RedPigtails

Да-да, согласен с тем, что некоторые предложения, наверное, таки можно разбить и подсократить. Если постараться.

Неумолимо ветшающий производственный комплекс, утопающий в подкатившемся под самые стены океане колосящейся травы, раскидистого кустарника и полевых цветов, уже несколько веков безмолвствовал. В бесконечно далёкие дни, бурлившие жизнью и кипучей деятельностью, с многочисленных автоматизированных конвейеров и механизированных транспортировочных лент сходили сотни тысяч экземпляров стандартных винтовок, гранат и прочего обмундирования для штурмовой пехоты; тяжёлая боевая и строительная техника; многопроцессорные платы и логические элементы, устанавливавшиеся в нутро автономных беспилотников всех мастей; жидкостные ракетные двигатели и конструктивные узлы, предназначавшиеся для судов воздушно-космических сил. Уходящие стройными рядами за горизонт производственные цеха, битком набитые самой передовой электроникой тех лет, круглосуточно исторгали из себя многие и многие тонны всего вышеперечисленного, с лихвой удовлетворяя безразмерные аппетиты людской межзвёздной державы, схлестнувшейся с неизученным врагом.

Сейчас же только лишь насыщенное благоухание луговых трав, да мерное жужжание и стрёкот насекомых, случайно залетевших в царство пожелтевшего и растрескавшегося пластика, подточенной мелкими грызунами проводки и выцветшей синтетики всех сортов и видов, наполняли собою высокие купола промышленных ангаров и административные здания. Порой, отражаясь от высоких потолков и поддерживающих их ажурных арок, по пустующим цехам распространялся гулкий цокот маленьких копыт - это местные «олени», ведомые своим жгучим любопытством, изредка забредали под своды, всё ещё хранящие воспоминания о людях и их цифровые призраки. Конечно же, настоящих оленей тут быть никак не могло, но обслуживающий персонал за явственное сходство с этим земным животным прозвал здешних зверушек именно так.

Вот и прямо в эту минуту совсем молодой «оленёнок», смело процокав по широкой лестнице на второй ярус здания, где прежде находилась столовая с огромными смотровыми окнами, замер и навострил острые ушки. Обширное помещение с высокими сводами наполняла приятная полутьма. Тяжёлые вертикальные жалюзи перекрыли собою любой доступ наружного света. Но это не слишком-то мешало бледно-оранжевым лучам заходящего светила прорезать подступающую темень. Они настырно просачивались сквозь частично обрушившийся и покрытый сетью трещин потолок, многократно отражаясь затем от никелированных боковин столешниц, светлой плитки, давным-давно угасших информационных экранов, рассеивая по обширному полутёмному залу переливающееся мерцание.

Животное ещё некоторое время чутко прислушивалось к каким-то ему одному ведомым отзвукам в глубине пересечений коридоров, залов, шахт лифтов и расходящихся балюстрад, а затем фыркнуло, встряхнуло головой с небольшими слабо фосфоресцирующими призрачно-голубым светом рожками и неспешно продолжило свой путь. Пробираясь между хаотично сдвинутыми столами и разбросанными длинными скамьями, «оленёнок» наткнулся на импровизированную баррикаду у одного из выходов из столовой.

Три столешницы, несколько тяжёлых армейских ящиков для снарядов и полтора десятка на скорую руку подтянутых труб большого диаметра образовывали некое подобие гнезда, в лоне которого, надёжно и уютно сокрытый от внешнего мира покоился иссохший труп рыжеволосой женщины. Она лежала, широко раскинув ноги и руки. Форма офицера среднего звена покрылась разводами пятен и тонким слоем багрянистого мха, некогда образцово начищенные берцы собрали на себя пыль веков. Лёгкий автомат со складным прикладом, валяющийся рядом, был полностью деформирован и перекручен чуть ли не спиралью. Женщина наверняка пыталась удержать оборону, когда враг стремительно ворвался в зал столовой. Наверное, она жала на курок и в тот момент, когда невидимая человеческому глазу двухметровая суставчатая рука своим плавным мановением создала в глубине офицерской груди полость разреженного воздуха, схлопнувшего лёгкие, перемешавшего в неоднородную массу прочие органы вокруг, а затем неестественно выгнувшего хрупкие рёбра и перекрутившего позвонки.

«Оленёнок» спрыгнул с баррикады рядом с трупом и приблизил ноздри к остаткам рыжих волос. Шумно втянув воздух, животное снова резко подняло покрытую кудрявящейся бежевой шёрсткой головку, и огромные бесконечно-чёрные глаза пристально уставились во мрак уходящего далеко вперёд коридора. Несколько крупных прозрачных мотыльков, покрытых радужно-переливающимися прожилками, выпорхнули откуда-то из завалов разгромленного зала и начали свой воздушный танец в мягком свете голубых рожек. Безразлично оперевшись передними ногами на останки одной из прежних повелителей здешних мест, «оленёнок» длинным и узким, как у земного муравьеда, тёмным языком слизнул крупное пятно мха на воротнике офицерской формы и, освещая себе путь, направился в кажущийся бесконечным коридор перед собой.

Гулкое цоканье маленьких копытец раздавалось в сумрачных коридорах, наспех заставленных самыми разными контейнерами и ящиками, порой даже сохранившими защитные пломбы на своих крышках. Лёгкий сквозняк шевелил распахнутые дверцы многих настенных шкафчиков в раздевалках. Люди стремительно эвакуировались с насиженного места, хватая лишь то, что свободно можно было унести с собой в руках. «Оленёнок» внимательно изучил едва-едва заметный, тусклый свет одинокой настольной лампы, совершенно чудесным образом сохранившейся в кабинете мелкого начальника из корпуса напротив. Реактор, питающий канувшее в лету производство, столетия спустя всё ещё функционировал, хоть и на пределе своих возможностей, находясь в режиме максимального энергосбережения. По этой причине с десяток-другой маломощных источников света и бледных лазерных лучей сканеров, разбросанных по всему комплексу, всё ещё влекли к себе по ночам здешних ночных насекомых.

Между тем кудрявый зверёк выбрался на утопающий в закатных лучах застеклённый пешеходный мост, переброшенный между строениями. Мягкий свет спугнул мотыльков, вьющихся у головы «оленёнка», заставляя их отступить в полумрак хитросплетений коридоров, комнат и залов. У правой грани моста, практически пробив когда-то его основание и исковеркав изящные перила, нашла свой покой башня зенитной установки, сорванная с ближайшей крыши. Длинный и грозный треугольный ствол нацелился в чистое светло-бирюзовое небо с едва заметными блёстками единичных звёзд на нём. Когда-то многочисленные людские орудия самоотверженно и тщетно пытались защитить своих создателей от угрозы, которую несли с собой нависшие высоко над горизонтом вражеские корабли. Суда противника искривляли пространство вокруг себя, будучи сотворёнными по непостижимым законам геометрии, находящейся за пределами привычного трёхмерного пространства, и не оставляя тем самым человеческой противовоздушной обороне ни единого шанса.

«Оленёнок» же подобрался к боку прямоугольной башни зенитной установки и принялся за очередную порцию питательного и вкусного багрянистого мха. Покончив с ним, животное уже куда смелее пересекло оставшуюся часть пешеходной арки и спустилось по широким ступеням в огромный производственный цех. Его потолок также расчерчивали многочисленные трещины и покрывали зияющие провалы. Лучи предзакатного светила играли оранжевыми отсветами на бесконечных конвейерных лентах и автоматизированных манипуляторах, на линзах камер наблюдения, укрытых защитными куполами, и облупившихся некогда ярко-красных корпусах беспилотных погрузчиков. Копытца «оленёнка» увязли в густом ковре вьющегося растения с крохотными овальными листиками и совсем перестали своим цоканьем выдавать местоположение своего владельца. Из ниоткуда вновь явились вездесущие прозрачные мотыльки и принялись мельтешить вокруг призрачно-голубых рожек, слабо мерцающих в сумерках производственного цеха. Зверёк наклонил голову и принюхался ко всему разнообразию разнотравья, пробившегося между напольными плитами. Притягательного аромата вожделённого мха не чувствовалось, зато внимание «оленёнка» привлекло нечто иное.

Совсем недалеко, в чётко очерченном квадрате бледно-оранжевого света, к небу тянулся стебель с набухшим розовато-белым колокольчиком на нём. К цветку постоянно подлетали и исчезали в его глубине отливающие бронзой крупные жучки. Из-под атласных лепестков доносился тонкий и освежающий аромат сладкого нектара. Не так давно на этом месте находилась целая полянка таких же цветов, подпитываемая светом, льющимся через провал в крыше, но сейчас здесь властвовала извивающаяся, покрытая густой щетиной крохотных иголок лоза. Она почти полностью оплела и перекрыла собою всё вокруг. Прежние колокольчики отцвели и осыпались, а новые не могли пробиться через удушающую хватку сорняка. Последний цветок изо всех сил тянулся ввысь, но ему оставалось не так уж долго: ощерившиеся лозы хищно подбирались к основанию стебля, тянулись к нежным лепесткам, свешиваясь с его обречённых засыхающих собратьев рядом.

«Оленёнок» направился к цветку, намереваясь сполна вдохнуть крайне приятный, чарующий аромат, исходивший от него. Зверёк никак не мог ни заметить, ни почувствовать неизвестно когда появившуюся на его боку и отслеживающую любые его перемещения изумрудно-зелёную лазерную точку. Когда до цели животному оставалось не более двух-трёх шагов, в заброшенном оружейном цехе произошло нечто абсолютно обескураживающее. Сработал и сразу же затих сигнал пожарной тревоги. Нарастающий вой прокатился под сводами гигантского ангара, вылился в сеть связанных с ним зданий и переходов и растворился в вечерней полудрёме за стенами комплекса.

Сквозняк, как и прежде, шевелил бело-розовые благоухающие лепестки, жучки с бронзовыми надкрыльями, ничего не замечая, деловито продолжали сбор нектара, «оленёнок» недвижимой статуей замер на полушаге с поднятой передней ногой. Так он простоял, наверное, минуты с две. Того, что произошло сейчас ему и многим поколениям его предшественников переживать ещё не доводилось. Маленькое сердечко выпрыгивало из груди. Наконец, для начала едва-едва поведя острыми ушками, зверёк решился крайне медленно опустить занесённую ногу. Выждал ещё немного. Ещё чуть погодя, он попытался осторожно развернуться в сторону ступеней, ведущих на мост, с которого он пришёл. Сирены взревели снова. «Оленёнок», едва ли бы переживший повторение этого светопреставления, резко сорвался с места и в три прыжка исчез из поля видимости камеры с лазерным сканером. Виновник случившегося в неописуемом страхе скрылся снаружи, прихватив с собою покой и безмолвие, царившие в здешних чертогах до этого момента.

Сперва, просачиваясь сквозь переплетения гофрированных трубок, металлических стоек, гидравлических приводов и синего текстолита плат, разлился тихий и уверенный гул трансформаторов напряжения. Под сводами купола пронеслись несколько отрывистых лязгающих щелчков: видимо, некоторые электрические цепи оказались необратимо повреждены, и неизвестной силе потребовалось перенаправить питающие линии. Ослепительный сноп искр осыпался с одного из экранированных кабелей, протянутых вдоль потолочных перекрытий.

Семейство упитанных вислоухих грызунов, торопливо семеня лапками, выбралось из-под одного из конвейеров и в полном ужасе скрылось в тёмной щели под противоположной стеной. Повинуясь безмолвной команде, одновременно зажглись индикаторы активности на панелях у всех рабочих транспортировочных лент, покраснели светодиоды на длинных пультах, отвечающих за информирование о состоянии автоматических манипуляторов. Неожиданно раздался истеричный скрежет сминаемого металла, а затем звук просыпающихся на бетонный пол многочисленных металлических деталей: чёрная змейка дыма из недр привода конвейерной ленты под номером «00027» засвидетельствовала его безвременную кончину. На стёклах комнатки контролёров производства, прозрачным куполом подвешенной почти у самого потолка, заплясали прерывистые всполохи неяркого света: на нескольких ещё работоспособных мониторах отобразились многочисленные электронные меню и видео с камер наблюдения.

Из крупного грушеобразного гнезда, свитого из стебельков полевых трав и прилепленного к одной из арок перекрытий, выскользнули две пёстрые длиннохвостые птички и выпорхнули наружу в одну из широких трещин на потолке. Оттуда же, сверху, грянул рокот давным-давно обездвиженного механизма, прямо сейчас сбрасывающего с себя оковы ржавчины и распрямляющего несмазанные суставы: шестипалая рука погрузчика с болезненно моргающим прицельным лучом зелёного лазера, разминаясь, провернулась сначала по часовой стрелке, затем против, а после этого очень медленно и с трудом заскользила по рельсам, проложенным на высоте, вглубь ангара.

За стенами сборочного цеха, в ароматном океане трав и кустарника, разворачивался самый настоящий панический исход грызунов, «оленей» и многочисленных нелетающих птиц из-под сени людского комплекса, так долго им дарившего свой безмятежный кров. Невиданный переполох вызвала электрическая дуга с неслыханным доселе треском расцветшая между кабелями высоковольтной линии. Где-то рядом с куполом реактора что-то гулко взорвалось, столб густого дыма медленно поднялся из-за крыш строений и, ухваченный лёгким вечерним ветерком, протянулся через всю территорию завода.

В этот же момент с жалобным скрипом провернулись тысячи роликов под транспортировочными лентами, натужно заскрипели зубчатые валики. Тысячи металлических рук манипуляторов синхронно исполнили стандартный набор тестовых движений, доказывая, что они ещё на что-то годны. Со свистящим, хлёстким звуком что-то оборвалось в механизме конвейера «00036», тем самым обездвиживая его. С затухающим вздохом и без лишнего драматизма плавно и мягко остановилась лента «00050». Бешено вращался вокруг своей оси, цепляя соседей, неисправный манипулятор на конвейере «00052». Но большая часть оборудования, несмотря на столетия простоя, всё же функционировала. С одной из транспортировочных лент на холодный бетон посыпались не до конца собранные винтовки штурмовой пехоты, разбрасывая вокруг себя множество болтиков, возвратные пружины и крышки ствольных коробок.

Сверху, гремя цепями, на напольные плиты обрушилась растопыренная шестью «пальцами» ладонь погрузчика, поднимая клубы пыли и оставляя на покрытии змеящиеся трещинки. Отлежавшись после своего падения несколько секунд, металлическая рука с душераздирающим скрежетом неспешно поехала в сторону, сдирая с бетона щетинистую лозу, с треском разламывая хилый кустарник, в том числе рискуя смести и последний розовато-белый колокольчик. В процессе перемещения один из шести «пальцев» неаккуратно задел леса с расположившейся на их вершине горкой пластиковых вёдер, наполненных чем-то сыпучим. В последующие мгновения всё вокруг утонуло в молочно-белоснежных облаках, сквозь которые рассмотреть хоть что-либо абсолютно не представлялось возможным.

Тем временем в ангар на слегка перекошенном, слетевшим с одного из креплений, подрагивающем лифте, поднялись несколько кусков металла. Толстый прямоугольный лист железа после надлежащей обработки, раньше, когда здесь всем верховодили люди, пошёл бы на корпус ракетного двигателя; несколько длинных и тонких блестящих полос гораздо меньшего размера после отсечения всего лишнего очутились бы во внутренностях боевых беспилотников. Тут же склонившиеся над драгоценным грузом фаланги манипуляторов цепко ухватили и растащили доставленный металл в разные стороны.

Постепенно в гудящий, лязгающий и осыпающий округу искрами производственный цех через провалы в крыше опустилась мерзкая гарь, окутавшая высокие стены снаружи. В задымленном воздухе, распространяя вокруг себя ореол красного сияния, включились плазменные резаки. Гахнул пневматический пресс, оставаясь невидимым за нагромождениями прочих механизмов. Активно зашевелились механические «руки» на конвейере «00020», проводя запланированную серию строго отмеренных манипуляций. На заднем фоне этой оживлённой деятельности раз за разом раздались несколько настойчивых ударов гремящего цепями подвесного погрузчика. Из-под мерцающих лезвий плазменных резаков по дуге взметнулись струи ослепительных искр, сопровождаемые разъярённым шипением. Отсветы багровой плазмы сливались с изумрудными проблесками проекционных лазеров, отмечающих на железной поверхности границы отрезов, точки будущих сквозных отверстий и линии сгибов неведомого изделия восставшего из безвременья оружейного цеха. С резким хлопком вспыхнула и безвольно обвисла плетью ещё одна отжившая своё рука-манипулятор. На помощь уже пятипалому погрузчику, скользя по навесным рельсам, прошуршал двустворчатый ковш.

С транспортировочной ленты, перед которой образовалась горка из рассыпающихся винтовок, свалился последний экземпляр стандартного вооружения пехоты. На мгновение во всём цехе моргнул свет: судя по всему, накопленные реактором запасы энергии уже практически истощились. Мимолётное отключение электричества пережили далеко не все механизмы: часть конвейеров недвижимо замерла на месте, наверху погрузилась в сумерки кабинка контролёров, с неприятным скрежетом обратно на нижние этажи рывками сполз лифт.

Но перед тем окончательно упокоиться на двадцатой транспортировочной ленте манипуляторы, пневматический пресс и уже затухающие плазменные лезвия всё же доделали то, что от них требовалось. Над всё ещё движущимся полотном слегка раскачивался двустворчатый ковш, успевший доставить свой самый необычный груз.

На замедляющем свой ход конвейере под тусклый, сумеречный свет бирюзового неба выкатилась металлическая корзинка искусной и мастерской работы. Ловко переплетённые между собой металлические полоски образовывали её бока, витиеватая сияющая спираль окантовывала верхнюю грань изделия, четыре завитые ножки уверенно стояли на поверхности транспортировочной ленты. Возможно, это была не самая изящная и тонкая корзинка, изготовленная в этой части галактики, но тех, кто мог бы сполна оценить её своим критическим взором, не осталось в пределах ближайших тысяч световых лет. В самом центре идеальной металлической окружности, выглядывая из аккуратно разровненной почвы, высился бело-розовый набухший колокольчик на крепком стебле. Хищная лоза осталась далеко внизу и отныне ничем ему не угрожала. Завтра цветок, купаясь в бледно-оранжевых лучах полуденного солнца, поднимет вверх склонённые сейчас лепестки и вновь привлечёт к себе всех местных насекомых.

Едкий дым, закручиваясь кольцами, постепенно рассеивался. Под сводами ангара, несколько раз напоследок чихнув, заглох последний привод. На информационной панели под номером «00020» потух единственный индикатор. Снаружи, в нескольких кварталах от производственного цеха тихо умер питающий заводской комплекс реактор, его раскалённое сердце, укрытое угловатым саркофагом, будет остывать ещё долгие сотни лет...

...Будто бы из самого естества прохладного вечернего воздуха материализовался крупный прозрачный мотылёк с радужно-переливающимися прожилками. Сделав несколько кругов над растением, он уселся на розово-белый лепесток. Эта ночь будет по-настоящему тихой.

Никогда ни в чем подобном не участвовал, в подобном формате и жанре не писал, да и не собирался. Но... Просто стало интересно, что смогу из себя выдавить.

- Ну что там? После ночи дворе-то? Хвосты приходили?

- Да, деда. Всё утоптано у порожка. И дверь шкрябали . Вся в царапинах свежих.

- Вот же поганцы. Перестреляю.

- Не стреляй, дед! Они хорошие! Искорки на наше деревце обещали подарить.

- Хах. Подарить, говоришь? А может, всё ж обменять?

- Подарить.

- Да не мнись ты, лиса. Так и говори, что они выменять хотят бутыли мои на эти твои искорки.

- Только на одну. На самую маленькую почти.

- Ага-ага. Они тебе помочь её вытащить вызовутся, а потом половины запасов моих, как ни бывало. Да и где сейчас искры найти-то? Их же только поздним летом, да ранней осенью ветер с лун несёт, и затухают они через неделю-другую.

- Хвосты сказали, что их можно собрать в корзинку, а потом туда подбросить лягушек красных с озера.

- И дальше чего?

- Ну как же... Лягушки же друг друга терпеть не могут и током бьются. А искорки от этого только ярче становятся и куда как дольше светят.

- Хах. Даже так? Ну да ладно, если хвостатые моей внуче вправду притащат искры посреди зимы, то отдам я бутыль, какая им приглянется больше всех. А пока что, если увидишь кого из них, то передай, что если ещё удумают пытаться двери мои на приступ брать, то сниму со стены ружьишко, отсыплю дроби...

- Деда!

- Ладушки, Ладушка, сбегай-ка за мороженой ягодой из сундука у крыльца. Да побольше гроздь выбери. Блинцы с начинкою печь сегодня будем.

***

Конечно же, Лада лукавила. Хвосты сладкоголосо выторговывали себе не «почти самую маленькую», а «ту, поздоровее, с широким горлом» бутыль с тёмно-красной жидкостью, которая стояла на второй сверху полке в пристройке к дому.

Жданович, дед девчушки, перед приездом внучки перетащил в эту крохотную комнатку все свои трубки, шланги, горелку, термометр, два тазика, металлический бак и соорудил из них конструкцию, которая булькала, тихо шипела и чадила из трубы, выведенной через стену наружу, белым паром, щипающим нос и заставляющим щёчки румяниться. Этот-то запах и привлёк всех окрестных хвостов к избушке, ютящейся на самой опушке леса. Дедушка частенько прихлёбывал то из своих многочисленных бутылок, то из красивой фляжки с гравировкой то, что он варил под семью замками, а потом, бывало, чуть пританцовывая, гладил тёмную головку внучки, угощал леденцом, извлечённым из недр расшитого пуховика, рассказывал очередную байку из своей богатой жизни и частенько после этого засыпал мертвецким сном у печи. Иногда прямо на лавочке за столом.

Ладе же строго-настрого было запрещено, что заходить в пристройку, что прикасаться к дедовым бутылям в навесном шакфчике у окна в избушке, где также хранились спички, коробочки с дробью, пара связок чеснока и табак. Запрет, разумеется, однажды был нарушен: такой лютой, спирающей любое дыхание гадости девочке пробовать ещё не доводилось. По этой причине она была совсем не против махнуться с хвостами одним из дедовых сокровищ на совершенно чудесные искорки с далёких лун.

Само-собой, перед тем, как переправить свою единственную дочурку вглубь страны из города, где всё чаще и чаще разрывалась сирена воздушной тревоги во время очередного налёта вражьих автожиров, родители трепетно и твёрдо дали свои наказы:

- Дедушке Третьяку не перечить. Капризы поумерить. С незнакомыми не водиться. Одеваться по погоде, - а потом велели Ладе повторить их ещё раз.

Ещё незнакомые хвосты сразу же понравились девочке, стоило только ей увидеть их со спины, устроившихся плотным рядком на поваленном стволе дерева и, негромко урча, провожающих последний луч того короткого зимнего дня. Их пушистые рыжие кисточки на кончиках ушей и поблёскивающие носики-бусинки совершенно очаровали маленькую горожанку. Поэтому, дабы не нарушать данных родителям обещаний, Лада была вынуждена чуть ли не за десяток минут поперезнакомиться с каждым хвостом. Мама с папой ведь только с незнакомыми запрещали вести дела?

Вот и сейчас, направившись вниз по течению незамерзающего ручья, девчушка наткнулась на одного из своих приятелей - Уйку.

- Ну и что дед решил? - не стал затягивать хвост.

- Согласился отдать вам бутыль, какую сами выберете. Но только искорки вперёд.

- Ох-ох, так и сказал? Какую мы сами выберем? Без подвоха?

- Ага. Только он думает, что вы меня обмануть хотите.

- Дитёнка? Да обмануть? - гневно зашевелил ушами Уйка. - Ай, за мной!

Они прохрустели по льду крохотного прудка, нежно-голубое сияние из-под которого отгоняло опускающиеся сумерки, зарылись по пояс в снежные заносы под утёсом Медвежья Улыбка, тихонечко переждали в кустах, пока мимо не прошелестели две слишком рано выбравшиеся из-под каменьев взлохмаченные снобродки и выбрались в конце своего пути к остову автопоезда лесорубов. Именно в его внутренностях, полупогребённых в чащобе, хвосты и устроили своё укрытие на зиму.

- Ла-а-ада! Мы так рады тебе! Оставайся у нас на ночь! У тебя снег в капюшон набился! От тебя блинчиками пахнет? - одновременно приветствовали девочку десятки радостно-любопытных голосов, а лапки с мягонькими подушечками так и норовили прикоснуться к вязаной красной в синюю клетку курточке, припорошенной крупными снежинками.

- Забирайся, - скомандовал Уйка, приоткрывая маленький люк у самого днища кузова.

Внутри было очень даже тепло: холод отгоняли гирлянды из тускло светящихся маленьких сердец духов погребальных костров, растянутые между переборками и под самым потолком. Хвосты соорудили для себя из реек и дощечек небольшие многоярусные лежаки и отделили их друг от друга тонкими фанерными стенками. Кухня, спальная зона, кладовая и большой (для хвостов) зал для всеобщих собраний отделялись друг от друга пёстрыми занавесями, сплетёнными из множества ярких лоскутков и обрезков. Решительно отодвинув одну из них, Уйка торжественно выбросил лапку вперёд:

- Вот твои искорки! Дождались тебя.

И вправду, между закатками с маринованными грибами и огурчиками, копчёными кроличьими тушками, ящичками с клубнями картофеля и морковки, горкой продолговатых дынь, с одной стороны, и горками цветного стекла, бисерными безделицами, расшитыми платочками и прочим домашним рукоделием на обмен и продажу, с другой, важно пузатилась она - плотная корзина с дарами лун. Лада подобралась поближе и склонила чернявую головку над сокровищем, которое вот-вот должно стать её и только её собственностью.

- А можно я руками? - заворожено прошептала девочка.

- Да пожалуйста, - взмахнул лапкой Уйка.

Искорки едва-едва приятно покусывали разрядами тока ладошки, закручивались переливающейся спиралью под круговыми движениями пальцев, меняя свой цвет от нежно-василькового, если Лада водила по часовой стрелке, к раскалённо-оранжевому, если в противоположном.

- Теперь-то веришь? - поинтересовался хвост, также наслаждающийся зрелищем, аккуратно опёршись на левое плечо девчушки, умостившейся перед корзиной на коленях.

- Да как тут не верить-то, - растягивая слоги, протянула Ладушка.

- Мы бы тебе их хоть сейчас к порогу притащили, но со Жданычем осторожными быть надо. Кабы он нас опять не попытался провести.

- Не попытается, Уйка. Как там... «Если хвостатые моей внуче вправду притащат искры посреди зимы, то отдам я бутыль, какая им приглянется больше всех», - слово в слово повторила девочка. - Я ему напомню, вдруг что.

***

Как только хвост с девочкой на обратном пути добрались до Медвежьей Улыбки, из-за раскидистого каштана им навстречу вынырнул трёхметровый тощий силуэт с вытянутой мордой, большими ноздрями и очертаниями буйной гривы.

- Как же вы вовремя, - хлопнул в ладоши Уйка.

- Здравствуйте, Зыба Листвич, - улыбнулась Лада.

Как говорил ей дедушка: «Страшный он, спору нет, но ты на это внимания не обращай. Если что-то нехорошее случится с тобой, а меня рядом не окажется, ты зови Зыбу Листвича. Он уж тебя из любой передряги вытащит».

- Здравствуй, хвостишко. Здравствуй, внучка Третьяка.

- Листвич, поможете Ладе домой добраться? Засиделись мы за сушками с мёдом, да чаями травяными. А на ночь остаться - не уговорим всем скопом. Вы её куда быстрей домчите, чем я со своими лапками доведу.

- Забирайся, человечек, - протянул Зыба узловатую руку девчушке, - нам с тобой сегодня по пути. И капюшон набрось, да нос прикрой. Я быстрый. Ещё продует, чего.

Совет Листвича пришёлся как никогда в пору, когда тот вприпрыжку стремительно направился в сторону лесной опушки. Из-за горизонта наверх постепенно выплывали три луны, а в выси над головой зависли ещё несколько разноцветных дисков. Над ними же, в далях совершенно недостижимых для любых стратостатов и снарядов многокаморных пушек, тянулись бесконечным потоком малахитово-дымчатые чешуйки. Но Год Змея подходил уже к своему концу.

- Дед снова чадит, да лесных будоражит? - раздался гулкий вопрос Листвича.

- Ага. Но, по-моему, уже закончил пока что, - перекрикивая поток воздуха, бьющий в лицо, ответила девочка.

- Чего у хвостов не осталась?

- Да ну. Деда, чего доброго, проснётся посреди ночи, а меня нет? Ой, что было б. Хоть и хорошо у них, - вздохнула Лада.

Ещё десять минут спустя, Зыба приземлился недалеко от жилища Ждановича, подняв вокруг себя поблёскивающее снежное облако.

- Вон окошки ваши светятся. Тебе два шага осталось. Деду слово моё доброе передавай.

- Спасибо вам, так и передам! - махая рукой вослед Листвичу, пообещала Лада.

Дед как спал на лавке у печи, когда девочка только собиралась прогуляться у ручья, так и продолжал похрапывать, только перевернувшись уже на другой бок. Его внучка сбросила с себя тяжёлую зимнюю одёжу, стряхнула снег с валенок и уложила их сушиться, после чего перехватила пшенной каши с молоком и куском сычужного сыра и зарылась с головой под тонкое одеяльце на печной лежанке. От подушки, набитой сушёными полевыми травами, пахнуло разгаром лета. Уже в глубокой дрёме Ладе почудилось, что по схваченному морозом окошку будто бы водили острыми коготками...

- Говоришь, я ещё по-светлому отрубился? Дела, конечно, дела-а, - отхлёбывая из фляжки, протянул Жданович. - Дела себя сами не переделают, говорю. Новогодье через два дня, а у нас с тобой ещё ничего не прибрано, не приготовлено. И Первуше посылку не снарядил я до сих пор. Ай-яй, ай-яй. А с искорками твоими как там дело?

- Видела их, деда! Руками трогала! И правда, что светятся, как будто свежевыпавшие! Корзина огроменная!

- Огроменная, говоришь? Хвосты тащили её аж сюда? Или снова к ним бегала? Не юли только мне тут, лиса.

- Да Уйка меня провёл. И Зыба ещё Листвич рядом был, - призналась девчушка.

- А-а, ну если Листвич... Ладушки, Ладушка, сбегай-ка за метёлкой и тряпицами какими. Порядок будем наводить. А потом вареников наделаем новогодних огроме-еных, да на мороз выставим. Давай, внуча, давай. Два денька на всё про всё у нас с тобой.

***

Дед Первуша на своём гусеничном грузовичке притарахтел ещё днём. Он появлялся у избушки каждый месяц, а когда и чаще. Забирал наполненные бутылки Ждановича, выгружал пустую тару, мог завезти кое-что из круп, табачку, овощи и фрукты и любую другую мелочёвку и не только по заказу дедушки Лады, требующуюся для того, чтобы ни в чём себе не отказывать в этой живописной глуши. Близкой родни у него не осталось и, как рассказывал Третьяк, он и раньше несколько раз справлял новогодье вместе с ним. Первуша угостил девочку малиновой пастилой и крепко ухватил сердечного друга за плечо:

- Хорошие вести привёз, Жданыч!

- Хах, ещё б ты попробовал с другими явиться.

- Наши-то врага отодвинули от города и дальше гонят, слух идёт! И подарки твои принял начальник пограничников. Спокойно теперь провозить наш товар на ту сторону реки будем.

- Ох, вести-то и вправду первого сорту. Пройдём-ка, дорогой, за стол, да расскажешь ты мне всё, как это у людей полагается, - прицокнул языком Жданович.

А хвосты обещали появиться с долгожданной корзиной ещё с раннего утра. Но на дворе стоял уже полдень, а хруст снега под множеством лапок и не думал разнестись по округе, как Лада ни прислушивалась, ни вглядывалась в промежутки между деревьями. Навернув несколько кругов по двору, попинав большую еловую шишку и ещё немного повисев на заборе из жердин, девочка тяжело вздохнула и понуро направилась в дом.

- Ладушок, а ты чего сине-зелёная и еле ноги переставляешь? - хрустя малосольным огурчиком, поинтересовался Первуша.

- Да с хвостами девка связалась, - буркнул Жданович. - Наобещали ей с три горы с горкою. А всё - лишь бы добраться до запасов моих.

- Хех, ты и хвостатых здешних подсадил на наш продукт? - ухмыльнулся, показав металлические зубы, Первуша. - Так что за горы-то с горками?

- Искры. Вот прямо, как только что с лун сдутые. Будто конец лета за окном.

- Да где ж им, прохвостам, достать их сейчас?

- А я тебе о чём.

- Есть они у ни-и-их! Я в руках их держала-а-а! - прервал стариков раздосадованный и протяжный детский голосок.

- Да будет тебе. Ну показали они тебе что-то там. Но это же хвосты, внуча, - подтягивая Ладу к себе, усаживая на колено и поглаживая по спине, успокаивал девочку Жданович. - Ну вот когда они кого не пытались провести? Я тебе сразу сказал, что они тебя в нехорошее что-то втянуть удумали. Да не срослось где-то как-то что-то.

- Может, у них случилось что? - девчушка изо всех сил пыталась не дать затухнуть искорке теплящейся надежды.

- Случилось-случилось. Прилетел механический филин из той сказки, ухнул, глазом своим жёлтым повёл, да и порастрепал-раздербанил пушок на ушах проходимцев твоих.

- Ну де-еда-а!

- Вот тебе и деда. Ай, всё. Что мы всё о хвостах, да про хвостов. На-ка картошечки тебе с грибами, да послушай, какие вести дед Первуша привёз.

Лада, конечно, была не прочь подкрепиться после насыщенного утра, но поначалу воротила нос, гримасничала и дулась. Потом, когда услышала, что уже, наверное, скоро её родители появятся тут, а потом, может быть, даже заберут её в город, сидела с приоткрытым ртом. Во время захватывающих подробностей отчаянной контратаки осаждённых горожан с помощью давным-давно отслуживших своё паровых агрегатов, девочка уже старательно уминала чуть подгоревший картофель с куском красной рыбы, а на том моменте, когда дед Первуша, кудахтая, потешно изображал бегство врага, заливалась смехом и чуть не подавилась куском засахаренной груши. А потом в окошко негромко поскреблись.

***

Семеро хвостов шевелили носами и переминались с ноги на ногу. Жданович чесал бороду и подозрительно щурился. Лада намертво приросла к корзине. Первуша заворачивал самокрутку.

- Стало быть, Новик лапку подвернул, - ещё раз повторил дедушка Лады.

- Ага, - шмыгнул носом Уйка.

- Угу, - почёсывая покалеченную лапёшку, подтвердил Новик. - А так бы мы вовремя управились.

- Ты смотри - и вправду искры, - склонился над корзиной Первуша. - Ну что, Жданыч, распахивай закрома.

Третьяк ещё раз окинул взором блаженно улыбающуюся внучку, крепко-накрепко обнявшую своё сокровище, на сколько только хватило рук, вздохнул и махнул головою в направлении пристройки, призывая следовать хвостов за собой.

- Точно уверены? Вон ту не хотите взять? Ничем не хуже. Семь лет выдержки, между прочим, - увещевал Третьяк.

- Точно-точно, - стоял на своём Уйка. - Эта - в самый раз. Мы бутыль вернём после праздников.

- Другого и не жду, - фыркнул хозяин.

- Ну, мы пойдём тогда? - поддерживая бутыль за донышко ещё вместе с четырьмя собратьями, пропыхтел Новик.

- С праздничком, - пробурчал Жданович.

- Всего-всего самого-самого! - хором отозвались хвосты.

- Уйка! Уйка! Помоги нам деревце обсыпать искорками, пожалуйста, - раздался из-за спины дедушки голос Лады.

- Чего ж не помочь, - хрустнул тот пальчиками и обернулся к своим соплеменникам - Я вас догоню...

Ветви искрились нежно-васильковым, переливались раскалённо-оранжевым. Уйка постарался на славу, юрко пробежавшись по всему клёну и обильно усыпав дерево содержимым корзины. Двухцветное сияние полностью заполнило собою лесную прогалину.

На краю поляны, на растрескавшемся бревне, которое покрывала предусмотрительно наброшенная на него овчина, сидели Жданович и Первуша. Личико Лады, умостившейся на дедовом колене, выглядывало из-под тяжёлого тулупа, который натянул на себя этой праздничной ночью Третьяк. Два старых друга звонко чокнулись фляжкой и гранёной бутылкой. Ни единого дуновения ветерка, ни следа самого маленького облачка в выси не тревожили ни людей, ни кого-либо другого. Так было всегда с начала времён: какой бы ни была погода накануне, но новогодняя ночь всегда отличалась пронзительной тишиной и спокойствием.

- Ты вправду рецептуру поменял, что ль? - сделав большой глоток, осведомился Первуша.

- Хах, таки распробовал? Долго же до тебя доходило, - усмехнулся Жданович. - Чуть больше корицы стал сыпать. Да и перегородки ореховые взял другого сорта. Балуюсь по чуть.

- Нет, ну чувствуется. Не сразу, но чувствуется. Ничего так, - пряча стекло за пазуху, похвалил баловство напарника Первуша.

- Вот! Вот! Начинается! Начинается! - зашевелилась под тулупом Лада.

Все трое устремили взгляды вверх. Малахитово-дымачатый поток чешуи постепенно перестал закрывать собой горизонт. Радужный свет из тоненьких, едва различимых полосочек у самой земли превращался в заполняющее собою всё переливающееся сияние, поднимающееся всё выше и выше, по мере того, как Змей оканчивал свой путь над миром в этом почти завершившемся году. Чешуйчатый кончик хвоста, витиевато изогнувшись в последние мгновения, ускользнул за верхушки деревьев. Следующий Год Змея наступит ровно через двенадцать лет.

Наступили считанные и самые любимые Ладушкины минуты Новогодней Ночи. Наконец-то никаких малахитовых колец над головой, а струящаяся серебром лошадиная грива ещё не успела заслонить собою открывшееся взгляду дивное диво: неудержимое, переливающееся всеми цветами радуги сияние отражений других миров опускалось сверху на заснеженные равнины, моря, поля, города, горы и леса. Разноцветными дисками искрились луны в цветастом водовороте. Все предметы перестали отбрасывать любые тени. Снег становился то бирюзовым, то лавандовым, деревья отсвечивали попеременно алым и хрустально-синим, усыпанный искрами клён расплёскивал вокруг себя шафрановые и пурпурные тона, мир полнился совершенно неописуемыми сочетаниями оттенков.

Резкий взмах пышной гривы - и всё приняло свои изначальные формы. От горизонта до горизонта, закрыв собою отражения иных миров, серебряной рябью раскинулись завитушки длинного конского волоса. Год Лошади вступил в свои права.

Из глубины леса эхом отражался от обледеневших деревьев нестройный гомон, явно уже откупоривших бутыль Ждановича хвостов. Из неизвестных далей донёсся натужный вой Зыбы Листвича. Город хоть и не было отсюда ни видно, ни слышно, но Лада, прижимаясь к дедушке, была уверена, что над ним сейчас расцвели всполохи фейерверков и грохотали залпы церемониальных пушек. Дед Первуша, улыбаясь, легонько дёрнул девочку за кончик носа:

- С новым годом, Оладушка.

- С новым годом вас! С новым годом, деда! - запрыгала у Ждановича на колене та.

- С новыми радостями. С новыми возможностями. С новыми приключениями на наши головы, - вздохнув, подытожил Третьяк...

Три фигуры, громко обсуждая что-то развесёлое, неспешно скрывались за широкими занесёнными сугробами стволами. Вокруг голосил, повизгивал, ухал и разливался сотнями напевов новогодний лес. Жизнь под заботливым присмотром серебрящейся Лошади шла своим чередом. Не она ли принесла с собой эту тихую, но твёрдую и радостную уверенность в том, что всё и у всех сложится хорошо? Или это чувство всегда наполняло земли, где пропитанный духом цветущих трав ветер приносит искорки с разноцветных лун в конце лета?

Продолжаю свои хождения по мукам. Интересуют логические нестыковки, неверно употреблённые слова, пунктуационный беспредел и прочие постыдства.

Граница Пахоты и Разгуляя.

Звонкий, заливистый смех, с парой затесавшихся в него внезапных всхрюкиваний, разнёсся над раскисшей, едва различимой лентой дороги, устремившейся с кромки лесополосы на простор нижележащей буро-жёлтой равнины, на которую сейчас съезжали три конника. Хохотала Юнемиш, а лёгкий и влажный ветер теребил её косы с красными ленточками. Рядом ухмылялся в кулак черноволосый щетинистый всадник неопределённо-среднего возраста в неполном облачении видавшей виды брони. Замыкал тройку моложавый плотный, щекастый и широконосый парень в длинном походном кожаном плаще с поднятым воротником. Его выделяла буйно кучерявящаяся рыжевато-русая поросль на голове и крупные тёмно-багровые точки юношеских прыщей на висках и подбородке.

- ...Да бабьё и не такое ещё понапридумает. А вот ещё я слыхал, что будто б у них при посвящении в их учение... ну, или что им там их дражайший Якр оставил после себя-то... ну да не суть... вот прямо каждому нужно пробить дырки в трёх местах. Кабы не сбрехать, навроде как у копчика, под грудиною как-то и на самом-самом темечке. И всё это провернуть пока дитё малое совсем. А бьют не абы чем, а заострённою костью умершего, значит, родича или предка. А надо это заради того, чтоб открылась у них какая-то там связь с их, мать её так, великою бесконечностию, и были им возможности запредельные, здоровье ого-го какое и прочие, уж не упомню какие, благости. Я б, само-собой, взглянул бы на грудь или копчик брежанки... не брежанина уж точно... чтобы убедиться-то насчёт слухов-то этих, но, ты глянь только, какие они затворённые за границами своими, - сокрушался щетинистый.

- Какое же неописуемое варварство. И эти членовредители ещё смеют пытаться свысока смотреть на нашу великую державу! Во славу Рёзлав! - Юнемиш, возможно, чуть переигрывая, возмутилась услышанному.

- Во славу Рёзлавы, - поддержал всадник. - Но это всё - игрульки зайчат на полянке против-то наших Народных Войск, уважаемые музицисты...

- Грайцы, - поправила Юн.

- Да что уж... Блядства с нечистью да лихом всяким водящиеся, - в задумчивости растягивая паузы между словами, предложил ещё одну бытовавшую точку зрения парень.

- Ай, братец, ну что ты до сих пор в голове эту брехню собачью держишь, - фыркнула молодая.

- Зря вы так, господарь, совсем зря. Это вас так пахари всякие, да камнеклады с водоносами необразованные за спиною называют, господарь Храдмирей. Да и то далёко не все, - поморщился конник. - А мы вот, Народная Армия, вас либо музицистами зовём, либо запевалами.

- Мы не поём, Бесбей, мы играем, - отметил юноша.

- Люди, к которым я доверие имею и которые видели таких, как вы за делом, поговаривают, что и голоса всяческие слышатся при этом, а когда и свист, а когда и вой. Я, конечно, слухом обделённый и трудно мне взять в толк, как это так-то выходит, но, вроде бы, шумы эти все нисколько не мешают игре вашей, а даже наоборот... Как же его... Как бы подпевают, что ль...

- Находятся в одной тональности? - предположила девушка.

- Точно-точно, так и есть. В тональности этой самой, - поддакнул щетинистый.

- Ну, это уж кто да как сподобится, Бесбей. А что именно пытался виденный твоими надёжными источниками граец? Наигрывал нужную погоду? Пробовал превратить содержимое выгребной ямы во что-то более полезное для государства? Может, просто-напросто разучивал новые мелодии, сам не зная, чем всё закончится? Как бы и что там ни было, но способы у каждого свои собственные. Одно едино для всех - полное сосредоточение. Могут и вой со свистом разгуляться, могут звёзды наверху заплясать, а небо с землёй местами поменяться. А может и ничего не станется. Вот совсем ничего. Просто хоп-па, - музыкантша наглядно звучно щёлкнула пальцами, - и готово. Разумеется, и манера игры у каждого человека своя особенная. К примеру, есть тебе два грайца, и дали им один заказ. Пусть будет... корова, что вином сливовым доится, а гадит маковыми пирожками.

- О-о-о, это такое взаправду люд от вас требовал? - с искренним интересом уставился на собеседницу Бесбей.

- Нет, от нас нет. Но о кое-чьих попытках наслышаны, - хихикнула молодая, но тут же следом напустила серьёзности, - Ты дослушай-то. И вот она - корова твоя вожделенная - перед тобой, но Дануйло в дуду свою дул, а Стешка трещотками отстукивала. Это я о чём: исход один, но мелодии и ритмы, то, что вокруг при наигрыше творится, поведение и состояние грайца - всё это может разниться полностью, - Юн попробовала, насколько это было возможно, сузить границы солдатской дремучести в данном вопросе.

- Чудно это ваше ремесло, ох чудно. Уж по правде-то говоря, господарка Юнемиш, и я своими глазами кое-чего да видел. Просто о своём участии во всяком, трепать языком поменьше стараюсь, - мужчина многозначительно взглянул на девушку, та одобрительно подмигнула в ответ. - Так вот, мы тогда стояли в Шапарях, городишко к северо-западу, там сплошь поля, всю округу выпечкой снабжает, да и Чёсичаа с Лейлем отоваривает неплохо... Не слыхали о таком?

Молодая отрицательно покачала головой. Парень бесстрастно не сводил глаз со стелющейся под конскими копытами всё более и более исчезающей в долгой траве дорогой. Сопровождающему, Бесбею Манышу, показалось, что мыслями юнец сейчас даже и близко не с ними, поэтому разговор он решил продолжать с той, кто выказывала, как ему хотелось бы думать, искренний интерес к его захватывающим дух воспоминаниям. Тем более, служивые в лагере не очень-то поддерживали его попытки завести хоть какую-то беседу: все уже изрядно устали, и угрюмость с раздражительностью намертво впечатались в выражения людских лиц и пропитали сухие непродолжительные перебрасывания словами. А тут - свалилось счастье на голову, ох свалилось.

- Не суть важно... Мы там как оказались-то: охраняли столичного сборщика податей. Тот по тутошним округам как раз вытряхивал карманы торгашей. А со времени, когда снег последний сошел и до того, как липки расцвели, ни одного толком путёвого ливня не прошло. Для такого места, как Шапаря, да и всего земледельческого востока, сами понимаете - это ж просто катаклизма какая-то! И вот мы когда там стояли, в город ваш собрат пожаловал по приглашению тамошнего головы. Само-собой, отсыпали они ему бирюзы с синью за такое дело неплохо, тут и гадать нечего. Объявился он, стало быть, и прямиком на окраину городскую отправился. Мы все думали, что он грозу призовёт какую, ну или там из-под земли источник забьёт под его гармонику губную. Что ж ещё в голову обычному человеку прийти-то могло по такому случаю? Но нет, он такое выиграл, уж так извернулся: понарастыкал на полях глыб ледяных больше человеческого росту. И не просто так глыб, а в виде фигур скульптурных блядовитого характеру. Девок всяких в позах похабистых, - Бесбей смачно сплюнул. - Полубаб-полу... Я даже не знаю чего. В чешуе и с рогами завитыми. Искусство, мать его за ногу! Причём сделал это аккуратненько так, на тоненькой ножке к земле сужающейся, чтоб ростки-то не помять. И как они только в равновесии удерживались? Издёвка какая-то, да и только. Да вот нет у нас места ныне верованиям в прежних богов да лихо всякостное, и почёта быть тожмо не должно.

- Это тогда ведь Несметный здесь развлекался? - повернулась к парню Юнемиш.

- Несметным попахивает. Этому дай волю, - не сразу отозвался тот.

Щетинистый меж тем, всецело поглощённый своим рассказом, продолжал:

- Отбрехался он, мол, созидаемое им должно нести не только пользу, как сказал, практическую, но и с художественной точки обозрения ценность представлять. Это я сейчас прямо слово в слово вам передал, можно сказать, сам тогда по левую руку от него стоял рядышком. Но толк из этого, что самое главное, вышел, людям он помог. Пока Горячей припекал, это сборище шляндр таяло, да увлажняло все вокруг, а он по вечерам подыгрывал, обновлял, что там с них за сутки стекло-то. Так что народ тамошний особого возмущения не выказал. Нет, ну юродивый... как его там... юродивый Габойды-дурачок, конечно, с топором носился по округе, отколупать пытался самое неприличное, на его взгляд, от этих художеств рогатых. Но перестарался малость: одна из бабищ раскололась и придавила его, как следует. Ох, и визгу тогда было. Но ничего, отошёл через время, вроде как. Чем вся эта высокая художественность закончилась не знаю, мы дальше с нашим подопечным отправились вскорости, но, вроде б, игрец этот там чуть ли не до начала сбора урожая проторчал с непотребством своим ледовым. И вот когда листья первые опадать начали, самая ходовая выпечка по всему юго-востоку была именно из Шапарей. Втридорога, ясное дело.

- Ясней некуда, - хмыкнула Юн.

- Бесбей, ты так и не намекнёшь хотя бы, чего от нас вашему главному затребовалось? - без лишних предисловий обратился к солдату Храдмирей.

- Да он, господарь, отчётности никакой передо мной не держит, так уж вышло, - с лёгкой желчью в голосе прокашлялся сопровождающий в ответ тому, кто и ухом не повёл, ни хоть словом каким из приличия не обмолвился во время пересказов последних сплетен о брежанах и диве в Шапарях. - И устав ещё не велит приказы вышестоящих обсуждать с кем-то помимо нашего служивого брата, не имея на руках отдельных на то распоряжений.

- Хроша, не наседай на дядьку. У народников свои законы. Мы и так с тобою знаем всё, что нам сейчас положено, - непринуждённо перевела в иное русло беседу Юнемиш. - У меня вот вопрос, на который, я смею надеяться, действие уставов не распространяется, Бесбей. Ты семейный человек? Жена? Детки?

- Да, господарка, дети у меня. Матери их давно на свете нет. А я всё по разъездам, да блужданиям с отрядом нашим. Не задерживаемся нигде надолго. Так и не сошёлся ни с кем с тех пор. Да оно не страшно, дома у меня есть кому хозяевать. Два сына и младшенькая - тоже Юнемишка, - солдат весь разомлел. - Везьба, он старший у меня, за домом смотрит, у плотника пока на подхвате. Кобрик ему помогается и за малой приглядывает. Придёт срок, отправлю сыновей на обучение в Белый Шиб. Там заведение имеется, где на писарей, счетоводов учат. Будут сидеть в тепле, да на мягоньком, судьбу не испытывать. А я уж ради них побегаю ещё, главное, чтоб платили исправно, да не скопытиться бы с таким распорядком, как у нас сейчас...

Девушка тоже примолкла, едва заметная задумчивая улыбка замерла на её губах. Краем уха она ещё улавливала разошедшегося в измышлениях Бесбея: что-то о единственно правильном способе воспитания молодёжи в это тревожное время, о твёрдой направляющей отцовской руке, о дурном влиянии на неокрепшие умы образа жизни клятых брежан...

Тем временем троица оказалась в поросшей очередной редкой лесополосой ложбине. В её глубине за отдельно стоящими, свободно раскинувшимися берёзами и елшинами, показалось что-то буро-жёлтое. Подъехали ближе. Неприглядной расцветки пятна между деревьями оказались затаившимся небольшим лагерем: с десяток заляпанных грязью палаток поменьше и крупный, осунувшийся, напитанный влагой под недавними дождями, шатёр, по-видимому, командного состава. Никаких знамён, гербов, знаков отличия, родного для забейгцев сочетания фиолетового и белого нигде не проглядывало. Какое-то забившееся в нелюдимую глушь на краю света разбойничье сборище, на первый взгляд. На второй же, намётанный глаз замечал кое-какие вещи не совсем свойственные для голозадого сброда. Кони, стоявшие у коновязи около походных палаток, - это были не простые сельские тягловые вечно измученные лошадёнки, а дородные, холёные красавцы. Около шатра лежала пара клинков в ножнах. Хоть самих, узнаваемых в любом уголке изведанного мира, лезвий с синеватым отливом и не было видно, но строгие, бесхитростные грани рукоятей, без малейших признаков утончённых гравировок, инкрустации, или прочих вычурностей, которыми старались облагородить мечи дореволюционные мастера оружейного дела, выдавали в них изделия оружейных цехов Харвары. Слишком хорошо для безродных мародёров. Слишком хорошо.

Из крайней палатки на перестук копыт выбрался крепкий, невысокий, коротко обстриженный мужичок в таком же, непонятно какой принадлежности, невыразительном облачении, как и на Маныше, оглядел новоприбывших, подошёл поближе:

- Что так долго, Бесбей?

- И тебе доброго дня, Щебряк, - сопровождающий спешился, хорошенько привязал свою кобылу к вбитому в землю колышку и подошёл к крепышу. - Чем Сиймлетка занимается? Свободно приехали тебе ажно под самый нос, и никто не остановил нигде. Даже когда в рощу въезжали, не озаботился никто.

- А что Сиймлетка? - Щебряк, задрав голову, дотошно оглядывал продолжающих восседать на своих лошадях музыкантов. - Что он не видит, что ли, что свои едут? Видит, конечно. Вот и не высовывается. Ты не беспокойся, Бесбей, он где-то поблизости и всё ему приметно и слышно, что надо. Подзадержались вы, говорю, конечно. Мы тут сидим, вымокаем до нитки, парни некоторые уже чихать начали, костёр, сам понимаешь, никак толком не развести. Окруженьице то ещё.

- Тут и так-то дороги не то чтоб дороги, а после ливней прошедших - такого жидкого насрато, ух-х. Я бы, пожалуй, на месте Ниферя, какое вознаграждение дополнительное мне организовал за то, что мы вообще сюда добрались, - сопровождающий аккуратно, без спешки принялся расстёгивать ремешки налокотников и нагрудной пластины.

Щебряк наконец перестал мерить взглядом новоприбывших и повернулся к Бесбею:

- Ну, что есть, то и есть. С возвращением, - потом подошёл поближе к Юн и Хро. - Рады поприветствовать вас на нашей премилой полянке, господари грайцы. Вашу палатку мы специально не ставили пока, чтоб не вымокла и она тоже, как всё в округе, так что чуток вам обождать придётся, а мы устроим для вас всё, как полагается. Хотя, думается мне, - Щебряк покосился на шатёр, - вы успели бы и с главным побеседовать покамест.

- Принимаем ваше приветствие в этом гостеприимном местечке, - Юнемиш любезно улыбнувшись, спрыгнула с лошади, чавкнув грязью под ногами. Храдмирей, не издав ни звука, приветственно кивнул головой.

- Проводишь их, Бесбей? Я сегодня не очень-то на глаза показываться хочу Ниферю, - бросил через плечо Щебряк, удаляясь к палаткам в противоположном от шатра направлении.

Маныш стащил с себя последний металлический щиток на ноге и махнул рукой, призывая следовать грайцов за собой.

Под неприглядным бурым куполом было довольно душно. Обстановка вполне соответствовала обёртке: простецкие кровать, стол, несколько раскладных походных стульев и деревянный сундук, на котором аккуратно лежал нагрудник такой же, как и на Бесбее, а также шлем, наплечники и наколенники. На краю стола примостилась пара масляных ламп и котелок, из которого приятно растекался аромат чего-то горячего, хмельного и пряного. Занавесь на входе была откинута достаточно сильно, чтобы внутрь проникало необходимое количество света.

Около сундука, спиной к вошедшим, стоял тонкий, жилистый и высокий мужчина в свободной рубахе с коротким рукавом и стёганых штанах. Его каштановые волосы были зачёсаны назад и стянуты в небрежный хвост, болтающийся на затылке сбоку. Он вчитывался в развёрнутый белоснежный лист, который держал перед собой в крупных руках, покрытых выступающими линиями вен. Услышав позади себя шаги, мужчина, разворачиваясь, ловко сложил листок вчетверо и засунул себе за пояс. У него оказались большие тёмные круги под колючими зелёными глазами, тонкие губы и слегка искривлённая переносица: следствие давнего заросшего перелома.

- Дороги расхлябило, командир, и дожди клятые, - начал прямо с порога излагать уже знакомую Юн и Хро историю Маныш.

- С возвращением, Бесбей. Затянулось твоё отсутствие, что ни говори, - голос у него был тихий, на удивление приятный и, именно в этот момент, внушающий желание забиться подальше, зарыться поглубже. - Тебя ждёт Киштиця. Я всё ему объяснил, он расскажет, что от тебя потребуется, - жилистый махнул рукой в направлении выхода из шатра.

- Есть, вашство, - солдат без лишних слов развернулся на каблуках и вышел, бросив по пути мимолётный взгляд на порозовевшую, обмахивающуюся ладонью Юнемиш.

Командующий разложил около стола два дополнительных стула и пригласил жестом своих гостей присесть. Сам достал из сундука три деревянных стакана, зачерпнул из котелка янтарную, будто с маслянистыми разводами на поверхности, живительно-горячую, исходящую паром жидкость и, разлив каждому манящую влагу, заговорил:

- Пшеничная с соком жемяды и мёдом. Самое лучшее средство для поддержания здорового духа, особенно при таких погодах, как сейчас.

Девушка взяла стакан и, для начала, заглянула в него; парень, в отличие от неё, подняв стакан за здоровье хозяина, сделал хороший глоток.

- Можете не беспокоиться, Юнемиш, самой пшеничной тут пару капель. Всё-таки у нас тут не гостевой двор, а я не на разливе. Не захмелеете, - успокаивающе уточнил долговязый.

- Благодарю за столь тёплый приём, - Юн осторожно коснулась губами ароматного варева. Оно оказалось сладким, терпким и с нотками кислинки одновременно. Второй глоток последовал незамедлительно.

Главный присел на уголок стола:

- Надеюсь, что я не нарушил никаких ваших планов на ближайшее время?

- Официозное предписание за подписью наместника правительницы в восточных подданствах и государевой печатью, вручённое лично членом особого правительственного отряда, заставит поменять любые, даже казавшиеся самыми неотложными, планы, - сделав ещё глоток пшеничной, ответила девушка. Впрочем, Юн вполне хорошо умела читать людской взгляд, оттенки тона и язык жестов: вопрос был задан исключительно из вежливости и чувства такта, истинное же положение дел и возможные нарушенные замыслы никоим образом народника не интересовали.

- Юнемиш и Храдмирей Збро. Брат и сестра. Родом из Вершин. Там у вас остался отец, Юйле Збро, успешный торговец, держит крупные поголовья овец, а также бабка, Владислава Пахотная. Всё верно?

- Сводные брат и сестра. Государынева разведка допустила небольшой недочёт, - отозвалась молодая.

- Недочётов нет. Мне и это известно, но не столь существенно для нас в данное время, - отметил главный. - Меня зовут Ниферь Шомолецкой. Командующий особого отряда на службе Её Высокородия Рёзлав Харвары, - командир выдержал некоторую паузу, призванную подчеркнуть важность сказанных слов.

На улице слышалась перебранка ставящих палатку солдат с употреблением выражений «руки из жопы-то вытащи» и «куда глядишь, ёбамати». Ножку стола сосредоточенно подтачивал большой чёрный жук. Снаружи фыркнула и заржала лошадь. Хро прихлёбывал из стакана.

- Мы заметили вас после того... происшествия в слободе Василевза Поднебесья, - прервал тишину под куполом главный. - Там совершенно случайно оказался наш человек, который своими собственными глазами увидел вашу работу, вашу музыку в деле. В своём подробном описании случившегося он рассказал о том, что вы справились с тамошней проблемой с помощью интересного наигрыша. Это так?

- Это так. Обычнейшее дело, - Юнемиш поставила на половину пустой стакан на край столешницы.

- Как мне кажется, то, что произошло никак нельзя назвать обычным делом. Если само слово «обычность», конечно, хотя бы в какой-либо мере применимо к вашему ремеслу, - Ниферь не сводил пристального, цепкого взгляда с глаз девушки.

- Вы же собираетесь нанять нас, господарь Шомолецкой? Хотите знать, на что мы способны? Пределы наших возможностей? Пытаетесь понять насколько выгодно и надёжно иметь с нами дело? Выведываете возможную степень риска? - Хро своими словами перетянул внимание командующего на себя.

- Всё вами перечисленное сразу.

- Как же так вышло, что вы приняли решение связаться с нами? С теми, кто вызывает у вас столь жгучие подозрения? Где именитые столичные грайцы, приписанные к войскам Рёзлав Харвары?

- Граец, призванный мною в помощь из близлежащего гарнизона, конечно же, имел место быть. Но по пути сюда с ним произошла... определённая неприятность. Добраться в наш лагерь при нынешней мокропогодице, как вы и сами могли ощутить на себе, сейчас не самая простая задача. Ожидать же кого-либо другого из столицы, да хоть из Белошибья, возможностей нет совершенно никаких: наши источники сообщили, что наилучший момент для исполнения задуманного мною плана наступит не сегодня-завтра. Вы же просто оказались ближе всех, будучи представителями так мне сейчас необходимого грайцовского племени, - в широком жесте развёл руки народник. - Всё крайне буднично и бесхитростно. Да, не скрою, у меня есть некоторые сомнения на ваш счёт, но, вот смотрю сейчас на вас и лишний раз убеждаюсь - вы крайне понятливые молодые люди. Настолько понятливые, что и этот разговор останется при нас троих, и всё то, что, вероятней всего, произойдёт позже, вы сумеете удержать под замком ваших губ. Мы здесь - парни совсем неплохие, но изредка находим отдушину в создании крайне изобретательных проблем тем, с кем у нас не вышло подружиться.

- Как же вы, господарь Шомолецкой, деликатно избегаете любых кровожадных словес. Так во сколько вы оцените наши услуги? - поинтересовался юноша.

- При условии, что всё пройдет без сучка и задоринки, вы станете богаче на пять тысяч сини. Каждый. Получите их полностью на руки, либо же выдадим вам соответствующие бумаги на снятие этих сумм в любом доходном дворе.

Юн, не поворачивая головы и стараясь смотреть прямо в лицо Ниферю, боковым зрением сосредоточилась на брате.

- Вы совершенно правы, - размеренно начал Храдмирей. - Дело оказалось особенным в своём роде. Лихо, с которым нам пришлось там столкнуться, обладает... обладало способностью к самовосстановлению. Причём необычайно быстрому. Говорят, что всем этим тварям, которые порой на окраинах объявляются, хватает и пары рассеивающих наигрышей, ещё страхолюдства хорошо выжигаются, но это - если граец предрасположен именно к рассеивающей музыке или возжигающей ритмике. Иначе никак. И эти два направления - совсем не наша сильная сторона с сестрицей. Хотя, конечно, не ясно справился ли бы и опытный взжога или размёта с тем, на что мы там натолкнулись. Всё шло к тому, что пришлось бы вызывать столичных гарнизонных грайцов. Ну а мы уж изворачивались, как получается. Юнемиш наиграла на пояс гадёнышу что-то вроде опоясывающего ремня, втягивающего в себя всё с обеих сторон.

- Но перед этим то, с чем вы там воевали, натворило немало бед, нанесло немалый ущерб слободе?

- И ещё раз - это совсем не наша сильная сторона - утихомиривать свирепствующую образину, размётывающую вокруг себя утварь, которую четырём здоровым мужикам трудно поднять. И при этом непрерывно верещащую так, что в Подобово, которое чуть ли не в полутора сутках пути от владений господаря Поднебесья, породистые псы тамошнего головы пообделывались прямо посреди торжественного приёма. Мы в слободе, как и ваш человек, оказались совершенно случайно, и, вот уж сталось, оказались единственными грайцами, и нам, простецки говоря, пришлось на ходу спасать шкуры. В первую очередь свои.

- Выходит, что вам не удалось положить конец лиху? Уничтожить эту дрянь раз и навсегда? И этот ваш наигрыш - он начнёт рассеиваться со временем?

- Именно этот, выигранный при тогдашних условиях, со временем начнёт. Но мы обещались появиться через пару-тройку Урожаев, подновить его за небольшую плату. А может, да и продадим мелодию кому-то из других грайцов. Пусть, у кого будет желание, сам за это возьмётся.

- Как такое вообще могло появиться на свет? - поинтересовался Шомолецкой.

- Лихо? Причины доподлинно неизвестны. Вполне может статься, что очень редкостное, но всё же стечение обстоятельств, в котором замешаны удивительные акустические свойства близлежащего грота, недооценка душевных переживаний некоего молодого человека, вызвавших устойчивую злобу на весь белый свет и переизбыток вишнёвой настойки, - расплывчато объяснил Храдмирей.

- Прямо скажем, немало случайных стечений обстоятельств за столь короткий срок, - задумчиво озвучил свои измышления Шомолецкой. Ответом ему было уже знакомое многозначительное молчание. Жучок с ножки стола, насытившись, вразвалочку направился в тёмный угол. Юн рассматривала свои ногти.

- Это вас там так зацепило? - главный указал на ссадину девушки под глазом. Музыкантша, оторвавшись от своих рук, провела пальцами по синяку и утвердительно едва-едва кивнула головой.

- Так какие же у вас с сестрой неоспоримо сильные стороны в вашем ремесле? - уточнил у Храдмирея Шомолецкой.

- Разведка должна была первейшим делом известить вас именно об этом. Разве нет? - вновь прикладываясь к стакану, поинтересовался Збро.

- Конечно же, юноша, конечно же. Мне интересно ваше собственное мнение о ваших способностях.

- Что ж, сильные стороны... моя - оберегающие и сокрывающие завесы с укрывищами. У сестрицы... что ж, сложно так с ходу это объяснить... буйное воображение созидающей направленности, пожалуй.

Ниферь встал со стола, его рост и так был далеко не мал, теперь же он просто хищнически нависал над сидящей перед ним парой:

- Что ж, наш разговор, считаю, проходит в исключительно благожелательном ключе, досточтимые грайцы.

- Так что же вам нужно, господарь командующий? - подняла голову теряющаяся в тени Ниферя Юнемиш.

- Мне нужен мост, мои гости с севера. Надёжный и крепкий мост, - улыбнулся народник. - И что-то внутри уверенно мне подсказывает, что наше взаимовыгодное сотрудничество должно удаться на славу. Суть дела и детали вот в чём...

Привет) Не так давно снова обрёл лёгкую и призрачную веру в свои силы, вследствие чего выудил из ящика и решил показать свои давние наработки в фэнтезийном жанре. Пытался тогда писать нечто тёмное, со славянскими элементами и вкраплениями чуть ли не постмодернизма, наверное. Твёрдо знаю, что имеется хренова туча проблем с пунктуацией, стилистикой, синтаксисом и всем прочим, поэтому тыкайте меня мордой в наделанное нещадно. Надеюсь, возможно, аж на пару-тройку комментариев, открывающих мне глаза на все мои прегрешения и способы борьбы с ними. Заранее, если что, спасибо)

Конец Урожая - начало Снегов. Пограничье Пахоты.

С края кровати на пол свесился полог одеяла, расшитого светло-оранжевым вьющимся цветочным орнаментом. Чуть погодя, из-под него скользнула вниз розоватая девичья пятка. Пальчики коснулись грубо сколоченного дощатого пола, ощупали тёмное дерево, медленно переместились левее, вернулись обратно, перебрались через небрежно валяющийся поясок, поелозили у основания постели. Владелица маленькой ножки пыталась нащупать что-то, что, по-видимому, должно было находиться поблизости с крепко сбитым широким ложем. После очередной безуспешной попытки пальцы поджались и неуверенно замерли на месте, а рядом с ними на выщербленные доски опустилась вторая женская стопа. Заспанная девушка устроилась на самом краешке кровати, распрямилась и первым делом расслабленно почесала лодыжку.

В обволакивающем ненавязчивым теплом свете каменного очага, стали различимы кое-какие черты сухощавого тельца: плоский живот, чётко очерченные мышцы бёдер, линии ключиц, перебинтованное левое плечо, слегка выдающиеся нижние рёбра, белая тонкая шея и медово-русые кончики длинных локонов, опускавшиеся на небольшую аккуратную грудь. На шее, скуле, чуть выше пупка, и в паре мест, которые женщины, как правило, имеют обыкновение скрывать от любопытствующих взглядов, расположились точки родинок. Волосы то тут, то там забавно ерошились и сплетались позади в две растрёпанные косички с вплетёнными в них красными ленточками и топорщащийся в самом низу затылка хвостик, перетянутый такой же лентой. У девушки были тёмно-зелёные глаза и чуть вздёрнутый кверху нос, которым в следующий момент она, резко пискнув, чихнула. Под левым веком явственно проступала ссадина, вокруг которой, вероятно не так уж и давно, тёмным пятном расплывался внушительный, совершенно невообразимый для такого хрупкого создания синяк. Её худоба пока что была вполне приятна взору, но до момента, когда кто-то из порядком упившейся межни, гогоча, проголосил бы ей вслед что-то вроде: «Эй, погремим твоими костями, да поразвлечёмся?!» - было не так уж и далеко. Судя по бледной коже, настолько тонкой, что в некоторых местах были изумительно чётко видны тёмные линии вен, и трепетно, любовно сплетённым косам, она была северянкой. Возможно, из Пересветов. Одним словом, наверняка из мест, лежащих за Рурстажку.

Молодка ловким движением попыталась пригладить медово-русый кавардак у себя на макушке. Не вышло. И в довершение, будто вспомнив что-то то ли презабавнейшее, то ли исключительно неловкое, она несколько раз с лёгкой улыбкой мотнула головой, вновь возвращая свою миловидную растрёпанность. Продолжая улыбаться самой себе и своим неведомым мыслям, худышка потянулась, растопырив пальцы на ногах и возведя руки вверх, и только потом встала, сделав пару шагов на середину комнаты. Осмотревшись по сторонам, она ухватилась за талию и резким движением выгнулась в поясе вперёд. Её поясница при этом отчётливый и глухо щёлкнула. Девичьи губы на мгновение напряженно сжались и почти сразу же приоткрылись, дав вырваться выдоху облегчения. Затем любопытствующие женские зрачки, ещё чуть более расширившись, замерли, с интересом остановившись на внушительной резной картине, приделанной к стене рядом с очагом, с изображённой на ней сценой схватки. Молодка подошла поближе, на середине пути изящно обернувшись на одной ноге вокруг себя. Проведя кончиками пальцев по людским фигуркам и прочим изгибам открывавшегося вида, девушка мысленно восхитилась кропотливой и детальной работе, которую пришлось проделать неизвестному краснодеревщику. Такой вещи стоило бы в самую пору красоваться в спальне какого-нибудь поместного головы, а не в дешёвой комантёшке отнюдь не самого солидного гостевого двора на границах Пахоты.

Резец умельца дал жизнь отряду конников в кольчугах и пластинчатых доспехах, огибавшему на скаку берег широкой реки. Творец смог мастеровито передать ощущение движения всему, что уместилось на прямоугольнике дерева: мускулы с жилами перекатывались и выступали под лоснящейся конской кожей, стремена вжимались в крутые взмыленные бока, люди, хищно наклонившись и широко раскрыв рты, раззадорено понукали животных, порыв ветра гнал по воде мелкую рябь и теребил колосья сочной травы, над головами отряда извивался длинный стяг. Даже сплющенный кусок металла, бывший воинской нагрудной пластиной, из-под которого выплёскивались под давлением, сминаемые мощным растрескавшимся копытом страхомордины людские внутренности - и тот удался на диво художественно. Хотя, присмотревшись внимательней, можно было сделать вывод, что излишняя детальность выдавливаемого человеческого нутра и остальные не слишком до этого бросавшиеся в глаза щербинки, рассеявшиеся на поверхности - это в том числе и дело челюстей насекомых, совершенно непозволительным образом относящихся к сохранению народной культуры здешних мест, а никак не изначальный творческий замысел.

Всадники готовились смести выставленными вперёд копьями весьма неприглядного вида образину: сутулое человекоподобное тело ростом с трёх здоровых мужиков, заросшая свалявшимися лохмами крупная голова на мощной шее, худые и жилистые длинные свесившиеся руки, беспорядочно растущие из висков, затылка и макушки ветвящиеся рога. Кошмарище подняло вверх свою морду, заросшую длинным волосом, под которым можно было угадать лишь самые общие неприглядные черты и разверзло пасть, полную крепких и тупых, словно человеческих, зубов. Одновременно с этим оно превращало в месиво неудачно подвернувшегося ему под копыто несчастного всадника, который, обезумлясь от боли, вскинул к небу ноги и единственную не покалеченную руку. Из лопатки и низа живота чудища уже торчали два удачно засаженных туда копья, ещё один металлический наконечник насквозь пробил голень. Наверное, ремесленник хотел, чтобы его творение вселяло гордость и ощущение несокрушимой мощи в сердца людей, но то, что отразилось на лице девушки скорей походило на жалость.

- Оглом из Чёсичаа и его ратоборцы добивают Лесного Выродка, - оказалось, что помимо девушки под одеялом был ещё и немолодой мужчина. Сейчас он наполовину показался из-под покрывала, укутался им ниже пояса, сел на кровати, скрестив ноги, и откинулся назад, упёршись в перину руками. Выглядел он, следует заметить, солидно: упитанный, темноволосый, с благородным профилем и проседью на висках и чёлке, придающей какую-то, что ли, особенную мужественность его и без того знатному виду.

- Я так быстро оказалась на тебе верхом, что даже не успела оглядеться вокруг, - худышка не сводила взгляда с фигур, застывших в дереве. - А жаль. Поглазеть тут есть на что.

- Да. Теперь есть на что, - согласился мужчина с лёгкой улыбкой не переставая рассматривать совсем не достойное всяческого внимания изображение, а ту, что находилась перед ним.

Девушка, почувствовав медленно скользящий по затылку, лопаткам, талии и ниже талии взгляд, развернулась к мужчине лицом, приподняла бровь. Он, не обратив на это никакого внимания, еще несколько секунд высматривал что-то выше ее колен, но ниже выступающих ключиц и только потом встретился с ней глазами. Улыбнулся ещё чуть шире:

- Тебе понравилось?

- Мог бы выложиться и получше. Посмелей быть. Напористей. А то, как мальчишка какой-то. Я у тебя не вторая, случайно, или третья? - уголки девичьих губ тоже теперь задорно приподнялись. - Да ладно... Первая?

- Самая что ни на есть наипервейшая. Как я мог связываться с другими недостойными женщинами, когда сердце нашёптывало мне, что где-то есть ты.

- Прекращай. Прекращай мне слух заливать своими, я прямо не могу, какими приторными речами, - она выразительно засунула мизинец в ушко, провернула там пару раз и вновь повернулась к Оглому, его свите и Лесному Выродку.

- Ты забавная девчушка. Догадываешься об этом? - усмехнулся здоровяк. - А насчёт выложиться получше… Не хотел нечаянно сделать тебе больно... Всего лишь поосторожничал... Эти твои синяки на бедре и боку. Плечо. Под глазом вон что, в конце-концов. Знаешь, я ведь даже и не рассчитывал на такое окончание вечера с вот таким вот... твоим видом.

Девушка отошла от картины, провела ладонью по грубым и маняще-тёплым камням, когда проходила рядом с очагом, присела рядом с мужской фигурой, развалившейся на кровати, уверенным движением откинула край покрывала, неторопливо забралась под него, прижалась спиной к широкой груди и безмолвно уставилась на языки пламени.

Смыкая руки на низу подтянутого девичьего живота, мужчина прижался подбородком к русой макушке:

- И всё же... вот кто тебя так?

Не сводя замерших, остекленевших глаз с огня, молодка многозначительно поджала губы, мол «всяко бывает, дружок»:

- Стол.

- Стол?

- Стол. Дли-и-инный такой стол из обеденной залы. Мест, наверное, на двенадцать. А может и побольше.

Повисло продолжительное молчание. Приятное. Расслабленное.

- Тогда, по-моему, ты еще легко отделалась. Только вот если это был длинный стол из обеденной залы, персон на двенадцать, то я не понимаю, как он насмерть не зашиб такую кроху, как ты.

- Он зашиб. Ещё как зашиб. Но не эту мелочь, которая жмётся сейчас к тебе, а вдребезги разлетелся о совсем не мелкого детину, который имел несчастье оказаться между мной и этим летучим скотством. Да будут высшие силы благосклонны к нему. Ну а все мои синяки и плечо - это щепки, побольше, да поменьше, которых после этого там поднялась тьма-тьмущая. Да, ты прав, я легко отделалась.

Мужчина, широко зевая, уточнил:

- Так он ещё и летучий, стало быть?

Когда он уже и не надеялся услышать хоть что-либо в ответ, девушка вдруг развернулась и, высвободившись из объятий, серьёзно окинула его сощуренным взором:

- Скверно я выгляжу, так?

- Видывал и похуже, Юн. Куда как похуже.

Юнемиш продолжала самым что ни на есть испытывающим образом буравить его выражение лица, которое господарь представительного виду старался сделать насколько можно более искренним и непосредственным.

- Нет, правда, - наконец он развёл руки в стороны. - Следы от этих твоих щепок на теле ты скроешь за любой одеждой. А личико... Я точно знаю, что настойка сурговицы очень хорошо сводит любые синяки с лица. Чуть ли не за пару дней. Сам ею пользовался несколько раз после особливо буйных гуляний по молодости. Так что стоит подождать пару восходов, и из красотки, которую лучше видеть только с правой стороны, ты станешь загляденьем, с какой стороны ни посмотри, - он добродушно рассмеялся.

Юн фыркнула и завела за ухо несколько длинных прядок, раз за разом непослушно спадающих на лоб. Подобравшись на четвереньках ко вновь разбросавшемуся на ложе здоровяку, она прижалась щекой к его груди, потёрлась, скользнула к ключице, прикоснулась к ней губами, после чего завела руки ему за шею и уложила своего мужчину на лопатки.

- Ты мне нравишься, первый помощник государственного ставленника над железными рудниками в восточных подданствах, Ейко Янеж. Ты и в самом деле обаятельная чиновничья душонка, - она изучающе склонилась над ним, кончики её локонов щекотали ему шею, подразнивали лоб и скулы. - И этим утром, да что там, вот прямо сейчас, я хочу дополучить то, чего ты меня лишил этой ночью со своей никчёмной осторожностью. И я знаю, что уж сейчас-то у тебя выйдет всё ровно так, как полагается.

Девушка одним движением резко проехалась плотно прижатыми ладонями от его ключиц к основанию бёдер и сомкнула свои тонкие губы на приоткрытых его. Несколько мгновений спустя он с усилием оторвался от крепкого поцелуя:

- Ты ведь исчезнешь, когда рассветёт? И мы никогда не встретимся больше? Не столкнёмся на очередном перекрёстке дорог? Не окажемся за соседними столами в гостевом дворе? Как будто того, что сейчас и не было никогда?

Юн пристально, очень пристально всмотрелась в его карие глаза, выступающую жилку на виске, крохотный шрамик над правой бровью... И снова её язык оказался у него во рту.

Больше этим ранним утром, обаятельной чиновничьей душонке - первому помощнику государственного ставленника Ейко Янежу, особо поговорить так и не довелось.