falltemp

Лесничий

Многих мужчин к сорока накрывает кризис среднего возраста. Мы оглядываемся назад и понимаем, что прожили свою жизнь не так, как мечтали. Где-то упустили возможность, где-то побоялись сделать поступок, где-то упустили важного человека. То, что казалось твердой уверенностью в детстве, к этому возрасту видится лопнувшим мыльным пузырем. Самое интересное, что даже те, кого другие считают успешными людьми, отнюдь не застрахованы от подобной депрессии.

Я оказался не исключением. Наша семья была бедной. Родители постоянно экономили на всем чем могли, а в школе богатые дети постоянно хвастаться вещами, о которых я не мог даже мечтать. В итоге я вырос с мыслью, что деньги решают, если не все, то очень многое. И не иметь денег – значит быть человеком второго сорта. Я закончил университет и начал понемножку барыжить. Потом организовал свою полулегальную контору. Эта контора очень быстро переросла свое теневое состояние, и пришлось обеляться. В результате сейчас я владел компанией с оборотом в несколько сотен миллионов рублей. Мне хватало денег и на несколько квартир, и на машины представительского класса, и на домик за город, и на элитных проституток.

Увы, но в погоне за богатством я не нашел времени на женщин. Нет, романы были. С одной дамой мы даже умудрились прожить год. Но мои проницательность и трудоголизм не дали ей остаться со мной. Я сомневался, что с другими будет иначе, поэтому просто покупал секс. Даже секретаршей у меня была не длинноногая блондинка с третьим размером груди, а тридцати пятилетняя Ольга Викторовна, которая всей одежде предпочитала свитера и никогда не пользовалась макияжем. Она так же, как и я, была одиноким трудоголиком, но что куда важнее она оказалась незаменимым секретарем. Все что мне было нужно, у нее всегда было под рукой, любые бумаги составлялись с первой попытки и без ошибок. Кроме того, через нее невозможно было пробиться всевозможным рекламным агентам и прочим людям, которые почему-то думали, что могут тратить мое время впустую.

Казалось, у меня все было хорошо и все же, оглядываясь назад, я вижу, что самое счастливое время было там – в детстве. Когда мы всей дружной семьей ели макароны без мяса, и иногда и вовсе суп из одной капусты. Тогда я мечтал, что вот вырасту, стану богатым и смогу купить все что захочу. Но нельзя купить счастье. Нельзя купить семью. Нельзя купить здоровье подорванное в гонке за деньгами.

Я уже все чаще начал подумывать о содержанке. Останавливало только то, что я никогда не любил фальшивки. А содержанка это даже не фальшивая семья. Это имитация идеальной семьи недалеких мужчин. Не это мне было нужно, и не об этом я мечтал в детстве. Все чаще я начал открывать коньяк работе. Иногда начал выплескивать свое раздражение на сотрудников, и, что еще хуже, я умудрился повысить голос на Ольгу Викторовну, хотя она совершенно этого не заслужила.

Конечно, я тут же извинился, но с тех пор между нами поселился какой-то холод. Я начал ловить в ее глазах сквозь толстые линзы очков какое-то непонятное выражение. Оно было мне знакомо, но я не мог вспомнить, что оно означает. И самое ужасное я уперся в стену. Я хотел бы загладить свою вину, но как можно загладить вину перед тем, кто не признает существование этой вины.

Поэтому я даже с некоторым облегчением принял приглашение одного из моих потенциальных клиентов. Ольга Викторовна, как мой бессменный секретарь, конечно, полетела в Новосибирск со мной. Там я надеялся увидеть, как этот странный взгляд сотрется и исчезнет. И сначала все действительно шло гладко. Мы быстро пришли к соглашению с клиентом и заключили долгосрочный контракт выгодный нам обоим. Дальше директор этой фирмы пригласил нас посетить его домик за городом, уверяя, что женщин легкого поведения там не будет. Только шашлык, алкоголь, если захотим, баня, и лыжи. Да и в доме есть чем заняться. Бильярд, карты и даже небольшой тир.

Все было так, как и описывал клиент. Дом в глухом лесу был шикарен и проституток он действительно не заказывал. Мы приехали еще засветло и приготовили шашлыки. Отлично посидели и поболтали. Один из друзей хозяина дома завладел гитарой и спел несколько хороших старых песен, благо он, в отличие от многих бардов обладал действительно хорошим слухом и голосом. В целом с местными мужиками мы посидели хорошо. Ольга Викторовна около десяти вечера откланялась и ушла к себе, а я остался.

Ко мне подсел Валера – хозяин дома и рассказывал о своем детстве. Байки были интересные, но меня уже клонило в сон. Перелет, смена часовых поясов и долгие переговоры вымотали меня, и я ушел в свою комнату. Едва моя голова коснулась подушки, как я уснул. Мне снилась какая-то муть. Во сне я почему-то гонялся за собой с детской скакалкой по родному двору, а с балкона за этим наблюдала Ольга Викторовна. В какой-то момент я все-таки догнал себя и хлестнул скакалкой. Боли я, конечно, не почувствовал но проснулся прочно.

Во рту после коньяка было отвратительно. Я в очередной раз с горечью подумал, что те три рюмки, которые я выпил вечером, имеют тот же эффект, что и бутылка в молодости. Проходя мимо зеркала, я раздражением взглянул на пузо, в которое прошлым вечером я заложил еще немного жира жареного на мангале, провел головой по лысине, которая завладела почти половиной головы. И этот старый хрен мечтает о семье? Забудь! Кому ты нужен? Только молодым дурехам, которые свою молодость и красоту продают за деньги.

Так стоп. Надо проветриться, пока я лишнего не натворил. Накинув «курительный» тулуп и резиновые сапоги я вышел на улицу. По двору гулять было негде, поэтому я вышел за ворота и пошел вдоль дороги. Я думал о том, что, не поздно ли мне иметь семью? Семья это не просто женщина в твоей постели. Это дети, это долгие бессонные ночи, это раздражение по пустякам. Сколько мне будет, когда дети пойдут в школу? Под пятьдесят? А сколько когда они женятся? За шестьдесят? Я так и до внуков не доживу. Нет. Просто признай, семья это не твое. Поздно рыпаться. От этого становилось тоскливо на душе. Я даже начал подумывать, сесть прямо в сугроб и остаться здесь. Ольга Викторовна справится с похоронами. Она со всем справляется. А завещание давно на нее написано, хоть она этого и не знает.

Но нет. Я не любитель простых выходов. Пока жив, надо бороться. А умереть, значит признать, что ты ничтожество, не способное справиться с жизненными неприятностями. Я почувствовал, что начал мерзнуть и пошел обратно по дороге. И с ужасом набрел на перекресток. С ужасом, потому что я не помнил никакого перекрестка. Впрочем, это не удивительно. Я шел, так глубоко задумавшись, что и Эйфелеву башню мог не заметить. Так куда же мне? Направо или налево? Идиот! Чего я мучаюсь? Я же тут только прошел. Пусть снег идет довольно густо, но не могло же за пару минут следы занести.

Я внимательно присмотрелся и заметил четкие следы, которые выходили с левой дороги. Я, правда, не помнил, что поворачивал, Но мог повернуть и просто на автомате. По правой дороге я шел минут двадцать пока окончательно не признал, что ошибся. Дом просто не мог быть так далеко. Кроме того над воротами висела лампа, а впереди я видел лишь ночную тьму. Видимо, мое итак депрессивное состояние наложилось на эту неудачу и именно поэтому вместо того, чтобы вернуться к перекрестку я в панике ломанулся в лес. Не знаю, сколько я бежал. Может минуту, может час. Удивительно, но снега под деревьями было немного, и я не проваливался по колено при каждом шаге. Наконец, обессилев, я сел прямо в сугроб под какой-то сосной. Усталость навалилась тяжелым грузом на плечи. При мысли, что надо вставать и куда-то идти стало тоскливо. Надо передохнуть. Я закрыл на секунду глаза.

Очнулся я в избе, лежа на печи и укрытый одеялом. Рядом раздавался какой-то странный звук. Пахло дровами, нагретым камнем, старыми шкурами и почему-то вареным мясом. Запахи пробудили воспоминание о редких поездках к бабушке в детстве.

Я высунул голову из под одеяла и осмотрелся. Похоже я в избе охотника. То там, то здесь взгляд натыкался на разные атрибуты этой профессии. Меховая шкура медведя на тахте, ружье на стене, фигурки, выточенные из кости на полке. Не хватало только голов убитых животных на стенах.

Сам хозяин в меховой безрукавке невозмутимо чистил картошку. Я пригляделся к мужику повнимательнее. Худой и жилистый он не производил впечатление слабого человека. Что и не удивительно, ведь слабый не выживет в сибирском лесу. Лицо было сосредоточено и не выдавало его эмоций. А может тому виной борода.

Я спустился с печи. Хозяин бросил на меня быстрый взгляд и вернулся к своему занятию. Я огляделся и увидел в углу деревянную кадку накрытую фанеркой. Если я правильно помню, в деревнях в таких кадках хранили колодезную воду. Я направился туда, но был остановлен окриком охотника:

– Не трожь. Не впрок тебе сейчас вода пойдет. Там на полке бутыль самогона стоит. Выпей полкружки.

С этими словами он толкнул в мою сторону старую облупившуюся алюминиевую кружку. Я даже не подумал спорить. Взял бутыль с полки и набулькал себе грамм двести, почему-то розового самогона. Самогон мне тоже пить приходилось, и он бывает разный. Этот был хорош. Он проскользнул в горло легко, оставив на языке привкус малины, и взорвался внутри пожаром, охватившим все тело. Я сел там, где стоял. Ноги не держали. Мужик дотянулся до тахты и бросил мне медвежью шкуру.

– Обернись и не снимай, пока не пропотеешь. Вот же идиот. В сибири по лесу погулять решил. Повезло, что я тебя нашел. Тут места такие, что тебя и по весне бы не откопали. Медведь бы голодный после спячки сожрал. Они падаль любят. Странно, Валера вроде идиотов на дачу не возит. Значит и ты не дурак. Так чего в лес ломанулся?

– Я…

А, действительно? Чего это я? Чего так запаниковал. Такого со мной обычно не бывает. И я неожиданно для себя ответил честно. Начав говорить, я уже не мог остановиться. Меня будто прорвало.

– Понимаешь, мысли дурные в голову в последнее время лезут вот видимо и наложилось. Запаниковал не к месту. Да, и мысли… Я, как проклятый, работал всю жизнь. Ни минуты свободной не было. А сейчас… Голова уже почти лысая, а семьи нет. И видимо и не будет уже.

Хозяин дома бросил на меня странный взгляд и сказал еще более загадочную фразу:

– Это и к лучшему.

Он замолчал и с ожесточением начал работать ножом. Я видел, как напряглись его руки. С удивлением я уточнил у него:

– Что ты имеешь в виду?

Он на мгновение замер и значительно более расслабленно сказал:

– Не все могут иметь семью. Нет не так. Не все имеют право на семью. Некоторым лучше одним, поскольку они разрушают все вокруг.

Так можно говорить только о чем-то очень личном, и я спросил его:

– Ты говоришь о себе?

Он сохранял расслабленность, но мне почему-то казалось, что это лишь видимость. На самом деле все внутри него бурлит и клокочет.

– Таких как я очень много. И думаю, ты тоже из таких. Это ложь, что люди заводят себе семью. Семья сама находит человека. А если не находит, или если он её рушит, значит он не достоин ее иметь.

Меня осенило:

– Ты разрушил свою семью?

Он молча кивнул, бросил последнюю картошину в чугунок и раздраженно сунул его в тлеющую печь. Подхватив очистки, он вышел в сени. По ногам мазнуло холодом, но этот холод был приятен. Все-таки хорошо сидеть в настоящеё избе и буквально всей коже впитывать домашнее тепло и уют, когда за окном беснуется зима.

Хозяин дома быстро вернулся, подхватил газетку и ловко скрутил себе «козью ножку», набив её самосадом из деревянной шкатулки. Попыхивая ею, он начал свой рассказ:

– Мы с ней познакомились, когда я еще в технаре учился. Все, как у всех. Познакомились на какой-то дискотеке, гуляли по вечерам, трахались по подъездам. Потом Шурка залетела. Ну, естественно свадьба, съемная хата, пеленки-распашонки. И все было хорошо. Оба работали, потом сынок подоспел. Купили свою в ипотеку – родители помогли. Только вот я не терпел, чтобы мне перечили. Я мужик в доме и все должно быть по моему. А жена, как часто бывает, пилить начала. Я однажды бухой домой пришел. Ну, жена и начала бухтеть. И о том, что я алкаш, и о том, что зарабатываю копейки, и даже, что я по бабам шастаю.

И знаешь, что самое ужасное? Она так не думала. Просто выплескивала на мне свое раздражение. Видимо, больше негде. Я, как это понял, прямо разум потерял. Мог и убить, но обошлось. Влепил ей пощечину со всего маха. Думаешь пощечина бабский удар? Как бы ни так! Она от того удара на пару метров отлетела и по стеночке сползала, со страхом глядя на меня. Тогда я смог себя убедить, что она сама меня спровоцировала, и я не виноват. Как-то все улеглось. Она меня простила. Благо любящая женщина многое может простить. И все стало как прежде.

Но как-то случился у нас на работе праздник. Выпили, конечно. А я после ночной был, вот меня и скособочило. Думал пока домой приду, проветрюсь, а по дороге знакомого встретил. Ну, и полирнул с ним пивком. А дальше ничего не помню ни как домой шел, ни как в квартиру входил, ни как с женой ругался. Смотрю, стою над женой, а в руке нож. Она молчит и смотрит на меня с ужасом. Левой рукой рану зажимает, а сквозь пальцы кровь сочится. А из-за двери перепуганные дети выглядывают. Я выронил нож и сел, где стоял. Я ведь её убить мог! Хорошо хоть только царапнул. Чудо, что остановился. И что теперь делать? Пить бросить? А кто даст гарантию, что я на трезвую голову такого не повторю?

Преступников изолируют. И я себя изолировал. Уехал, бросил Шурку, детей. Устроился лесничим. Зарабатываю я здесь немного и все до копейки им пересылаю. Мне много не надо. Овощи и табак сам выращиваю у меня на Валеркиной земле делянка. С мясом и рыбой тоже проблем нет. Инструмент и патроны мне Валерка возит. Я за то ему охоту на зайцев и уток обеспечиваю. А больше мне и не надо ничего. Теперь мне спокойно. Никто из-за меня не пострадает. Да, и Шурка, надо думать, без меня счастливей будет. Вот так, брат, не всем семейная жизнь суждена. Не все её заслуживают. Так что и ты не горюй. Нет, значит и не надо. Без неё проживешь.

Я слушал его и чувствовал жалость к человеку, который сам себя запер в тюрьму. Но вся моя натура протестовала против его правды. Он сбежал! Выбрал путь слабых. Я понимаю, почему он так поступил – он боялся за близких. Но и не мог принять его путь. В моей голове, вместо смирения почему-то наоборот проступила решимость любой ценой доказать, что он не прав. Что его путь слабости не для меня.

Наутро лесничий, который так и не назвался, вывел меня к Валеркиному особняку. Сам из леса выходить не стал, лишь рукой махнул и утопал куда-то вглубь. А я шел к дому, слыша впереди взволнованные голоса. Несмотря на ранний час, меня хватились. Когда я подходил к дому Валера лишь осмотрел меня и, хитро улыбнувшись, молча отвернулся. А вот Ольга Викторовна в слезах бросилась мне на шею. Она ничего не говорила, лишь плакала, зарывшись мне в грудь. А я вспомнил тот её взгляд, который уже где-то видел. Это была не обида, не злость, не презрение. Так смотрела мать на отца, когда беспокоилась о нем.

Мы поженились с Олей через год. А еще через год она родила мне дочку. Может быть и есть люди, которые недостойны семьи, но пока человек борется и идет вперед, он может добиться всего чего захочет. Наверное, я не увижу своих внуков, но сдаваться я точно не собираюсь.

Рысь

Эта девушка умудрилась взбесить меня еще до нашего знакомства. Еще даже до того, как я её увидел или услышал. Хотя в последнее время я часто выходил из себя. Я злился на сестру, которая получала все плюшки просто потому, что была слабой от рождения. И все же я не мог злиться на неё. Я любил свою сестру и заботился о ней. Я злился на отца, который, казалось, все свое внимание уделял сестре. И все же я не мог злиться на отца, ибо после смерти матери, он вкалывал как проклятый, чтобы дать нам достойную жизнь. Несправедливая злость к любимым копилась и выливалась иногда на совершенно неповинных людей. На друзей, на однокурсников, на случайных прохожих и иногда даже на преподавателей в университете. Правда редкие вспышки раздражения все же сходили мне с рук, поскольку в универе я слыл отличником, и некоторые вольности мне позволялись.

Сегодняшний день был особенно мерзок. Сестра попросила купить ей одну книгу, которая недавно вышла. Мало того, что недавно вышедшая книга была жутко дорогой, так она еще и оказалась раскуплена к тому моменту. В досаде выйдя из магазина, я позвонил Вике, совсем забыв, что я наговорил ей на днях много лишнего. Где-то на восьмом гудке я вспомнил, с каким обиженным лицом она уходила с нашего последнего свидания, и сбросил звонок. И как вишенка на торте по дороге домой зарядил сильный, но короткий ливень какие бывают только летом. Он начался, едва я отошел метров на сто от книжного магазина, и кончился, когда я уже подбегал к дому насквозь промокший. Именно тогда мне на макушку прилетел окурок. Много дел он не натворил, поскольку моей тушкой можно было сейчас тушить пожары, но взбесил изрядно.

Вскинув голову, я попытался найти этого придурка, но все окна по случаю ливня оказались плотно закрыты. Значит, подарок прилетел с крыши. Кипя от гнева, я поднялся на крышу и увидел там девушку, сидящую на коробке вентиляции. Девушка готовила подарок для очередного прохожего, держа его в тонких пальцах. Она почему-то напомнила мне сестру, хотя ничего общего между ними не было. Обычная худая девчонка в джинсах и кожаной куртке. Волосы подстрижены коротко и не слишком ровно, будто она сама себя пыталась подстричь. Да и красотой она не блистала. Не слишком правильные черты лица, тонкие губы, чересчур густые брови, острые скулы, застывший взгляд серых глаз. И все же в ней было какое-то очарование. Очарование хищного зверя.

То ли из-за шутки строителей, то ли по проекту, но над моей квартирой располагалась бетонная коробка, в которой, когда-то любили собираться местные пацаны. Сначала мы с ними ругались по этому поводу, даже пару раз подрались, но потом я объяснил им по-человечески, что у меня больная сестра и ей нужно спать по ночам. И парни прониклись. Своим я в их компании не стал, да и не стремился, но взаимное уважение мы друг у друга заслужили. Иногда сюда приходили люди покурить, поэтому еще с тех времен здесь стояла бессменная пепельница всех подъездов – банка из под Nescafe. Я взял эту банку и с силой хлопнул ей рядом с девушкой. Так сильно, что банка даже слегка погнулась. Девушка взглянула на меня, потом на банку, безразлично стряхнула в неё пепел и снова отвернулась.

– Будешь окурки вниз кидать, я тебя мигом отсюда вышвырну. Поняла?

Она смерила меня безразличным взглядом и с кривой усмешкой спросила:

– А не надорвешься, охранничек?

Я посмотрел ей прямо в глаза и рявкнул:

– Не надорвусь. И не шуми тут.

С этими словами я развернулся и пошел вниз. Я ожидал, что девушка накричит на меня или кинет в меня еще одним окурком, но ничего не случилось.

Лежа вечером в постели, я вспоминал эту незнакомку. Может быть, не нужно было так на нее наезжать? Да поступила она по-свински. Но чем ты лучше ее? Пришел, наорал. Что не мог по-человечески объяснить? В памяти постоянно всплывало ее лицо. Честно говоря, таких лиц я еще не видел. Оно было у нее не просто как у хищного зверя, а как у загнанного в угол хищного зверя. И от этого становилось стыдно вдвойне. Ей очевидно было не слишком хорошо, а я не нашел ничего лучше чем наорать на неё.

Мои терзания прервали тихие шаги над головой. Кто-то ходил сейчас внутри той самой бетонной коробки. Может, конечно, сосед вышел покурить ночью, но у меня почему-то перед глазами возникло совсем другое лицо.

Я встал, оделся и вышел на крышу. Конечно, это оказалась та самая девушка. В августе ночи еще теплые, но не для того чтобы ночевать под открытым небом в одной куртке. Девушка наворачивала круги по бетонной коробке, чтобы согреться. Она меня заметила, но виду не подавала. Я подошел, сел неподалеку и закурил. Девушка остановилась, взглянула на меня и хриплым голосом спросила:

– Дашь покурить?

Я молча протянул ей пачку. Она достала своими тонкими пальцами сигарету, села рядом, едва касаясь меня плечом, и с наслаждением закурила.

– Мои кончились. Не рассчитала.

Мы помолчали, выпуская клубы дыма в ночное небо. Молчание почему-то не было неловким. Не знаю, как ей, но мне было комфортно сидеть ночью на крыше с малознакомой девушкой и курить. Когда у нее остался лишь окурок, она щелчком пальцев отправила его в стену бетонной коробки и спросила:

– Разбудила? Извини. Мне, наверное, лучше уйти.

Голос её звучал весело, но мне почему-то подумалось, что она с трудом удерживается от слез. Я подошел к бетонной коробке, подобрал её бычок и вместе со своим кинул в банку. Не оборачиваясь, я сказал:

– Было бы куда идти, давно ушла. Не дури. Сегодня у меня переночуешь. А завтра придумаем что-нибудь.

Но девушка взорвалась:

– Иди на хрен с такими ночевками. Или ты думаешь, я за сигарету с тобой спать буду?

Я тоже начал орать:

– Дура! Кому ты нужна? Поспишь у меня, а я на диване. Отец сегодня в ночную.

Девушка обхватила себя руками и отвернулась. Некоторое время она молчала, потом тихо сказала:

– Спасибо. И извини. Я наверно все-таки лучше здесь попытаюсь умоститься.

Я опешил. Кроме того опять на крик сорвался, а внизу сестра спит. Поэтому я понизил голос и спросил:

– Сдохнуть хочешь? И ведь вполне может получиться, если будешь тут ночевать.

Но девушка не ответила. Она стояла, обхватив себя руками, и едва различимо дрожала.

– Ладно, черт с тобой. Жди здесь. Я сейчас приду.

Когда я вернулся, таща за собой раскладушку, подушку и одеяло, девушка сидела на воздуховоде и курила оставленные мной сигареты. Я разложил раскладушку, бросил на нее остальное и достал из скатки одеяла термос и пару бутербродов. И протянул это добро ей, но она не спешила брать. Смотрела на меня насторожено, подозревая подвох. Мне надоела эта немая сцена, и я сунул термос ей в руки, а бутерброды положил на колени.

– Или ты думаешь, что я с тебя за пару бутербродов и раскладушку сейчас начну требовать секса?

Она в первый раз искренне от сердца рассмеялась. Налила чай, развернула бутерброды и с жадностью начала поглощать нехитрый ужин. Потом мы курили, молчали и смотрели на звезды. Обычно с Викой молчание значило, что либо она спит, либо обиделась на меня. В остальное время она беспрестанно болтала даже не пытаясь спросить моего мнения. С этой девушкой мне было очень уютно. Просто сидеть на крыше любоваться звездами, вдыхать теплый летний воздух вперемешку с сигаретным дымом и ощущать плечом тепло чужого тела.

Когда сигарета закончилась, я бросил окурок в банку и сказал:

– Я Вадим, кстати.

Девушка, не отрывая взгляда от неба, сделала затяжку и задумчиво протянула:

– Здоооорово.

Но я не собирался так просто сдаваться. Мне показалось, что между нами все-таки появилось какое-то хрупкое доверие. И я спросил напрямую:

– А тебя, как зовут?

Но девушка перевела на меня взгляд, не глядя, затушила сигарету и ответила:

– Мог бы и догадаться. Меня не зовут. Я сама прихожу.

Я разозлился. Вот все твое доверие. Получи и распишись. В досаде я бросил:

– Ну, как знаешь!

С этими словами я встал и пошел к себе. Но, когда рука уже открывала дверь, в спину донеслось:

– Зови меня Рысь.

Я удивленно обернулся, но девушка уже утопала в свою бетонную каморку.

Проснулся я поздно. Было уже около одиннадцати, когда сестра растормошила меня, спрашивая про книгу, но мне нечем было обрадовать её. Пришлось пообещать, что схожу сегодня. Во время завтрака я вспомнил про ночную гостью. Но когда я поднялся к ней с завтраком, крыша была пуста. Лишь в каморке стояла раскладушка, с подушкой и одеялом. Ни следа присутствия Рыси не осталось.

Оббегав полгорода, мне удалось найти магазин, в котором нужную книгу еще не раскупили. Потратив на нее половину оставшихся у меня денег, я понял, что придется искать подработку. Нечего у отца на шее сидеть. А с последней шабашки остались совсем крохи. Заскочив домой, пообедать и отдать сестре книгу, я залез в инет в поисках вакансий, и весь оставшийся день бегал в поисках работы. Домой я пришел, уже когда темнело. Подходя к дому, я вскинул голову, но с земли, конечно, увидеть, что-то было нереально. Удивительно, но днем я даже не думал об этой девушке, и лишь когда начало темнеть, мне снова захотелось увидеть её. Поэтому я поднялся сразу на крышу.

Рысь уже была там. Она в нетерпении мерила шагами крышу и, едва увидев меня, воскликнула:

– Наконец-то! Сколько можно ждать? Давай сигареты.

Я опешил, но все же протянул ей пачку. Она, едва не порвав картон, вытянула сигарету дрожащими пальцами и прикурила. Села на бетонную коробку воздуховода, откинулась назад и с наслаждением выдохнула дым в вечернее небо. Я невольно отметил, как сквозь майку обозначилась небольшая грудь. Сев рядом, я достал сигарету себе и тоже прикурил. Сделав пару затяжек, я спросил её:

– А где твои сигареты?

Она кинула на меня хмурый взгляд и недовольно ответила:

– Склероз, что ли? Вчера при тебе все скурила.

На языке вертелся следующий вопрос, но я решил, что пора спросить о главном:

– А чего ты здесь тусуешься? С парнем что ли поссорилась.

Рысь отвернулась от меня, посмотрела в небо и задумчиво произнесла:

– Ага. Можно сказать и так.

Но я не отставал:

– А как на самом деле?

Девушка внезапно разозлилась:

– Да что ты прикопался? В психологи набиваешься? Или думаешь, что угостил меня парой сигарет и парой бутербродов и мы теперь друзья? Ну, так заруби себе на носу – откровенничать с первым встречным я не собираюсь!

Я тоже разозлился. Вскочил, кинул недокуренную сигарету в банку и рявкнул на неё:

– Да, пошла ты в жопу! Больно нужны мне твои секреты.

С этими словами я развернулся и пошел вниз. Я думал, что она продолжит мне кричать в спину, но девушка молчала.

Весь вечер я не находил себе места. Ходил из угла в угол, кипя от гнева. Мне казалось, что мы стали чуть ближе. Но, видимо, так казалось только мне. Мой чертов несносный характер. Есть же спокойные люди, которые ни о чем не переживают, а меня каждая мелочь задевает за живое. Вдруг меня осенило. Мы, конечно, с Рысью посрались, но это не значит, что ей нужно спать на бетонном полу. Я схватил раскладушку, подушку и одеяло и бросился на крышу. Но девушки там уже не было. Я снова закурил и подумал, что из-за неловко брошенного слова может измениться чья-то судьба. Идти искать её? Ну да, смешная шутка. Ищи ветра в поле.

Можно было вернуться домой, но я не стал. Разложил раскладушку на том же самом месте, разделся до трусов и лег. Лежать на крыше и вдыхать чистый летний воздух, было удивительно приятно. Я не заметил, как задремал. Разбудил меня скрип раскладушки. Кто-то юркнул мне под одеяло, и я почувствовал, как тонкое девичье тело обнимает меня. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы понять кто это. Я и так учуял запах моих сигарет и её кожи. Рысь тоже сняла одежду, но не всю. Осталась в трусиках и своей майке.

Девушка поглаживала пальцем мне грудь и молчала. Я не видел её сейчас. Сквозь окно в бетонной коробке я смотрел на звездное небо. И все же мне представлялась не уверенная в себе хищница, а маленькая нашкодившая девочка. Она, наконец, решилась прервать молчание:

– Извини, мне сложно доверять людям. Но тебе, наверно, можно доверять. Ты ведь не предашь меня? Не сделаешь мне больно?

Она протянула руку и повернула мне голову так, чтобы я взглянул ей в глаза. То ли это отражение звезд, то ли её собственный свет, но глаза её светились отчаянной надеждой. Так наверно слишком взрослые дети не верят, но вопреки всему еще надеются на чудо. Я вынул одну руку из-за головы и крепко прижал её к себе. Я не знаю, что ждет нас в будущем. Не знаю, какими мы станем. Не знаю, что может с нами произойти, поэтому я ответил ей:

– Я не обещаю, что не сделаю тебе больно. Могу лишь пообещать, что постараюсь.

Она улыбнулась и прошептала:

– Спасибо. И не только за обещание. Спасибо за то, что не стал целовать меня. Это разрушило бы магию момента. Давай просто полежим? Я обещаю, что все расскажу тебе завтра. А сейчас я хочу плыть с тобой по звездному небу.

И мы плыли по этому небу. Она была права. Даже поцелуй разрушил бы эту хрупкую гармонию. Раскалил страстью это единство двух душ. Так мы и заснули в обнимку.

Наутро, я проснулся на раскладушке один. Рысь уже оделась и курила мои сигареты, сидя на воздуховоде и глядя на меня. Заметив, что я проснулся, она улыбнулась и кинула мне пачку. Я дотянулся до джинсов, закурил и напомнил ей:

– Ты обещала.

Но она отрицательно покачала головой и с улыбкой сказала:

– Сначала завтрак. Я, между прочим, благодаря тому, что ты наорал на меня, вчера не поужинала.

Я офигел, и подпустив сарказма в голос, ответил ей:

– Ах, простите, моя госпожа. Я забыл сервировать вам столик. Я сейчас же исправлю это досадное упущение.

Она величественно кивнула и царственным голосом произнесла:

– На первый раз я прощаю вас. Постарайтесь больше не допускать таких ошибок.

Мы рассмеялись. Я взглянул на неё, и спросил:

– Может, пойдем ко мне? Приготовлю тебе нормальный завтрак. Или ты мне все еще не доверяешь?

Рысь напряглась, но, похоже, усилием воли заставила себя расслабиться и даже улыбнуться.

– Идем. Только тогда завтрак должен быть по-настоящему волшебным. У тебя дома никого?

Я сел и начал натягивать джинсы. Не выпуская сигареты изо рта, я ответил:

– Только сестра. Но она в книге. Мне её едва не насильно кормить приходиться. До вечера не очнется.

Рысь бросила окурок в банку и протянула мне руку:

– Ведите меня, мой галантный кавалер.

Но я собрал нашу постель и, поддав напускного раздражения в голос, буркнул:

– Сама дойдешь. Мне еще вашу постель тащить, миледи.

Оказавшись в квартире, Рысь, как истинная девушка и ненастоящая кошка, залезла в ванну. Я кинул ей старый Леркин халат и полотенце. После завтрака мы сидели и пили горячий чай. Именно тогда она и рассказала мне свою историю:

– Ты знаешь, самое ужасное во всем этом то, что ты не замечаешь изменений в некогда близком тебе человеке. Это только в голливудских фильмах с ума сходят по щелчку пальцев. В реальной жизни все куда страшнее. Все началось после смерти матери. Она переходила дорогу, когда её сбила машина. У водителя случился эпилептический припадок, и он тоже погиб. Думали сначала, что пьяный был, но там неподалеку камеру стояла, а потом еще его жена рассказала о болезни.

Отец тогда ни слезинки не проронил, а я наоборот постоянно ревела. Это и не удивительно. Мне тогда двенадцать лет было. И пусть глаза у отца были сухими я все равно видела, как он не находит себе места. Сначала пропадал на работе. Потом стал все больше времени со мной проводить. Я тогда была очень счастлива. Я думала, какой у меня замечательный папка. Знает, как я скучаю по матери и старается быть со мной почаще. Потом это стало раздражать. Конечно, здорово знать, что отец тебя любит, но не когда он контролирует каждый твой шаг. Я тогда еще жалела его. Думала, что кроме меня у него никого не осталось. В результате у меня не было ни друзей, ни парня.

Однажды я соврала отцу, что у нас ночной поход всем классом в обсерваторию, а сама сорвалась в клуб. Там я напилась, и меня вызвался «проводить», какой-то парень. Я мало, что соображала. Даже не запомнила, как он лишил меня девственности. Запомнила только гневное лицо отца, который смотрел на меня сверху вниз. Парень испарился, а отец практически силой затащил меня под душ.

Более-менее придя в себя под водой, я вдруг поняла, что я голая, а отец как-то странно смотрит на меня. Я оттолкнула его, крикнула, чтобы он не смел ко мне прикасаться, и убежала к себе в комнату. Думаю, этот эпизод сильно ударил по нему. На какое-то время все снова стало хорошо, и отец превратился в нормального отца.

Но шло время и кошмар начал возвращаться. Причем стало еще хуже. Отец все чаще начал говорить, что у нас с ним никого нет кроме друг друга. Стал стараться заглянуть в душ, когда я там находилась. Благо в двери в ванну «случайно» сломался замок. Я терпела. Не знала, что делать.

Но однажды, когда я пришла с подработки поздно, он начал орать, что я шлюха. Шастаю непонятно где с парнями, а он за меня волнуется. Я не выдержала и начала орать в ответ. И вдруг он заплакал. Эти слезы испугали меня сильнее, чем все, что было до этого. Мужчина, который не плакал на похоронах любимой жены, плакал сейчас передо мной. Он извинялся, говорил, что любит меня, что не сможет без меня жить. Потом вскочил и начал меня целовать. Я впала в какой-то ступор. Не знала, что делать. И лишь, когда он схватил меня за грудь, я оттолкнула его, схватила куртку и убежала.

Долго бродила по городу не знала, что делать. В голове пусто. Ни друзей, ни парня, некуда пойти. Можно было, конечно, пойти в полицию, но мне все еще его жалко. Все-таки он мой отец. Он тот, кто заботился обо мне. Но я не могу его больше видеть. По крайней мере, сейчас. Так я и оказалась на твоей крыше.

Девушка грустно улыбнулась. А я спросил её:

– Почему Рысь?

Она встала, обошла меня сзади, обняла и шепнуло на ухо:

– Потому что мама называла меня рысенком. Меня зовут Настя.

Я повернул голову, и Настя тут же поцеловала меня. Поцелуй длился и длился, разливаясь теплом в сердце. Наконец, она оторвалась и крепко прижалась ко мне. Я сделал глоток чая и спросил:

– Останешься у меня?

Девушка села напротив и с лукавой улыбкой ответила вопросом на вопрос:

– Воспользуешься ситуацией?

Но я ответил ей твердо.

– Нет. Насть, у меня есть девушка. Прежде чем начинать новые отношения надо сжечь мосты к прошлому.

Улыбка Рыси угасла, словно задутая свеча. Её взгляд застыл и обратился куда-то внутрь. Я заволновался и спросил:

– Ты в порядке?

Она тряхнула волосами, будто отгоняя видения, и ответила совсем другое:

– Ты прав. Прежде чем идти дальше нужно разобраться со своим прошлым, иначе оно так и будет преследовать тебя. Я тоже постараюсь.

Она улыбнулась, и я понял, что у неё на уме. Я взял её за руку и спросил, хотя уже знал ответ:

– Тебе помочь? Хочешь, я пойду со мной?

Как я и ожидал, она тут же ощетинилась иглами:

– А сопли ты мне подтирать не собираешься?

Она поняла, что была слишком резка и тут же сменила тон:

– Извини, но я должна это сделать одна. Иначе получается, я меняю одну зависимость на другую. Ты и так сделал достаточно.

А я подумал, что это правильно. Что именно такой она мне и понравилась – свободной. Нет не так. Она ни тогда, ни сейчас не была свободной, но очень хотела такой стать. Я тоже всегда хотел стать свободным. Свободным от злости пожирающей меня. Свободным от нерешительности. Свободным от всего, что не дает дышать полной грудью.

Вечером я сидел на крыше и курил. Ждал её. Расставание с Викой прошло отнюдь не безболезненно. Она всегда, оказывается, считала, что делает огромное одолжение, встречаясь со мной. И поэтому просто не могла поверить, что я не просто не схожу с ума по ней, но еще и собрался её бросить. Она все твердила, что я ее разыгрываю, но когда до неё дошло, что я всерьез, она стала визжать, что я еще пожалею и прочие глупости. Я не вслушивался. Попрощался с ней и ушел. Странно, еще вчера я был уверен, что люблю ее, а она любит меня. Но сейчас понимаю, что то, что было между нами никогда и не было любовью. С моей стороны это определенно была страсть. А с её? Не знаю. Может любовь, но вряд ли. Скорее какая-нибудь глупость вроде статуса, типажа, знака зодиака или чего-то такого.

Я ждал Настю до поздней ночи, но так и не дождался. Бросив очередной окурок, я спустился домой. Дома пахло кофе. Понятно. Опять отец химичит. Он просто обожал кофе, особенно по вечерам. Как ни удивительно, но спал он после этого как младенец.

Я вышел на кухню и посмотрел на улыбающуюся физиономию отца. В руках он держал огромную кружку горячего и ароматного кофе. Отец подмигнул мне и сказал:

– В турке еще осталось. Наливай.

Но я налил себе чаю сел рядом и ответил:

– Не. Я ж не ты. Сейчас бахну кофе и до утра не засну.

Отец сделал гигантский глоток, хитро на меня взглянул и кивнул:

– И не засыпай. Иногда можно и рассвет встретить. Особенно, когда есть с кем.

Я удивленно воззрился на него:

– Ты о чем?

Отец хихикнул и махнул рукой:

– Не обращай внимания. Это я молодость вспомнил.

Попив чай, я помыл чашку и двинулся в свою комнату, но там меня ждал сюрприз – на моей кровати сопела Настя. Её лицо выглядело на редкость умиротворенным, даже несмотря на свежий фингал украшающий правый глаз. Я разделся, лег рядом и обнял её. Рысь не проснулась, что-то неразборчиво проворчала и лишь теснее прижалась ко мне. А я подумал, что впервые рад видеть фингал у девушки. Ибо это не просто кровоподтек. Это печать на ее вольной. Где бы и мне такую раздобыть.

Я не знаю, что нас ждет. Может завтра, мы разбежимся и никогда больше не встретимся. А может, поженимся и нарожаем кучу детишек. Одно я знаю точно. Я думал, что это я помогаю ей, но это была неправда. Не вся правда. Она тоже мне помогла. Помогла осознать себя. Помогла стать чуть больше… Человеком? Да, пожалуй, именно Человеком.

Меня больше не мучили сомнения, не терзала нерешительность. Я знал, что наступит рассвет и два Человека решат, что им делать дальше со своими жизнями.

Как и обещал, возвращается рубрика добрый четверг.

Всего лишь ребенок

У каждой пары есть мгновения, когда мир истончается, наполняется светом, звенит, готовый в любой момент разлететься на куски. Есть и темные тяжелые моменты, когда кажется, будто между вами пролегла трещина – вестница будущего разрыва. А есть времена, когда кажется, что огонь в костре вашей любви давно угас, и лишь холодный ветер безжалостно задувает угли взаимного уважения.

Так случилось и у нас с Ингой. Мы начали встречаться еще в школе, после её неожиданного признания. Как это часто бывает, после такого признания начинаешь смотреть на девушку по-другому. Так случилось и со мной. Я как-то незаметно умудрился влюбиться в ту, которую раньше не замечал. Уже в универе мы поженились. И не по залету, а по любви. После универа появился Рома, а через два года Инга родила мне Машу. Быт как-то легко закрутил нас. Я устроился электриком сначала в одну фирму, потом в другую. Затем позвали в большую компанию старшим. Инга внезапно тоже нашла дело по душе.

Казалось, все хорошо живи и радуйся. И мы действительно радовались. Двадцать лет жизни пролетели в одно мгновение и вот ты лысеющий толстеющий усатый мужик, а рядом с тобой отнюдь не та грациозная гибкая лань, что была когда-то. Дети повзрослели и сами разлетелись, кто куда. А мы… Наверно тогда и начались наши проблемы с Ингой.

Нам не хватало чего-то общего. Чего-то, что опять сплавило бы нас в единое целое. Мы стали чаще ссориться. Я уходил в свою мастерскую и вырезал деревянные фигурки. Инга уходила на огород летом и к подружкам зимой. Мы отдалялись друг от друга. А потом бахнул этот чертов вирус. В конторе начались сокращения и меня естественно турнули. Но это не слишком озаботило нас с Ингой. С ипотекой мы давно рассчитались, с огорода были кой-какие овощи. Да и у нас оставались небольшие накопления. К тому же Инга, то, как раз продолжала работать. Но беда подкралась, откуда не ждали. Из-за вируса все сидели по домам, и я был не исключением. Раньше, когда я уходил на работу мы хоть отдыхали друг от друга, а теперь стали ссориться значительно чаще. Был большой соблазн уехать в город или отправить туда жену, но ни я, ни она не решились на этот шаг. Видимо сердцем чуяли, что это только ухудшит ситуацию. Поэтому сидели на даче, ругались, орали друг на друга, но и что делать не знали.

К концу карантина мы уже убить друг друга готовы были. Именно тогда и появился Вадим. Весьма вовремя, надо сказать, появился. С ним мы вместе работали в одной из первых контор, и близко с тех пор не общались, хотя и контактов не теряли. Хорошие электрики все друг друга знают, особенно в нашем маленьком городке. Он и позвал меня в эту контору. Благо у нас не Москва и полицаи с огнеметами по улицам в поисках нарушителей не разъезжают. Платили там хорошо, а работа слабо отличалась от того чем я занимался раньше. Я перебрался в город и навещал жену по выходным. И вроде все успокоилось, но с тех пор между нами поселился какой-то лёд, которого не было раньше. И я понятия не имел, как этот лед растопить.

А потом я познакомился с Кириллом. К тому времени мы крепко сдружились с Вадиком, и он позвал мен к другу на день рождения. Естественно с женой, но Инга отказалась. Сказала, что у нее голова болит. День рождения праздновали на даче и с Вадиком мы приехали туда еще засветло. Небольшой аккуратный дом и участок вокруг него был непросто обжит. Казалось, здесь произошел взрыв вагона перевозившего сумасшедших, и они разбежались по территории и теперь активно наводили свои порядки. В этом доме постоянно что-то хлопало, стучало, смеялось, кричало, пело, звенело, жужжало. По всей территории были разбросаны детские игрушки, какие-то шины, перевернутая вверх ногами раскрытая стремянка, обрывки цепи, приколоченные к забору, позвякивали на ветру, и где-то на высоте пяти метров хлопало на ветру белье. Я подивился тому, как они его туда засунули. И вишенкой на торте вся стена дома была обклеена заламинированными советскими плакатами: «Нет», «Не болтай», «Родина-мать зовет», «Честью семьи дорожи» и другие. Настоящая коллекция!

По двору носились разновозрастные дети, разноразмерные собаки и с крыши за этим бедламом невозмутимо наблюдала серая кошка. Пока я оглядывался, Вадим куда-то исчез. Поискав его глазами, я увидел в углу мангал, рядом с которым стояли трое мужиков примерно моего возраста и занимались тем, чем люди привыкли заниматься, выехав на природу: Пили пиво и жарили мясо. Одним из этих мужиков был пропавший Вадик, другой работал в той же конторе, но в соседнем отделе, а вот третьего я не знал.

Я подошел и поздоровался. Вадик на всякий случай представил мне свою компанию. Того что работал с нами звали Аскером, второго Николаем. Я обратился к Николаю, полагая его хозяином дома. Кивнув на советские плакаты, я спросил:

– Коллекционируете.

Тот кивнул, отхлебнул от бутылки и с улыбкой произнёс:

– Коллеционирует. Вот, смотри, что достал в качестве презента.

С этими словами он достал из папки, которую держал под мышкой, еще один заламинированный плакат. На нем была изображена когтистая лапа, тянущаяся к кобуре, а рядом шла надпись: «Товарищ береги оружие! К нему тянется рука врага». Я с восторгом наблюдал плакат, который с детства помнился мне по фильму «Место встречи изменить нельзя». Вдруг рядом раздался голос с хрипотцой:

– Товарищ береги… А дело то поважнее нагана будет! А?

Все подскочили от неожиданности, а подошедший мужичонка заливисто рассмеялся. Мой собеседник с удивлением обнаружил, что плакат перекочевал в чужие руки и с негодованием воскликнул:

– Какого хрена, Кирилл? Это ж сюрприз!

Тот снова рассмеялся, подмигнул и весело сказал:

– Сюрприз удался. Повешу в спальне. Думаю, Машка не будет возражать. О! Новенький. Как ты уже понял, меня зовут Кирилл. Чувствуй себя, как дома в этом бедламе, если сумеешь, конечно.

Он протянул мне свою руку. Глядя на его пухлую фигуру, я мог ожидать, что и ладонь окажется мягкой, но я ошибся. Как и у меня, у хозяина дома оказались жесткие мозолистые руки. Видимо, тоже много ими работает. Я поздоровался и тоже представился:

– Серега. А это все ваши дети?

Тот усмехнулся, с какой-то хитринкой во взгляде и сказал:

– Наши. Мои вон те трое, что пытаются удержать девчонку на собаке. Девчонка Аскера. А те двое, что думают, как бы стырить у нас пиво это Колины. Вадиковская дочь слишком серьезная и взрослая для этих игр и помогает Машке. А ну, разойдись малышня, дайте прокатиться!

Разогнав детей, Кирилл бросился к собаке. У меня отвисла челюсть. У Аскеровой дочери тоже. Остальные даже не обернулись. Я сравнил габариты собаки и «наездника» и понял, что собаке грозят тяжелые увечья. Я обернулся к Николаю и спросил:

– Он напился?

Тот с улыбкой покачал головой и сказал:

– Не. Кирюха ни капли спиртного в рот не берет. Смотри.

Разогнав детей, он взял собаку подмышку и начал скакать с ней по двору. Дочь Аскера стояла, открыв рот, а вот дети Кирилла, ничуть не смущаясь, скакали за папкой. Собака имела уставший и обреченный вид. Не выдержав зрелища, я начал смеяться. Вслед за мной начала смеяться и девчонка. Подойдя к конуре, Кирилл церемонно положил собаку перед будкой, встал на колени и поклонился ей. То же проделали его дети. Глядя на них, я подумал, что все-таки попал в сумасшедший дом. Мне снова потребовались пояснения от соседа:

– Он сумасшедший? Или сектант какой?

Но Коля расхохотался и хлопнул меня по плечу.

– Про сектанта, что-то новенькое. Обычно люди при знакомстве с ним ограничивают варианты сумасшествием. Не волнуйся. Он нормальный. Понормальней всех нас вместе взятых будет. Ты еще привыкнешь. О привет, Маш. Настен, здравствуй. Из дома вышла высокая светловолосая женщина и маленькая хрупкая девушка с черными, как у японок, глазами. В последней я признал дочь Вадика. Но вот что странно, в машине её с нами не было. Я посмотрел на Вадима с удивлением, но тот лишь махнул своей огромной ладонью.

– Не бери в голову. Они с Машкой подружки. Так что она со вчерашнего дня тут.

Жена Кирилла оказалась женщиной высокого роста и мощного телосложения. Но при этом она не была толстой. При взгляде на нее, почему-то приходили на ум избитые фразочки, вроде «толстой кости» или «гренадерского телосложения». При этом от мужа она отличалась разительно не только и не столько внешностью. Кирилл был сгустком энергии, не способным ни секунды усидеть на месте. Его глаза лучились задором и юношеским блеском, а движения были резкие и порывистые. Даже несмотря на то, что его волосы были густо усеяны сединой, он казался значительно моложе своих лет.

Маша же обладала медлительными плавными движениями. Она все делала, не торопясь, а ее глаза светились какой-то мудростью. Да и говорить попусту она не любила. При ее сложении двигалась она на удивление грациозно. Удивительная пара. И все же смотрелись они гармонично. Со стороны казалось, будто это шаловливый ребенок и спокойная и заботливая мать. Вот только я печенкой чуял, что это впечатление обманчиво, и главой семьи все же являлся Кирилл, несмотря на свое несерьезное поведение.

Праздник шёл своим чередом. Водки на столе не было. Из алкоголя на столе гостями выставлено пара бутылок вина и пиво. Вскоре, то ли от пива, то ли от свежего воздуха в голове зашумело, и я пошел проветриться. Не помню, как оказался на заднем дворике, но одно место меня там просто поразило. Везде царил тот же самый бедлам, как и везде, но один участок метров десять на десять разительно отличался. Он отличался не только от всей остальной территории, но и от всего, что я когда-то видел. Мне повезло увидеть его именно на закате. Свет умирающего солнца подсветил черные изломанные камни, серый песок, тьму быстрого потока. На этом участке тоже был хаос, но хаос упорядоченный. Хаос, над которым долгое время трудился человек, создавая совершенство. Мне казалось, что я увидел инопланетный пейзаж холодной и неприютливой планеты. Где дует пронизывающий ветер среди острых как бритва торчащих камней, где серый песок грозит засосать в свои объятия неосторожного путника, где даже вода несет угрозу.

Я поежился. И это все создал Кирилл? Сложно поверить в то, что такой жизнерадостный человек мог создать такой холодный и мертвый сад камней. Но я стоял и пялился, не в силах отвести взгляд. Эти камни засасывали в себя, создавали ощущение одиночества и безнадежности, причиняли почти физическую боль.

Неожиданно мне на плечо легла рука, и я вздрогнул, будто проснулся от липкого сна. За спиной стоял Кирилл и протягивал мне холодную бутылку минералки. Я с благодарностью принял воду и приложил ко лбу. Кирилл тоже взглянул на инопланетный пейзаж и произнес:

– Ты нашел мой мертвый сад. Кусочек прошлой жизни. Сядь и насладись им. Он дает чистую незамутненную виной, раскаянием или другими глупостями боль.

Я удивился. Слышать такие слова от человека, который весь вечер вел себя, как ребенок, было удивительно. Настолько удивительно, что я даже спросил:

– Получается, это маска? И елочные игрушки поддельные?

Он посмотрел на меня и усмехнулся:

– Конечно, маска. Только вот почему если маска, то сразу ненастоящее? Если долго носить маску, то он срастается с твоим лицом и становится частью тебя. Сегодня ты видел настоящего меня. И сейчас ты видишь настоящего меня. И десять лет назад ты увидел бы настоящего меня. Люди обладают даром меняться. Даром прекрасным и одновременно отвратительным.

Кирилл смотрел на меня, ожидая чего-то, и я спросил:

– Отвратительным? Но разве изменения это не хорошо?

Кирилл снова усмехнулся и кивнул:

– Хорошо. Только каждый раз, когда ты меняешься, умирает прежний ты и создается новый. Человек проходит через череду смертей и возрождений. Вот в чем настоящая суть реинкарнации.

Кирилл отвернулся и снова взглянул на «сад». Я тоже посмотрел туда и вновь почувствовал одиночество. Не выдержав, я спросил:

– Зачем эти камни?

Но Кирилл не ответил. Он заговорил о другом:

– Ты когда-нибудь слышал о флагеллантах? Их движение появилось в тринадцатом веке, если мне не изменяет память. Они считали, что служить Богу и искупать свои грехи можно лишь через умерщвление плоти. Конечно, они практиковали жесточайшую аскезу и не прикасались к женщинам, но главное было не это. Главное, что они шли к Богу через боль. У каждого была плетка с шипами, вплетенными в узелки, и этой плеткой они пороли себя. Конечно, я не могу влезть в их шкуру, но думаю рано или поздно они начинали получать удовольствие от этой порки. Таков разум человеческий. Он гибок и умеет подстраиваться под все, что не может его убить. Этот сад памятник всем мазохистам, женам, которые любят своих мужей не вопреки, а за то, что их бьют, алкологоликам, и тем, кто наслаждается на пути саморазрушения. А еще это памятка мне. Кусочек моего прошлого.

Я с изумлением смотр на Кирилла. Такие философские рассуждения от человека-ребенка я услышать, явно не ожидал. И все же в них что-то было. Что-то касающееся меня и Инги. Поэтому я спросил:

– Ты ведь тоже шел по этому пути. Расскажешь.

Он тяжело вздохнул, еще раз взглянул на камни и почти весело сказал:

– К черту. Не я так эти оболтусы расскажут. А они обязательно все переврут. Лет десять назад я был обычным скучным человеком. Была у меня жена, дочка. Я раздражался по пустякам, иногда выпивал, иногда ругался с женой. В общем, все как у всех. Вот только «не такими, как все» становятся не от хорошей жизни. Как то я возвращался с семьей с дачи. Был слегка навеселе. Думал: «Что случится?». Полупустая знакомая дорога, десять километров всего ехать. С закрытыми глазами добраться можно. Не добрались. Из-за поворота выскочил лихач. Не знаю, что изменилось, если бы я был трезвым, может и ничего. Но думаю, что у моей жены и дочки всяко шансов было бы больше. Дочь умерла на месте, жена через три дня в больнице. Лихача по кусочкам собирали. А я отделался сломанной рукой. Вот уж правда Бог дураков и пьяниц хранит. Хотя это наверно одно и то же.

Права у меня, конечно, забрали, но там и без освидетельствования видно было, кто виноват. Поэтому не сел. Но тогда думал, что уж лучше бы сел. Представляешь, какого быть тем из-за кого умерли два самых дорогих тебе человека. Я начал пить. Уходил в запои по две недели. С работы турнули. Нашел шабашки. Так и жил. Алкогольный угар сменялся короткими периодами трезвости, когда возвращалась боль. Я с каким-то удовлетворением и даже нетерпением смотрел, как разрушаю свою жизнь. Думаешь, алкоголики не понимают к чему все идет? Конечно, понимают. Они же не совсем идиоты. Беда только в том, что они идут туда сознательно. Хотят дойти туда.

А потом случилось это. Я сидел на кухне и бухал. Вдруг поднимаю взгляд, а напротив моя Катька сидит. Подложила руки под щеки и смотрит. Катькой жену мою звали. Я тогда, помнится, даже не удивился, как моя покойная жена на кухне оказалась. Спросил ее: «Кать, ты чего здесь?».

А она усмехнулась так знакомо и говорит: «Тебя дурака вытаскивать пришла. Или ты думаешь, раз нас похоронил, то теперь себя хоронить пора? Хрен тебе через плечо! Трезвей и начинай жить!» Я тогда схватился за голову. Не мог ей в глаза смотреть. А когда поднял взгляд, ее уже не было. Тогда и взялся за ум – бросил пить, устроился на работу. Но с каждым днем я все больше чувствовал себя флагеллантом. Каждый вечер я истязал себя за смерть родных. Нет не физически, но морально и психологически избивать себя даже больнее. И что хуже того, эти самоистязания мне начали нравиться. Знаешь, какое самое страшное чувство человека? Кто-то говорит ревность, кто-то страх, писатели веками ставили в голову угла ненависть. Но самое страшное чувство жалость к себе. Оно разрушает человека быстрее алкоголя.

Однажды Вадик вытащил меня на природу праздновать свой день рождения. Я отказывался, но он буквально за руку меня туда притащил. Я сидел вроде со всеми, но отдельно. И, конечно, не пил. Рядом играла Настюха. У нее постоянно были какие-то дела. Заварить понарошку чай, напоить куклу, нанести ей макияж, и я подумал, что если кто и не жалеет себя, то это дети. А значит надо превратиться в ребенка. В тот вечер друзья меня едва в психушку не упекли, но потом привыкли. Да, я и сам привык. И в какой-то момент понял, что это уже не маска. Это я сам. Жизнь как-то очень незаметно наладилась. Я встретил Машку. Она младше меня, младше на десять лет, но все думают, что это я младше. Это ее ужасно бесит. Потом пошли детки. И вот я здесь. А это… Это привет из прошлой жизни. Напоминание, что те, кто жалеют себя, окажутся тут, среди этих камней. Ладно, пойдем к остальным, а то Вадик уже два раза светил своей взволнованной мордой.

Я встал и, сделав первый шаг, едва не упал на траву. Шнурки на моих кроссовках оказались красиво привязаны друг к другу. Кирилл издал крик индейца, подпрыгнул на месте и, заливисто смеясь, убежал за угол. Я смотрел, как он бежит, раскинув руки и запрокинув голову, и вспомнил себя в детстве.

Когда на следующий день я приехал домой, Инга мельком взглянула на меня. И я изумился тому, что не замечал этого раньше. Ее взгляд был усталый и даже какой-то испуганный. Как мы пришли к этому? Как мы умудрились превратить радость двух сердец в раздражение и усталость? Я подошел, обнял её и спросил:

– Пойдем, погуляем?

Она в удивлении приподняла брови:

– Сейчас? А куда?

Я поцеловал её в шею, щекоча усами, и ответил:

– Конечно, сейчас. Если не поторопимся, то колесо обозрения закроется. А еще я хотел покататься на карусельке.

– Тебе, что шесть лет?

Несмотря на серьезный тон Инга улыбалась, живо напомнив мне ту девчонку, в которую я влюбился в школе.

– Конечно, нет! Это тебе шесть. А мне восемь.

Инга рассмеялась и я понял, что у нас все будет хорошо. Главное не жалеть себя.

Катарина с удовольствием показывала нам город и явно наслаждалась этой прогулкой. Город мне не слишком понравился. Чистые, но простые и одинаковые дома, нигде нет ни статуй, ни фонтанов, ни зелени. Даже людей очень мало. Не играют дети, не бегают собаки. Не слышно ни смеха, ни криков, ни споров. Словно ты попал в рай… или на кладбище. Очень чистое, закованное в камень кладбище.

Лишь три места во всем городе отличались от остального унылого однообразия. Порт, который не сверкал абсолютной чистотой. Но все же видно, что убираться пытались и здесь. Вот только море не терпит ни чистоты, ни грязи. Тонкие шпили и высокая колокольня церкви хоть и сверкали белизной, но все же выбивались из стройного ряда домов. Кроме того, на самой вершине колокольни черным пятном выделялся колокол, слегка раскачивающийся на ветру.

Третьим местом был особняк мэра и статуя перед ним. Хотя это сложно было назвать особняком. Он выглядел, как и остальные дома, только чуть больше размером. Этот дом располагался на площади, а прямо перед ним стояла статуя человека в рясе священника. Одна рука его простерлась к людям, словно в благословении, а вторая сжимала отвратительного червя. И я никогда не видел таких тварей. Один конец этого червя заканчивался пастью со множеством острых треугольных зубов, как у акулы. Этой пастью он вгрызался в руку священника. Вместо другого конца у червя была острая игла, которую он вонзил в грудь мужчине. Но на лице священника не было ни боли, ни беспокойства. Он улыбался нежной и светлой улыбкой.

Мне не понравилась эта статуя. Ни червь – порождение больной фантазии скульптора, — ни священник, который явно предпочел умереть, чтобы показать, что у него больше всего веры. Слава Иисусу, что мы быстро миновали статую. Мы, но не Катарина. Девушка встала на колени, взглянула в глаза статуи и начала молиться. Я не слышал слов её молитвы. Мы отошли достаточно далеко, а говорила она очень тихо. На секунду мне захотелось подойти, взять её за плечи встряхнуть. Но я никогда не мешал другим молиться, даже если меня раздражала их вера.

Мэр города оказался кудрявым добродушным толстячком. Он радушно принял нас и с готовностью отвечал на наши вопросы, пока речь не зашла о необычности этого города. Он не видел ничего необычного в доброте. Он говорил, что заботиться друг о друге — есть самая естественная вещь. Когда я спрашивал его, почему во всем остальном мире существуют войны, убийства, ненависть и прочее, то он лишь безмятежно улыбался и говорил, что это надо спрашивать у остального мира, а не у него. Сколько я не бился, я не мог получить ответ. Сильвио порывался напрямую спросить, как умер его отец, но я чувствовал, что этот человек не ответит нам на этот вопрос. Нужно было что-то другое. Все ответы нужно всегда искать в прошлом. Вот оно! Я вернул толстячку его улыбку и вкрадчиво спросил:

– Господин Фокс, а не расскажете ли вы мне, как появился ваш город?

Но мэр ничуть не обеспокоился. Он посмотрел на меня, вновь улыбнулся и сказал:

– Я не ученый человек, а простой градоначальник, который, в меру своих сил, старается служить людям. Конечно, я, как и все, знаю историю основания нашего города. Но боюсь, что могу что-нибудь напутать. Вам лучше спросить нашего священника, отца Сэмюэля. Он расскажет вам эту историю куда лучше. Вы сможете найти его в церкви.

И снова улыбнулся улыбкой, которую я уже ненавидел. Когда мы спускались по лестницам. Сильвио толкнул меня в бок и спросил:

– А ты заметил? Они очень часто улыбаются, но никогда не смеются.

Не успел я ответить, как сверху меня окликнул голос мэра:

– Господин Грэг, позволите дать вам совет? Пожалуйста, уезжайте. Вы не принадлежите этому городу и никогда не станете его частью. А вот ваши друзья могут остаться. Мы примем их с радостью.

Не дожидаясь ответа, он ушел в свой кабинет. Я услышал, как захлопнулась дверь. Мы переглянулись с Сильвио, но подниматься наверх и узнавать, что же он имел в виду, не стали.

Когда мы вышли на улицу, Катарина уже перестала молиться. Она сидела на лавочке, подставив лицо солнцу, и улыбалась. Её улыбка мне нравилась куда больше.

В церкви не было ни одного человека, кроме отца Сэмюэля. И я понимал почему. Там на грани слышимости постоянно раздавался какой-то странный шелест, будто в глубине стен терлись друг о друга своими панцирями тысячи насекомых. Этот беспрестанный шелест сводил с ума, и лишь разговор со святым отцом хоть как-то отвлекал от этих звуков.

Отец Сэмюэль оказался высоким жилистым мужчиной лет шестидесяти с суровым лицом. Это лицо больше подходило воину, нежели пастору заблудших душ. В отличие от прочих жителей города, он не улыбался постоянно, но, тем не менее, был безукоризненно вежлив. Старик честно и откровенно отвечал на все наши вопросы. Когда же я спросил его об основании города, он впервые улыбнулся. Не сказал бы, что его улыбка была доброй. Она будто означала: «Ну, сами напросились». И рассказал, что город основал святой человек.

Этот святой человек бежал со своим народом от гнева клириков, которые объявили их еретиками. Он молился Господу о спасении, и им открылась эта долина. Но преследователи нашли путь и сюда. Когда инквизиторы нагнали измученных беглецов на перевале и уже готовились убивать, Бог снова спас их: сошла лавина, которая поглотила большую часть вражеского отряда. Обезумевшие от страха люди набросились на остатки солдат с топорами и вилами. А некоторые и вовсе с подобранными камнями. В несколько минут все было кончено, а люди очнулись от безумия. Они едва могли смотреть друг другу в глаза. Каждый хотел обвинить другого, что тот начал бойню. И тогда вмешался святой. Он попросил Господа забрать их ярость и злобу, горе и ревность, страх и ненависть, чтобы они никому не могли больше причинить зла. И Господь исполнил эту просьбу. Он забрал все зло, что было в их народе, но так же забрал и одного из них. Один из мужчин умер страшной, мучительной смертью на глазах у остальных. Но вместе с его жизнью уходило все темное и нечистое, что жило в их душах.

Эти люди основали город. Памятуя о прошлых гонениях, они возвели вокруг города стены, а на перевале поставили дозорную башню, которая позволила бы небольшому количеству людей оборонять дорогу. Но шли годы, и о них будто забыли. В скором времени жители сочли, что ленивые дозорные не нужны, когда столько работы в самой долине.

Он продолжал рассказывать, а у меня на грани сознания билась какая-то мысль. Что-то было не так. О чем-то священник умолчал. Но я никак не мог понять о чем. И спросил о другом:

– А как же боль? Или они и её не чувствуют?

Священник внимательно посмотрел на меня. Пожалуй, даже слишком внимательно. Я прочел в его глазах неподдельный интерес. Однако голос его был тих и спокоен:

– Боль? А разве боль приносит только горе? Какое отношение имеет боль тела к ранам души? Они обрели…

Тут не выдержал забытый мною Сильвио. Видимо, разговор о боли стал последней каплей. Он со свойственной ему прямотой спросил:

– Кто убил моего отца? Или вы скрываете его?

Снова на лице священника появилась та же злая улыбка. Он внимательно посмотрел на Сильвио и тихо сказал:

– Да, вы очень похожи на него. Я скорблю о нем всем сердцем, но вашему отцу повезло.

Сильвио взорвался. Он начал орать. Видимо шепот отца Сэмюэля окончательно вывел его из себя:

– Повезло?! Вы говорите, моему отцу повезло?! Смерть это везение? Кто убил его? Вы знаете. И не говорите мне, что вы скорбите. В этом проклятом Богом городе никто не скорбит.

Губы священника превратились в тонкую нитку. Отец Сэмюэль явно злился, но он не дал воли своему гневу. Он тем же вежливым, но теперь, пожалуй, чуть более сухим голосом спросил Сильвио:

– Вы хотите видеть убийцу своего отца? Что же, это легко устроить. Эта ночь – Ночь молитв. А завтра будет наш ежегодный праздник. Он начнется с утра. Приходите с рассветом на площадь и там вы встретите его. Более того, я клянусь вам именем божьим, что если вы захотите убить его, то ни один горожанин не встанет на его защиту. А если вы преуспеете, то никто не воздаст вам за это.

Сильвио кивнул и собрался, было, уйти, но я остановил его, схватив за руку. Молодой идальго пропустил одну очевидную ловушку. Я спросил святого отца:

– И как мы узнаем его? Завтра на площади наверняка будут тысячи людей.

Отец Сэмюэль на этот раз улыбнулся вполне искренне. Тем же тихим голосом он сказал:

– О! Вы, несомненно, узнаете его и без моей подсказки. Я в этом не сомневаюсь. Он появится, когда зазвонит колокол. А теперь простите, но мне нужно готовиться к Ночи молитв и завтрашнему празднику.

Когда мы вышли из церкви, меня словно окатило тишиной. Здесь шелест насекомых был почти не слышен. Я поделился этим со своим спутником, но он лишь приподнял в удивлении бровь и сказал, что ничего не слышал в церкви. Я не стал настаивать, боясь, что меня сочтут сумасшедшим. Но Сильвио было не до того. Он был погружен в собственные мысли. А в скором времени и вовсе попрощался со мной, сказав, что хочет прогуляться в одиночестве. Я хотел напомнить ему, что мы все еще на враждебной территории, но не стал. У меня было чувство, что до завтрашнего утра ничего не случится.

По крайней мере, не случится ничего плохого. Я взглянул в сияющие глаза Катарины, идущей мне на встречу, и подумал, что надеюсь, что что-то все-таки сегодня случится. Она подхватила меня под руку, и мы двинулись гулять по залитым солнцем улочкам. Наедине с ней я не замечал ни мертвой тиши улиц, ни скучной одинаковости домов, ни неизменных идиотских улыбок жителей, изредка встречающихся нам на пути.

Я думал о ней. В Лондоне одни посчитали бы её ангелом, другие распутным чудовищем. Она любила и открыто заявляла об этом всем, кто готов был слушать. Разве так делают приличные девушки? То, что они избавились от темноты в душах, имеет оборотную монету – они выросли, не зная, что такое зло. Эта девушка даже помыслить не может, что её могут, скажем, изнасиловать. Или еще хуже, что человек, которого она любит, посмеется над её чувствами. Ни гнева, ни печали, ни страха. Даже если это случится, она лишь улыбнется своей беспечной улыбкой и забудет его? Не понимаю. Чем они отличаются от животных? Много чем. А чем я сам отличаюсь от животных? Тем, что могу бояться? Тем, что могу ненавидеть? Тем, что могу, пусть и не всерьез, подумать о том, чтобы причинить боль этому ангелу? Забудь! Выкинь из головы. Побудь на один день жителем этого города!

Но я не смог. Мы гуляли, целовались, но дальше дело не заходило. Кэт просила подождать завтрашнего празднества, а я не настаивал. Сомнения не давали мне отдаться на волю чувств. Может быть завтра посреди веселящегося народа я смогу оставить свои черные мысли и, как они, насладиться праздником.

Когда на небе стало темнеть, Кэт оставила меня. Они всей семьей ушли к каким-то родственникам. Девушка сказала, что это святая для них ночь. И в эту ночь в городе все молятся. Но поскольку мы еще не часть города, нам не обязательно молиться с ними. Удивительно, но старик Талбот, видимо, уже стал своим, потому что ушел с семьей Филандра. Ни вечером, ни ночью мы с Сильвио не разговаривали. Мы не поссорились, между нами не было недосказанности. Такое состояние бывает перед битвой, когда тело уже готово окунуться в смертельную круговерть вместе с другими, и лишние разговоры ни к чему. Нам даже не хотелось есть. Мы проверили свое оружие и легли спать. Даже не подумали о том, что ночью на нас могут напасть. Впрочем, это все равно было бы глупо, потому что заснуть мы так и не сумели.

Утром мы вместе с сотнями людей двинулись к центральной площади. Оба вооруженные до зубов, хмурые, с мешками под глазами и настороженные. Но празднично одетые люди не сторонились нас. Они улыбались, некоторые по-дружески хлопали нас по плечу или спине, а девушки даже целовали в щеку. Все были счастливы и пытались делиться этим счастьем с нами. Неподалеку я увидел Катарину. Девушка отделилась от родителей, летящей походкой подошла ко мне и счастливо улыбнулась. Она видела, что я напряжен, но ничего не пыталась с этим сделать.

Так поток людей вынес нас на центральную площадь. На ней уже было несколько тысяч человек, и люди все прибывали. Они стали заполнять ближайшие улочки. Удивительно, но пространство у статуи оставалось свободным, будто кто-то прочертил незримую черту, за которую люди не заходили. В воздухе повисло ощутимое напряжение. Но если мы с Сильвио каждую секунду ожидали схватки, то люди застыли в предвкушении чего-то безумно приятного. Время тянулось, и напряжение возрастало. В первых рядах я увидел мэра. Он, как и все, радостно чего-то ждал. Я не видел лишь отца Сэмюэля. Его долговязую фигуру сложно было не заметить. Однако сегодня здесь был весь город, так что не удивительно, что я не мог увидеть его.

Наконец, зазвонил колокол. Нет. Не зазвонил. Один глухой удар, будто колокол укрыли толстым ковром, возвестил о том, что ожидание почти закончено. Люди стали возбужденно перешептываться. То тут, то там я слышал, что они о чем-то гадали. Одни называли какие-то имена, другие радостно улыбались им и называли других. Будто собирались выбрать кого-то. Мэра? Нет. Вроде толстяк обсуждает вместе со всеми. Хотя они же не могут испытывать печали. Может, он искренне радуется за человека, который его сменит?..

В этот момент меня отвлекли возбужденные крики на другой стороне площади. Люди счастливо приветствовали кого-то. Я повернул туда голову и по телу моему побежали мурашки. Издали оно казалось двухметровым черным комком грязи, медленно ползущим по площади. У него даже было некое подобие лап. И эти лапы имели гибкие пальцы с тонкими, как иглы, когтями. Все тело было покрыто толстыми шевелящимися шнурами. И лишь когда оно подползло поближе, я понял, что ошибся. Эта тварь не могла… Не должна была существовать. Однако ни Бог, ни дьявол не спешили её уничтожить.

Я не знаю, что было в центре этого чудовища, но этот центр облепили многие тысячи червяков подобных тому, что я видел на статуе. Они вонзили свои иглы в это ядро и щерили свои маленькие пасти. Но червей было слишком много, а ядро было, видимо, не слишком большим, поэтому другие вонзали иглы в своих товарок, а в них, в свою очередь, вонзали иглы другие. И никто из них не собирался от этого умирать. Они будто приклеивались друг к другу, образуя толстые зубастые шнуры. Или цеплялись за других зубами, выставив наружу хвосты-иглы.

Тварь ползла по проходу, не обращая внимания на окружающих людей. Черви же тянулись к ним и клацали пастями. Они будто обнюхивали людей безносыми и безглазыми мордами, но, не унюхав то, что им нужно, быстро отворачивались. Когда тварь подползла к статуе, я услышал шелест, который слышал в церкви. Будто тысячи насекомых трутся друг о друга своими панцирями.

Вдруг черви зашипели и потянулись к женщине стоящей неподалеку. Та радостно сделала шаг вперед, протягивая руки твари. Но её тут же оттолкнул Сильвио и резанул тварь рапирой. Несколько червей, разрубленные, упали на землю. Но тварь будто не заметила потери. Она со скоростью молнии взмахнула подобием лапы с когтями-иглами. Парень пытался отскочить, но сделал это недостаточно проворно. На его животе уже виднелись тонкие разрезы, быстро набухающие кровью.

Я не медлил ни секунды. Выхватив пистолеты, я разрядил их в чудовище. Это не принесло видимого результата, кроме того, что страшилище развернулось в мою сторону. Теперь оно двигалось куда проворнее. Отбросив пистолеты, я схватился за меч. Посмотрим, чего ты стоишь в бою, тварь. Но схватиться нам не удалось. Когда существо было близко, Катарина шагнула вперед и протянула руки к жутким червям. Те немедленно впились в желанную добычу. Брызнула кровь. Я в остолбенении смотрел, как адские отродья пожирают девушку заживо. А жрали они быстро. Катарина обернулась и улыбнулась мне своей светлой безмятежной улыбкой. Ни боли, ни страха не отразилось на её лице. Улыбнулась, прежде чем быть окончательно погребенной под скопищем червей.

Тварь развернулась и неспешно поползла прочь. Я рванулся было за ней, но меня перехватил огромный чернобородый мужчина. Он зашептал мне:

– Не нужно. Ты ей уже ничем не поможешь. Только сам сдохнешь. А следом умрёт и Сильвио. Нужно выбираться из города. Здесь ему не помогут. Особенно после того, как он атаковал их божество.

Я вспомнил о Сильвио и пелена бешенства начала спадать. Я еще раз взглянул на уползающую тушу и бросился к другу.

Спустя два года я вернулся в этот город. Купец Юсебио, который остановил меня тогда, помог мне в этом. Хотя я и не хотел возвращаться. Сильвио умер, когда мы шли через перевал. Перед смертью он говорил мало. Мне трудно было сложить обрывки его фраз в связную речь. Но и обрывков хватало, чтобы понять, что мы пришли к одинаковым выводам. В редкую минуту просветления он успел попрощаться со мной и сказать во всеуслышание, что я должен забрать сто фунтов, как оплату работы. Мои обязанности он считает выполненными до конца. Кроме того, он заставил меня поклясться, что я убью эту тварь. И я не видел способа, а главное причины отказывать ему в этом желании.

Я не хотел брать его деньги, но взял. Потому что уже тогда стал почти беспробудно пить. Я хотел забыть. Нет, ни смерть друга. И не тварь, которой приносят кровавые жертвы. И даже не смерть Катарины. Я хотел забыть безмятежную улыбку ангела пожираемого заживо.

Сначала кончились мои деньги. Потом я пропил двести фунтов Сильвио. Потом начал пить в долг. И однажды ко мне пришел Юсебио. Пришел, чтобы увезти обратно в этот проклятый Богом город. Я рассмеялся над его предложением. Но он задал мне два вопроса. Всего два вопроса, после которых я передумал. И на эти вопросы мог ответить мне лишь отец Сэмюэль. Именно поэтому сейчас я шёл по безлюдным улицам в Ночь молитв.

Отец Сэмюэль не молился. Он занимался тем же, чем я занимался последние два года – пил под нескончаемый шелест. Пил прямо на алтаре. Библия, полотно, обычно укрывающее алтарь, и поднос для гостии валялись рядом. Увидев меня, он поднял кубок в приветствии и тут же опрокинул его в себя. Не дожидаясь, пока я подойду, он крикнул мне:

– Как я рад тебя видеть, мой мальчик. Я уже испугался, что смерть бедной Катари совсем отвернет тебя от твоего пути. Но я забегаю вперед. Лучше сядь и выпей со мной. Ты не представляешь, как отвратительно пить одному.

Он внимательно осмотрел мою помятую фигуру и продолжил:

–Хотя, может, и представляешь... Выпей. Потом будешь задавать свои вопросы.

И протянул мне свой кубок. Я выпил, хоть и не хотелось. Но вино проскользнуло в желудок легко и приятно, а по телу разлилось согревающее тепло. Мышцы стали эластичнее, да и в голове немного прояснилось.

Покопавшись в куче, которая валялась рядом с алтарем, он достал кубок, в который наливали «кровь Христову», пожал плечами и налил в него вина. Отец Сэмюэль пил явно не первый день. Под глазами черные круги, одежда мятая, запах немытого тела, и над всем этим стоял явный дух перегара. Впрочем, возможно, я выглядел ничуть не лучше. Он кивнул мне одними глазами, и я начал рассказывать:

– Нельзя взять грехи… Нет, не грехи, а человеческую злобу и сделать так, чтобы она исчезла. Ни Богу, ни дьяволу она не нужна. Этот ваш святой извлек их и поселил в церкви. Верно, рассудил, что она будет сдерживать их. А на всякий случай понатыкали крестов над стенами. Хотя они вряд ли помогут. Так что теперь они живут здесь.

Священник кивнул и поднял кубок, как тост:

– Все до одного, друг мой. Все до одного.

Я продолжил, не обращая внимания на его слова:

– Эту идею мне подкинул Сильвио, умирая. Он сказал: «Нужна воля». И я подумал, что он чертовски прав. Злоба без разума — ничто. Она должна подталкивать кого-то к поступкам. Для этого нужен человек. Нужны вы. Они присасываются к вам как пиявки и заставляют убивать. Только я не понимаю. Злоба бесплотна. Как они умудряются пожирать людей?..

Отец Сэмюэль снисходительно усмехнулся:

– А Ночь молитв на что? Эти люди верят всем сердцем, потому что каждый год видят чудо – вознесение во плоти самого достойного. Да, мой друг. Несмотря на то, что выглядит это отвратительно, Катарина вознеслась напрямую к Богу. Разве это не чудо? В других городах от ненависти, ревности или просто по пьяни умирают сотни людей. А тут один человек в год. Каждый год они воочию наблюдают это чудо и от того их молитвы дают силу этому чуду свершиться. На один день делают их злобу материальной. Кстати, это больно. Они действительно пронзают твое тело. Но кровь жертвы исцеляет. Я проделывал это более сорока раз.

Я задал второй вопрос, который меня мучил:

– Почему вы? Это мог быть любой человек из города. Почему каждый раз вы?

Священник расхохотался. Он смеялся до слез, хлопая руками по алтарю. Кубок упал на пол и вино разлилось. Наконец он утер слезы и сказал:

– Почему я? Ты спрашиваешь, почему я? Потому что я единственный в этом проклятом городе могу контролировать злобу. Так чтобы она убивала только одного человека, а не всех кто встречается на пути. Поставь вместо меня любого другого здесь, и ненависть поглотит сначала его, а потом и весь город с помощью него. Они никогда ее не испытывали. Как же они могут научиться справляться с ней? Я не принадлежу этому городу, потому что он не может взять мою злость. Я давным-давно научился контролировать её, давать мне силы. Она стала частью меня. Поэтому город и не может забрать её. Но, пусть я и не часть города, это не значит, что городу не нужны мои услуги. Вот только я устал. Устал слышать этот бесконечный шелест, устал убивать — устал от своей ноши. Я не проживу долго. Я это чувствую. Поэтому Бог и послал мне тебя. Ты станешь следующим священником в этом городе. Твоя подозрительность проистекает из злости и обиды. Но ты научился с ними справляться, направив себе на пользу, не давая чувствам взять вверх.

Я был ошарашен. Меньше всего на свете я хотел поменяться с этим человеком местами. Раз в год превращаться в чудовище, а все оставшееся время слушать этот нескончаемый шелест. Я резко встал и ответил:

– Пусть так, но с чего вы взяли, что я займу ваше место?!

Священник пьяно хихикнул и с улыбкой ответил:

– Конечно ты волен уйти. Тебя никто не заставит. Но я искал подходящего человека почти сорок лет. У меня нет в запасе еще столько же времени. А теперь подумай, что случится, если злобе этого города не приносить жертвы?

Я упрямо ответил:

– Возможно, что и ничего.

Отец Сэмюэль, не переставая улыбаться, кивнул:

– Возможно. Но я думаю, что случится. Правда, не сразу. Злоба все равно возьмет свое. Она постепенно вернется к своим хозяевам, и город будет уничтожен сам собой. А без вознесения не будет и веры, чтобы это остановить. Ты уйдешь, зная, что обрек на уничтожение целый город?

Я заскрипел зубами. Старик был прав. По крайней мере, я не мог исключать возможность, что он окажется прав. Но я не хотел сдаваться. Сжав кулаки, я крикнул ему:

– Но можно же найти способ! Надо только подумать. Главное, не сдаваться. И тогда мы сможем окончательно избавить город от их ненависти.

Отец Сэмюэль встал и, пьяно покачиваясь, двинулся к выходу. У самых дверей он остановился и, не оборачиваясь, сказал:

– Я ухожу. Дальше решай сам. Захочешь уйти – уходи. А если нет, то позвони на рассвете в колокол. Одного раза будет достаточно.

Я взглянул вверх. Ровно надо мной находился колокол, от которого вниз спускался толстый канат. Вся поверхность колокола изнутри и снаружи была будто укрыта черным шевелящимся ковром, который и издавал эти отвратительные звуки. Один Бог знал, как они держались на его гладкой поверхности.

Я думал до утра, но так ничего и не придумал. Нужно чудо, чтобы остановить этот ужас так, чтобы никто не пострадал. Кроме того, мне в голову пришла другая мысль. А уж не малодушничаю ли я? Один человек в год. Один человек в год возносится на небеса, а остальные счастливо проживают свой век, не зная горя и печали. Почему я хочу прекратить это? Чтобы не убивать? Чтобы не слышать шелест над головой? Прости, Сильвио. Я не выполню свою клятву.

Когда над горизонтом поднялось солнце, я встал и ударил в колокол. Тысячи червей ринулись вниз, впиваясь в мое тело. Я мгновенно ослеп. Неужели кровь излечит и это? Вес тысяч тварей пригнул меня к полу. Да, они стали материальны. Но меня беспокоил не их вес и даже не боль, пронзавшая каждую клеточку моего тела. Куда больше меня волновали те чувства, что обрушились на меня. Мне хотелось не просто убивать — разрывать на части, наслаждаясь чужой болью, чужими страданиями. Мне хотелось рвать души, вонзать пылающие когти моей злобы в чужие чувства — не просто уничтожить, а сломить их волю. Ненависть ко всему миру начала поглощать меня, растворять в себе, но я выдержал. Выдержал не только благодаря гордости. Черви были не только яростью. Там были печаль и скорбь. Те чувства, которые я не мог испытывать раньше, и без которых я не смог бы полностью стать человеком. Злоба и ненависть не ушли и даже не ослабли, но потеряли надо мной власть. Пока потеряли. Я вновь контролировал свое тело. И вдруг увидел, что я уже на улице. Да, именно увидел. Моих глаз больше не было, но черви даровали мне свое зрение. Уж не знаю, чем они смотрели, потому что глаз я у них не заметил. И, тем не менее, я видел все. Даже то, что происходит за моей спиной.

Я полз к центральной площади. Уже видел возбужденную толпу, радостно приветствующую своего нового священника и новое вознесение. Знакомые лица: радостная Мария, счастливый Талбот, веселый Филандр, улыбающийся мэр. А в первых рядах стоял отец Сэмюэль. Теперь просто Сэмюэль. Черви, заметив его, напряглись и буквально потащили меня к нему. Кажется, я знаю, кто вознесется на этот раз.

Второй рассказ. Опять разбит на две части. Со следующей недели вернется рубрика "добрый четверг".

Не ведающие греха

В этот трактир я зашел случайно. Пять дней я гнался за убийцей и мародером Эдуном Сивым. Не скажу, что погоня измотала меня, но этот ублюдок стал меня раздражать. Несмотря на раздражение, брать его я собирался живым — но Сивый живым не дался. Он дрался до последнего, будто не хотел, чтобы именно я привез его в Лондон. Сдав голову градоначальнику ближайшего города и получив причитающиеся мне деньги, я и завалился в этот трактир. Местное общество меня интересовало мало. Мне нужна была нормальная еда, а не те сухари и вяленое мясо, которыми я питался последнее время.

Трактирщик, видимо ради разнообразия, оказался унылым типом с лицом снулой рыбы. Очевидно, он в своем ремесле больше полагался на смазливость официанток, нежели на свой язык. Я заказал у него кувшин молодого белого вина и плотный ужин из трех блюд. Никогда нельзя упускать возможность поесть по-человечески.

Я неспешно поглощал свой ужин, когда за мой столик присел молодой дворянин. Нахмурившись, я взглянул на него. Натренированный взгляд рассказал многое. Лет ему было около двадцати пяти, то есть года на три старше меня. Запыленная одежда, значит давно в дороге. Штаны потерты, значит верхом и налегке, иначе была бы смена. Потертая рукоять рапиры, значит знает толк в схватке. Кинжал на поясе и наверняка есть еще где-то припрятанный стилет. Обычно с такими предпочитают не ссориться. Но какого черта? Разве воспитанные люди навязывают свое общество? Я отложил ложку, гневно посмотрел на него и спросил:

– Простите, разве я приглашал вас присоединиться к моему ужину? Не хочу показаться невежливым, но не могли бы вы найти себе другой столик?

Но дворянин не счел нужным здороваться или как-то иначе проявлять свои хорошие манеры, даже если они у него и были. Он высыпал на стол содержимое своего кошеля. На мой взгляд, там было около ста фунтов. Такую сумму я зарабатывал лет за пять. И то, если повезет. И именно поэтому я и загрустил. Многоуважаемый отец этого блаженного совершил истинный подвиг, сделав сына почти похожим на нормального человека. А он точно блаженный, иначе с чего бы стал светить такие деньги в захолустной таверне. Теперь придется быстро-быстро сваливать отсюда. Даже если я сейчас прилюдно и гневно откажусь от денег, меня все равно постараются прирезать. Просто на всякий случай.

Все эти мысли промелькнули в моей голове в одно мгновение. Парень, похоже, даже не заметил моих терзаний. Он кивнул на кучку золота и будничным голосом сказал:

– Здесь сто фунтов. Это задаток. Если мы вернемся живыми, вы получите еще столько же.

Я тяжело вздохнул. Как трудно с идиотами. Ладно, подыграем:

– И кого же вы хотите убить, раз платите такие деньги? Барона? Или Графа? Извините, но я не…

Но он перебил меня:

– Никого. Это деньги за мою охрану. Мне нужно посетить… одно место. Я не знаю, что там будет, поэтому мне нужен опытный человек. Мне порекомендовали вас, как одного из лучших.

Я напрягся. Я всю жизнь избегал заказов от высокородных ублюдков и кто-то из них мог обидеться. Поэтому я осторожно спросил:

– Кто вам рекомендовал меня?

На этот раз молокосос понял мои опасения правильно. Он усмехнулся, отщипнул кусочек жареной курицы с моей тарелки, закинул его в рот и сказал:

– Один знакомый судья.

Я расслабился. Среди этой братии у меня врагов не было. Умение подмазать где надо, сделало меня лучшим другом для всех судей Лондона. Это, конечно, успокаивало, но недостаточно, чтобы мне не захотелось отрезать хлыщу руку, которую он посмел сунуть в чужую тарелку. Ну да черт с ним. Простим ему эту маленькую вольность. Осталось нежно его послать, и можно заканчивать с ужином.

Но не успел я открыть рот, как он позвал кого-то из глубины таверны. На его знак угодливо прибежал старик и встал рядом со столом. Никогда не мог терпеть эту шваль. Такие есть в каждом кабаке — за дешевую выпивку и простую кашу рассказывают небылицы местным пьянчужкам. На кой только это отребье сдалось хлыщу? Парень посмотрел на старика и приказал:

– Расскажи ему ту же историю, что и мне.

Старик поклонился, после чего хитро посмотрел на моего собеседника и пожаловался:

– Да, господин. Только очень уж горло пересохло.

Хлыщ посмотрел на мою кружку и кувшин вина, прочитал по моему лицу, что за вино я буду драться до последнего, и позвал хозяина.

Утолив жажду, старик начал рассказывать. Это оказалось одна из отрепетированных историй, которые он мог рассказывать, напившись до полной невменяемости. Сначала я скептически хмыкал, но потом заинтересовался.

– Господа могут мне не поверить, но когда я был юн, то славился своей силой. Мне не нужно было даже меча. Я орудовал дубинкой так ловко, что меня даже прозвали Крушителем Черепов. Мне повезло иметь друга писарем у одного купца. Тот купец по достоинству оценил мою стать и взял к себе охранять его караваны. Работа была не бей лежачего. Ходи себе за повозкой, да жри хозяйский хлеб. Иногда, правда, и дубиной помахать приходилось — ну так за то и платили.

Однажды мы сопровождали купца, когда он возвращался из Нориджа в Лондон вдоль восточного побережья. Хозяин несколько дней был озабочен и что-то подсчитывал. Наконец он решился, и мы свернули с наезженного тракта на малозаметную дорогу. Не сказать, что она была непроезжей — наши телеги там прошли. Беда была в том, что она все вела и вела вверх, а мы, хочу напомнить, топали на своих двоих. Скоро стало понятно, что идем мы в горы. Становилось все холоднее и холоднее, но не так, чтобы окочуриться. Кроме того хозяин оказался готовым к такой погоде: он раздал толстые шерстяные одеяла, чтобы мы не застудились ночью. Чес слово, ничего теплее у меня в жизни не было. Даже бабы не такие горячие, как эти одеяла.

Над перевалом, к которому мы вышли на второй день, кое-где все еще лежал снег, хотя сама дорога была сухая. Только вот дышать стало тяжело. Странное ощущение. Ты дышишь, а толку особо нет. И устаешь быстрее. С божьей помощью мы одолели этот перевал и спустились в долину. Должен вам сказать, господа, если и есть где благословенное Спасителем нашим место, то в этой долине. Воздух прозрачный, и видно все на много миль окрест. Рядом ручьи и даже речка, а гнуса нет. А земля… Отец мой был фермером, и я в земле разбираюсь. Ты хоть нагадь в эту землю, и там яблони вырастут из яблок, которые ты год назад ел.

Мы спустились с перевала утром, а на закате уже были у города. Но ворота оказались закрыты. Наш хозяин не удивился этому и не сделал попытки договориться со стражниками, а приказал разбить лагерь. Стены, по правде говоря, были не слишком высоки. Опытный человек без проблем смог бы забраться внутрь. Смущали только деревянные кресты на вершине стены. Зачем они там были понатыканы, я до сих пор не знаю, так что не спрашивайте.

Всю ночь наш хозяин не смыкал глаз и иногда принимался молиться. Я тогда был знатно удивлен, ибо никогда раньше молящимся его не видел. Хотя, может, и не всю ночь. Сдав свою смену, я заснул, как ребенок. Никогда еще прежде и никогда после мне не снились такие яркие и хорошие сны, как в ту ночь. Утром мой напарник едва растолкал меня.

Мы все надеялись, что наутро ворота откроют, но этого не случилось. Люди стали опасаться засады, но хозяин приказал всем успокоиться, хотя сам спокоен не был. Теперь он молился не переставая. Купец явно что-то знал про этот город, но нам не рассказывал. Мы заразились его волнением и ждали непонятно чего.

Наконец мы услышали удар в церковный колокол. Не звон, а именно один удар. Да и этот глухой удар еле расслышали. Наш хозяин тут же оборвал молитву и уставился на ворота. Чего уж он там боялся, не знаю, но только после этого удара ничего не произошло, а вскоре и вовсе открыли ворота.

Наши опасения очень скоро растаяли, как снег весной. Люди в этом городе воплощали собой наши представления о рае. Казалось, они не знали горя, печали, ревности, ненависти. Я не видел даже раздраженных старух. Все лучились счастьем и довольством. И сам город казался неземным. Ни грязи, ни темных подворотен, ни нечистот, текущих по улицам. Белые невысокие дома, чистые плиты улиц, великолепная статуя на главной площади. Мы попали в город сказку.

Я познакомился там с девушкой – Анной. Она провела меня по городу, показала все. Никогда я не видел такой чистой и открытой девушки. Настолько чистой и открытой, что даже блуд не осквернил ее. Впрочем, я не уверен, что это был блуд. Мы любили друг друга той ночью. А разве может любовь осквернить кого-то? Тут святые отцы завираются. Да, мы любили друг друга. Так что я сейчас с теплом в сердце думаю, что, может быть, в этом городе счастья у меня живет сынок или дочка.

Я посмотрел на старика. Он был великолепным актером. По его щеке потекла слеза, а в глазах появилась тоска. Но я не собирался ждать, пока он окончит представление, поэтому спросил его:

– Так что было дальше?

Старик взглянул на меня непонимающе, будто очнулся от долгого сна, и с появившимся раздражением в голосе сказал:

– Что было дальше? Да ничего. Наутро мы навсегда расстались с Анной. Купец за ночь продал все остатки своих товаров и довольный покинул город. Он больше не волновался. Мы прошли перевалом и прибыли в Лондон. Однажды я хотел вернуться в эту долину, но не решился. Я не боялся перевала, хотя это одна из коварнейших дорог, и более-менее безопасно по ней можно пройти лишь дней десять в году. Я не боялся того, чего боялся купец. У каждого человека свои призраки. Я до ужаса, до дрожи в коленях боялся не найти этот город. Что, придя туда, я обнаружу, что это лишь сон, мираж. Я не сомневаюсь, что тогда бросился бы со скалы в море. Вот так вот, господа, мне посчастливилось побывать в городе, который не ведает греха.

Старик одним гигантским глотком опустошил свою кружку и вопросительно посмотрел на дворянина. Тот одним движением толкнул свою кружку пива в его сторону и спросил:

– Не захочешь ли ты еще раз посетить эту долину и этот город? Нам нужен проводник.

И у меня, и у старика глаза округлились одинаково. Мы оба изумились тому, что кто-то поверил в его сказки. Хотя следующие слова старика показали, что он искренне верит в свою историю:

– Не смейтесь надо мной, господин. Вы правильно выбрали время для этого похода, но я уже стар для таких путешествий. И я боюсь. Я все еще до ужаса боюсь…

– Не бойся. Я знаю, что этот город существует. Мой отец погиб там. Я хочу знать, как это случилось. И отомстить, если найду убийцу. Разве ты не хочешь увидеть своего ребенка? Обнять Анну?

Я с грустью понял, что в моем окружении одни сумасшедшие. Старик прослезился. Теперь я не сомневался, что эти слезы настоящие. И ответ тоже искренний. Он прошептал:

– Да. Хочу. Больше всего на свете хочу. Пообещайте мне одну вещь. Убейте меня, если мы не найдем этот город.

– Обещаю.

Дворянин смотрел твердо, будто они решали какую-то важную вещь между собой. Я не выдержал и рассмеялся. Оба собеседника недоуменно посмотрели на меня, и я счел нужным пояснить:

– Кто поверит, что существует город, в котором нет греха? Вы оба сумасшедшие. Только я в эти байки не верю, так что оставьте меня в покое.

Дворянин не разозлился. Он спокойно спросил:

– Какая для вас разница, существует этот город или нет? Если не существует, то это будут самые легкие деньги в вашей жизни. Вы приведете нас на место, убедитесь, что мы оба сумасшедшие, и отведете меня обратно.

– Не скажите. То, что не существует, можно искать годами. Я не хочу потерять столько времени на прогулки с душевнобольными.

Сейчас я уже не сомневался, что гость вызовет меня на дуэль, а то и попытается прирезать по-простому. Но тот лишь усмехнулся и ответил:

– Это совсем не проблема. Давайте уговоримся с вами так: я нанимаю вас на две недели. Этого ведь хватит на дорогу туда и обратно?

Вопрос обращался старику и тот с готовностью ответил:

– С лихвой, господин.

Дворянин улыбнулся ему и продолжил:

– Если за две недели мы не найдем город, то я обязуюсь отдать вам еще сто фунтов и считать ваш контракт выполненным.

Черт! Слишком соблазнительно. Я потёр подбородок. Где же подвох? Двести фунтов — огромная сумма. Всего за две недели? Похоже на сказку. Стоп! Деньги! Наверняка фальшивка. Они знают, что я только что выполнил контракт. Приманить меня фальшивкой, а потом прирезать в пути, вдалеке от чужих глаз. Отличный план. А главное, я чуть не попался. Надо быть осторожней в будущем. Я, ощущая своё превосходство, поднял одну из золотых монет, лежащих на столе, и демонстративно попробовал её на зуб. И едва его не сломал. Старик лишь улыбнулся, а вот дворянин в открытую рассмеялся. Но мне было плевать. Это явно не мягкий свинец покрытый позолотой, а настоящее золото. Или гораздо более искусная подделка. Но в этой глуши стоимость такой подделки мало отличается от настоящего золота. Я попробовал еще пять монет и не сверху, а из середины, и убедился, что все монеты настоящие. Черт. Черт. Черт!

Путешествие до гор и по перевалу заняло у нас пять дней. Старик утверждал, что завтра будем в городе. Перевал оказался высоко в горах. Эта дорога оставалась проходимой на очень короткий срок. В другое время здесь либо лежали непроходимые сугробы, либо ворочали огромными валунами горные реки, либо грозили обвалами напоенные водой склоны.

Меня несколько напрягало, что тут полно удобных мест для засады. Любители легкой наживы, имея пару луков, легко могли превратить нас в симпатичных ежиков. Но, не считая довольно тупой попытки ограбления в паре миль от той таверны, путешествие проходило тихо. Да и в той стычке моему клиенту не пришлось даже вынимать рапиру. Мне хватило пары выстрелов из пистолетов, чтобы отребье разбежалось, оставив на земле тела своих товарищей.

Кроме того, все приметы говорили, что этой дорогой кто-то следовал, обгоняя нас на сутки. То есть, если верить старику, они должны уже быть в городе. Либо ждать нас где-то впереди. Немного успокаивало, что с ними были телеги. Разбойников с телегами все-таки встречалось немного.

Вот и сейчас, сидя в полуразрушенной дозорной башне, которую кому-то понадобилось ставить на перевале, я замечал следы недавнего пребывания человека: кости, на которых куски мяса не успели сгнить, пепел кострища, который не успел выдуть ветер, следы в пыли, которые не успело сгладить время. Я не обращал на это внимания своих попутчиков, ибо сказал им быть осторожными еще в начале пути. А то нападение, хоть и было донельзя нелепым, показало им, что моя паранойя оправдана. И все же сейчас, в отличие от меня, они расслабились. Дворянин Сильвио с удовольствием потягивал вино, рассказывая какие-то байки со времен учебы.

Сильвио оказался испанцем. Точнее родился он в Англии, но родители его родом из Мадрида. Мать умерла еще при родах. Парень хоть и рос болезненным подростком, все-таки смог выжить. И что еще более удивительно, вырос в довольно сильного мужчину.

Его отец любил путешествия и был знаком с купцом, которому когда-то служил старик Талбот. Конечно, рано или поздно он должен был услышать про чудесный город и просто обязан был загореться поездкой туда. Только вот из этой поездки, он не вернулся. Купец был с отцом, когда тот умер, но наотрез отказался рассказывать, как это произошло. Сказал лишь, что это не его тайна, а чужие секреты он не разглашает. Тогда Сильвио потребовал от купца поклясться Иисусом Христом, что его отца не убили. Но купец вместо клятвы развернулся и ушел. И более никогда не встречался с Сильвио, хотя тот упорно искал этой встречи.

С той поры Сильвио потерял покой. Он жаждал узнать, как погиб его отец, и отомстить убийце. Сейчас он почти не сомневался, что его отца убили. Горячая испанская кровь, однако, не затуманила ему разум. Он понимал, что его отец неплохо владел рапирой. По крайней мере, куда лучше сына. А значит, нужно взять того, кто сделал смерть своей профессией.

В последнее время я уже начал сомневаться. А действительно ли этот город – выдумка? И мысли Сильвио мне казались несколько наивными. Неужели он и вправду считает, что одного умелого бойца хватит, чтобы защитить его от этих «безгрешных» людей? Скорее, нас разорвут вместе. Но я взял деньги, а значит, честь не позволит мне отказаться.

Многие люди считают, что у охотников за головами нет чести. Мы даже поссорились однажды из-за этого с Сильвио, но тот извинился, когда я объяснил ему его заблуждение. Он считал, что я нечто сродни наемнику. Убиваю тех, за кого предложили богатую награду. Не спорю, многие так и работают. На некоторых таких я потом сам охотился по приказу суда. Но я служил только правосудию и брал хоть и менее выгодные заказы, но вынесенные королевским судом.

И сейчас честь не позволит мне отказаться от своей части сделки, пусть даже это стоит мне жизни. На самом деле, в своих строгих понятиях о чести я куда больше походил на испанцев, чем на англичан, которые думают, что бесчестный поступок, вовсе не бесчестен, если о нем никто не узнает.

Мы прибыли в город к вечеру, как и обещал Талбот. Удивительно, но ворота были еще открыты. Стражи никакой не наблюдалось. Лишь одинокий старик тщательно и даже любовно чистил заклепки на добротных дубовых воротах. При виде трех путников поздно ночью он не насторожился, а лишь радушно улыбнулся. Вышел нам навстречу, потирая натруженную спину, и сказал:

– Здравствуйте, дорогие гости. Вы видимо отстали от каравана благородного дона Юсебио. Позвольте показать вам дорогу к его лагерю? Он никогда не пользуется нашим гостеприимством.

Я увидел, как сжались зубы Сильвио в гневе, как удивленно приоткрыл рот старик Талбот, и сам удивился. Да что это такое? Или во всем мире существует только один купец? Я решил прийти на помощь идальго и опередить его неосторожные слова:

– Извините, но вы ошиблись. Мы путешествуем сами по себе. Возможно, у вас найдется место, где усталые путники смогут найти приют?

Старик обрадовался нам как родным. Он от всего сердца улыбнулся и сказал:

– Конечно. Я приглашаю вас в мой дом. Я лично позабочусь о ваших конях. Моя жена чудесно готовит запеченную в глине рыбу, а дочка лучше всех в городе играет на лютне.

Я лишь кивнул, и старик, положив на землю свои инструменты, повел нас в город. Почти сразу Сильвио немного отстал, и мне пришлось поравняться с ним. Едва слышно он шепнул мне:

– Ты думаешь, это разумно довериться ему? Все-таки в этом городе убили моего отца.

Я посмотрел на старика, но тот не замечал нашего разговора и даже не оглядывался. Я так же тихо ответил:

– Нам все равно пришлось бы войти в город. Лучше это сделать ночью, когда большая часть жителей спит. И лучшее место для остановки это дом, где живет старик и две женщины. Главное, не ешь ничего вперед хозяев.

– Так может, лучше вообще ничего не есть?

– Лучше все-таки есть. Мы не знаем их обычаев. Бывает и так, что отказавшись от угощения, ты нанесешь смертельную обиду хозяину. Так, кстати, и мог погибнуть твой отец.

Сильвио понятливо заткнулся и, признавая мой опыт, позволил мне принимать решения.

Ночь скрывает многое, поэтому старика и его семейство разглядеть в тусклом свете лучины удалось с трудом. И все же, кое-что можно было понять и так. Первое, что бросалось в глаза, это удивительная чистота. Деревянный пол был тщательно подметен, и, кажется, даже вымыт. На одежде старика и его семьи не было ни пятнышка, а чистые волосы аккуратно расчесаны. Во всем доме ни следа паразитов. Клопы и вши, которых я кормил с детства, просто не жили здесь. Старик, как нечто само собой разумеющееся, предложил нам помыться с дороги. Я хотел было отказаться, памятуя о том, что мытье и открытые окна верный способ подхватить лихорадку, но вспомнил свой же совет Сильвио и согласился за себя и спутников. Не последней причиной был взгляд хозяйской дочери, заинтересованный и сочувствующий.

Вначале я подумал, что это их внучка. Девице было около двадцати лет, но других молодых в доме не наблюдалось, а старик говорил про дочь. После мытья в бадьях с горячей водой мы ужинали обещанной рыбой, а старик рассказывал нам о своем городе. То ли из вежливости, или по другому умыслу, он не расспрашивал нас ни о чем. Я слушал его рассказы и даже задавал вопросы, но не отрывал глаз от Катарины – его дочери. Та открыто и радостно улыбалась. Я никогда не видел такой улыбки. Будто она была влюблена, и не только не собиралась этого скрывать, но и хотела поделиться со мной радостью: «Смотри, я влюблена в тебя». От её улыбки мне стало не по себе. Невольно я задал себе вопрос: «А достоин ли я любви такого ангела?»

Старик сначала представил свою семью. Его жену звали Мария. Она была благообразной седой старушкой с натруженными руками. Хозяйка постоянно улыбалась и вязала в своем углу. Катарина, как и было обещано, играла на лютне ненавязчивую мелодию. Она убаюкивала, и, борясь со сном, я расспрашивал хозяина дома о городе. Филандр, так звали старика, рассказывал, что город, за исключением очень немногих вещей, покупаемых у нескольких купцов, живет сам по себе.

Все люди живут в городе. И каждое утро идут на работу. Кто-то добывает железную руду из богатого рудника совсем рядом, кто-то возделывает поля, кто-то ловит рыбу, а кто-то мастерит разные предметы. Золота и серебра у них тут не добывают, но им и не нужно. Украшения они не носят, в богатые одежды тоже никто не одевается, да и доспехи им ни к чему. Огонь им нужен не так часто. Приготовить пищу на весь день вот, пожалуй, и все. Даже вода для мытья и стирки разогрета самой землей. Недалеко бил горячий источник, и старик сходил туда, чтобы мы помылись.

Единственным правилом в городе для всех его жителей была чистота. И грязь действительно не липла к ним. Я спросил Филандра, как они обходятся с нечистотами, и узнал про трубы, проложенные под землей, которые сливают всё в одну огромную яму. Но и эта яма никогда не заполняется, потому что жители разводят её содержимое с соломой и водой и этим удобряют поля. Старик пытался объяснить мне, как они это делают, но меня клонило в сон, а мысли путались.

Я оглянулся на моих спутников, но они уже мирно спали в постелях, разложенных прямо на полу. Еще одна была приготовлена для меня. Нельзя спать. Слишком добрый старик, слишком чистый город. Не существует города, не ведающего греха. Я взглянул на Катарину. Она ласково улыбалась мне, а тонкие пальцы перебирали струны. Убаюканный этой улыбкой и тихой мелодией, я уснул.

Проснувшись, я испытал изрядный стыд. Надо же так опростоволоситься! Заснуть в месте, где нам могла угрожать неведомая опасность. Мой стыд усилило то обстоятельство, что проснулся я последним. Постели оказались пусты, и в доме был лишь один Сильвио. Он с удовольствием завтракал свежими овощами и вчерашней рыбой. Весело глянув на меня, он сказал с деланым упреком в голосе:

– Хорош охранничек! Так охранял, что от твоего храпа крыша тряслась.

Поскольку наши с Сильвио отношения быстро переросли в дружбу, мы иногда позволяли себе шутки в адрес друг друга. Поэтому я не обратил внимания на его подколку. Взглядом нашарил свое оружие и одежду. Одежда оказалась постирана. Но первым делом я проверил оружие. Меч, пистолеты и арбалет оказались в порядке. Даже оба стилета, которые я обычно прятал за поясом и в сапоге, лежали рядом. Одевшись и вооружившись, я почувствовал себя гораздо увереннее. И присоединился к Сильвио за трапезой. Тот невозмутимо наблюдал за моей возней. Положив себе рыбы, я спросил испанца:

– Где все?

Тот улыбнулся лукавой улыбкой и сам задал вопрос:

– Хорошая девушка Катарина. Да?

Я свирепо посмотрел на него. Видимо слишком свирепо, потому что он попытался оправдаться:

– Эй, ты чего? Меня жена в Лондоне ждет. Не претендую я на твою Катарину.

Сильвио был слишком расслаблен и мне это не понравилось. Я решил напомнить ему для чего мы здесь:

– Ты не забыл, что это город, в котором убили твоего отца? Не забыл, зачем мы здесь?

На парня будто вылили ведро холодной воды. Он замер с огурцом в правой руке. Мне показалось, что даже немного побледнел. Испанец медленно положил овощ на стол и сжал кулаки. В полном изумлении он спросил себя вслух:

– Как это может быть? Я совершенно забыл об отце. Сейчас, когда ты сказал, я, конечно, вспомнил. Но ни утром, когда вставал, ни… Одним словом отец будто истерся… Нет. Не истерся. Его будто укрыло непроницаемой пеленой. Что со мной происходит?

– Я и сам чувствую нечто подобное. Помнишь, я говорил, что не верю в город, в котором нет места для греха? Кажется, я все-таки начинаю в это верить. Город пытается забрать наши злобу, ненависть, подозрительность. Ты забыл, почему ты должен ненавидеть кого-то в этом городе. Я даже смог уснуть в незнакомом и опасном месте. Такого никогда раньше не случалось. Я никогда в жизни такого не говорил, но сейчас скажу. Я боюсь. Боюсь, что город может превратить нас в своих жителей. Давай сделаем побыстрее наши дела и уберемся отсюда.

Друг посмотрел на меня долгим взглядом, словно сомневаясь, потом кивнул и произнес:

– Да, ты прав. Надо как можно быстрее найти того, кто убил моего отца. Катарина обещала показать нам город.

Приходя в себя, я закинул в рот кусочек рыбы и спросил:

– А где старики?

– Талбот ушел на кладбище. Оказывается, его Анна — это сестра жены Филандра, Марии. Она умерла бездетной, и они пошли навестить её могилу, а сам Филандр ушел к воротам. Он сказал, что не закончил работу там.

Я осторожно подошел к коляске и заглянул внутрь. Ребенок был жив, и довольно бодр, но плакать не мог. Он морщил личико и раскрывал рот, но не издавал ни звука. Наверняка охрип. И обезвоживание. Он провел целые сутки в эпицентре пожара. Если не задумываться о сверхъестественной силе, которая спасла его, то обезвоживание вполне понятно.

Я снял с пояса флягу с приделанной к ней соской, которую мы приготовили специально для ребенка, и сделал шаг вперед. Этот шаг был не слишком приятен. Ощущение такое будто по моему телу быстро провели наждачной бумагой. Я быстро глянул на руки. Они покраснели, но крови не было. Больше не отвлекаясь, я поднёс соску ребенку. Пока ребенок пил, я быстро осмотрел его. Ни ран, ни ожогов на её теле не было. Оказалось, что это девочка. Обычная девочка, только почему-то с седыми волосами. Долго я ей пить не дал. После обезвоживания это может вызвать неприятные последствия. По крайней мере, так мне говорил доктор Фукухара. И у меня не было причин сомневаться в его словах.

Как только я спрятал соску, девочка заплакала. Я заговорил с ней тихим успокаивающим голосом. Говорил, что я здесь и позабочусь о ней. Что не дам никому её в обиду. Что защищу её любой ценой. В какой-то момент девочка перестала плакать и заинтересовалась моим жетоном. Я носил его не так давно, и он еще не успел потускнеть. Неудивительно, что блеск металла заинтересовал ребенка. Сняв жетон, я отдал его девочке, а сам, взявшись за коляску, двинулся в обратный путь.

Но не успел я сделать и пары шагов, как перед моим лицом возник мужчина. Я так испугался из-за неожиданного появления, что рефлекторно ударил его. Мужчина упал, и я вздрогнул. То, во что он превратился, внушало ужас и отвращение. Вся его голова, все лицо было словно подушечка для иголок утыкано осколками стекла. Удивительно, как я не поранил кулак об него. Кровь уже давно перестала течь из ран. Лишь небольшая сукровица не давала ранам засохнуть. Но мужчина не обращал внимания на куски стекла, торчащие из его головы. Не вставая с земли, он протянул руки ко мне и плачущим голосом сказал:

– Мне нужно домой. Отведите меня домой.

Я покачал головой и ответил:

– Я не могу. У меня есть более важная задача. Но вы можете идти за мной. Я отведу вас к остальным.

Но мужчина, не меняя интонации, продолжал твердить:

– Мне нужно домой. Отведите меня домой. Мне нужно домой. Отведите меня домой.

Я разозлился. Обвел руками все вокруг и крикнул ему:

– Какой дом!? В этом городе больше нет домов. Если вы хотите найти своих родных, то ваш единственный шанс пойти со мной.

Мужчина встал и, отвернувшись от меня, двинулся в сторону уцелевшего здания с куполом. По дороге он бормотал:

– Мне нужно домой. Отведите меня домой.

На мгновение мне показалось, что он держит кого-то за руку, но, приглядевшись, понял, что это просто странное положение руки в призрачных отголосках рассвета.

То, что кажется ровной дорогой пешему человеку, может превратиться в ужасные ухабы для ребенка в коляске. Я старался двигаться быстро, но аккуратно. Несмотря на все мои старания, коляску немилосердно трясло. Но ребенок что-то радостно угукал, не обращая внимания на тряску. И все равно у меня каждый раз замирало сердце, когда колесо наезжало на колдобину или проваливалось в яму. Я не мог объяснить себе, чего так боюсь.

Мы быстро добрались до мертвого трамвая. Там все было по-прежнему. Впрочем, в эту ночь в этом городе вряд ли многое могло измениться. Мы уже практически миновали его, когда я краем глаза заметил какое-то движение. Я резко обернулся и похолодел. Все пассажиры теперь смотрели на меня. Смотрели и улыбались. Их улыбки на сгоревших лицах смотрелись жутко. Я не выдержал – отвернулся и побежал. Несколько раз я оглядывался, но ни улыбок, ни повернутых ко мне лиц больше не видел. Погони тоже не было.

Девочка заплакала от такой резкой тряски, и я потратил некоторое время на то, чтобы успокоить её. Возня с ребенком благотворно подействовала и на меня. Доктор Фукухара говорил, что я могу сойти с ума от увиденного. Да, что говорить? Я только что своими глазами видел сумасшедшего. Должен ли тот, кто сходит с ума знать, что он сходит с ума? На этот вопрос у меня ответа не было. Но что я точно знал: тот, кто сходит с ума, может видеть галлюцинации.

Вскоре мы достигли моста, и здесь приступ повторился. Теперь я отнесся к этому спокойнее. Главное игнорировать их. Это было сложно, потому что люди, которые раньше смотрели на воду, теперь сошли с моста и некоторое время молчаливым караулом сопровождали нас. Они все так же были покрыты ужасными ожогами, но при этом исчез отвратительный запах сгоревшей плоти и паленых волос. Кроме того, их движения вполне напоминали человеческие. Проводив нас до противопожарного рва, они остановились и замерли на его краю.

Я отвернулся от них и похолодел. Вдоль обоих краев рва стояли люди. Сотни людей. Кто-то из них был обожжен, но большинство выглядели вполне нормально. Они не загораживали дорогу, просто стояли и улыбались. Кто-то махал рукой, кто-то держался за руки, некоторые обнимали друг друга. Мне не хотелось идти сквозь этот строй, и я оглянулся назад. Людей сзади прибавилось. К тем, что пришли с моста, добавились люди из трамвая и множество других. Я узнал водителя, по костям, которые видны сквозь обгоревшую плоть. Среди этих людей было несколько десятков тех, что выглядели вполне нормально. В первом ряду стояли мужчина, женщина и мальчик лет двенадцати с перочинным ножиком в руке. Мужчина кивнул мне и сделал знак, чтобы я шел вперед.

Мне казалось, что я иду через шеренги мертвецов годы, хотя вряд ли прошло больше получаса. Девочка не проявляла никакого беспокойства. То ли не видела их, то ли не считала это чем-то необычным. Когда я выбирался изо рва, то на секунду отвлекся, чтобы поднять коляску. А когда вновь осмотрелся, то мертвый парад исчез. Не осталось никого, только разлагающийся труп города. Я посмотрел через плечо и увидел, что занимался рассвет. Первый луч отразился в серых глазах девочки, и они будто засветились собственным незаёмным светом. Я увидел в этих глазах рассвет новой жизни и может быть даже не одной. Ведь не исключено, что рано или поздно у неё появятся свои дети.

Остаток пути прошел спокойно. Больше никто нас не провожал. А на окраине города мы и вовсе встретили первых людей, которые отправились на поиски своих родственников. Они изумленно провожали нас взглядом, но даже не пытались помочь. Идти здесь стало легче. Здесь не было такой плотной застройки, и поэтому на дороге валялось меньше мусора.

Я не пошел к больнице, а, как мы и условились, двинулся к сгоревшему зданию вокзала. Там меня ждали Фукухара и сержант. Доктор осмотрел ребенка, плотно его закутал и быстрым шагом пошел в сторону больницы. Я же от усталости сел на землю. Казалось, что я прошел не так много. У нас были марш броски куда серьезнее сегодняшней прогулки и все же ноги почему-то дрожали. Сержант посмотрел на меня, подхватил под руку и повел в ту же сторону, куда ушел Фукухара.

Лесли Гровс

13 Июля 1970 года

Он прочитал этот кусочек дневника и недоуменно поднял взгляд на женщину. Та пила его сок, уже доев его же ужин. Удивительно, но это больше не вызывало в нем никаких чувств. Поэтому генерал-лейтенант в отставке спокойно спросил:

– Почему вы так хотели, чтобы я это прочитал? Вы думаете, я не знаю, что случилось в Хиросиме в тот день и в Нагасаки три дня спустя? Или вы хотели, чтобы я прочитал, как один из ваших отцов спас вас? История конечно красивая и героическая, как всякая выдумка, но зачем мне было её читать? Я всегда ненавидел фантастику.

Девушка подняла бокал, будто чествуя его, и спокойно ответила:

– Еще не время для вопросов. Пожалуйста, дочитайте отчет доктора Фукухара. А после я отвечу на все ваши вопросы.

Лесли Гровс поднял листок, который он полагал последним в папке и обнаружил под ним еще один, исписанный тем же мелким убористым почерком. Очевидно, переводчик или автор у обоих текстов был один.

Медицинский отчет Доктора Фукухара

07 Августа 1945 года

Внешний осмотр девочки не выявил никаких аномалий. Легкое обезвоживание и странное спокойствие, будто ребенок находится под действием седативных препаратов, это, пожалуй, все, что я смог обнаружить.

Осмотр коляски, которую, в отличие от меня, сержант не бросил, тоже не показал никаких странностей. Обычная детская коляска. Не новая, но достаточно крепкая. Металлический каркас, обшитый тканью. Такая не могла уцелеть в центре взрыва и спасти девочку. Но на всякий случай я отрезал кусочек ткани. Ткань сгорела почти мгновенно, словно порох. К сожалению, в этой больнице нет даже базового оборудования, поэтому я не имел возможности проводить дальнейшие опыты с этим материалом.

Я взял на анализ кровь у девочки и рядового Сэнкити. Кровь девочки практически не отличалась от нормы. Лишь несколько повышенное содержание белых кровяных клеток. А вот у рядового наблюдается обратная картина. Количество белых кровяных телец у него немного понижено. Не так, как у многих пострадавших от бомбардировки. Так что его здоровью ничего не угрожает. Ничего кроме него самого.

Выяснилось, что девочка обладает влиянием на сознание людей. Она вызывает галлюцинации, тревогу и даже приступы паники у большинства сотрудников больницы. Некоторые невосприимчивы к её воздействию. Я остерегаюсь проводить опыты, поэтому пока известен только один такой человек – я сам. Кроме того как показало состояние рядового Сэнкити воздействие на разум не прекращается даже, если человека убрать от источника этого психического излучения.

Изменения в сознании рядового произошли очень значительные. Настолько значительные, что я приказал изолировать его и обездвижить. Он пока не проявляет агрессии к другим, но если ухудшение его состояния будет продолжаться теми же темпами, то скоро он, возможно, станет опасен для себя или для других.

Первичный осмотр показал крайнее истощение. Я специально опрашивал сержанта Ситиро о подготовке этого солдата. Он сообщил, что марш броски на сорок километров нормальная практика для их части, и рядовой переносил их не хуже остальных. Здесь расстояние было значительно меньше. И все же Сэнкити свалился без сил, принеся девочку. Я подозреваю, что эта загадка напрямую связана с вопросом, как ребенок выжил в центре такого мощного взрыва и последовавшего за ним пожара. Жаль, нет ни времени, ни возможности провести эксперименты. Впрочем, возможно это к лучшему. Не исключено, что такие эксперименты будут опасны.

Так же у рядового Сэнкити наблюдается избирательная слепота. Он видит примерно четырех из пяти людей среди тех, что сейчас в лагере. Что удивительно, из своих сослуживцев он не видит никого за исключением рядового Кинтаро – его друга.

Я разговорил Сэнкити, и он поведал мне о том, что видел в городе. Галлюцинации появились вскоре после встречи с девочкой и, судя по рассказам, со временем усиливались. Сейчас у рядового Сэнкити наблюдается паранойя. Он явно боится, что призраки придут за ним. Кроме того у него появилась идея фикс, что он попал в мир духов и теперь не может оттуда выбраться.

Боюсь, что даже кратковременное общение с этой девочкой опасно. Я должен увезти её отсюда, пока таких, как рядовой Сэнкити, не стало больше. Моя единственная надежда, что иммунитет к психическому воздействию передается по наследству. Тогда моя мать сможет позаботиться о ней. Если же нет, мне придется остаться там. Девочкой наверняка заинтересуется правительство. Я должен скрыть её ото всех. Я уговорил персонал больницы и сержанта говорить всем, что я приехал только сегодня. И что никакой девочки не существует. Сам же сел на велосипед и двинулся к деревне, где живет моя мать.

Лесли Гровс

13 Июля 1970 года

Генерал-лейтенант в отставке проверил, что больше листов нет, аккуратно собрал их в том же порядке и завязал тесемочки на папке. Он взглянул на девушку, которая, высунув язык, наливала сок в бокал. Лесли неплохо разбирался в людях, и эта девушка казалась ему ужасно напряженной, как чересчур перетянутая струна. Она вела себя очень непосредственно, порой даже по детски, но это было лишь маской, за которой прятался жесткий и может быть даже жестокий человек. Он ухмыльнулся и спросил:

– Последний лист ничего не изменил. Это все еще выглядит как сказка для самых маленьких.

Девушка заинтересованно подняла взгляд на него. Затем сделала то, чего Лесли никак не ожидал. Она взяла с тарелки нож с остатками мяса и бросила его через стол Гровсу. Сделав глоток сока, она самым невинным голосом попросила:

– Тогда возьмите нож и перережьте мне горло. У меня нет при себе оружия. Никакого. И если все что написано в этих бумагах ложь, то вы легко сможете это сделать.

Мужчина решил ей подыграть. Он попытался взять нож со стола, но руки снова его не слушались, как тогда, когда она доставала бумаги. Он был словно заперт в своем теле. Наконец, отчаянным усилием воли он смог протянуть правую руку и взять нож, но тут же похолодел от ужаса. Никакое отчаянье не могло ему помочь. Он по-прежнему был заперт в клети своего тела. А его рукой управляла чертова япошка. Он понял это, когда рука с ножом приблизила лезвие к правому глазу и начала медленно надвигаться. А генерал-лейтенант не мог даже закричать от ужаса, даже моргнуть. Когда нож почти вонзился в глазницу, то контроль над собственным телом вновь вернулся к нему. Схватив правую руку левой, он с силой опустил её на стол. Так сильно, что на столе жалобно звякнула посуда.

Девушка все это время с легкой усмешкой наблюдала за ним, потягивая сок. Лесли посмотрел на неё, покрывшись холодным потом. Значит все правда. Все что написано на этих чертовых листах – правда. Его мозг заработал быстро, очень быстро. Куда быстрее счетных машинок, которыми так гордился Пентагон. Первое и самое важное, эта девушка вряд ли давала всем читать эти листочки, а значит, живым он ей не нужен. И все же он был жив, следовательно, что-то она все-таки от него хочет. Значит нужно пока подыгрывать. А там посмотрим. Всегда можно найти момент для неожиданного удара.

Второе, Гровс точно знал, что за домом слежка, а в самом доме прослушка. А это значит, что либо она всех убила, либо как-то отключила им звук. Хотя второе маловероятно, потому что шпики явно заинтересовались бы отсутствием звука

И последнее, если все написанное правда, то у него есть ряд вопросов к ней. Нельзя упускать возможность создать роту таких же суперсолдат, как она. Люди, которые без оружия идут по полю боя, а враги сами убивают себя. Лесли едва не мурлыкнул, представив такую картину. Нет. Нельзя. Сейчас нужно собраться. Первый вопрос был отвлекающим:

– Так вы думаете, ваш отец видел настоящие души людей погибших в Хиросиме или это была его галлюцинация?

Девушка, не переставая улыбаться, ответила:

– Я не знаю. С одной стороны он действительно видел моих родителей и брата. С другой я неосознанно могла внушить ему их образы.

Теперь пришло время главного вопроса. Лесли задал его расслабленно, будто интересуясь из любопытства:

– Как вы выжили в эпицентре атомного взрыва?

Девушка задумчиво кивнула и ответила:

– О, это интересный вопрос. Но боюсь, что точный ответ на него не даст вам ни один человек в мире. Несмотря, на то, что у меня абсолютная память, мне нечего вам на это ответить. Да, не удивляйтесь так. Я помню все, что со мной происходило.

Она замолчала и свирепо взглянула на него. Переход от миролюбия к открытой ненависти был таким резким, что Лесли вздрогнул. Девушка продолжила со сталью в голосе:

– Да! Я помню момент взрыва. Отец с матерью находились в этот момент в больнице, и я не видела их смерти. Зато видела, как умер мой брат. Рассказать? Мама оставила его приглядеть за мной, а сама пошла к отцу, который лежал в больнице с переломом ноги. Но какой нормальный двенадцатилетний пацан будет нянчиться с малявкой? Он нашел где-то палку и заострял её конец перочинным ножом, когда взорвалась бомба. Мой брат мгновенно вспыхнул. С ног до головы он превратился в один живой факел. Взрывная волна пришла быстро, но боль пришла еще быстрее. Волна подхватила и унесла брата в сторону трамвайных путей, оставив на земле лишь его силуэт. И я не думаю, что она убила его. Пожары? Возможно. Дым? Может быть. Но до этого он умирал среди обломков в один миг, лишенный кожи.

Впрочем, я отвлеклась. Вы хотите знать, что меня спасло? Я не знаю. В какой-то миг я увидела рассвет тысячи солнц и в тот же миг почувствовала стон умирающего города. Стон многих тысяч людей, которые не понимали, что происходит, которые терпели боль, которые сходили с ума от ужаса. Я не могла этого вытерпеть и заплакала. И стон тут же прекратился.

Дальше был огненный вихрь, который величаво кружил вокруг, но не смел прикоснуться ко мне. Я не знаю, что за сила хранила меня, но и она бы не справилась, если бы это кружение длилось на несколько часов дольше. Я бы просто задохнулась.

А потом пришел мой второй отец – Авая Сэнкити. Тогда я плохо контролировала себя. Впрочем, кто может потребовать от маленького ребенка, чтобы он мог себя контролировать? Неудивительно, что я убила своего отца. Да, он все-таки смог покончить жизнь самоубийством. По рассказам сестер, он смог уговорить Кинтаро освободить его. И как только избавился от пут, то тут же задушил друга, а потом застрелился из его пистолета. Не спрашивайте почему. Я не знаю.

Так ваша бомба забрала моего второго отца. Мне повезло, что доктор Фукухара оказался невосприимчив к моему воздействию на разум. И дважды повезло, что он увез меня оттуда. Я помню эту тряску на велосипеде и черные глаза, внимательно смотрящие на дорогу. Вы умудрились убить двух моих отцов из трех. Хорошо, что хотя бы Фукухара выжил.

Лесли Гровс хотел ответить, но понял, что вновь не может двинуть и пальцем. Взяла она его под контроль осознано или нет, но сделать он ничего не мог. Приходилось слушать. Девушка посмотрела на него и зло усмехнулась.

– Вам не нужно отвечать вслух. Я читаю ваши мысли. Не находите, что довольно тупо замышлять коварные планы против телепата, который копается в вашей башке как в своей собственной сумке? Знаю, что вы хотите сказать. Что над бомбой работали тысячи людей и виноваты все. От рабочего с завода до Эйнштейна. От президента до человека, который нажал на кнопку. Вот только есть всего один человек, которого можно назвать отцом атомной бомбы сброшенной на Хиросиму. И это вы. Я не могу отомстить бомбе, но я вполне могу отомстить её отцу.

Я не зря появилась именно сегодня. Не волнуйтесь, что я съела ваш ужин. Я приготовила вам блюдо посытнее. Через три дня будет двадцать пятая годовщина первого в мире взрыва атомной бомбы. Знаменательно, что именно в этот день вы и умрете. А пока я буду вам показывать то, что пережили люди, находившиеся в Хиросиме и Нагасаки во время взрыва. Я посетила многих хибакуся, и мне есть, что вам показать. Не просто рассказы. Я заглянула в их воспоминания. Собственными глазами увидела то, что видели они. А теперь это увидите и вы. Надеюсь, что вы продержитесь три дня.

Юки Фукухара

13 Июля 1970 года

Но Лесли Гровс не продержался и часа. Он обмяк и упал на пол. Юки с досады закусила губу. Его не задели воспоминания её отцов. Воспоминания, которые они никогда не описывали на бумаге. Не существовало ни дневника, ни медицинского отчета. Она написала их сама, основываясь на воспоминаниях Сэнкити и Фукухара. Она надеялась, что его собственная фантазия дорисует ему ужасы, которые они пережили. Но этого не произошло. Она надеялась, что смерть брата убьет его. Поэтому оставила его напоследок. Но тщетно. Сердце Лесли Гровса не выдержало, когда он увидел, как горела десятилетняя девочка на глазах у деда.

Юки подошла к телефону. Надо, чтобы он выжил. Чтобы он, во что бы то ни стало, выжил. В телефоне что-то щелкнуло, и женский голос спросил, кому требуется скорая медицинская помощь.

Извиняюсь, за долгое отсутствие. Сразу плохая новость. Сегодня рубрики "добрый четверг" не будет. Не будет ее и на следующей неделе. Но есть и хорошая. Как я и обещал выкладываю результат творческих планов. Всего будет два разных рассказа. Эти рассказы куда длиннее выкладываемых мною миниатюр. Это первый. Сразу предупреждаю, что впечатлительным людям его лучше не читать. Другой рассказ выложу на следующей неделе.

Поскольку рассказы одним куском не влезут выложены будут сразу двумя кусками.

Три отца

Юки Фукухара

13 Июля 1970 года

В теплый июльский вечер люди спешили домой после первого рабочего дня этой недели. Кто-то возвращался радостный, что обнимет жену или мужа и увидит своего ребёнка, кто-то шёл домой с грустными мыслями, а кто-то и вовсе не хотел возвращаться на каторгу, в которую превратилась их семья. Все они были похожи на стрелки компаса направленные каждый на свой север. И в этой организованной суете особенно приятно было смотреть за детьми. Совсем маленьких на улице уже не было, а у подростков появлялось собственное направление. От десяти до четырнадцати лет идеальный возраст для праздно шатающегося человечка.

Юки имела свою цель, но ей некуда было спешить. У нее впереди вечность. Её собственная коротенькая вечность. Она наслаждалась этим путешествием, как старалась наслаждаться всем в жизни. Конечно, девушка могла и оплатить свою поездку в этот город и быстро и комфортабельно долететь на самолете. Но это так скучно. Гораздо интереснее было добираться сюда автостопом. И чем дальше она продвигалась, тем больше менялся ее гардероб. Пропали платья и каблуки, исчезла бижутерия, не осталось даже ни одной заколки для волос. Нет, её не обокрали. Она дарила эти вещи. Она раздарила все, что у нее было кроме билета обратно в Японию, папки с бумагами и жетона своего отца. Даже нижнее белье осталось на какой-то заправке.

Юки знакомилась, целовалась, занималась сексом, дружила. Эта поездка очень напомнила ей старые времена, когда все вокруг были одной семьей. Когда незнакомые люди старались друг другу помочь, порой даже ценой жизни. Единственное чего она никогда не делала, это не употребляла наркотики и алкоголь. Ей это было не нужно. Неизвестно, что могло случиться, если она потеряет контроль.

По тихой улочке пригорода шла необычная девушка. Лицо с ярко выраженными азиатскими чертами нельзя было назвать ослепительно красивым, и все же оно было симпатичным. Невысокий рост, тонкая талия, по-мальчишески острые колени и локти. Одета она была так же, как одевались многие студенты того времени: джинсы, футболка с надписью на груди «FUCK WAR», кожаная куртка и кеды. На запястьях фенечки, а волосы схвачены вышитой бисером повязкой. Но, пожалуй, самой интересной деталью было то, что девушка была полностью седой. Это заметно старило её, хотя ей было всего двадцать шесть лет, а по лицу ей и вовсе нельзя было дать больше двадцати.

Юки увидела женщину, которая сидела на лавочке. У неё тоже не было цели. И отнюдь не от хорошей жизни. Девушка немного напряглась и едва не оказалась погребенной под ворохом чужих мыслей. Ребекка не хотела идти домой. Там будут вновь незаслуженные упреки, ссора и тихий плач, отвернувшись к стене, чтобы этого не услышал муж. Муж, которого она до сих пор любила, но чувствовала сердцем, что у него появилась другая. Она до ужаса, до дрожи в коленях боялась поговорить с ним об этом. Боялась, что после этого разговора он уйдет и бросит её одну с ребенком. Боялась, что он ответит «Да», если она спросит его, изменяет ли он ей.

Юки села рядом. Достала жвачку и закинула пластинку в рот. По привычке сунула обертку в карман, хотя рядом находилась урна. Ребекка не обратила на неё никакого внимания, будто с ней сидел призрак. Девушка тронула руку женщины и сказала без капли сомнения в голосе:

– Все ваши проблемы от недостатка уверенности. До чего уже дошло? Вы боитесь возвращаться домой к любимому мужу и сыну! А почему он с вами ругается? Он чувствует свою вину, но не хочет признаваться в ней даже перед собой. Значит, виноватой остаетесь вы. Сколько это будет продолжаться? Год? Два? Пять лет? Вы не хорошеете с годами. Сейчас вы все еще интересная, хоть и усталая женщина. Вы сможете найти свое счастье. Но что будет через пять лет?

Чем больше Юки говорила, тем больше становились глаза женщины. В конце концов, она изумленно спросила:

– Откуда вы это знаете? Кто вам разболтал? Вздумали посме…

Но Юки жестко оборвала её:

– Никто. И если вам не хватает ума понять, когда вам делают подарок, то вы так и останетесь гнить в этом болоте. Только вы, как барон Мюнхгаузен, способны вытащить себя из трясины за свои же волосы. Не хотите? И боги с вами. Мне некогда с вами тут рассусоливать и тратить такой приятный вечер на такие неприятные беседы.

С этими словами девушка встала и собралась, было, уйти, но Ребекка схватила её за руку и умоляющим голосом спросила:

– Простите. Я не буду больше ничего спрашивать. Частный детектив, слухи или вы, как-то иначе узнали об этом. Мне все равно. Ответьте только на один вопрос. Он мне изменяет?

Юки нахмурилась, но решила пока не уходить, впрочем, и садиться обратно не стала. Глядя сверху вниз на испуганную и отчаянно надеющуюся женщину, она поняла, что правду говорить ни в коем случае нельзя. Неважно изменяет он ей или нет. У нее нет будущего с таким мужчиной. Никогда добрые советы не приводили к нужному результату. А вот шоковая терапия показала свою надежность. Поэтому она жестко сказала:

– Не просто изменяет. Та женщина беременна от него. И не думаю, что у вас осталось много времени вместе.

У Ребекки из глаз хлынули слезы. Рука бессильно соскользнула с чужого запястья. Но она не зарыдала, как предполагала Юки, а наоборот твердо на неё посмотрела и спросила:

– Вы предлагаете выгнать его из дома? Собрать все его вещи и пусть катится к своей шлюхе?

Юки опешила. Пожалуй, в ней все-таки есть стержень. Стержень, который не смогла сломать даже любовь и зависимость от другого человека. Что ж, для Ребекки она сделала все что могла. Следовало лишь попрощаться.

– Прощайте. Дальше вы справитесь без меня. Оставайтесь всегда человеком, которого вы сможете уважать.

Девушка развернулась и пошла дальше, гулять по улицам. Ребекка не стала её останавливать на этот раз. Она посмотрела вслед странной азиатке, которая чересчур много знала о её жизни и пошла домой. Сегодня вечером нужно еще кое-что сделать.

Лесли Гровс

13 Июля 1970 года

Лесли Гровс с наслаждением открыл бутылку вина. Вообще-то врачи запретили ему алкоголь, но что могут знать эти яйцеголовые кретины? В свое время он видел немало этой братии, чтобы понимать, что они хороши только в теории, а на практике вылезет еще куча всякого неучтенного дерьма, которое превратит гениальную идею в пожар на заднем дворе. И хорошо, если этот пожар удастся потушить.

То же и с вином. Все знают, что бокал вина перед ужином и бокал виски после ужина только укрепляют сердце, а не изнашивают его, как заявляет этот идиот доктор Моррис. К черту! Сегодня у него будет полноценный мужской обед: телячья отбивная, приготовленная по его фирменному рецепту, вино и сигара на веранде.

Но когда он вошел в столовую, то потерял дар речи от изумления и гнева. На его месте невозмутимо сидела девица, явно из япошек, но одетая как хиппи и почему-то с белыми волосами и нагло жрала его стейк, довольно ловко пользуясь ножом и вилкой. Девушка заметила его и радостно вскрикнула:

– Это божественно! Вообще я не слишком часто ем мясо, но это лучшее мясо, что я когда-либо пробовала. Пока вы живы, скажите рецепт. Пожалуйста.

Это «пока вы живы» мгновенно отрезвило Лесли. Он точно запирал дверь. Кроме того, как раз на такой случай у него была включена пара сюрпризов для желающих проникнуть в его дом без спроса. И они либо были ею отключены, либо не сработали. В любом случае гость к нему зашел явно неслучайный. Он потянулся к ящику, где хранился один из его пистолетов, но был остановлен жесткой фразой незнакомки:

– Не стоит этого делать. Иначе я так и не услышу, как вы готовите это божественное мясо. Поверьте, чтобы убить вас мне не нужно даже прерывать мою трапезу. Сядьте и поговорим, как цивилизованные люди. Если, конечно, вы еще не забыли, как это делается.

Лесли сел и налил себе вина во второй бокал, который он, кстати, не доставал. Он предоставил девушке вести диалог, ожидая, пока она отвлечется достаточно, чтобы можно было напасть. При её субтильности он мог успеть сломать ей шею быстрее, чем она выстрелит из своего скрытого оружия.

И этот случай тут же представился. Девушка беспечно наклонилась к своему рюкзаку, чтобы что-то из него достать. Лесли тут же бросился на неё, протянув руки к беззащитной шее. Точнее он отдал такой приказ своему телу. Но тренированное тело просто проигнорировало его команды и осталось расслабленно сидеть на стуле. Девушка достала из своего рюкзачка папку, и Лесли ощутил, что тело вновь повинуется ему, но не двинулся с места. Момент был упущен. Возможно, она как то контролирует его сознание? Может быть она сейчас щелкнет пальцами или взмахнет волшебной палочкой и он сам встанет, достанет кольт из вон того ящика и пустит себе пулю в голову? Лесли прошиб холодный пот, и срывающимся от волнения голосом он спросил у незнакомки:

– На кого вы работаете? На коми? Или ЦРУ решило от меня избавиться.

Девушка обворожительно улыбнулась. Но тут же посерьезнела. Она четко и твердо произнесла:

– Я ни на кого не работаю. Я сама по себе. Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, что сейчас нет людей, которые «сами по себе». Однако вам придется в это поверить. Я хорошо умею укрываться в тенях. Впрочем, я пришла сюда обсуждать не себя. Я хочу, чтобы вы кое-что прочли. Это дневник, написанный одним из моих отцов. Не удивляйтесь. У многих не наберется даже одного отца, а у меня сразу три. Два из них дали мне жизнь, а третий принял и воспитал, как родную дочь. Я хочу, чтобы вы прочитали воспоминания одного из них. Может быть, тогда вы встанете и пустите себе пулю в висок. Но, честно говоря, надежды на это мало.

Лесли смотрел в её странные серого цвета глаза. Не бывает у японок серых глаз? Или бывает? Эти глаза не содержали ни капли сомнения. Они будто притягивали, звали его, но он не поддавался этому зову. Он понимал, что она мгновенно убьет его, если он не подчинится. Ей было важно, чтобы он прочитал эти бумаги. А если откажется, то станет для нее бесполезным. Лесли принял у неё пакет и распаковал его. И почти не удивился, увидев даты на первом листе:

Авая Сэнкити

06-07 Августа 1945 года

Когда это случилось, мы были на холме рядом с городом. И мы единственные, кто выжили из нашего саперного батальона. Один взвод из целого батальона. С шести утра мы занимались строительством нового склада для боеприпасов. Командование опасалось массированного налета янки, поэтому собиралось как можно лучше рассредоточить боеприпасы по городу. А часть боеприпасов вывезти в хорошо замаскированные склады за его чертой. Именно такой склад мы и строили, обливаясь потом. Было еще по-утреннему прохладно, хотя влажный воздух и гнус изрядно раздражали.

В какой-то момент мы все взглянули в небо. Казалось, что с неба ударила молния и практически сразу за этой молнией последовал мощный взрыв, в один миг разметавший весь центр города. Я благодарю богов, что не видел деталей. С той точки, где мы стояли, видно было только общую картину. Но и так было понятно – американцы сбросили на город не обычную бомбу, а что-то чрезвычайно мощное, что вызвало просто чудовищные разрушения. В один миг весь центр города просто перестал существовать. От больницы, которая располагалась недалеко от эпицентра, остались лишь немногочисленные куски стен. Неподалеку было необычное здание с куполом, которое осталось стоять, хотя и было весьма потрепано взрывом. Но таких зданий было очень немного, особенно в центре. От большинства домов остались лишь квадраты и прямоугольники на земле, обозначающие их присутствие здесь раньше. В одно мгновение погибли сотни людей.

Вскоре до нас дошла волна горячего воздуха. Этот воздух, словно мощный порыв ветра, сбил некоторых из нас с ног. Я, сержант и несколько других солдат устояли. Воздух принес с собой сильный запах перегретого металла. Такой порой можно почуять в некоторых воронках сразу после взрыва. Но этот был куда сильнее.

Мы все застыли от ужаса на месте. Даже те кто упал не находили сил подняться. Я видел, как рядом стоял Ваками. Его кадык судорожно дергался вверх-вниз, а руки до белизны в пальцах сжимали лопату. Сержант Ситиро без конца вытирал платком уже и без того сухое лицо и не замечал этого. Его лицо от этого изрядно покраснело. Мы все были шокированы этим взрывом. Единственный кто не поддался шоку это рядовой Кинтаро. Он подошел к сержанту и начал ему что-то говорить. Видимо взрывная волна сыграла со мной странную шутку. Я видел, как Кинтаро открывает и закрывает рот, но не слышал ни звука. Наконец моему другу надоело, что сержант его игнорирует, и он потряс командира за плечо. Тот, наконец, отвлекся от созерцания города и что-то закричал. Именно посередине этого крика ко мне вернулся слух:

– …себе позволяете? Взвод немедленно собраться и построиться в колонну. Мы идем в город.

Пока я одевался, то вновь бросил взгляд на город и увидел две вещи. Во-первых, город затягивала сплошная пелена дыма, так что я не мог видеть, что происходит там. А во вторых над городом поднимался гигантский серо-белый гриб. Будто души моментально убитых людей отправлялись на перерождение все вместе.

Когда мы спустились, оказалось, что войти в город невозможно. Хиросима пылала. И не просто пылала. В сторону города дул сильный ветер, а где-то ближе к центру, иногда видимый в разрывах дыма, неспешно двигался гигантский огненный вихрь. И все же некоторым удавалось спастись из этого огненного ада. Одни обожженные, еле держащиеся на ногах выбирались по дорогам, где наш батальон сооружал противопожарные рвы. Другие шли вдоль рек. Все эти люди нуждались в помощи. Зачастую со страшными ранами они шли вперед, будто не чувствуя боли.

Жители стекались к больнице, находившейся на краю города. Увидев, что путь в город отрезан сержант приказал нам помогать раненным. Впрочем, мы занялись этим, едва оказались рядом с потоком полуживых людей.

Чего только я не насмотрелся за этот день. Женщина, у которой рисунок кимоно отпечатался на коже. Мужчина с какими-то странными рубцами на лице, будто его ударили огненной плетью. Мы все безмолвно проводили взглядом старика, который нес на руках обгоревшее тело ребенка, не желая с ним расстаться. Я насмотрелся достаточно ужасов за этот день. Но хуже всего рассказы. Сложно поверить, что те, кого я видел, были самые здоровые из людей в городе. Только у них оставались силы бороться за свою жизнь, и было достаточно рассудка, чтобы найти путь из горящих руин.

Люди помогали, чем могли. Доктора больницы не справлялись, и к ним на помощь пришли все кто мог работать или имел хотя бы зачатки медицинских знаний. Перевязывали только тяжелораненых, иначе не хватило бы бинтов. Во второй половине дня появился человек, который назвался доктором Фукухара. Он сказал, что работал в замке Хиросимы, который сейчас был охвачен огнем. Замок даже не пытались спасти, понимая, что это бесполезно. Лишь постарались вынести ценные вещи. А потом двинулись на помощь выжившим. Фукухара как-то незаметно стал руководить медицинским персоналом больницы и даже давал указания сержанту и нам. Кроме того он взял кровь у нескольких человек и стал проводить анализы.

Взял он кровь и у меня. Доктор немало заинтересовался моей внешностью. Не часто встретишь кудрявого человека с голубыми глазами. Да еще мой рост. Уже в детстве я перерос всех своих сверстников. Ох, и доставалось мне в детстве от одноклассников. Люди не любят, когда кто-то от них отличается. Тем более если его дед происходит из народа айнов.

Мы поговорили с доктором Фукухара. Я спросил:

– Зачем вы берете у людей кровь? Что вы пытаетесь там найти?

Молодой еще мужчина вмиг как-то осунулся. Груз на душе состарил его лет на двадцать. Он посмотрел мне в глаза и сказал нечто загадочное:

– Хотел бы я ошибаться. Боюсь, друг мой, что не все кто считают себя выжившими на самом деле таковы.

Он тут же осекся, собрался и продолжил, как ни в чем не бывало:

– Я боюсь за раненых. Многие из них без должного ухода умрут, а вы сами видели, что случилось с вокзалом. Я не знаю, когда мы сможем связаться с правительством, чтобы они прислали помощь.

Вокзал, в котором был телеграф, действительно был разрушен и горел, как и все остальные здания в городе. Не было никакого сомнения, что связи с другими городами в ближайшее время не будет. Только если отправить гонца.

Город полыхал, а раненые все прибывали. Больница не могла вместить всех, и люди располагались прямо на улице. Священники языческой церкви, находившейся неподалеку, разместили часть пострадавших у себя. Они заботились о них, промывали и перевязывали раны. Ближе к вечеру мы все выбились из сил. Несмотря на то, что нам помогали легкораненые жители, работы все равно хватало. Часть людей, что пришла из замка нашли где-то металлические каски и ломы и двинулись в город на борьбу с огнем. Сержант пытался их остановить, но его назвали трусом и послали подальше. Удивительно, но Фукухара не стал им мешать, хотя его они, возможно, послушали бы.

К вечеру пожар начал стихать и поток беженцев увеличился. Где они прятались все это время непонятно. Но сержант и доктор стали задумываться, чем им кормить такое количество народу. А ведь это только часть людей. Наверняка такое же количество жителей скапливалось и на других окраинах города.

Когда огонь угас, и дым только начал рассеиваться, все стали пытаться разглядеть что же стало с Хиросимой. Но бинокль был только у сержанта. Он сначала хмуро рассматривал город, ни на чём не останавливая взгляд, как вдруг замер. Его лицо выражало безмерное изумление. Некоторое время он смотрел в одну точку, затем медленно опустил бинокль и приказал:

– Кинтаро-кун, немедленно приведи сюда доктора Фукухара. Даже если он занят. Скажи это очень важно.

Не прошло и пяти минут, как пришел доктор. Он был явно раздражен, но не настолько, чтобы отказывать. Сержант дал ему бинокль и показал куда смотреть. Тот сначала видимо не мог найти нужное место, но вскоре прикипел к нему взглядом так же как сержант. Он подкрутил колесико и спросил, не отрываясь от бинокля:

– Вы думаете, он жив?

Сержант кивнул, не замечая, что его собеседник этого не видит и сказал:

– Видите руины больницы? Очень близко от эпицентра. Я видел, когда бомба взорвалась. Кроме того именно там бушевал огненный смерч, а на ней ни пятнышка. Будто только вчера сошла с завода. Надо отправить туда кого-нибудь.

Доктор, наконец, убрал бинокль от глаз и покачал головой:

– Не сейчас. В городе все еще пожары. Кроме того, такие вещи лучше делать тайно. Представляете, какая поднимется паника после такого спасения? Кроме того нам нужно убедиться, что он жив. Так. Она повернута туда. Если один из ваших солдат заберется вон на тот холм, то сумеет заглянуть внутрь. Но это нужно сделать да заката. Я бы предложил рядового Сэнкити. Он самый высокий в вашем взводе. Успеет до темноты?

Сержант кивнул и передал мне бинокль. Некоторое время я вглядывался в разрушенный город и пытался понять, что же так их обоих заинтересовало и шокировало. И тут я увидел её – детскую коляску. Как и говорил сержант, она стояла совсем близко к эпицентру. Судя по чудом сохранившемуся зданию с разрушенным куполом, коляска стояла во дворе больницы. Больницы, от которой остались лишь куски стен. А вот коляска осталось целой и невредимой, и на ней действительно не было ни пятнышка грязи или копоти. Она стояла немного под углом, и внутрь было не заглянуть. Я опустил бинокль и огляделся. Тот холм, на который указывал доктор, подходил идеально. С него я должен был увидеть остался ли кто-то живой в люльке.

Отдав честь, я бросился по направлению к этому холму. Нужно успеть до темноты. Время здесь коварно и темнело в Хиросиме быстро. Но я успел. Не тратя времени на то, чтобы отдышаться, я остановился на вершине холма и приник к биноклю. Я боялся увидеть внутри почерневшее тело ребенка. Но увидел там живого малыша. Конечно, нагретый воздух дрожал, искажая картину. Но я был уверен, что эти движения руками мне не померещились.

Как-то так получилось, что отправить решили меня. Сержант хотел пойти сам, но на нем по-прежнему оставалось командование. Да, и люди уже доверяли его авторитету. Отправить же доктора Фукухара было полной глупостью. Врачей по-прежнему не хватало. Посвящать же кого-то еще в то, что в эпицентре взрыва выжил ребенок, доктор и сержант опасались. Мало ли во что это могло вылиться. Не в последнюю очередь поэтому, я отправился в город в два часа ночи. Кроме того к ночи стихли пожары и по городу можно было передвигаться более менее безопасно. Ну, и наконец, только к полуночи иссяк поток беженцев.

Перед моим выходом у нас с доктором Фукухара произошел странный диалог. Точнее говорил в основном он, а я лишь слушал и кивал головой. Некоторое время он мерил шагами лабораторию и тер виски. Я подумал: удалось ли доктору поспать? Сам я перехватил пару часов после заката. Но я подозревал, что это из-за моей миссии. Фукухара, по его словам, не спал уже почти сутки. Наконец, доктор решился и начал свой монолог.

– Сэнкити-кун, я знаю, что ты – солдат. Ты видел смерть. И, может быть, даже убивал. Но то, что ты видел раньше не идет ни в какое сравнение с тем, что ты увидишь в городе. Я хочу попросить тебя о трех вещах:

Во-первых, будь стойким. Всё, что мы видели сегодня, все эти раненные и погибшие от ран лишь малая часть того, что осталось там. Отрешись от всего этого. Оставь свои эмоции здесь, иначе ты сойдешь с ума. Помни о ребенке. Очень важно спасти его. Пусть мысль о его спасении станет твоей путеводной нитью. Пламенем, который не даст тебе погрузиться во тьму безумия. Я не говорю, что ты обязательно сойдешь с ума. Но такая вероятность есть, и мы не имеем права о ней забывать.

Во-вторых, наверняка в городе остались люди. Живые люди. Раненые, безумные, ищущие своих родных. Не нужно им помогать. Даже, если они будут тебя умолять. Даже если они встанут на колени. Ребенок! Если ты не поможешь ему, он может умереть. Помни об этом. Помни о том, что эти люди купят твою помощь возможно ценой жизни этого ребенка.

И последнее, я боюсь, что есть опасность пострашнее пожаров. Если бы я мог, то пошел бы сам. Но я в ответе за этих людей. Постарайся не приближаться к телам, не трогать их. Считай, что они умерли от заразной болезни, которую можешь подхватить и ты. Твоя цель как можно быстрее добраться до коляски и принести ребенка сюда. Я не знаю, как младенец выжил в этом аду. Нам еще предстоит это выяснить. Но постарайся без крайней необходимости не брать ребенка на руки. Постарайся вывезти его оттуда в коляске. Знаю, это звучит странно, но это для твоей собственной безопасности.

Я хотел расспросить доктора об этой невидимой опасности, но передумал. Я вспомнил свой вопрос утром. То ли доктор сам не знал, с чем мы имеем дело, то ли не хотел говорить, но ответа я от него явно не добьюсь.

Я вошел в город, когда было еще темно. Мы сверили с сержантом часы. По плану я должен был вернуться где-то через три-четыре часа. Все зависело от непредвиденных обстоятельств. К сожалению, мы не наметили маршрут, пока было светло, поэтому приходилось полагаться на наши воспоминания о планировке города, который ни одному из нас троих не был родным. А привлекать кого-то еще мы сочли нецелесообразным. По общему мнению, безопаснее всего было двигаться воль реки и углубиться в город только у моста. Дальше останется только пройти вдоль трамвайных путей, которые вели почти до самой больницы.

Город встретил меня запахом гари, от которого тут же запершило в горле. Я достал одну из масок пропитанную обеззараживающим раствором. Эти маски Фукухара собрал со всей больницы и отдал мне. Даже если бы не было того разговора, один этот жест показал бы мне насколько важен ребенок.

Я огляделся. Город превратился в выгоревшее поле. То тут, то там поднимались из земли какие-то обгоревшие палки, наполовину расплавленные печки и редкие каменные трубы, похожие на кости гигантских животных. Кое-где в темноте ночи еще мерцали угли отгоревших пожаров. Приходилось ступать осторожно, чтобы не наступить на какой-нибудь гвоздь в самом начале пути.

Тел не было. По крайне мере, их не было, пока я не спустился к реке. И понял, что наш план пошел прахом на первом же шаге. Видимо близость воды не дала огню пожрать трупы. Кроме того, тела были и в воде. Их сносило течением. Некоторые цеплялись за берег и на некоторое время качались на волнах, будто жуткие поплавки. Тела и в воде и на берегу были раздуты и жутко воняли. Так сильно, что я чувствовал это даже через маску. В призрачном свете будущего рассвета я видел, как в трупах копошатся целые рои мух, откладывая яйца. Я еле успел снять маску, когда меня стошнило. Затем еще раз. Когда желудку уже нечего было извергать кроме желчи, он немного успокоился.

Глядя на эти тела, я с ужасом подумал, что еще сегодня утром это были живые люди. Живые люди, которые кого-то любили, о ком-то заботились, строили планы, мечтали. И не подозревали, что вечером их тела станут домом для мух. Что их закат обернется рассветом для других существ. Доктор Фукухара был прав. Я видел смерть. Но те люди были готовы… Хотя, есть ли вообще люди готовые к смерти?

Нужно было идти дальше. Но берегом мне не пройти. Я поспешил свернуть на ближайшую улицу и пошёл вдоль неё. Эта улица была пуста, как и следующая. Я двигался по улицам, не встречая никого на своем пути. Иногда вдали я видел редкие фигуры других выживших. Их силуэты дрожали во все ещё горячем воздухе, превращая их в привидения. Я быстро преодолел две трети пути.

Вскоре мне под ноги начали попадаться куски битого кирпича. Подняв глаза, я увидел огромную груду из этих обломков, которая образовалась от разрушения редкого в Хиросиме кирпичного здания. Я подошел поближе просто, чтобы понять: смогу я перебраться через эту кучу или лучше найти обход. Моя нога задела что-то в золе, и этот предмет повернулся, тускло блеснув в свете занимающегося рассвета. Я узнал его. Это была каска одного из добровольцев, ушедших на помощь другим. Я протянул руку и поднял её. С каски осыпалась зола и вывалился череп, клацнув зубами. От неожиданности я выронил шлем и отступил на шаг. Такого я точно не ожидал. От зловещей ухмылки черепа мне стало не по себе.

Я не стал его больше поднимать. И вообще возвращаться к братской могиле. Обойдя завал, я хотел было вернуться на ту же улицу, но понял, что это была плохая идея. Рухнувшее здание оказалось ловушкой, которая убила несколько сотен человек. Улица была заполнена телами. Они лежали в несколько слоев. Те, что были сверху, частично обгорели, но те, что снизу, явно задохнулись. Я перешел на улицу, которая была еще дальше от реки. Здесь проходила одна из противопожарных траншей. Я боялся, что она будет заполнена водой, но увидев её, обругал себя за глупость. Какая вода? После пожара все испарилось. Дно траншеи и вправду было сухим. Я шел и шел по этому рву. Иногда попадались тела, но их было мало.

Около трамвайных путей траншея закончилась. Я выбрался на улицу и огляделся. Метрах в пятидесяти слева виднелся мост и на нем стояли люди. Стояли и смотрели в воду. Я окликнул их, но мне не ответили. Ни один из них даже не обернулся. Я помнил о совете доктора Фукухара, не помогать другим, но они вели себя очень странно. Поэтому я решил узнать, что с ними не так. Подойдя к мосту, я понял, что им больше не нужна помощь. Они все были мертвы. Их тела, обращенные к воде, обгорели. Как они умудрялись не падать, я не знаю, но смотреть на этот мертвый парад было жутко.

Я оставил их и двинулся вдоль трамвайных путей. Осталось совсем немного. От этого моста до больницы метров пятьсот не больше. Когда я шел по выжженному полю я не ассоциировал эти места с тем городом, который знал. Но тут… Трамвайные пути, мост с мертвецами. Это было отвратительной, ужасной пародией на живой город. Это не могло быть настоящим. И все же оно было тут – разлагающееся чудовище, неумело притворяющееся Хиросимой.

Вскоре я набрел на трамвай. На месте водителя сидел человек, лицо которого обгорело так сильно, что были видны кости черепа. Все пассажиры остались на своих местах. Люди сидели в тех позах, в которых их застал взрыв. Издалека мне даже казалось, что часть людей все еще стоит, но, подойдя поближе, я понял, что они просто висят на чудом не сгоревших ремешках. Я оставил эту братскую могилу и пошел дальше. Осталось совсем недалеко. Свернул к больнице. Еще вчера здесь дарили прохладную тень старые деревья. Сегодня об их существовании напоминали лишь угли до сих пор тлевшие в остатках пней. Огонь не щадил ничего.

Но вот и бывший двор больницы, а совсем рядом стоит детская коляска. Я обратил внимание на то, что мы не смогли увидеть в бинокль. Спекшаяся и растрескавшаяся земля была повсюду, где её не скрывали под собой зола и несгоревшие обломки домов. И только на маленьком пятачке, на котором и стояла эта детская коляска, виднелась обычная глинистая почва характерная для этих земель. Конечно, она была сухой, но на ней не было ни следа того непредставимого жара, который оставлял от людей лишь тени на земле, будто фотоснимки, мгновенно превращающие человека в память о нем.