился домою,

Закричал от страха, побежал рысцою.

И вот тогда за дверью крепкою кто-то громко затоптался, войти собираяся, а по столу к миске рука женская потянулась. Схватил тогда Игорь топор, словом тайным зоговорённый, и рубанул от плеча по ней. Взвыл ветер за окном, задёргалась рука страшная и исчезла, как не было её. Тогда дедушка Иванушки встал из-за стола и повёл Игоря в другую комнату, дал ему в руки свечку, из воска сделанную, и приказал обойти вокруг все стены, приговаривая: «Тот, кого нет, дорогу забудь, тот, кого нет, со страхом растай!». Обошёл Игорь все стены и углы комнаты, приговаривая странные слова, а свечка дрожала и коптила. Двери за ним закрывались и хлопали, но Игорь шёл от стены к стене, обходил все комнаты. И когда трижды он обошёл всю избу, свечка весело заиграла большим пламенем, вдруг стало светло и тепло. Поднялись старцы из-за стола и сказали, что всё закончилось, и нет больше ведьмы.

Так и стал Игорёк ходить по деревням-городам, да ведьм гонять отовсюду. И не страшно ему было, потому что встретился он с тем, чего боялся, и сам победил. А когда вернулся Игорёк к матушке-старушке и узнал, что всё, что Любаня загребла своими ручищами, вернулось обратно к прежним хозяевам, и теперь у них и дом есть, и полный стол хлеба, и хозяйство справное. И стали они жить-поживать, невесту Игорю поджидать. А ведьма Любаня так и ходит с отсохшей рукой и не может ни у кого ничего взять, даже копеечку не выпросит на улице.

И снова я возвращаюсь к своим записям, и вновь только после необычного происшествия. Что называется, пока жареный петух не клюнет…

На этот раз событием этим послужил успех в очередной попытке осознанного сновидения. Практика это старая, и я время от времени к ней возвращался, но в большинстве своём неудачно. Сновидения у меня вообще всегда стояли в жизни особняком, занимали свою нишу, являясь своего рода отдельной реальностью. С самого детства я видел, засыпая, красочные картинки с насыщенным и реалистичным сюжетом, порой даже сериями, развивающими свой сюжет из ночи в ночь. К десяти годам я привык, что почти все сновидения, видимые мной около семи утра, являются вещими, т.е. сбываются в короткий срок. Время от времени мне удавалось понять, что я сплю, и тогда события сна могли развиваться по моему сценарию, я начинал делать, всё, чего хотел, о чём мечтал, получая почти безграничные возможности: от полётов до супергеройских способностей, от остановки погони до возведения архитектурных сооружений одним лишь желанием. Единственное, что удручало, - это непостоянство и непроизвольность подобных сновидений.

Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Переломный момент произошёл лет в двенадцать, когда по глупости, своей ли, докторов ли, которые лечили меня от банального ОРЗ, за несколько часов я выпил суточную норму антибиотиков и, естественно, получил еле живую печень и букет проблем с ЖКТ. В тот период пришлось изрядно помучиться и пострадать от регулярных болей в животе, волнами наступавших с завидным постоянством. В одну из ночей, когда, как впоследствии выяснилось, печень решила отказать, я увидел интересный и крайне необычный сон. Впрочем, сейчас до сих пор не уверен, сон ли был это…

Среди ночи я почувствовал резкую, но короткую боль в правом боку чуть ниже рёбер, словно что-то разорвалось, будто лопнули шарик. Я с силой дёрнулся, по привычке согнувшись в пополам, приподняв туловище над постелью. Хотелось зажмуриться от боли и обхватить руками колени, но я с удивлением обнаружил, что боль исчезла, а движение не прекратилось: я медленно поднимался, отрывая от кровати плечи, спину, поясницу. Ощущалась непонятная лёгкость, и я без боли и затруднения поднимался и почти встал вертикально на кровати. Матрас не проминался, и мне стало любопытно, отчего так. Я опустил глаза и увидел, что вовсе не стою на кровати, а нахожусь в воздухе и при этом поднимаюсь всё выше и выше. Но самое странное, что моё тело оставалось лежать в постели, словно и не просыпалось. Преодолевая каждый новый метр высоты, я с недоумением глядел на стены комнаты, потолок, ставший полом квартиры сверху, на соседей, мирно спавших, на новую перспективу всего дома, и при этом совершенно равнодушен был к собственному телу, остававшемуся неподвижно лежать на мятой постели. Было стойкое ощущение, что наверх меня тянет что-то вроде лифта, в котором, кстати, есть ещё кто-то. Двое. Но это интересовало меня в последнюю очередь. Я слышал, что они что-то обсуждают и даже спорят, но не вслушивался в слова, а с любопытством смотрел на открывающиеся виды. Город с высоты птичьего полёта произвёл на меня, двенадцатилетнего мальчишку, сильное впечатление. Постепенно крыши домов уменьшились, широкие дороги превратились в тонкую коричнево-серую паутину, поля за городом стали казаться бархатными аккуратно разлинованными квадратами, и я поднял голову. Мы уже больше не поднимались. Вокруг раскинулось бесконечное лазурное поле – невероятно, но небо было полем или лугом! Я почувствовал, что за спиной что-то есть и развернулся. Теперь справа от меня стояли колоссальных размеров ворота, они были настолько огромны, что я не видел стен, которые должны были идти по обе стороны от них. Поистине невероятное сооружение вызывало трепет и уважение. Слева же, чуть поодаль, разверзлась бездна, мрачная, и гнетущая. Мрак скорее ощущался, а не был видим глазами. Из этой пропасти доносились одновременно леденящий холод, невероятный жар и смешанный гул. Мне захотелось как можно скорее отвернуться от такого зрелища.

Было тихо и спокойно, я ощущал какую-то ровность. Только теперь я разглядел двоих спутников, до сих пор продолжавших увлечённо о чём-то спорить. Двое мужчин неопределённого возраста стояли по обе стороны от меня, почти вплотную. На каждом была надета – в голове чётко обозначилось слово – «тога». Один, стоявший ближе к воротам, имел чистую и безукоризненно белую одежду, второй же прикрывался заношенной льняной чуть ли не тряпкой, походившей более на мешковину. Мои спутники стояли спокойно, уверенно и как-то, пожалуй, даже смиренно. И вот теперь я решил вслушаться в их диалог. Вероятно, они это заметили, и одновременно с фразой «пускай ещё там побудет» я рухнул вниз. Самого падения я не запомнил, но вот сразу после него подпрыгнул на кровати, мгновенно сел, поджав ноги, и стал ощупывать себя, при этом тяжело дыша, словно после долгого забега или внезапного прыжка с высоты.

Почти сразу после этого видения в моей жизни стали учащаться необычные вещи: я начал писать стихи, освоил игру на гитаре, открыл в себе способности к живописи. Но самое главное – это участившиеся сновидения, в которых кто-то регулярно меня чему-то учил. И если физические упражнения во снах могли оказаться подсмотренными где-то краем глаза, то участие в различных ритуалах, обрядах, чтение каких-то древних книг, написанных «чертами и резами», объяснить было сложно. Два особо примечательных случая всё же стоит отметить

Лет в шестнадцать мне приснилось, что я вышел из своей комнаты и встал в гостиной перед отцом, лежавшим на диване и смотревшим телевизор. Я начал что-то ему рассказывать, пытаясь объяснить вдруг ставшую мне понятной вещь, но он, хоть и внимательно слушал, но никак не мог понять. Тогда я повернулся и сел в кресло отдохнуть и посмотреть телевизор. Через какое-то время за окном стемнело, и я ушёл к себе в комнату спать. Наутро отец подошёл и смеясь сказал мне какую-то непонятную фразу: «Ну что, туреале махеале?». Я ничего не понял и смутился. Выяснилось, что ночью он смотрел телевизор, а я пришёл и стал нести непонятную околесицу с умным видом. Среди прочего повторялись и эти слова или что-то похожее. Отец попытался прервать меня, но ничего не получилось. Тогда он понял, что я сплю, но разбудить меня ему не удалось. Через какое-то время, высказав всё на непонятном языке, я сел отдохнуть в кресло, а потом ушёл к себе в комнату спать. Казалось бы, ночная абракадабра не имела смысла, и над ней стоило бы просто посмеяться. Но я решил поискать, что бы это могла значить, и в скором времени узнал, что той ночью я цитировал «плач по городам» на шумерском языке, где действительно частенько повторялась фраза «ture ale mahe ale».

Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.

Мало кто в этой жизни идет твердым шагом к своей цели. Особенно, если цель не совсем ясна. Нет, она есть, но где-то там, за горизонтом, она интуитивно ощущается, но не видна глазу. И каждый день — движение к этой цели. Настя именно так и шла. Уверенно, смело, по-женски элегантно и просто красиво. Она шла так и всегда по жизни, и сейчас по улице. Ее длинные русые волосы, слегка волнистые, струились по плечам, по белой блузке, привлекая взгляды большей части мужского народонаселения маленького городка. Настя же не обращала на них ни малейшего внимания. Она шла к цели. Сейчас ее цель — институт. Она села в маршрутку, открыла свои записи и погрузилась в них целиком.

Вокруг привычно все суетились. Пассажиры увлеченно разговаривали между собой. Пенсионерки осыпали едкими словечками современную молодежь, какой-то мужик спал, нежно обняв недопитую двушку пива, школьники перекрикивали друг друга, а водитель, как и положено, под задорный мотивчик по радио «Шансон» яростно старался обогнать остальные маршрутки своего же автопарка. А у Насти была цель, так что ее все это ни капли не волновало. Еще 20 минут дороги — и она закроет свой конспект, закинет в сумочку, поправит юбку, волосы, протянет с легкой улыбкой водителю мелочь и выскочит из авто, чтобы уверенной походкой направиться дальше.

После учебы Настя немного прогуляется со своим парнем, получит новую порцию радости, простится с ним и поедет домой с мыслью о завтрашней встрече. Олег у нее хороший — добрый, заботливый и немного ревнивый. Прошлый друг тоже был хороший. И до этого… Но что-то случалось, что-то менялось, что-то, за что Настя не могла быть в ответе. Но сейчас она думала, что это навсегда. Надеялась. Ведь все так хорошо, так красиво. Как в сказке. Ну или почти. В такой сказке и проходит время. День за днем. Настя приедет домой, отдохнет от тяжких мыслей, поговорив по телефону с Олегом, и снова сядет за книжки. Она еще пишет стихи, но все реже и реже. У нее есть цель. А на остальное времени маловато. Да вот еще и старые друзья вытягивают погулять, развеяться. Конечно, это можно ненадолго. Но все равно — дальше нужно учиться. Поговорить с Олегом и учиться.

Телефон нервно заверещал. На дисплее высветился незнакомый номер.

- А-алё? — улыбающимся голосом ответила Настя.

- Привет! Это Сашка. Ну, со школы.

- О, привет!..

- Слушай, мы тут сегодня собираемся нашей компашкой. Посидим, поболтаем, песенки попоем. Ты как? Подойдешь?

- Ну, если ненадолго, а то у меня еще французский… А где?

- Да в парке, может, посидим. Посмотрим. Давай, выходи — мы тебя встретим.

- Ага, хорошо. Давай.

Сашку она знала со школы, но как-то не особо с ним общалась. Как и с остальными. Недружный был класс. А Сашка вот после выпускного пытался регулярно собирать всех, но это редко получалось. Вот и сегодня людей оказалось немного. «Ну, хоть так посидим,» — стандартная фраза звучала все же немного оптимистично.

Сашка вообще был оптимистом. Всегда веселый, с широкой улыбкой на светлом лице, с теплыми, но по-собачьи грустными глазами, он был в любой компании своим. Девушки его любили. Может, за доброту в общении, а, может, за прическу «под битлов», модную лет 30 назад. Любили его, но как друга, к которому можно обратиться за помощью, с которым можно хорошо провести время в веселой компании. Сам он уже понял — или ты любишь, или тебя. Потому он просто привязывался к девушке, которая более всех проявляла к нему свое отношение. Привязывался и шел вперед к цели. А целей было много. И он крутился, искал что-то новое, уходил с головой в работу, пытаясь там спрятаться от неудач. И ему удавалось. Почти. Лишь глаза выдавали…

И вот опять неудача — посиделка не удалась. Все как-то быстро поразбежались. У каждого теперь своя жизнь, свои заботы. Новая жизнь, новые заботы.

Насте далековато до дома добираться, да и одну девушку вечером отпускать Сашке не хотелось. Они шли неторопясь, но уверенно. Каждый к своей цели, но по одной дорожке. Весенняя зелень под вечерним ветерком легонько шуршала в такт их шагам. В прохладном воздухе уходящего дня голоса тоже шелестели. Девушка и парень, такие разные, шли вдвоем. Они говорили. Просто говорили, банально о всякой всячине. И каждый думал о своем. Или им так казалось. Беседа затянулась. Они почувствовали вдруг какое-то доверие друг другу. Темы разговоров перетекали в русло личных. И было как-то просто, легко. Вечер, казалось, подбирал самые подходящие декорации. Они украдкой заглядывали друг другу в глаза, прятали взгляды и продолжали общаться. Всего лишь общаться.

Но ночь все же приостановила их тихий диалог. Они разошлись по домам. Каждый направился к себе. Но как-то неуверенно. Мысли сбивали шаг.

А что за цель? Чего я жду? быть может, именно этого? Возможно, именно этого человека мне не достает в жизни? Или… Они разошлись уверенней. У каждого своя цель, у каждого своя жизнь. И не стоит ломать то, что есть, ради того, что возможно. В ночном небе зажглась новая звездочка и разом погасла. Вспыхнула на миг, и сразу потухла.

Этой ночью ни он, ни она не спали. Они думали. Каждый уже о своем. И о друг друге.

Наутро Сашка отправил ей стихи, а сам исчез. Он пошел дальше по своей дороге к своей цели.

Сказки. Все мы с детства любим сказки. Сказки, где всегда все так одинаково, все волшебно и красиво, но не так, как в жизни. В жизни, где все естественно, но понарошку. Взрослея, мы говорим себе чаще и чаще, что сказки — это сказки. И не более. Мы убеждаем себя, что нужно жить, не мечтая о волшебных мирах, а просто жить, жить в этой реальности. Но в то же время так искренне надеемся на чудо, хотя бы самое маленькое и простенькое, самое обыкновенное, так ждем исполнения заветной мечты… И самое главное — нам хочется получить это, ничего не делая. Просто так. Раз — и все.

Мы будем скитаться мыслью,

И в конце скитаний придем

Туда, откуда мы вышли,

И увидим свой край впервые.

Т.С.Элиот

Поезд отправлялся вечером. Впереди были долгие пятьдесят часов тряски, бессмысленных остановок и унылых видов из окна. И всё же это мало волновало меня. За последние полгода я довёл себя до такого состояния усталости, что все мысли мои сводились лишь к неутолимой жажде сна. И сейчас поезд виделся лишь новой кроватью. Сон вообще мне редко удавался, а уж тем более полноценный. Здесь же ситуация складывалась как нельзя лучше для отдыха.

Долгожданный, хотя и короткий отпуск всего в десять дней, пять из которых займет дорога, я устроил себе в солнечном феврале. Желание бросить всё, оставив работу, какие бы то ни было дела, тренировки и уехать подальше, пусть даже и в глухую провинцию, нарастало и крепло давно. И вот сейчас я на вокзале с сумкой в руке, томиком Ф. Ницше в кармане пальто вглядывался в табло над выходом.

Я никогда не любил опаздывать, а потому приходил всегда заранее, порой даже слишком. Вот и в этот раз приехал на вокзал за час до отправления поезда, и сейчас стоял в напряженном ожидании. От безделья достав телефон и покрутил в руке, я взглянул на время, хотя и на запястье висели наручные часы, и табло на вокзале светилось цифрами «16:00». Я кинул телефон в карман брюк, вновь достал его, снова покрутил в руке и щелкнул на кнопку вызова «мама». Общались мы недолго – скорее, чтобы занять время. Через пару дней всё равно встретимся, и тогда можно будет наговориться вдоволь. В этот момент на табло обновилась надпись с номером нужного поезда и платформы, и я неспешным шагом направился к выходу.

В полупустом вагоне я занял нижнее место рядом с купе проводника. От поезда «Санкт-Петербург – Махачкала» ожидать многого не приходилось, дай бог спокойно доехать. Потёртые полки да засаленный столик у окна без шторок – вот он, стандарт наших поездов. Но, в конце концов, не жить ведь здесь. Достав книжку, в очередной раз я погрузился в раздумья:

«Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, который способен к глубокому почитанию: ко всему тяжелому и самому трудному стремится сила его…» (Ф.Ницше, «Так говорил Заратустра»)

Спустя полчаса вагон наполнился шумом и суетой, кругом раздавалось пыхтение, слышались ёрзания сумок, просьбы пропустить, извинения и прочая дорожная ерунда. Пришлось прикрыть начатую книгу и отложить ее в сторону, поближе к окну, за которым, как на экране телевизора, происходили какие-то бессмысленные движения: кто-то кого-то провожал, кто-то стоял, тупо уставившись в пустоту, толстый нескладный мужик возился с неудобной сумкой – и всё это в мутной сигаретной дымке. Скука и усталость овладевали, и я задремал. Но долго спать не пришлось. После просьбы «провожающих покинуть вагон» хлопнула дверь, и коренастый проводник южной внешности отправился под мерный рокот и перестук колес проверять билеты. По привычке помяв лицо левой рукой, я зевнул и потянулся за паспортом. Попутчики уже заняли свои места, но пока лишь просто молча сидели. Соседом на верхней полке оказался мужчина лет пятидесяти, сутулый, весь сухой и с желтыми глазами, которые, казалось, не двигались. Я протянул проводнику билет, а сам вновь уставился в окно. Желание читать постепенно вытеснялось усталостью, бороться со сном сил не осталось. Да и желания тоже.

- Вы не хотите поменяться местами? – бросил я своему попутчику, на шапке которого красовалась надпись «SULIK»

- Что?

- Поменяться местами не хотите? Я бы сверху ехал, а вы можете всю дорогу быть на нижней полке.

- Да не вопрос. Не вопрос… – попутчик был дагестанцем, и фраза эта прозвучала с забавным акцентом.

Поблагодарив его, я закинул сумку наверх, сам запрыгнул на полку, лёг и теперь уже заснул. Через несколько часов, когда поезд остановился на какой-то станции, глаза всё же пришлось открыть – хотелось пить. Сделав пару глотков молока, я заметил, что проводник принес белье. Пришлось подняться, расстелить матрас и заправить постель. Но сразу же после этого вновь накатился сон, теперь надолго.

Проснулся же часов через двадцать, опять же, чтобы попить. Вагон к тому времени ожил, и теперь кругом слышались разговоры, музыка из сипящих динамиков телефонов, шуршания пакетов, чавканья – словом, то, что свойственно вагонам поездов дальнего следования. На фоне всего этого появилось легкое чувство голода. Рядом на полке лежали купленные в дорогу орехи, которые оказались сейчас как раз кстати.

- А кто тебя назвал Шекспиром? – в женском голосе звучал неподдельный интерес.

- Да не знаю, не мама точно. Вроде, бабушка хотела…

Как оказалось, Шекспиром звали проводника. Он был из тех, про кого говорят «славный малый». Лет тридцати, невысокий, широкий в плечах и с легкой улыбкой на лице этот дагестанец притягивал внимание женщин. Особенно одиноких. Особенно тех, кому за тридцать.

Отлично, значит, проводник у нас Шекспир. Может быть, даже Артурович. Пожалуй, уже это могло бы насторожить, особенно, если учесть мою тягу обращать внимание на подобные интересные штуки и придавать им большое значение. Я всегда считал, что в этом есть какой-то смысл. Вселенная всегда подает нам знаки, нужно научиться их читать – вокруг полно подсказок, а мы ими не пользуемся. Но в этот момент данный факт только позабавил. «Хм, Шекспир…» - и сон снова затуманил мысли.

В очередной раз проснуться пришлось лишь под вечер, за несколько часов до выхода. Благо, сумок было не много – точнее, она была всего одна, да и то, не особо тяжелая. Большую ее часть занимали картины, взятые с собою в качестве подарков родственникам. Я вытянул из сумки сорочку и ухмыльнулся – все четыре рамки со стеклом целые. Дарить планировалось лишь три своих работы, но зачем взял с собой четыре, до сих пор сам не понимал, хотя и задавался вопросом. Ответ же крутился какой-то нелепый – вдруг кому-то что-то не понравится, или, может, попробовать дать выбрать. Однако же сам я давно решил, кому и что подарить. Но бессвязные мысли пришлось придержать – деревья за окном стали двигаться медленнее, замелькали знакомые обветшалые домишки, вагон тряхнуло, и поезд остановился.

Поезд прибыл без задержек. Небольшой вокзал даже без вывески с названием станции как обычно был почти пуст - городок маленький, а люди здесь не склонные к путешествиям. «Город ZERO» - в очередной раз пронеслось в голове, когда я спрыгнул со ступенек на перрон. Погода стояла солнечная, снег, редкий для этих мест, слепил глаза. После долгого сна в полутемном вагоне нужно было еще привыкнуть к такому свету. Вокруг стояла тишина, насколько это возможно вблизи железнодорожных путей. Я направился вперед, вглядываясь в редкие лица вокруг. Впереди встречали родители. Бывать приходилось здесь редко – раз в году, потому каждый приезд расценивался как праздник. Радостные объятия, семейное застолье, множество угощений – всё это было в обязательной программе. Но усталость и апатия, привезенные из Петербурга, еще не рассеялись, и встреча прошла спокойно, словно я приехал не через год из другого города, а просто вернулся вечером с работы и увидел на пороге соскучившихся отца и мать.

- Ну как ты доехал? Нормально всё? Кто соседи были? – мама не сводила с меня глаз. Ей хотелось рассмотреть получше, разглядеть что-то новое, найти что-то, что не изменилось, хотелось просто смотреть. Её добрые влажные глаза блестели на морозе. На вид ей было лет под сорок – живое лицо, стройная фигура, по-домашнему подобранные волосы. Добродушная мать крепко обняла меня.

- Да нормально. Спал всё время.

- А чего не застёгиваешься? Жарко, что ли? – в шутку спросил отец, и мы пожали друг другу руки. Застегнись – у нас тут не май месяц.

- Да ну… не холодно здесь. Это прямо весна! – и мы втроем, смеясь, отправились к машине. Вопросы так и сыпались с двух сторон, а мне приходилось то отшучиваться, то вдаваться в бессмысленные подробности. Сейчас мне было хорошо – никаких мыслей, никаких забот, а впереди еще четверо суток беззаботности, точно, как в детстве, когда все вопросы решала мама. Или батя. Я потянулся рукой к маме и еще раз обнял её, просто и без слов. Голова заполнилась обрывками счастливых воспоминаний школьных лет, перед глазами стали возникать сюжеты семейных обедов, совместных прогулок… Вдруг вспомнилось, как мама учила меня рисовать, и как отец проверял домашние задания, особенно внимательно оценивая «русский язык». Вереницы картинок, так внезапно вынутых из далеких уголков памяти, одна за другой пробегали перед глазами, то замедляясь на каких-то важных деталях, то проносясь ветром, оставляя лишь неясное смутное чувство. Какой-то неведомый оператор разворошил свои пыльные завалы и, достав потёртые плёнки, включил немое кино. Всё это было, даже возможно, поднапрягшись, вспомнить, когда, но при этом витало странное чувство, что было это не со мной. Тот маленький Илюша, запускавший летними каникулами самодельные планеры в небо, и усердно учившийся каждую школьную четверть начальных и средних классов, был другим человеком. И всё это происходило именно с ним, а не со мной, только сошедшим с поезда. Да, определенно, это были совершенно разные люди, но с одними воспоминаниями и с одним именем на двоих.

- Сумку в багажник кидай! – голос отца прервал мысли, - ну всё, поехали. Дверями только не хлопай.

- Да он всем так говорит, Илюш, - посмеялась мама, - ты на переднее сиденье садись. Ну что там Питере, как погода?

- А у нас, прикинь, - подхватил отец, - мороз стоял – караул! Снега навалило… да ты что, мы тут все поперемёрзли! Прикинь, Илюх, да у нас минус 15 было!

За окнами машины быстро пробегали снежные шапки на деревьях, на вывесках, рекламных щитах. Вокруг всё сверкало белизной, даже там, где по воспоминаниям должны были быть серые пейзажи. Зима здесь действительно выдалась на редкость снежная, обычно к Новому Году надеялись лишь на то, чтобы асфальт немного припорошило. Морозы же вовсе были исключением. Потому зима и воспринималась скорее как поздняя осень, когда грязь может иногда подмёрзнуть.

- Мда, непривычно, конечно, видеть здесь столько снега. А у нас тоже холодно в этом году. У меня недавно ночью еще и электричество с отоплением отключали, так я под утро думал, что вообще дуба дам. Вечером еще сомневался, возвращаться с работы домой или нет. Но ничего, потом всё включили. А так всё как обычно – ветер, влажно, то дождь, то снег и грязи много.

Ехать с вокзала до дома было не долго, так что мы успели лишь еще немного обсудить погоду. Добравшись до дома, я планировал быстро покончить с багажной суматохой, но это не удалось – младший брат, с которым у нас были вечные споры в детстве, встречал сейчас с распростёртыми объятьями. А тем для разговоров накопилось не мало. Поэтому разбор вещей постоянно прерывался на внезапные «а посмотри» или «видал, чё у меня». Да, что ни говори, но время меняет людей. Точнее, не самих людей, а то, как они себя подают, манеру их общения, корректирует увлечения и, соответственно, наносит свои отпечатки на внешность человека. С братом произошли подобные метаморфозы, и теперь вместо маленького сутулого хлюпика стоял, поигрывая мышцой, типичный Бифф из американских молодёжных фильмов. Но что-то остаётся в человеке неизменным, что-то, что сидит в его характере. Так сказать, меняются привычки, но почва, на которой они появляются и исчезают, вечна и непоколебима. Вот и у брата ветреность и постоянное стремление куда-то бежать никуда не делись. Буквально через четверть часа он, надушившись каким-то парфюмом, выскочил за дверь.

Я сел в комнате, уперевшись спиною в стену. В голове вновь роились со зловещим пчелиным жужжанием настырные мысли.

- Илюш, борщик будешь? – раздалось из кухни

- Да, мам, чуть позже, я пока… - фраза глухо утопала в воздухе, словно в ингерманландских болотах. Я достал свои черновики и уже больше ничего не слышал и не видел, меня больше не существовало для этого мира. Я перечитывал свои строки и не узнавал – ни того, что было там, ни того, кто их писал.

Утро на удивление было мягким и тихим. Подниматься с кровати, если можно было так назвать раздвижное кресло, желания особого не было, но продолжать валяться там дальше хотелось меньше всего. Торопиться было некуда, поэтому я двигался по квартире размеренно, словно в воде или во сне. И всё же, через полчаса он уже тупо таращился в окно, умывшийся, гладко выбритый, сытый и почти отдышавшийся после ускоренной зарядки.

- Мда… везде успевает тот, кто никуда не спешит.

Эту фразу я особенно любил. Во-первых, за её правоту, а во-вторых, за то, что сам её придумал. Почти. На самом же деле прочитал её в романе М.А. Булгакова, любимого писателя. Я еще раз усмехнулся, тряхнул головой, словно пытаясь отогнать сон или дурные мысли, и потянулся к шкафу за рубашкой.

Быстрая прогулка через весь город являлась чем-то вроде обязательного обряда во время каждого приезда. Городок был действительно мал, и, чтобы пройти от центра до окраины, хватало часа. Поэтому уже через несколько минут дверь подъезда распахнулась, и в лицо брызнуло ярким солнечным светом и морозной свежестью. Снег весело поскрипывал под ногами, а солнечные лучи то выхватывали пушистые шапки на заборах и карнизах, то пропадали в темном месиве под ногами. Машин на дорогах было не много, встречных прохожих – и того меньше, но улицы всё равно наполнялись мерным гулом.

По привычке своей, то напевая, то ударяясь во всяческие размышления, я прошел пару кварталов, свернул на улицу Калинина, главную улицу города, и направился по обычному маршруту. Улыбка не сходила у меня с лица, и я с любопытством заезжего туриста оглядывал выраставшие, словно грибы, новые здания и непривычные для этого городка блестящие витрины магазинов. Огромное новое здание торгового центра выросло по соседству с домом Сашки, лучшего друга детства. Да, много светлых воспоминаний связано с этим местом. «Интересно, дядь Вася так и работает здесь?» - пронеслось в голове. Я оглянулся было на этот дом, но на перекрестке нервно заверещал светофор, уставившись на дорогу зелёным глазом, и мне пришлось поспешить по переходу и дальше ускорить шаг.

В такие моменты хотелось запечатлевать всё вокруг – бьющийся, пульсирующий ритм города вызывал фаустовское желание остановить и продлить мгновение. И фотографии здесь не помогут. Хорошо бы уметь описывать это живым и красочным литературным языком, как Михаил Булгаков или гений русского слова Николай Васильевич Гоголь. Вдруг вспомнилось, какие впечатления оставили черновики гоголевского «Рима», как родилось желание подхватить этот слог, и в памяти вдруг возникли мои старые зарисовки о Петербурге:

«Описание Петербурга человеку, не бывавшему в этом городе, – затея по большей части бессмысленная и бесполезная, поскольку город этот не статичная картинка, но беспрерывная смена действий, декораций, актеров и даже зрителей. Если вы жаждете узнать его хоть немного, вам стоит влиться, начать дышать этим городом, двигаться с ним – лишь тогда вам удастся хоть отчасти прочувствовать Петербург.»

Я на ходу прикрыл глаза и уже представил, как пишу книгу, как эти строки разворачиваются подобно весеннему цветку в увлекательный рассказ, еще неизвестно о чём, но однозначно интересный и достойный публикации.

«Все гости этого грандиозного творения Петра непременно спешат на Невский проспект. И неудивительно. К широкому живому проспекту стекаются и деловитые горожане, и возвышенная интеллигенция, и буйная молодежь. Все они разбавляются туристами, восхищенно тыкающими пальцами на каждый уголок….»

Однако буквально еще через три квартала моё внимание привлекла вывеска:

Кинотеатр «Берёзка»

Это был центр встречи всей неформальной молодёжи города. Года три назад летом здесь катались скейтеры, бренчали на гитарах панки, попивая пивко со скинхедами, а на соседней лавочке сидели брутальные металлисты и прислушивались к спорам эмо и готов о стиле одежды. Весьма комичная картина. Но в маленьком городке представителей подобных субкультур естественно мало, и потому они выбираются на «тусовки» вместе, чтобы не попасться под горячую руку местных гопников. Тем более, что буквально в трехстах метрах виднелось то самое городское общежитие, правда, не пролетариата, а учащихся местного техникума, но это мало что меняло.

Сейчас же, в солнечном феврале, место выглядело безлюдным. Даже многочисленные афиши премьер не могли заманить сюда ни праздную молодёжь, ни случайных прохожих. И вот эта тихая пустота привлекала. Я заглянул в кинотеатр – ближайший сеанс нового фильма через час, а по местным меркам это довольно прилично. Можно было вернуться домой, развернуться и снова добраться сюда. Тогда был выбран компромисс – повернуть обратно, но до дома не доходить, а потоптаться кругами. Шаг я замедлил и стал внимательнее вглядываться в улицы города. И было всё равно даже, что каждый кирпич каждого дома знаком, что с рекламных щитов смотрели знакомые потёртые портреты, да и редкие прохожие были почти до единого если не знакомы, то уж по крайней мере не казались чужими. На каждом перекрёстке проплывали чьи-то лица, в голове привычной чередой прыгали мысли: мысли о работе, мысли о тренировках, планы на будущее, фантазии на тему разных встреч, воспоминания со школы…

Светофор весело запиликал и, заморгав желтым глазом, остановил несущиеся машины. Я сделал было несколько шагов по переходу, но застыл как вкопанный на дороге: навстречу шла пара, женщина лет сорока пяти и девушка лет двадцати пяти. Лицо девушки было до боли знакомо. Продолжая стоять, я всматривался в её глаза, и, когда пара поравнялась со мной, тихо спросил: «Ксюша?». Две женских фигуры просто прошли мимо.

- Показалось, - проплыло в голове. Но тут девушка обернулась. Это была и вправду Ксюша – красивая стройная девушка, чуть ниже меня ростом и с вечно горящими улыбающимися глазами.

- Илюха?! – глаза её округлились, и она одним прыжком оказалась рядом. Густые смоляные волосы рассыпались по плечам её красной куртки, а губы расплылись в удивлённой улыбке. Внезапная встреча поразила обоих. Мы стояли посреди дороги и обнимались, светофор уже зарделся красным, и водители судорожно сигналили со всех сторон. Через минуту мы всё же расцепились, огляделись по сторонам и решили перейти к тротуару.

- Как ты здесь? Откуда? Давно приехала?

- Да нет, вчера вот только прилетела, недавно вещи разобрала. А ты?

Я усмехнулся:

- И я вчера с поезда! Так что, какими судьбами? Рассказывай!

- Да что, дали, наконец-то, отпуск, и решила к родителям приехать. Очень соскучилась. Я же за три года так и не была в России. Колледж в этом году закончила, теперь новая жизнь. Ну, ничего себе, какая встреча!

- А мы вот только сегодня тебя вспоминали, - с улыбкой добавила мама.

- Да! Представляешь, вот только сегодня говорили про школу, о том, кто куда уехал…

- Эт да, разнесло нас всех хорошенько. Женька ж с Щепой и Владом тоже в Питере были, они там даже рядом со мной жили. А сейчас Влад вообще на Дальнем Востоке…

- А, да, я знаю, мне ж Инна рассказывала.

- А ты, кстати, никого не видела здесь из наших?

- Нет, ты первый, представляешь! А, мне вот вчера Димка писал, зовёт встретиться. Обязательно! Помнишь Березина?

- Конечно! А он разве тут остался?

Вопросы сыпались с обеих сторон градом, а улыбки не только не сползали с наших лиц, но с еще большей силою лучились с каждой минутой. В этот момент мы не обращали внимание ни на что вокруг, и мама наблюдала за встретившимися бывшими однокашниками, радуясь вместе с нами так же по-детски и беззаботно.

- Ой, а вы ж куда-то шли, я вас отвлёк? Вы спешите куда-то?

- Да не, мы в кино собрались, а до сеанса еще есть время.

- Как? Тоже? Неужели на «Вия»? в 13:40?

- Ага. А что, и ты?

- Ну да, но я решил еще прогуляться, время еще, - я тряхнул левой рукой, стараясь освободить её от рукава пальто, и взглянул на часы, - время еще… у нас еще полчаса!

- Давайте тогда пойдем пока потихоньку, а там, если что, посидим, - предложила мама.

И мы направились к кинотеатру, попутно заваливая друг друга вопросами и взахлёб рассказывая о новостях за последний год. Два года. Три. Мы не виделись больше трёх лет и даже вовсе потеряли связь друг с другом. Хотя раньше много общались. Мы были знакомы со школы, учились в параллельных классах. Ксюша была отличницей, шла на золотую медаль. Да и я тоже учился хорошо, когда учился, то есть, когда появлялся в школе. В основное же время находил всяческие причины и поводы для прогулов – от выступлений за школу на городских спортивных соревнованиях и предметных олимпиадах до пропаданий «по болезни». Последние классы школы гимном нашей компании была песня Трофима, начинавшаяся словами:

«Мудрые книжки брошены в стол,

Джинсы - под мышку, встал и пошёл.

Школа сегодня явно не в кайф,

Значит, зажигаем драйв!»

(«Ветер в голове», С. Трофимов)

Вообще в 15-17 лет не хочется учиться, в эти годы вдруг открываются новые горизонты, душа начинает петь, сердце судорожно гонит горячую кровь, а мозг готов на любые фантазии, он сочиняет и творит в стократном размере. В эти годы гитара была неразлучным другом, и я, как в песне, «только этим жил, ходил и даже спал с гитарой». А Ксюша писала, она сочиняла замечательные поэтические произведения. В общем-то, мы и познакомились благодаря этим увлечениям – школе на очередное мероприятие, День борьбы с наркотиками, нужно было привлечь творческих учеников. Вот Ксюша и читала свою поэму «Леди в чёрном», а мне довелось играть песню «Агаты Кристи». Задело тогда, что девушка пишет потрясающие стихи, стихи, с которыми мои собственные даже в сравнение не идут. Но всё же в школе мы немного общались, зато, начиная с выпускного, дружба начала крепнуть. Правда, вскоре я уехал в Петербург, Ксюша осталась здесь, мы стали переписывались, но в каждый мой приезд домой мы случайно встречались, хотя в маленьком провинциальном городке это неудивительно. У Ксюши был здесь молодой человек, и мы всей компанией с удовольствием проводили время в прогулках. Как-то летом и я приехал со своей девушкой, и ребята организовали нам экскурсию по ближайшим городам-курортам. В общем и целом, были отличные дружеские отношения бывших однокашников. Правда, я ловил себя неоднократно на мысли, что питаю к этой девушке не только дружеские чувства, и даже после одной из встреч написал небольшой лирический рассказ-рассуждение на эту тему, а чуть позже – романс.

Однако три с половиною года назад Ксюша решила уехать в Канаду и там продолжить учёбу. В первое время переписка с ней еще была, но потом страничка в соц.сети оказалась заблокирована, телефон неизвестен, и ни бывший её молодой человек, ни я не смогли наладить с ней связь. И вот, спустя столько времени, мы встретились. Совершенно просто и красиво, переходя дорогу на оживленном перекрёстке и собираясь на один сеанс кино. И сейчас мы шли, не умолкая ни на минуту, то и дело поглядывая друг на друга и улыбаясь.

Фильм оказался неинтересной и глупой пародией на книгу, но нас это не сильно удручало. После окончания сеанса мы принялись с удвоенной силой расспрашивать друг друга о жизни и делиться своими успехами, показывать какие-то фотографии, что были загружены в телефон. И, когда я в очередной раз перелистывал снимки в поисках нужного, Ксюша остановила меня.

- О, а это что? – она показала на фото одной из картин, той самой четвёртой работы, которую я, сам не зная для чего, взял в дорогу.

- А, это… да мне в прошлом году подруга подарила масляные краски и кисти, и я решил попробовать научиться писать маслом. Это, так сказать, проба пера.

- Здорово! Правда, красиво, – она взяла телефон в руки и показала фотографию маме.

Я только ухмыльнулся и через мгновение продолжил дальше листать и показывать запечатленные кадры питерской жизни. Но вскоре мы попрятав гаджеты по карманам, всё же вышли из кинотеатра и направились домой. Пожалуй, вряд ли что могло нас заставить молчать, да и не нужно это было, а потому диалог разливался бурной рекой, регулярно меняя направление – от учёбы к увлечениям, а дальше, через воспоминания о школьных друзьях, - к личной жизни и планам на будущее.

Есть такая тенденция – чем крупнее город, чем больше его население, тем больше человек тратит свои годы на себя и тем позже решает остепениться и начать семейную жизнь. В провинциальных же городах, в частности тех, где население не дотягивает и до ста тысяч человек, придерживаются старых устоев и к двадцати – двадцати двум годам обзаводятся детьми. Конечно, не все поголовно, но подобная закономерность есть. И большая часть одноклассников, о которых сейчас вспоминали мы, бывшие провинциалы, уже нянчилась со своими детьми. Правда, как выяснилось, регулярно оставляя их новоиспеченным бабушкам и дедушкам, они уходили, что называется, в отрыв, на вечеринки и молодежные тусовки. А вот тем, кто оказался после школьной парты в городах-миллионниках, подобная мысль даже в голову не приходила. Единственной целью было мало-мальски встать на ноги, заручиться стабильной зарплатой и купить жильё. К сожалению, даже если первые пункты кому-то с трудом, но удавались, последнего можно было добиваться годами, а то и десятилетиями. Потому вопрос семьи откладывался в долгий ящик. А если учесть, что мы принадлежали поколению конца восьмидесятых, воспитанных, в свою очередь, привыкшим рассчитывать только на себя железным поколением шестидесятников, становится очевидной расстановка наших жизненных приоритетов. Ксюшина мама верно резюмировала тогда их разговор:

- Да, это здесь делать нечего, потому и женятся уже да детей рожают. А вам лет в тридцать будет в самый раз.

Мы, конечно, посмеялись, но задумались. Всё это верно, так и есть в этой жизни, вот только ж всё равно хочется, чтобы рядом был свой, родной человек. Некоторое время мы так и шли, молча, размышляя каждый о своём. Когда же пауза затянулась, готовясь стать напряженной, Ксюшина мама подкинула новую тему, и разговор вновь развязался легко и непринужденно. Так мы и добрались до перекрёстка, где еще несколько часов назад настолько неожиданно повстречались.

Прощаться не хотелось, но у всех еще были дела, планы, а потому решили обменяться номерами телефонов и условились назавтра снова увидеться. В конце концов, делать в этом городке днём всё равно нечего, а подобные встречи – огромная редкость. Домой я возвращался с улыбкой на лице и весь переполняемый эмоциями. Было понятно, что планы о скучном и сонном отпуске летели в тартарары, о чём жалеть ни капли не приходилось.