
Мои рабочие истории
2 поста
2 поста
1 пост
1 пост
Если вам неинтересна личность и положение автора в литературе — пропустите первые три абзаца. Моментами будет душно.
Кто такой Стивен Райт? Бездарность? Очередной обделенный внимание писательшка? Да. Ладно, конечно Нет. Это человек, который от руки корпеет над каждой своей книгой настолько усиленно (пять небольших книжек за сорок лет), что каждый негативный рецензент и провал в продажах вводит его в депрессию. От того перед началом работы над важной для него исторической книгой о расе и гражданской войне он берется за написание чего-то более политкорректного и простого — «С волками жить».
Увы, новую книгу, как и его предыдущий роман, снова ждала коммерческая неудача, незаметно прошла для читателя, не сыскав новых поклонников. Стивен больше не видит смысла писать, и не пишет все двенадцать лет молчания. Для него писательство — это акт общения, и работа над книгой не окончена, пока не завершится акт общения с читателем. Даже после публикации его последнего того самого исторического романа он так и не оправился от провала «С волками жить». На это наложился и кризис личной жизни, что привело к отчужденности по отношению к товарищам по писательству, среди которых числятся и великие имена. А еще он бывший разведчик во Вьетнаме, дебютная книга вдохновлена именно этим опытом.
Так почему его книги вообще должны кому-то нравится? Точно ли перед нами неоцененный талант? Хоть кто-то из великих ценит его? Имя Тони Моррисон вам что-то говорит? Она высоко оценила «С волками жить». Райт преподавал у нее литературное мастерство. А мастодонт Делилло? Ему нравилось все творчество Райта. А Робер Кувер? А оценивший талант Уильям Гибсон? Пишущий ему блербы Томас Пинчон? Уильям Гэддис, хранивший «С волками жить» на полке важных ему книг? Критик и исследователь постмодернистского Ларри Маккаффери, поместивший «С волками жить» на 13-е место в своем знаменитом списке «100 лучших художественных книг 20-го века»? В списке выше идут Моррисон, Пинчон, Джойс, Набоков, Берроуз, Беккет, Кувер, Фолкнер, а чуть ниже Малькольм Лаури («У подножия вулкана», перечитываемый Хемингуэем множество раз), сам Хемингуэй, Делилло, Вулф, Фицджеральд, Гэддис, Гэсс, Эллисон, — очень комплиментарная компания, наряду с непоследними писателями расположился Райт, да? В общем, какой-то писатель для писателей, которому хренов космос мешает пробиться к достойной публике, чтобы уверенно занять место как минимум рядом с Делилло.
Скрытая жемчужина, которой не повезло с обложкой и аннотацией. Именно, книга с уродливой обложкой и с кашей в аннотации, говорящие либо ничего — ну, кроме того, что эта книга ширпотреб и говно — либо вводящие в заблуждение. А меж тем эта книга представляет из себя предельно реалистичный портрет американского духовного ландшафта юга страны, американской идеи резкого перехода из одного жизненного сценария в другой, нередко путем побега, поиска другого за пределами привычного.
Восемь наполняющих роман историй, где каждая — это самостоятельное погружение в отдельно взятого человека, молодую пару или семью, живущих на грани социопатии, незнающих о существовании друг друга, но по соседству вот-вот переходящих черту душевного безумия, иногда. Каждая часть на первый взгляд читается самостоятельным рассказом, но все они склеены одной тенью, странствующей по дороге, появляющейся путником, любовником, вором, убийцей, под чужими именами, с чужими судьбами. Но главное общее начало этих портретов — в ментальной загрязненности всех слоев общества, будь то социальные изгои, средний или высший класс, в духоте наэлектризованной атмосферы обособленного существования — это зацементированное напряжение наэлектризованности каждый раз произвольно нарушает кто-то чужой, приводящий в движение того, кто устал и боится, — в среде и обстановке, где люди бьются током, бьются о стену недоверия и непонимания со стороны ближнего, все кругом разваливаются, все всё видят, но молча сидят в тишине, находясь в одержимом внимании на себе, на своем ничтожном и раненом «я»; никто не в курсе своего настоящего «я», своего настоящего имени, настоящего положения, но все успели заметить утрату идентичности, поисками чего озадачен каждый.
Обрывистость и неспешность трагедий, неприятное предчувствие дурного и страшного внутри вялого быта, общность темы утраченного навыка слушать и эгоизма зацикленного «я» — все это дает право проводить параллели между «С волками жить» и «Потерянным альбомом» (1995) Эван Дары, о котором когда-то немного я говорил. Уверен, Эван Дара читал Стивена Райта. Еще вспоминаются рассказы Маркеса, там тоже не хватает воздуха в предгрозовой ауре, находишься в ожидании несчастья бедного человека. И конечно напрашивается менее точное сравнение с Уолессом, тематически и интонационно, в частности цикл «Интервью с подонками» и «Личность в депрессии». Важно уточнить: в своих рассказах Уоллес позволяет себе легкую иронию, цинизм, язвительность, юмор (часто смеюсь, читая его), Райт же напротив — серьезен, юмор гость редкий, нет выраженного цинизма и иронии.
Чтобы точно было понятно, что это такое. «С волками жить» — это такой Керуак наизнанку. Как и в «В дороге», главному герою надоела традиционная жизнь среднего американца; он с наскока бросает всё, отправляется куда глаза глядят; есть еще пару совпадений с героями Керуака (Сал и Дин), которые могут рассекретить сюжет, так что опустим.
Вся "наизнанка" заключена в ловком фокусе, она же причина фрагментарной структуры романа: в «В дороге» мы чувствуем-видим-слышим мир и людей от лица гг, Сала, мы в голове этого чувака, мы наблюдаем его путь и мысль, нам так привычна мягкость движения камеры, переключения кадра, потока декораций, персонажей. А сейчас выверните пов, представьте, что чувствовать-видеть-слышать вы будете от лица тех, кто повстречается Салу, а сам Сал окажется нежданным гостем. Выходит, плавность сюжетной дороги исчезла, как и естественность перехода одного к другому, к новому пространству, событию, нас заранее и резко перекидывает в следующую на очереди локацию, куда главный герой должен вот-вот добраться, на локацию с действующими персонажами, о жизни которых мы ничего не знаем, но мы вынужденно и без прелюдий ныряем в конфликт незнакомца, потихоньку расчищая песок его прошлого. Кардинальная же разница в том, что Сал — это славный парень, доставляющий незнакомцам свет, веселье, наслаждение, добро и любовь, после него остается шлейф из грусти сентиментального расставания. Наш же «битник» — полная противоположность, несет только больше боли и страдания, порой оставляя позади себя смерть.
Вдруг кто-то встретит себя в одном из. С виду они образцовые муж и жена, по лужайке детишки топ-топ, с качели наблюдает няня, вечером барбекю в компании друзей, гораздо успешных, между прочим, — звучит прелестно, что-то не так? Неудовлетворенность собой, неудовлетворенность браком, обоюдное молчание, избегание друг друга, нереализованные мечты, поиск идентичности, своего «я», осточертевшая работа, рутина обыденности, влечение к запретному, апатия, молчание, измены, зависть, зависимость, агрессия, извращения, желание все бросить, уйти, сбежать, убить, украсть, оскорбить, навредить, провалиться в бесконечный трип, нажраться, натрахаться, исчезнуть, спастись.
Меня занесло, перечислил все виды состояния и желания человека книги целиком. Будь то история о парочке кокаиновых наркоманах, оскорбляющих и опиздошивающих друг друга ссаными трусами, забытые её бывшим, который заскочил покувыркаться, пока нынешний кусок жира поехал за дозой. Комментарий: этого дуэта психов я пиздец как не понял; это такое дно, что посочувствовать и понять поведение и ход мыслей сложно; я сочувствовал молодым из «Реквием по мечте», они похожи на людей, они и есть люди, которых можно понять, за которых реально переживаешь; но эти двое... давайте дальше.
Или об крайне странном автостопщике психе. Комментарий: не беспокойтесь, ничего критичного не проспойлерю; на поверхности фабула непримечательна; книга фрагментарна, без резких переворотов и качель, без жирных итоговых точек в финале (и исключениями). Или о бессмысленной жизни двадцатисемилетнего чувака, зарабатывающем на скрытой сьемке ничего неподозревающих парочек в «доме траха». Или как двое американских туриста, нежные и глянцевые, как с обложки модного журнала, ради новых ощущений на пути к селению в диких джунглях индонезийского острова совершают переход из комфорта изобилия в условия первобытного племенного существования.
Или об уставшем отце семейства, который сидит на ресепшне придорожного мотеля, живет там вместе с семьей, пишет киносценарий про инопланетян, наивно веря в успех, пока в ста метрах от него ему изменяет жена с его же товарищем, о чем известно сжалившимся над ним работникам мотеля, но не ему; плюс у него тупая несовершеннолетняя дочь вместе со своим бойфрендом, объебанным цыганом, сваливает автостоп венчаться до вегаса, ха-ха. Комментарий: к слову об упомянутом киносценарии; в книге полно отсылок к культуре телевидения и кино; особенно заметна авторская любовь к фильмам ужасов, десятки упоминаний всякой классики; вообще, есть несколько жутких сцен, которые своей неожиданностью ломают обстановку относительного спокойствия, достойны лучших хоррор произведений, вызывают волнение и легкий страх.
Но особенно выделю историю двух лесбиянок, работниц загса-часовни в Вегасе. Одна из них мать двоих детей, которую преследует бывший, проебавший собственный план заработать сто миллионов долларов к тридцати пяти (кто тоже метил к таким суммам? знакомо?). Комментарий: любая описанная судьба есть серьезная проблема. Вся книга — ворох проблем. Большинство бегут, особенно мужчины, они же, лесбиянки, пытаются разобраться, поворачиваются к своим демонам лицом, настраивают хрупкий инструмент, что привносит в их жизнь дисгармонию, резонирующие колебания. Кстати, в произведении женские персонажи преобладают над мужскими.
Кто-то спросит Нахрена это читать? мало ли написано книг о выжатом среднем классе, маргиналах, изнанке американского общества? Отвечу Качественное отличие этого романа — в экспериментально-замороченной прозе, в перегруженном, но чарующем языке. Намеренное предпочтение в одном предложении громоздких эпитетов, иногда фонетически грубого слова мягкому и поэтически-текучему, — гениальный способ передать натянутость нерва уставшего и заблудшего. Длинные раздутые расползающиеся по всей странице абзацы, приходится перечитывать по несколько раз, дабы до конца уловить мысль, состояние, происходящее. Текст насыщен странными инопланетными сравнениями, порой слишком плотно, cлишком удушливо, но не стоит опасаться, далеко не вся книга написана усложненно, максимум треть, автор не забывает добавить воздуха, кристально чистой поэзии, начинает писать проще, разреженно, кратко, диалоги. Райт прекрасный стилист, который текстуально поднимает читателя то к осязаемой ясности смыслов, то обрушивает на него полеты экзистенциальных космических абстракций.
Да, получается так, что от книги устаешь; действительно требовательна к читателю; беритесь с готовностью нагружаться медленным тягучим чтением; приложите честные усилия и вдумчивость; тогда пройти сквозь детальность психологизма покалеченных голов, в кружеве уникального языка, не покажется процессом нудным; за день легко прохожу триста страниц Кинга, от Райта перегреваюсь уже на сотне.
Для вас, может быть, истина еще не очевидна — штош, значит не достало убедительности и таланта — но я скажу Перед нами по-настоящему штучная вещь, способная испугать, встряхнуть, разбудить от сна обыденности и потерянности; вам предложено восемь историй и столько же попыток очнуться, увидеть в зеркале уставших лиц своё модульное, запутанное, непроявленное «я», разглядеть слово «БЛЕФ» у себя на лбу, после чего самим начертить маршрут решения или побега из душной тюрьмы притворства, или что вы там выберете.
В случае, если вы точно настроены прочесть сие творение, то, возможно, я слишком перехвалил экспонат, создал ложный образ маст-хэв искусства, а оно таковым не является, далеко не для всех. Ну а если ваша уверенность непоколебима, происходит стопроцентное совпадение с вашим «я», то больше не читайте этот отзыв, забудьте мои слова, выкиньте из головы, потому что мне кажется — нет, я уверен в этом — что рассказал чуток важного, лишнего выдал из благородных побуждений, без чего бы не вышло передать текстуру и структуру произведения с уникального ракурса. Кысь.
Многие творцы видят свою незаконченную работу в образе страшно изуродованного ребёнка, который постоянно преследует своего создателя, пугает его, требует внимания. Результат стараний часто выходит не таким, как представлялось на стадии идеи. Идея была совершенством, вдохновляла, а то, что вышло – отвратительно и ужасно. Но материнский инстинкт не позволит отказаться от своего детища, – ты всё равно любишь его, нянчишься с ним, ведь оно уродливо не без оснований – в нём твоё ДНК, твоё уродство. В то же время ты хочешь, чтобы и другие полюбили твоего отпрыска. Ты хочешь, чтобы другие не видели его мутаций, пытаешься обмануть зрителя. В глазах родителя родное дитятко кажется лучше чужого. Своё дитё малиной пахнет.
Вначале пути творчество приносит неподдельное веселье. Ты ещё не думаешь, как это воспримут другие люди, тебя не волнует чужая оценка, важен процесс, само дело, собственное отношение к этому. И тебя радует каждая победа, тебе по-детски весело. Затем, в процессе роста уровня мастерства возникает желание делиться результатами с публикой. И это отдельное веселье получать положительные отклики, внимание, славу, деньги. До поры до времени. Потому что потом ты уже не можешь без внешней оценки. Ты жаждешь внимания. Теперь ты уже озабочен тем, как понравится, как заинтересовать и в следующий раз. Мотив добиться реакции и боязнь быть отвергнутым ведут к одержимому, где-то к навязчивому стремлению выдавить из себя постное дерьмо, суррогат, – словом, сделать так, как требуют того массы. Личное веселье испаряется, приходит веселье тщеславия, а вместе с ним и страх оплошать.
Единственный способ вылечиться, избавиться от зависимости быть оценённым – каким-то образом вернуться к тому наивному веселью, когда ты просто делаешь, не волнуясь о внешнем, к веселью, которое когда-то единственно подпитывало твою мотивацию творить.
В своём эссе «Природа веселья» (1998) Дэвид Фостер Уоллес говорит конкретно о литературном произведении, я же написал резюме в адаптированном под любое творчество варианте, – мне кажется, это знакомо не только писателям.
Рохинтон Мистри (р. В 1952 г.) – известный канадский писатель индийского происхождения, лауреат нескольких престижных национальных и международных литературных премий, номинант на Букеровскую премию. Его произведения переведены на множество языков, а роман «Хрупкое равновесие», впервые опубликованный в 1995 году, в 2003 году был включен в список двухсот лучших книг всех времен и народов по версии Би-би-си.
Индия 1975 года – в период чрезвычайного положения, введенного Индирой Ганди. Индия – раздираемая межкастовыми, межрелигиозными и межнациональными распрями, пестрая, точно лоскутное покрывало, которое шьет из обрезков ткани молодая вдова Дина Далал, приютившая в своем доме студента и двух бедных портных из касты неприкасаемых. Снаружи гремят политические бури, вспыхивают волнения и беспорядки, но в их крошечном доме царят мир и согласие. Они дарят друг другу любовь и поддержку, помогая удерживать хрупкое равновесие на грани отчаяния и надежды.
Тяжёлое чтение. Примерно на половине уже хотелось просить автора остановиться. Всегда считал именно Фёдора Михайловича любителем поиздеваться над своими персонажами, но нет, Рохинтон тот ещё мучитель. На сцене с принудительной стерилизацией населения пришлось передохнуть. Да, вымысла нет, ничего не придумано, все революционные бесчинства и зверства действительно происходили, но, извините, не всё же сразу с одними и теми же людьми. Перебор. Хоть разочек должно было повезти, обойти стороной, не казино же. А может и так бывает. Всё-таки страшнее реализма про Индию не найти. Да и в целом более жёсткого реализма не читал. Будьте готовы к нескончаемой несправедливости.
После книги вам, может быть, захочется познакомиться поближе с индийской культурой и историей. Это плюс. Я так и поступил, полез на ютуб и начал залпом смотреть часовые видео о жизни в трущобах, о кастовой системе, да и в целом о жизни в современной Индии, где многое из описанного до сих пор продолжает существовать.
После книги вам, может быть, захочется умереть. Это минус. Я так не поступил. Шучу! Тем не менее рекомендую это чтение в качестве терапии, как средство отрезвления и пробуждения от эгоистичного, зацикленного только на себе, существования. Тут такие вы судьбы встретите – мамма миа! Сложно представить, тем более поверить, что оказавшись в подобной ситуации человек всё ещё способен оставаться чистым сердцем, способен верить в дружбу, предаваться радости и покою в мелочах, и где-то находить силы на сопротивление, на борьбу за покалеченную подонками жизнь. Конечно, я читал разного рода нон-фикшин о зверствах нашего вида, смотрел художественное и документальное кино, но именно Художественный Печатный Текст сработал как Должен, а не как обычно. Будете читать, внимательно наблюдайте за поведением Червяка, – возможно ли оставаться таким открытым с его-то судьбой?
Контекст уже есть в аннотации, чуть про другое. Так как книга об Индии и от писателя индийского происхождения, то вполне ожидаемо, что из эмпатии к своему народу и родине будут подняты проблемы несправедливости кастовой системы, которая вроде бы отменена, но де-факто продолжает существовать, страшной бедности и невозможности человеку зажить нормальной жизнью, стать на ноги, найти оплачиваемую работу, а также вечное «подонки у власти», что оттесняют людей жить в трущобы, сбрасывают, как в помойку, неугодных, обманом и угрозами пользуются людьми в политических махинациях, творят беспредел, используя тех же бездомных и бедняков в качестве фальшивой массовки и бесплатной рабочей силы. Если про жизнь в трущобах и революционный террор видел и слышал хоть немного, то от подробностей устройства кастовой системы меня аж коробило своим абсурдом и бесчеловечностью (там такие вещи показывают…).
Как справляться со всеобъемлющей несправедливостью? Автор говорит о значимости быть человеком и быть с человеком. Светлых моментов в книге мало, но каждый момент пропитан таким слоем жгучей сентиментальности, что слёзы будут капать, если вы не слишком sigma, способны на такую чувствительность. Цени дружбу, семью, береги родину, не забывай корни, дом родной, научись видеть в другом человеке товарища – понятно, да. Там все по-разному страдают: богатый, бедный – неважно. Важно лишь то, что кто-то нашёл свой уютный покой рядом с другим человеком, с братом по несчастью. Многим доводилось чувствовать подобное спасение в людях. Помню, как студентом мне пришлось поработать в абсолютно чужеродном и неприятном месте, в тысяча километрах от дома, заграницей, в обществе сомнительного контингента. Какое-то время мучался, думал не выдержу этой пытки в бомжатнике (хуже общаги в жизни не видал), хотел обратно на родину, домой, в налёжанную кроватку. К счастью, всё обошлось. Спустя несколько дней, я уже не замечал этих ужасных условий, встретил хороших людей, рядом с которыми ничего более не тяготило. Тогда-то и пришло осознание, что превозмочь Внешнее в десятки раз легче с настоящим товарищем. Именно это, на протяжении всей истории, до самого финала, наглядно и показано.
Но не всё так просто. Рохинтончик не наивный мальчик. Кто ждёт финала, где герои справились, прошли испытания, благодаря взаимовыручке и борьбе остались победителями – проходите мимо, ибо финал амбивалентен: это ни хэппи-энд, ни бэд-энд, но вы останетесь опечалены. Не всем по нраву такой конец. Конец.
Настойчиво Рекомендую.
Читаю сборник публицистики «Литература и время» (1983) Леонида Леонова. Наткнулся на самое смешное и нелепое эссе. В публицистике советского писателя часто идёт речь об исключительности социалистического строя. Это ясно, кто-то действительно верил в организацию будущего рая и не важно по каким причинам. С высоты прошедшего времени легко судить, но сегодня эти публикации читаются местами наивно, местами с пониманием, а искренние слова надежды вызывают сочувствие. Но Единственная реакция на эссе «Красота труда» – испанский стыд :) В этом плане оно переплюнуло всё остальное.
Писатель полагает, что инженерия рукоятки инструмента очень важная вещь, благодаря удобству применения рабочий процесс становится Высоким творческим актом, источником вдохновенного, Созидательного Наслаждения! Хороший инструмент = менее утомлённый работяга = источник нравственного и физического удовольствия = экономия творческих сил = повышение производства. Ха-ха. В эту цепочку забыли добавить последний пункт (сразу после “повышения производства”), а именно “повышение требований и плана работ”: «Справляетесь? Работайте больше! Никто вам в свободное окно отдых не всунет.» И вообще, о каком наслаждении на производстве промышленных масштабов, где ставка на количество, идёт речь? Труд может быть эстетичным и в удовольствие, но только при наличии Индивидуальности, когда речь идёт о ремесленничестве, где возможно творчество, индивидуальный подход, достойное Человеческое Вознаграждение за работу, – лишь тогда труд становится искусством.
Сейчас смешнее. Автор не сомневается, что вскоре предметом обсуждений и спора будет эстетика производственных помещений, цехов, рабочих мест, вплоть до рассмотрения цвета окружения и оценки степени мелодичности шума. Будут рецензии не только на живопись, музыку и литературу, но и на бытовые вещи, ведь у них Такая же Огромная Роль в формировании художественно-эстетического вкуса. А наказанием за преступление будет не каторга, «…а наоборот – отлучение от труда, от творческого общественного процесса – караться бездельем, означающим, что эта жалкая человекоподобная тварь хотя бы временно не нужна обществу.» Ох, Лёня...
Фантастичная Утопия. Это первое эссе, где, как мне кажется, автор Сам не верит в тот сказочный мир, что так красиво пишет. Даже теоретически сложно представить несколько десятков тысяч работяг, воспринимающих инструмент и труд описанным образом. Но несмотря на фантазии, писательское мастерство позволяет насладиться и такими речами :)
Это не отзыв и не рекомендация – хотя, безусловно, произведение классное – а скорее внутренний монолог, который мало кому будет интересен. Просто хочу “поспорить” с мёртвыми людьми, высказать субъективное негодование, ну и сохранить впечатления на память. Плюс буду говорить о вещах, которые, кажется, в других отзывах не упоминались. Много цитат. Спойлеры!
Прочёл роман. Открыл справочные материалы. Оказалось, что «Отцы и дети» подвергались непрекращающимся нападкам со стороны критики. Понимаю, знать контекст важно, реакция была аж почти двести лет назад. Но как развидеть формулировку:
«Как не стыдно Тургеневу было спустить флаг перед радикалом и отдать ему честь, как перед заслуженным воином… Подумайте только, молодец этот, Базаров, господствует безусловно надо всеми и нигде не встречает себе никакого дельного отпора. Даже и смерть его есть еще торжество, венец, коронующий эту достославную жизнь, и это, хотя и случайное, но все-таки самопожертвование».
Катков
К тому же, помимо многократных пояснений, Тургенев серьёзно редактировал образ Базарова:
«Я надеюсь, что вследствие моих поправок – фигура Базарова уяснится Вам и не будет производить на Вас впечатления апофеозы, чего не было в моих мыслях.»
Тургенев
Во-первых, всегда немного неприятно осознавать, что великий классик, создавая шедевры мировой литературы, потакал капризам всяким закоренелым националистам, которые теперь, спустя века, практически забыты и интересны лишь горстке специалистов, – благо время вершит справедливость. Во-вторых, мне искренне непонятно, как критикующие рассмотрели прославление Базарова внутри множества противоречивых явлений, которые окружают его, происходят по его вине. Базарова же не совсем…
…герой и смерть его не геройская. Первую треть романа, до появления Одинцовы, Базаров вообще вялое, даже в чём-то жалкое существо. Для него проявление романтизма и человеческих чувств – глупость. Игра на виолончели – глупость. Природа – глупость, всего лишь мастерская. Пушкин – глупость. «Рафаэль гроша медного не стоит», — заявляет он. Идти в гости лишь из желания выпить шампанского – пожалуйста, цинизм называется практичностью. Шутите? Не, я мог бы проникнуться его искусством отрицания авторитетов в лет шестнадцать. Но человеку, который оставил максимализм и бессмысленный бунт где-то в юности, покажется такой подход пошлым и глупым.
А посмотрите на его учеников, как эта идеология в скудных умах приобретает уродливый вид – смешное зрелище: пустые, неестественные, пошлые прогрессисты скучны до невозможности, для них нигилизм – удобный способ вести праздную жизнь, забыть об ответственности, прикрыть свои комплексы; они наглядный пример того, Что делает радикальная позиция с глупым человеком; лишь Аркадий не успевает заразиться полностью, потерять себя настоящего; обратите внимание как он постоянно обманывает и мучает себя, подавляя искренние чувства, только бы авторитет не заметил.
Разве это можно рассматривать только как похвалу, где нет места тургеневской критике базаровских взглядов? Тургенев любит Базарова, не спорю. Но не всего, не за радикальные взгляды, а за многое, что есть в нём человеческого. Любит в нём не циника нигилиста, а человека; человека умного, прямого, честного, сильного, трудолюбивого, неотступно приверженного делу, не пытающегося казаться, любящего отца и мать.
Едва ли Тургенев солидарен с его выпадами в сторону природы, в объятиях которой, после своей смерти, окажется сам Базаров; или с его оценкой поэзии, живописи, музыки, любви и с несправедливой критикой своего «Я». Посмотрите, как Базаров, находясь в постоянной борьбе, на ровном месте злится на окружающих и на самого себя за свои поступки и мысли. Что не так?
К главному. Критик говорит:
«Подумайте только, молодец этот, Базаров, господствует безусловно надо всеми и НИГДЕ не встречает себе никакого дельного отпора.»
Катков
По-моему, Базаров находит самый дельный, какой только можно вообразить, отпор. Базаров считал настоящую любовь белибердой, непростительной дурью, предпочитая мимолётные увлечения. И что происходит? Человек, который искал свободы от пленяющего и ограничивающего, попадает в ловушку Джокера – влюбляется в тургеневскую девушку, оказавшейся сильной личностью, пред которой он робеет и мешкается. Его доселе неведанное чувство расшатывает, расклеивает, он начинается бояться новую, поселившуюся внутри его души, сущность романтика, сентиментальный романтизм – он пал от того, что всё это время так упорно презирал.
Тургенев понимает муки Базарова, сам прошёл через это, но разделяет ли он его отчуждённость? Мне кажется, нет. Иначе ждал бы его такой печальный конец? Базаров не выдержал одно из сильнейших испытаний человека – испытание любви. Тогда как открытых, готовых пожертвовать свободой, ждал счастливый финал (семья Кирсановых). И снова критик:
«Даже и смерть его есть еще торжество, венец, коронующий эту достославную жизнь.»
Катков?
Это называется торжеством? Случайная смерть? Смерть неудовлетворённого жизнью человека, который только накануне боялся умереть и страдал от одиночества? Умер в родном доме, при родителях и своей возлюбленной, но молодым, несчастным, в бреду, в тёмной комнате на диване – так умирают герои?
Вначале: «Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.»
В конце: «…этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового…»
Честно, смутило определение “шут гороховый”. Пускай автор и критикует Базарова, но такое оскорбление показалось уж слишком непочтительным, прям резануло. И что же потом выясняется?
Раз: «Соглашаясь с некоторыми замечаниями Каткова, Тургенев добавлял: «Кстати, спор между П. П. и Базаровым совсем переделан и сокращен». Речь идет о том месте десятой главы, где Базаров выражает уверенность в сочувствии народа его идеям. Тенденциозный отрывок, в котором Базаров назван «шутом гороховым», по всей вероятности, также обязан своим происхождением воздействию Каткова.»
Два: «При подготовке отдельного издания романа многое, рисующее Базарова в невыгодном свете, было устранено Тургеневым, а многое другое, подчеркивающее подлинно типическое в образе разночинца-демократа, восстановлено или заново создано. Несмотря на это, некоторые тенденциозные изменения, дополнительно внесенные Тургеневым в текст «парижской рукописи» под влиянием редакторской цензуры Каткова, остались в романе навсегда. Крайне раздосадованный неблагоприятной реакцией на роман в журнале «Современник», Тургенев не восстановил, например, важное рассуждение Базарова об уничтожении «всего старого» и не изъял вставку, в которой Базаров назван «шутом гороховым».»
Тургенев вряд ли бы это оставил, видимо упустил.
«Слуга вошел и доложил о приезде председателя казенной палаты, сладкоглазого старика с сморщенными губами, который чрезвычайно любил природу, особенно в летний день, когда, по его словам, «каждая пчелочка с каждого цветочка берет взяточку…».»