Такой вот Новый Год.⁠⁠

Никогда ни в чем подобном не участвовал, в подобном формате и жанре не писал, да и не собирался. Но... Просто стало интересно, что смогу из себя выдавить.

- Ну что там? После ночи дворе-то? Хвосты приходили?

- Да, деда. Всё утоптано у порожка. И дверь шкрябали . Вся в царапинах свежих.

- Вот же поганцы. Перестреляю.

- Не стреляй, дед! Они хорошие! Искорки на наше деревце обещали подарить.

- Хах. Подарить, говоришь? А может, всё ж обменять?

- Подарить.

- Да не мнись ты, лиса. Так и говори, что они выменять хотят бутыли мои на эти твои искорки.

- Только на одну. На самую маленькую почти.

- Ага-ага. Они тебе помочь её вытащить вызовутся, а потом половины запасов моих, как ни бывало. Да и где сейчас искры найти-то? Их же только поздним летом, да ранней осенью ветер с лун несёт, и затухают они через неделю-другую.

- Хвосты сказали, что их можно собрать в корзинку, а потом туда подбросить лягушек красных с озера.

- И дальше чего?

- Ну как же... Лягушки же друг друга терпеть не могут и током бьются. А искорки от этого только ярче становятся и куда как дольше светят.

- Хах. Даже так? Ну да ладно, если хвостатые моей внуче вправду притащат искры посреди зимы, то отдам я бутыль, какая им приглянется больше всех. А пока что, если увидишь кого из них, то передай, что если ещё удумают пытаться двери мои на приступ брать, то сниму со стены ружьишко, отсыплю дроби...

- Деда!

- Ладушки, Ладушка, сбегай-ка за мороженой ягодой из сундука у крыльца. Да побольше гроздь выбери. Блинцы с начинкою печь сегодня будем.

***

Конечно же, Лада лукавила. Хвосты сладкоголосо выторговывали себе не «почти самую маленькую», а «ту, поздоровее, с широким горлом» бутыль с тёмно-красной жидкостью, которая стояла на второй сверху полке в пристройке к дому.

Жданович, дед девчушки, перед приездом внучки перетащил в эту крохотную комнатку все свои трубки, шланги, горелку, термометр, два тазика, металлический бак и соорудил из них конструкцию, которая булькала, тихо шипела и чадила из трубы, выведенной через стену наружу, белым паром, щипающим нос и заставляющим щёчки румяниться. Этот-то запах и привлёк всех окрестных хвостов к избушке, ютящейся на самой опушке леса. Дедушка частенько прихлёбывал то из своих многочисленных бутылок, то из красивой фляжки с гравировкой то, что он варил под семью замками, а потом, бывало, чуть пританцовывая, гладил тёмную головку внучки, угощал леденцом, извлечённым из недр расшитого пуховика, рассказывал очередную байку из своей богатой жизни и частенько после этого засыпал мертвецким сном у печи. Иногда прямо на лавочке за столом.

Ладе же строго-настрого было запрещено, что заходить в пристройку, что прикасаться к дедовым бутылям в навесном шакфчике у окна в избушке, где также хранились спички, коробочки с дробью, пара связок чеснока и табак. Запрет, разумеется, однажды был нарушен: такой лютой, спирающей любое дыхание гадости девочке пробовать ещё не доводилось. По этой причине она была совсем не против махнуться с хвостами одним из дедовых сокровищ на совершенно чудесные искорки с далёких лун.

Само-собой, перед тем, как переправить свою единственную дочурку вглубь страны из города, где всё чаще и чаще разрывалась сирена воздушной тревоги во время очередного налёта вражьих автожиров, родители трепетно и твёрдо дали свои наказы:

- Дедушке Третьяку не перечить. Капризы поумерить. С незнакомыми не водиться. Одеваться по погоде, - а потом велели Ладе повторить их ещё раз.

Ещё незнакомые хвосты сразу же понравились девочке, стоило только ей увидеть их со спины, устроившихся плотным рядком на поваленном стволе дерева и, негромко урча, провожающих последний луч того короткого зимнего дня. Их пушистые рыжие кисточки на кончиках ушей и поблёскивающие носики-бусинки совершенно очаровали маленькую горожанку. Поэтому, дабы не нарушать данных родителям обещаний, Лада была вынуждена чуть ли не за десяток минут поперезнакомиться с каждым хвостом. Мама с папой ведь только с незнакомыми запрещали вести дела?

Вот и сейчас, направившись вниз по течению незамерзающего ручья, девчушка наткнулась на одного из своих приятелей - Уйку.

- Ну и что дед решил? - не стал затягивать хвост.

- Согласился отдать вам бутыль, какую сами выберете. Но только искорки вперёд.

- Ох-ох, так и сказал? Какую мы сами выберем? Без подвоха?

- Ага. Только он думает, что вы меня обмануть хотите.

- Дитёнка? Да обмануть? - гневно зашевелил ушами Уйка. - Ай, за мной!

Они прохрустели по льду крохотного прудка, нежно-голубое сияние из-под которого отгоняло опускающиеся сумерки, зарылись по пояс в снежные заносы под утёсом Медвежья Улыбка, тихонечко переждали в кустах, пока мимо не прошелестели две слишком рано выбравшиеся из-под каменьев взлохмаченные снобродки и выбрались в конце своего пути к остову автопоезда лесорубов. Именно в его внутренностях, полупогребённых в чащобе, хвосты и устроили своё укрытие на зиму.

- Ла-а-ада! Мы так рады тебе! Оставайся у нас на ночь! У тебя снег в капюшон набился! От тебя блинчиками пахнет? - одновременно приветствовали девочку десятки радостно-любопытных голосов, а лапки с мягонькими подушечками так и норовили прикоснуться к вязаной красной в синюю клетку курточке, припорошенной крупными снежинками.

- Забирайся, - скомандовал Уйка, приоткрывая маленький люк у самого днища кузова.

Внутри было очень даже тепло: холод отгоняли гирлянды из тускло светящихся маленьких сердец духов погребальных костров, растянутые между переборками и под самым потолком. Хвосты соорудили для себя из реек и дощечек небольшие многоярусные лежаки и отделили их друг от друга тонкими фанерными стенками. Кухня, спальная зона, кладовая и большой (для хвостов) зал для всеобщих собраний отделялись друг от друга пёстрыми занавесями, сплетёнными из множества ярких лоскутков и обрезков. Решительно отодвинув одну из них, Уйка торжественно выбросил лапку вперёд:

- Вот твои искорки! Дождались тебя.

И вправду, между закатками с маринованными грибами и огурчиками, копчёными кроличьими тушками, ящичками с клубнями картофеля и морковки, горкой продолговатых дынь, с одной стороны, и горками цветного стекла, бисерными безделицами, расшитыми платочками и прочим домашним рукоделием на обмен и продажу, с другой, важно пузатилась она - плотная корзина с дарами лун. Лада подобралась поближе и склонила чернявую головку над сокровищем, которое вот-вот должно стать её и только её собственностью.

- А можно я руками? - заворожено прошептала девочка.

- Да пожалуйста, - взмахнул лапкой Уйка.

Искорки едва-едва приятно покусывали разрядами тока ладошки, закручивались переливающейся спиралью под круговыми движениями пальцев, меняя свой цвет от нежно-василькового, если Лада водила по часовой стрелке, к раскалённо-оранжевому, если в противоположном.

- Теперь-то веришь? - поинтересовался хвост, также наслаждающийся зрелищем, аккуратно опёршись на левое плечо девчушки, умостившейся перед корзиной на коленях.

- Да как тут не верить-то, - растягивая слоги, протянула Ладушка.

- Мы бы тебе их хоть сейчас к порогу притащили, но со Жданычем осторожными быть надо. Кабы он нас опять не попытался провести.

- Не попытается, Уйка. Как там... «Если хвостатые моей внуче вправду притащат искры посреди зимы, то отдам я бутыль, какая им приглянется больше всех», - слово в слово повторила девочка. - Я ему напомню, вдруг что.

***

Как только хвост с девочкой на обратном пути добрались до Медвежьей Улыбки, из-за раскидистого каштана им навстречу вынырнул трёхметровый тощий силуэт с вытянутой мордой, большими ноздрями и очертаниями буйной гривы.

- Как же вы вовремя, - хлопнул в ладоши Уйка.

- Здравствуйте, Зыба Листвич, - улыбнулась Лада.

Как говорил ей дедушка: «Страшный он, спору нет, но ты на это внимания не обращай. Если что-то нехорошее случится с тобой, а меня рядом не окажется, ты зови Зыбу Листвича. Он уж тебя из любой передряги вытащит».

- Здравствуй, хвостишко. Здравствуй, внучка Третьяка.

- Листвич, поможете Ладе домой добраться? Засиделись мы за сушками с мёдом, да чаями травяными. А на ночь остаться - не уговорим всем скопом. Вы её куда быстрей домчите, чем я со своими лапками доведу.

- Забирайся, человечек, - протянул Зыба узловатую руку девчушке, - нам с тобой сегодня по пути. И капюшон набрось, да нос прикрой. Я быстрый. Ещё продует, чего.

Совет Листвича пришёлся как никогда в пору, когда тот вприпрыжку стремительно направился в сторону лесной опушки. Из-за горизонта наверх постепенно выплывали три луны, а в выси над головой зависли ещё несколько разноцветных дисков. Над ними же, в далях совершенно недостижимых для любых стратостатов и снарядов многокаморных пушек, тянулись бесконечным потоком малахитово-дымчатые чешуйки. Но Год Змея подходил уже к своему концу.

- Дед снова чадит, да лесных будоражит? - раздался гулкий вопрос Листвича.

- Ага. Но, по-моему, уже закончил пока что, - перекрикивая поток воздуха, бьющий в лицо, ответила девочка.

- Чего у хвостов не осталась?

- Да ну. Деда, чего доброго, проснётся посреди ночи, а меня нет? Ой, что было б. Хоть и хорошо у них, - вздохнула Лада.

Ещё десять минут спустя, Зыба приземлился недалеко от жилища Ждановича, подняв вокруг себя поблёскивающее снежное облако.

- Вон окошки ваши светятся. Тебе два шага осталось. Деду слово моё доброе передавай.

- Спасибо вам, так и передам! - махая рукой вослед Листвичу, пообещала Лада.

Дед как спал на лавке у печи, когда девочка только собиралась прогуляться у ручья, так и продолжал похрапывать, только перевернувшись уже на другой бок. Его внучка сбросила с себя тяжёлую зимнюю одёжу, стряхнула снег с валенок и уложила их сушиться, после чего перехватила пшенной каши с молоком и куском сычужного сыра и зарылась с головой под тонкое одеяльце на печной лежанке. От подушки, набитой сушёными полевыми травами, пахнуло разгаром лета. Уже в глубокой дрёме Ладе почудилось, что по схваченному морозом окошку будто бы водили острыми коготками...

- Говоришь, я ещё по-светлому отрубился? Дела, конечно, дела-а, - отхлёбывая из фляжки, протянул Жданович. - Дела себя сами не переделают, говорю. Новогодье через два дня, а у нас с тобой ещё ничего не прибрано, не приготовлено. И Первуше посылку не снарядил я до сих пор. Ай-яй, ай-яй. А с искорками твоими как там дело?

- Видела их, деда! Руками трогала! И правда, что светятся, как будто свежевыпавшие! Корзина огроменная!

- Огроменная, говоришь? Хвосты тащили её аж сюда? Или снова к ним бегала? Не юли только мне тут, лиса.

- Да Уйка меня провёл. И Зыба ещё Листвич рядом был, - призналась девчушка.

- А-а, ну если Листвич... Ладушки, Ладушка, сбегай-ка за метёлкой и тряпицами какими. Порядок будем наводить. А потом вареников наделаем новогодних огроме-еных, да на мороз выставим. Давай, внуча, давай. Два денька на всё про всё у нас с тобой.

***

Дед Первуша на своём гусеничном грузовичке притарахтел ещё днём. Он появлялся у избушки каждый месяц, а когда и чаще. Забирал наполненные бутылки Ждановича, выгружал пустую тару, мог завезти кое-что из круп, табачку, овощи и фрукты и любую другую мелочёвку и не только по заказу дедушки Лады, требующуюся для того, чтобы ни в чём себе не отказывать в этой живописной глуши. Близкой родни у него не осталось и, как рассказывал Третьяк, он и раньше несколько раз справлял новогодье вместе с ним. Первуша угостил девочку малиновой пастилой и крепко ухватил сердечного друга за плечо:

- Хорошие вести привёз, Жданыч!

- Хах, ещё б ты попробовал с другими явиться.

- Наши-то врага отодвинули от города и дальше гонят, слух идёт! И подарки твои принял начальник пограничников. Спокойно теперь провозить наш товар на ту сторону реки будем.

- Ох, вести-то и вправду первого сорту. Пройдём-ка, дорогой, за стол, да расскажешь ты мне всё, как это у людей полагается, - прицокнул языком Жданович.

А хвосты обещали появиться с долгожданной корзиной ещё с раннего утра. Но на дворе стоял уже полдень, а хруст снега под множеством лапок и не думал разнестись по округе, как Лада ни прислушивалась, ни вглядывалась в промежутки между деревьями. Навернув несколько кругов по двору, попинав большую еловую шишку и ещё немного повисев на заборе из жердин, девочка тяжело вздохнула и понуро направилась в дом.

- Ладушок, а ты чего сине-зелёная и еле ноги переставляешь? - хрустя малосольным огурчиком, поинтересовался Первуша.

- Да с хвостами девка связалась, - буркнул Жданович. - Наобещали ей с три горы с горкою. А всё - лишь бы добраться до запасов моих.

- Хех, ты и хвостатых здешних подсадил на наш продукт? - ухмыльнулся, показав металлические зубы, Первуша. - Так что за горы-то с горками?

- Искры. Вот прямо, как только что с лун сдутые. Будто конец лета за окном.

- Да где ж им, прохвостам, достать их сейчас?

- А я тебе о чём.

- Есть они у ни-и-их! Я в руках их держала-а-а! - прервал стариков раздосадованный и протяжный детский голосок.

- Да будет тебе. Ну показали они тебе что-то там. Но это же хвосты, внуча, - подтягивая Ладу к себе, усаживая на колено и поглаживая по спине, успокаивал девочку Жданович. - Ну вот когда они кого не пытались провести? Я тебе сразу сказал, что они тебя в нехорошее что-то втянуть удумали. Да не срослось где-то как-то что-то.

- Может, у них случилось что? - девчушка изо всех сил пыталась не дать затухнуть искорке теплящейся надежды.

- Случилось-случилось. Прилетел механический филин из той сказки, ухнул, глазом своим жёлтым повёл, да и порастрепал-раздербанил пушок на ушах проходимцев твоих.

- Ну де-еда-а!

- Вот тебе и деда. Ай, всё. Что мы всё о хвостах, да про хвостов. На-ка картошечки тебе с грибами, да послушай, какие вести дед Первуша привёз.

Лада, конечно, была не прочь подкрепиться после насыщенного утра, но поначалу воротила нос, гримасничала и дулась. Потом, когда услышала, что уже, наверное, скоро её родители появятся тут, а потом, может быть, даже заберут её в город, сидела с приоткрытым ртом. Во время захватывающих подробностей отчаянной контратаки осаждённых горожан с помощью давным-давно отслуживших своё паровых агрегатов, девочка уже старательно уминала чуть подгоревший картофель с куском красной рыбы, а на том моменте, когда дед Первуша, кудахтая, потешно изображал бегство врага, заливалась смехом и чуть не подавилась куском засахаренной груши. А потом в окошко негромко поскреблись.

***

Семеро хвостов шевелили носами и переминались с ноги на ногу. Жданович чесал бороду и подозрительно щурился. Лада намертво приросла к корзине. Первуша заворачивал самокрутку.

- Стало быть, Новик лапку подвернул, - ещё раз повторил дедушка Лады.

- Ага, - шмыгнул носом Уйка.

- Угу, - почёсывая покалеченную лапёшку, подтвердил Новик. - А так бы мы вовремя управились.

- Ты смотри - и вправду искры, - склонился над корзиной Первуша. - Ну что, Жданыч, распахивай закрома.

Третьяк ещё раз окинул взором блаженно улыбающуюся внучку, крепко-накрепко обнявшую своё сокровище, на сколько только хватило рук, вздохнул и махнул головою в направлении пристройки, призывая следовать хвостов за собой.

- Точно уверены? Вон ту не хотите взять? Ничем не хуже. Семь лет выдержки, между прочим, - увещевал Третьяк.

- Точно-точно, - стоял на своём Уйка. - Эта - в самый раз. Мы бутыль вернём после праздников.

- Другого и не жду, - фыркнул хозяин.

- Ну, мы пойдём тогда? - поддерживая бутыль за донышко ещё вместе с четырьмя собратьями, пропыхтел Новик.

- С праздничком, - пробурчал Жданович.

- Всего-всего самого-самого! - хором отозвались хвосты.

- Уйка! Уйка! Помоги нам деревце обсыпать искорками, пожалуйста, - раздался из-за спины дедушки голос Лады.

- Чего ж не помочь, - хрустнул тот пальчиками и обернулся к своим соплеменникам - Я вас догоню...

Ветви искрились нежно-васильковым, переливались раскалённо-оранжевым. Уйка постарался на славу, юрко пробежавшись по всему клёну и обильно усыпав дерево содержимым корзины. Двухцветное сияние полностью заполнило собою лесную прогалину.

На краю поляны, на растрескавшемся бревне, которое покрывала предусмотрительно наброшенная на него овчина, сидели Жданович и Первуша. Личико Лады, умостившейся на дедовом колене, выглядывало из-под тяжёлого тулупа, который натянул на себя этой праздничной ночью Третьяк. Два старых друга звонко чокнулись фляжкой и гранёной бутылкой. Ни единого дуновения ветерка, ни следа самого маленького облачка в выси не тревожили ни людей, ни кого-либо другого. Так было всегда с начала времён: какой бы ни была погода накануне, но новогодняя ночь всегда отличалась пронзительной тишиной и спокойствием.

- Ты вправду рецептуру поменял, что ль? - сделав большой глоток, осведомился Первуша.

- Хах, таки распробовал? Долго же до тебя доходило, - усмехнулся Жданович. - Чуть больше корицы стал сыпать. Да и перегородки ореховые взял другого сорта. Балуюсь по чуть.

- Нет, ну чувствуется. Не сразу, но чувствуется. Ничего так, - пряча стекло за пазуху, похвалил баловство напарника Первуша.

- Вот! Вот! Начинается! Начинается! - зашевелилась под тулупом Лада.

Все трое устремили взгляды вверх. Малахитово-дымачатый поток чешуи постепенно перестал закрывать собой горизонт. Радужный свет из тоненьких, едва различимых полосочек у самой земли превращался в заполняющее собою всё переливающееся сияние, поднимающееся всё выше и выше, по мере того, как Змей оканчивал свой путь над миром в этом почти завершившемся году. Чешуйчатый кончик хвоста, витиевато изогнувшись в последние мгновения, ускользнул за верхушки деревьев. Следующий Год Змея наступит ровно через двенадцать лет.

Наступили считанные и самые любимые Ладушкины минуты Новогодней Ночи. Наконец-то никаких малахитовых колец над головой, а струящаяся серебром лошадиная грива ещё не успела заслонить собою открывшееся взгляду дивное диво: неудержимое, переливающееся всеми цветами радуги сияние отражений других миров опускалось сверху на заснеженные равнины, моря, поля, города, горы и леса. Разноцветными дисками искрились луны в цветастом водовороте. Все предметы перестали отбрасывать любые тени. Снег становился то бирюзовым, то лавандовым, деревья отсвечивали попеременно алым и хрустально-синим, усыпанный искрами клён расплёскивал вокруг себя шафрановые и пурпурные тона, мир полнился совершенно неописуемыми сочетаниями оттенков.

Резкий взмах пышной гривы - и всё приняло свои изначальные формы. От горизонта до горизонта, закрыв собою отражения иных миров, серебряной рябью раскинулись завитушки длинного конского волоса. Год Лошади вступил в свои права.

Из глубины леса эхом отражался от обледеневших деревьев нестройный гомон, явно уже откупоривших бутыль Ждановича хвостов. Из неизвестных далей донёсся натужный вой Зыбы Листвича. Город хоть и не было отсюда ни видно, ни слышно, но Лада, прижимаясь к дедушке, была уверена, что над ним сейчас расцвели всполохи фейерверков и грохотали залпы церемониальных пушек. Дед Первуша, улыбаясь, легонько дёрнул девочку за кончик носа:

- С новым годом, Оладушка.

- С новым годом вас! С новым годом, деда! - запрыгала у Ждановича на колене та.

- С новыми радостями. С новыми возможностями. С новыми приключениями на наши головы, - вздохнув, подытожил Третьяк...

Три фигуры, громко обсуждая что-то развесёлое, неспешно скрывались за широкими занесёнными сугробами стволами. Вокруг голосил, повизгивал, ухал и разливался сотнями напевов новогодний лес. Жизнь под заботливым присмотром серебрящейся Лошади шла своим чередом. Не она ли принесла с собой эту тихую, но твёрдую и радостную уверенность в том, что всё и у всех сложится хорошо? Или это чувство всегда наполняло земли, где пропитанный духом цветущих трав ветер приносит искорки с разноцветных лун в конце лета?