SmitrovichOla

Угостили тут конфетками)

Конфета "Слеза мужчины" оказалась даже с небольшими взрывными карамельками, пощипывала на языке) классная задумка

А вот "Жена" оказалась приторно сладкой какой то помадной, прям как-то не знаю даже))) чересчур.
Изготовитель этого чуда ИП Кислицына Марина Викторовна, из Вологодской области.
Конфеты были куплены в Кемерово
🌝

В мире существует великое множество видов нитей и у каждого – своё назначение. Одни сплетаются в верёвку, на которой сушится бельё на ветру погожим летним днём, другие образуют собой прочный трос, которым моряки скрепляют паруса и мачты. Есть нити, из которых изящные женские пальчики плетут кружево. Существуют также и особые невидимые нити подсознания, те, что тянет один человек к другому.

Бывает, протягивают к тебе тонкую шёлковую ниточку, а ты её рвёшь за ненадобностью. Иногда нить из чистого хлопка начинает перекручиваться и видоизменяться в толстый канат, и вот, вместо мягких объятий ты вдруг обнаруживаешь себя обмотанным им с ног до самой шеи. Ты начинаешь дёргаться и пытаешься освободить своё горло, растягиваешь эти путы, а они только сильнее душат. И тогда, задыхаясь и хватая губами воздух, ты лезешь в пыльный шкаф в своей душе, на ощупь (быстрее!) открываешь покосившуюся пыльную дверцу и достаешь маленький резной ларчик, а в нём -идеально наточенные тобой ножницы. Ослепительный блеск стали, щелчок – и ты свободен!

Бывают также невесомые нити-паутинки, и когда их достаточно много, то они тоже доставляют беспокойство. Ты всё время натыкаешься на них и понимаешь: - следуя по пути с одной из таких паутинок, ты обязательно порвёшь другую, противоположную этой тончайшей нити. И при этом направление твоего пути постоянно меняется.

А что касается красных эластичных нитей – они самые редкие, сотканные невидимым творцом, родом из глубин древности, повидавшие песок востока и соль мирового океана. Эти яркие нити выдаются всего несколько раз за жизнь человека и имеют они поначалу самый невзрачный серый цвет (это должно быть та самая приставшая соль океана). Эти нити дают огромную силу, но и берут у тебя часть души, и передают обратно адресату на другом конце нити. Имея красный цвет, они всегда на виду и напоминают тебе об общности, о принадлежности к некоему союзу, об избранности. Можно ли разорвать эту нить? Да, мой друг. Люди в порыве гнева или каприза своего эго делают порой непоправимые поступки. Есть здесь и хитрость: порвав такую нить специально – лишаешься её безвозвратно, а тот, кто остался оторванным – получает взамен две таких нити в утешение. Так вот, нить эта не способна задушить или опутать – она тянется за тобой по твоему пути, порой указывая направление, порой напоминая о том, кто ты и откуда пришёл, но всегда присутствуя в настоящем, мелькая и сигнализируя: я здесь, ты не один.

Все мы родом из прошлых жизней.

Спасибо, что существовал.

Спасибо, что существуешь.

Родная душа, сквозь тысячелетия пройденного, - я здесь.

Переступив порог медицинского центра, Эва с силой выдохнула воздух. Самым сложным для неё было принять решение о полной необратимости своего выбора: в её мыслях уже который месяц шла беспощадная борьба двух противоположностей – смиренного и дикого, молодого и старого. Все эти дни девушка занималась своими ежедневными делами, ходила по улицам, улыбалась людям, а внутри у неё две субстанции вели смертельную битву.

Одноэтажная клиника стояла в стороне от других зданий, обрамлённая со всех сторон густым зелёным газоном и не имела в своём окружении ни одного деревца. Небо ровным полотном синело над крышей. Белый холл клиники словно затягивал в себя; огромные окна отделяли два мира друг от друга – мир «до» от мира «после», сверкающая пустота стен отражала холод. Диванчиков в холле не было, и времени подумать и начать сомневаться – тоже. Эва сделала несколько шагов, и эхо её каблучков зазвенело в пустом пространстве. Посмотрев по сторонам, она не увидела ни стойки администратора, ни какого-то другого намёка на присутствие людей. Ей оставалось только двигаться самой, доверившись своим ощущениям и интуиции. Каблучки отбивали неровный робкий ритм, в кафельных стенах отражалась она сама – её верный спутник и помощник по жизни. Она уверенно повернула налево по коридору, и оказалось, что он ведет лишь к одному единственному кабинету с открытой дверью, в котором виднелась фигура доктора в белом халате.

Эва молча вошла в кабинет, наполненный неоновым сиянием флуоресцентных ламп, оставила сумочку и босоножки у двери и покорно легла на стоящую в центре кабинета кушетку. Врач немедля подошёл к ней и она, наконец, смогла его рассмотреть: это был мужчина неопределённого возраста – юное лицо и мудрые глаза, движения его были чёткие, но деликатные. Он молча кивнул головой и, прикоснувшись к её векам кончиками пальцев, закрыл девушке глаза. Доктор мягко вытянул её руки вдоль тела, открыл флакончик со спиртом и начал протирать яркие вены холодной влажной ватой. Девушку начала бить лёгкая дрожь, ресницы затрепетали, зубы обнажились в вымученной улыбке, всё тело напряглось. Доктор замер. Эва, не открывая глаза, сделала глубокий неровный вдох и произнесла: - Продолжайте.

Первая игла вонзилась в тонкую вену на левой руке. Это было неожиданно больно, стальная игла уверенно вошла в вену и замерла. Пульс девушки достиг своего предела, слёзы невольно потекли из глаз.

Вторая игла вошла незаметно в нежную вену на правой руке, игла была будто тоньше и легче, она была ожидаема, и тело приняло её с благодарностью. Эва лежала в собственной невидимой лихорадке и ждала неминуемого продолжения процедуры.

Доктор отошел куда-то в сторону и начал нажимать кнопки на невидимом аппарате, в тишине кабинета этот тонкий писк кнопок – последнее, что окутанная трубками девушка слышала в своём привычном мире вещей и чувств. Трубочки, что шли от игл и лежали вдоль её рук внезапно ожили, задвигались и начали выполнять свою работу. Та, что была в левой руке – выкачивала алую кровь, а другая игла, что была в правой руке – заносила в её организм новую кровь-нектар.

Голова девушки начала кружиться. Она попробовала успокоиться, сосчитать до десяти, но мысли ей больше не подчинялись. Она совершенно ясно ощутила, как вместе с собственной кровью уходят её поступки, клятвы, хорошие дела и плохие. Вся её прежняя сущность вытекала по красным тонким трубочкам. Ей хотелось кричать и плакать, теряя себя прежнюю, такую знакомую и привычную. Одновременно в правую руку поступала горячая и сияющая кровь, новая, раньше ей не известная. Она не знала, чья именно это кровь, как выглядит этот человек, но по её запросу в анкете ей подобрали кровь гения; того, кто вдохнёт в её тело новые молекулы и поможет стать ближе к самой себе. Эва верила, что этот человек – будто она сама в мужском обличии, её сильная половина, её путь к цельной личности.

Через 10 минут процедура была окончена, доктор вынул иглы, освободил тонкие руки пациентки от трубок, промокнул ей лоб влажным прохладным полотенцем и помог девушке встать. Эва, шатаясь, вышла из кабинета босиком, покачиваясь из стороны в сторону, добралась до выхода из клиники, перешагнула порог, преодолела несколько широких, и казалось, нескончаемых ступеней и упала на траву.

Новая Эва еще долго лежала на ярко-зелёной траве, солнце грело её холодную бледную кожу, кислород проникал в нежные лёгкие и наполнял их жизнью, запахами и частицами удивительного окружающего мира.

Живая. Новая. Цельная.

Утро выдалось дождливое: серые тучи затянули небо, капли барабанили в окно особенно громко – сегодня был вторник, 9 часов утра и жильцы-соседи уже покинули квартиры в круговороте своих будничных дел.

Я вошёл в полумрак кухни, решил было зажечь свет, но передумал. Сегодня этот мрак внушал мне спокойствие и уединение. Щелкнув кнопкой чайника, я занялся приготовлением кофе. Сколько мыслей и людей занимают мою голову ежедневно, ежесекундно, и вот сегодня в этом сумраке дождливого утра я наконец остался один и мысли мои успокоились. Знал ли я сам себя в этой жизни? Почему задумался об этом только сегодня? Я помнил всех моих подруг, их тела, их желания и претензии к этому миру и ко мне в частности, помнил, что Люси не могла терпеть занавески в горошек, а Мари ненавидела, когда я сжимал её руки. Помнил названия их духов – попробуй забыть или перепутать! В моей голове жила даже моя самая первая девчонка и её алый рот. Мой начальник и его чёртовы идеально отутюженные рубашки; тот сложный проект, из-за которого у меня случилась хроническая бессонница, и еще куча подобного хлама, но только где среди вот этого всего был я сам? И вот, наконец, в голове моей тишь и темнота.

Налив себе кофе я закурил. Удивительно – в мире сейчас для меня существует только эта комната, дождь, сигаретный дым и я сам. Я будто попал в незаконченный макет компьютерной игры – автор нарисовал эту комнату, а дальше – пустота и бесконечность серого пространства. Даже звуки были выключены – все, кроме дождя, бьющегося о жестяной карниз. Сегодня мне было действительно хорошо. Сегодня тот день, когда мне не надо было лгать самому себе сколько мне лет, чего я добился, кого я любил и не любил и как я распорядился своим временем и своими талантами. Я существовал здесь и сейчас.

Мой взгляд привлекло пятнышко на обоях – маленькое и красное, оно было доказательством нашей с Мари ссоры. Она тогда разбила стакан и порезалась осколком, ушла из моей жизни, а пятнышко молчаливо осталось на стене в моей кухне. Его форма напоминала мне что-то, какой-то затейливый узор, будто я уже видел его где-то, но никак не мог вспомнить где.

Внезапный звонок телефона прервал мои мысли, я вздрогнул, отпил кофе и поднёс трубку к уху.

- Я на месте, никаких изменений?

- Изменений никаких, да, насчет ключа – он под дверным ковриком, справа.

- Отлично.

- Один момент – что бы он не просил, как бы не умалял – не слушайте его, а просто выполняйте заказ.

- Обижаете, я профи своего дела.

- Хорошо, отбой.

- Отбой.

Я стёр последний вызов в телефоне и положил его на стол. Прислушался к себе – всё та же тишина и спокойствие. Налил себе ещё одну чашку кофе, щелкнул зажигалкой и с удовольствием затянулся сигаретой. Дым тёплым облаком входил в мои лёгкие, заполнял капилляры бронхов, проникал в мою кровь, и уже растекаясь по телу – расслаблял меня.

Я почувствовал небывалую лёгкость в ногах, откинулся на спинке стула и закрыл глаза.

В прихожей щелкнул замок входной двери, но шагов слышно не было.

Я в последний раз затянулся сигаретой и успел только подумать - как хорошо: дым и я, я и дым и никого больше.

Место действия – обычная городская больница в Германии, ночь, тишина.

Поступила бездыханная белокурая девушка. Санитары везут её в спешке в реанимационную.

Врач – (Рихард Круспе-Бернштайн) – делает разряды дефибриллятором. Смотрит на девушку с сожалением, вглядывается, есть ли результаты от его действий, проверяет приборы.

Показывают худые запястья девушки, пальцы – никакого движения.

Медбрат – (Оливер Риедель) – облизывается.

Санитар – (Пауль Ландерс) – крестится, качает головой, вырывает лист из информационно-религиозной брошюры, делает самокрутку, идёт курить в типично больничный туалет.

Два санитара (Христиан Лоренц и Христоф Шнайдер)  небрежно везут тело этой девушки на каталке по каменному спуску, каталка натыкается на неровности пола и иногда бьётся о стены.

Место действия – подвал городской больницы.

Тилль – встречает их в своем фирменном фартуке со следами засохшей крови, выглядит неопрятно – грязный и грубый, он стоит силуэтом: за его спиной яркие хирургические лампы, он  выглядит жутко.

Он осматривает тело девушки осторожно, с неким удивлением.

Другие действующие герои покидают их  ухмыляясь и подмигивая, закрывают дверь.

Тилль трогает её, садит как куклу.

Идёт к служебному шкафчику, несёт женскую одежду – просторное платье, видно, что оно ношенное.

Одевает девушку, расчёсывает её волосы. Подводит к зеркалу, позирует с ней в зеркало.

Садит её за свой хирургический стол, накрывает его простынёй вместо скатерти, несет больничные стаканы. Наливает себе и ей чай, садится напротив неё за стол, пьёт чай, не торопясь и разглядывая девушку.

Затем они вдвоём будто смотрят в несуществующее окно. Её голова у него на плече, их силуэты в сумраке.

В ПРИПЕВЕ: Их силуэты в полумраке подвала освещены синим светом, он кружит её, ноги девушки не достают до пола.

*Дублируется далее кусочками в клипе как 25-й кадр.

Тилль даёт девушке послушать один наушник, в котором играет песня Rammstein.

Медленно приближает свои губы к её ушку, но не целует. Замирает, возвращается к реальности.

Замечает на её руке синие следы от множества уколов, его глаза отражают отчаяние и ужас.

Он кричит: – Что ты наделала!

Крушит больничный шкафчик, бьёт стаканы.

Все кончено.

Далее сцена: она лежит на медицинском столе, укрытая простынёй, на ноге бирка и рядом подписанные бумаги. Он сидит на полу возле стола, рядом куча мусора из разбитого шкафа и порванной одежды, что была на ней.

Темнота.

Наступает утро. Тилль умывается, снимает свой фартук, выходит из подвала.

Идёт наверх по чистому светлому коридору, со всеми здоровается. Проходит мимо плаката с лозунгом «Анти наркотики». Останавливается у кабинета с табличкой «Для доноров крови», заходит в этот кабинет, дверь за ним закрывается.

Больничный коридор, звуки сирены, врачи бегут по коридору – привезли нового пациента.

Тилль устало закрывает глаза.

Невидимый человек
Проведя 4 часа в вестибюле гостиницы я порядком истрепался. Волосы мои взмокли от волнения, ворот у рубашки накренился, поясница ныла от долгого сидения. Я ждал мимолётной встречи с ней, и готов был проторчать здесь даже неделю, если бы это потребовалось.
Гостиница была дешёвая и в ней постоянно сновали люди. Белые и чёрные, приличные и не очень, с детьми и даже с собаками. Деревянный пол жалобно скрипел под их ногами, а свет тускло мерцал и добавлял нервозности в этот круговорот глаз и рук. Моя голова уже перестала соображать что к чему, глаза наполнились тяжестью от утомленного вглядывания в людей и начинали покалывать, как вдруг послышался её смех. Смех, который я никогда ни с каким другим не перепутаю, ибо он навсегда поселился в моём измученном сердце. Вслед за смехом я услышал её лёгкие шаги, и пульс мой стал отбивать неровные и хаотичные удары, в горле пересохло.
Я надвинул шляпу на лицо посильнее, дабы не обнаружить себя и не омрачить её существо своим вторжением. Узнала бы она меня через 5 лет после нашей последней встречи? Не знаю, однако я не должен был сделаться противной помехой её чистому бытию.
Краса моя, ангел мой промелькнула от лестницы до входной двери так быстро, что я было открыл рот, дабы окликнуть её по имени. Я неловко крякнул, входная дверь хлопнула и в холле продолжилась обычная жизнь, а моя, казалось, оборвалась. Всё, что успели увидеть мои глаза – сияние её фарфоровой кожи, изгиб тонкой шеи и запястья-птички, вспорхнувшие чтобы поправить выпавший локон.
В эти короткие сладостные мгновения я пережил стремительный взлёт и сокрушительное падение. Отныне радость моей жизни состоит из таких скупых секунд нежности, это мой личный приговор, вынесенный в исполнение людьми.
Не без труда встав с мягкого дивана, я доплёлся до окна, неловко поборолся с занавеской и смог разглядеть лишь как она садится в белую машину и уезжает.
Несколько минут я простоял так замерев, с треклятой занавеской в руках, не способный проронить ни слова, ни эмоции. И тут сердце моё сжалось от обронённой ею крупицы утешения моей души – в воздухе этого бестолкового отеля еще оставался след от её духов: ноты солёного моря и водяной груши – аромат, вдохнув который, я будто прикоснулся её молекулами к своим.
Отпустив, наконец, занавеску я собрал остатки сил и вышел из этого места. Какая жизнь ждет меня дальше? – блуждание в сумерках дней, с редкими и такими быстрыми встречами с ней – моёй восемнадцатилетней дочерью, для матери которой я был одним из многих мужчин на её жизненном пути, в конечном итоге ставшим самым надоедливым и жалким эпизодом, который она с облегчением вырезала из своей жизни.
Я буду рядом, ангел мой.
Я здесь, хоть меня и не видно, но я существую и люблю тебя вопреки всем запретам.
Твой Отец.