Vilinburg

И даже елка у нее была серебряная. Лицо игрушки отражают зеркалами.

И музыка, как бы, ну, такая медленная… а, вспомнил, Los Pop Tops, название Oh, Mammy…

Все очень дорого, но с нею гармонирует. Ампир, барокко, в тонких вазочках цветы.

И воздух, как бы описать? Слегка вибрирует дымок «Davidoff» буковки «П.О.Н.Т.Ы.»

Тончайший лайм, ваниль и тмин французской булочной. Нет в мире никого, наверно, краше! Но где-то там, внтури нее, под поджелудочной, живет малюсенькая девочка Наташа.

Она живет своей хозяйкой позабытая. Ей хорошо болтать ногами с подоконника,

и рисовать на стеклах что-нибудь размытое, и в облаках искать верблюда или слоника.

Ромашкой пахнет и веселыми фиалками. Над нею небо, как бездонная воронка.

Она знакома также с бриллиантами. Такое слово есть в названии зеленки.

Ее хозяйка вдруг замрет в оцепенении, рукой смахнет с лица знакомые черты.

О, Джизус Крайс, опять все те же наваждения…причем тут девочка, когда есть буковки «П.О.Н.Т.Ы.»

Наденет шелк «диорова» апаша, сойдет из рамы шедеврального Дали.

Заснула крепко девочка Наташа, но бодрствует хозяйка Натали…

© Александр Гутин

— На следующей выходите? — Спросила старушка с грустным лицом у девушки в черной болоньевой куртке. Девушка, насупившись, промолчала, лишь отодвинулась в сторону, позволив грустной старушке пройти к выходу.

Вагон с грохотом передвигался по тоннелю в сторону кольцевой. Москва. Утро.

Кругом сидели и стояли люди. Грузные женщины в черных норковых шубах, задумчивые мужчины в черных пуховиках, несколько старушек в темных пальто. В центре вагона сбились в стайку три студентки. Одна теребила пуговицу на черной адидасовской куртке, вторая куталась в черный шарф, а третья что-то искала в кармане темно-серого, почти черного пальто.

Все они ехали по своим делам. Кто-то на работу, кто-то на учебу, а кто-то домой. Это были разные люди, разного пола, разного возраста и разной судьбы.

И только невыносимая печаль на лицах объединяла их, связав навсегда тяжелым гнетом грусти и тоски.

— Станция Петровско-Разумовская, следующая станция Темирязевская -зевнув, произнесла виртуальная дикторша.

Двери распахнулись, и в вагон зашел высокий человек в ярко-красной куртке и в желтой лыжной шапочке на голове.

Люди в вагоне удивленно уставившись на необычного пассажира, невольно попятились, прижавшись к стенкам вагона.

Человек посмотрел по сторонам и улыбнулся:

— С добрым утром!

В вагоне повисла зловещая тишина.

Двери захлопнулись, и вагон покатился дальше.

На Темерязевской из раскрывшихся дверей, на серую плитку пола станции выплюнуло окровавленный труп в разорванной в клочья красной крутке. Желтой лыжной шапочки на трупе не оказалось.

Вышедший вслед мужчина в черном пуховике, брезгливо поморщился и с ненавистью произнес:

— Понаедут тут, твари… Лыбится он… красную куртку надел, пидор.

Двери вагона опять захлопнулись, и поезд нырнул в туннель, унося пассажиров до станций следования. Москва. Утро.

© Александр Гутин

— Какой у вас мальчик красивый! Родословная в порядке?

— Обижаете! Чистокровный, в седьмом поколении…

— А прикус можно посмотреть?

— Митенька, покажи тете зубки…вот так…умничка, мальчик мой, хороший, хороший…

— Очень хорошо! Очень! Ишь как ушки держит.

— Ну, так, кровь не водица. А ваша девочка что же? На вид хороша! В холке не мелковата ли?

— Побойтесь бога! Стандарт! У нас никакой примеси! Порода!

— Да я вижу, что порода… Не в Грауэрмана рожали?

— В Баумана…

— А мы в Грауэрмана! Ну, да ладно… не важно. Сейчас чистокровных москвичей не найдешь. Как зовут девочку?

— Люси.

— Людмила что ли?

— Людмила.

— Ну, хорошо. Вязка в субботу, как договаривались?

— Да, в Грибоедовском ЗАГСе.

— Слава богу, а то мой охломон чуть на дворняжку из Торжка не залез, насилу оттянула.

— Молодежь, глупые ещё… Люся, Люся! Отойди от Алабая!!! Мужчина, метите уже улицу! Понаехали тут….

© Александр Гутин

Витек ровный пацан. Сказал отрезал. И все у него по-понятиям. Потому что правильной жизнью живет, нормальной жизнью. Как человек, а не как этот.

Натаху с текстильного технаря он в кино культурно водил? Водил. Билеты, между прочим по триста пятьдесят. И фильм еще такой прикольный, про космос там и все такое. Пиво опять-таки. Сам-то он «Балтику» любит, но Натаха баба вроде, ей «Сибирскую Корону» купил нефильтрованную, пусть видит, что не быдло какое-то, а уважает.

И ведь ухаживал как красиво. В общагу ее на шестой этаж зимой на одних руках по балкону за пять минут влезал, вахтерша, сука ментовская, даже не проснулась.

С Витьком бы Натаха как за каменной стеной была бы. Никто бы на районе не тронул бы. Все бы знали, что вот, Витькова баба идет. А Витёк пацан свой, ровный, никто на него не залупится. Уважают потому что.

И не нищеброд какой. Витёк подержаными мобилами барыжит. Не важно откуда берет, вы что прокуроры что ли, чтоб перед вами ответку держать? Главное при деньгах каких-никаких, голодной бы Натаха всяко не осталось бы. И шашлык, и майонез, как говорится.

Витек за базар отвечает. Он натахиному брату свою адидасовскую олимпийку подарил, и нож-бабочку. Чтоб знал, щегол, что сеструха его в надежных руках.

И так две недели Витёк к Натахе подкатывал. Романтик, хуле.

Да только дура Натаха и блядина. У них до серьезного дошло. Витёк к Натахе в общагу пришел, воблы принёс, все дела. Натаха улыбается,в халате махровом, крапивным шампунем пахнет, сразу видно ждала. Витёк её засосал, руку под халат, а там, как бы это по-культурному…короче волосы там, где они у нормальной бабы должны быть, побриты. Вот прямо вообще все. Расстроился Витёк, потому как волосы там только бляди бреют, это вам на районе любой скажет. Даже Гуля Рыжий, хотя ему вообще никто не дает.

Очень огорчился Витек на это. Дал Натахе по ебалу и ушел. Он себя не на помойке нашел потому что. Эх, Натаха, Натаха, что же ты блядью оказалась? Да пошла она на хуй любовь ваша, чуть нормального пацана не зафоршмачила.

© Александр Гутин

Картер был злым. Седой пробор, слащавое лицо и хитрые глазенки. Классический злодей. Как клоун-убийца. Вроде яркий колпак и рот до ушей, а сам вон оно чего.

И потом это имя. Джимми. Как он мог взять имя щекастого милахи Митхуна Чакраборти? Какая может быть связь между героем индийского кино и злющим преспешником дяди Сэма?

А вот наш Брежнев был добрый.

Бабушка говорила, что он главный коммунист. А коммунизм это означает, что все бесплатно. Абсолютно.

Каждый вечер, ложась спать я представлял, как иду по улице, ем бесплатное мороженое, сосу бесплатный леденец и катаюсь на бесплатном трамвае.

В нашем миниатюрном городке трамваев не было. Но я их все равно представлял. Раз уж все бесплатно. В парке вертелись бесплатные карусели, нос щипала бесплатная газировка из автоматов, а у меня появился бесплатный велосипед.

Такой человек, как Брежнев не мог быть злым. Черно-белый Брежнев в телевизоре «Горизонт» говорил с трибуны важные слова и целовал других людей.

Подходил близко-близко к Эриху Хоннекеру и хватая его за уши, притягивал к себе и впивался губами в губы. Звяк! Звенели на его груди медали. Звяк! Звяк! Звяк!

Эрих Хоннекер отрывался от брежневских губ, поправлял очки и ехал к себе в ГДР творить добро. Потому что его поцеловал Брежнев. Если тебя поцеловал Брежнев, ты уже не мог делать ничего, кроме того, чтобы творить добро. И мир. И труд. И май. А за ним ехал с добром и миром Янош Кадор и Николае Чаушеску, Войцех Ерузельский и товарищ Ким Ир Сен.

Вот такой был наш Брежнев. Добрый волшебник и дед Мороз. Спокойно с таким. Надежно и уютно. Ни один злой клоун- убийца не страшен, как бы Картер не говорил ужасные слова: боеголовка или гонка вооружений. Ух, негодяй!

Так и жили. Бабушка говорила, что коммунизм придет скоро. Очень скоро. А я мечтал бесплатно взять в парфюмерном отделе универмага духи «Лесной Ландыш» для мамы. А для папы пластинку ансамбля «Песняры». Ну, и бабушке, конечно чего-нибудь.

А потом Брежнев взял и умер. Страна застыла в ужасе. Как?

Как он мог? Было жутко и обидно.

Я стоял на школьной линейке, где рыдающий директор объявила печальную весть, и думал о том, что не будет теперь бесплатных трамвая и мороженого. И газводы бесплатной тоже не будет. И даже леденцов бесплатных тоже никогда не будет. Никогда! Как ты мог нас оставить, Брежнев?!

А потом случилась перестройка, девяностые, Ельцин, белый дом, путч, Мавроди, заряженная вода у экранов телевизоров, первая и вторая чеченские, рэкет, Инвайт, жвачка Турбо..

И много еще чего случилось. Но вы знаете, очень часто я засыпая, вижу себя маленького, едущего куда-то в трамвае. Рядом сидит бабушка и Брежнев. Мы едим мороженое и улыбаемся. «Следующая станция коммунизм»- объявляет водитель. А дальше я ничего не помню. Ничего.

© Александр Гутин

Когда мой жестяной патрон с вольфрамовыми волосками покрыли стеклянным куполом, я родилась. Но даже не успев оглянуться по сторонам, практически сразу же попала в картонную упаковку. В упаковке было темно и скучно. Я чувствовала, что меня куда-то периодически складывали, переносили и перевозили.

Наконец, меня вынули….

Меня держал в руках морщинистый человек в коричневой кепке.

-Стоватная, йоптыть…Слышь, Петровна…ща, я тебе стоватную вкручу, а то в уборной ни хрена не видать…Колюха пьяный вечно толчок обсцыкает…и сидишь тут в потёмках…ни тебе газетку почитать, ни чо другова…

-Крути, милай, крути…на тувалете не экономють…

И меня вкрутили в запылённую стену туалета коммунальной квартиры номер девять.

И тут же включили выключатель….

О…это был восторг! Потоки направленного тока потекли по проводам, нежно коснулись капсуля и вошли в меня…Я блаженствовала…мои волоски напряглись и загорелись жёлтым пламенем…Начался неописуемый полёт…

Но грубые руки щёлкнули выключатель и я потухла…

Но не на долго…Я потом научилась регулировать свой восторг, стала более умудрённой, опытной…и даже научилась смотреть по сторонам во время моего пылания…

Два долгих года я освещала уборную…Кого и что я там только не видала. Видала, как пьяный Колюха мочится на стульчак унитаза, электрический свет ему явно не помог. Как он же, с большим энтузиазмом рвал после буйного перепоя. Видела, как Тамара Сергеевна втискивалась в узкую комнатку и кряхтя опускалась на унитаз, причём я постоянно боялась, что он непременно треснет…

Видела, как прыщавый девятиклассник Серёжа мастурбировал по вечерам, разглядывая перефотографированные порнографические карты, которые купил у немого в электричке за три рубля. Видела, как Людочка потеряла невинность со своим студентом юридического Пашей…Видела, как сосредоточенно писал Володя, токарь АЗЛК, сжимая член с таким видом, словно в данный момент он вытачивает сверхточную деталь для нового «Москвича». Видела, как плакала жена Колюхи, Маша, прижимая к глазу лёд из холодильника…

И вот, однажды утром Володя щёлкнул выключатель….и я не зажглась. Потоки тока напрасно бились о мой капсуль…вольфрам в моём стеклянном теле порвался и беспомощно болтался на усиках…

-Перегорела, сука….,- сказал Володя, выкрутил меня и бросил в мусорное ведро на кухне…

Я лежала между картофельных очистков и завёрнутыми в газету костями от селёдки. Мне было больно и обидно. Но я, в отличие от Маши, плакать просто не умела…

Петровна взяла в руки ведро и пошла выносить…

У подъезда она поставила ведро на землю и пошла проверять почтовый ящик. Пробегающий мимо пацан выхватил меня из ведра…

Последнее, что я помню, это страшный удар об угол дома и фонтан разлетающегося стекла…

© Александр Гутин

Был Андрюша бойким малышом

В голубой фланелевой рубахе,

Как-то раз простым карандашом

Написал слова «идите нахуй».

И альбомный вырванный листок

С этим незатейливым посланьем,

Что, стараясь, написал, как смог

Показал Оксане Николавне.

И затих тревожно детский сад,

Дети на горшках в углу вздохнули,

А мальчишка Иванов Марат

Перестал вытаскивать козюли.

Ирочка рассыпала лото,

Но, как будто щёлкнул выключатель,

С громогласным воплем: «Это что??!!!!»

Взвилась в воздух дама воспитатель.

-Как ты мог, Андрюша, как ты мог?!!

И с лицом фельдфебеля гестапо

Нервно в телефоне педогог

Набирала номер его папы.

Грустный, посеревший, как свинец,

Излучая горе и досаду,

Через полчаса вошёл отец

В кабинет директора детсада.

А директор, лет за пятьдесят,

Женщина с шиньоне и в жилетке,

Говорила, что таких «ребят»,

Даже нет, пардон, на «малолетке»,

Что мальчонка вредный элемент,

И что этот путь ведет до плахи,

Но любой простой российский мент,

Задержал бы за «идите нахуй».

Что в тот час, когда идёт народ

По пути свершений и победы,

Ваш Андрей идёт наоборот,

По наклонной, где война и беды.

Где мы упустили пацана

Где сгорело воспитанье прахом?

Чья, скажите, страшная вина,

Что он написал «идите нахуй»?

И как не крути и не толкуй,

Будет вовсе выглядеть не странно,

Что он написав сегодня «хуй»

Завтра станет злостным наркоманом.

Кстати, но вопрос, как ни крути,

Если говорить совсем предметно,

Не поведал он, кому идти,

Промолчал кому конкретно!

Ничего об этом не сказал!

Как здесь не учитывать момента,

Что он этот «нахуй» указал,

Может мне. А может президенту!

Чувствуете здесь большой подвох?

Руку, так сказать капитализма?!

Бедный папа мальчика оглох.

Директриса протирала линзы.

Бледный папа, сгорбившись в комок,

Слышал эти крики и стенанья,

И казалось, что на небе бог

Требовал немедля наказанья.

На него летел со всех сторон,

Словно призрак с пергидрольным крапом

Директриса, садик и шиньон,

И внезапно встал со стула папа.

Он стоял в коричневом пальто,

И взглянув вокруг, сказал без страха,

Улыбнувшись:-Знаете ли что?

Мой Андрюша прав. Идите нахуй!

Кто-то спросит,где здесь эпилог,

Что за стих и каверзный, и странный.

Просто я вам рассказал, как мог,

Что в пять лет писать детишкам рано.

© Александр Гутин