Чем дольше живёшь, тем больше разочаровываешься: в себе, в дру-
гих, в любимых сказках и т. п. Годы отягощают не только болезня-
ми, но и разочарованиями. В любимых песнях нередко разочаровыва-
ешься тоже. Впрочем, мне до сих пор нравится "Интернационал",
гимн Советского Союза, а также вот это из Виктора Цоя:
Хочешь ли ты изменить этот мир,
Сможешь ли ты принять как есть,
Встать и выйти из ряда вон,
Сесть на электрический стул или трон?
Правда, в устойчивой привязанности к указанному стиху вряд ли
следует признаваться в хорошем обществе, потому что, как я
понимаю, завышенная самооценка и стремление совершить что-то
выдающееся -- это феномен подростковый, а в более зрелом возрасте
такие вещи встречаются обычно у людей припыленных: творческих
личностей и хронических неудачников не без способностей, тогда
как большинство нормальных людей переключается на возделывание
своей скромной нивы и пользование доступными радостями жизни.
Разумеется, у меня автоматически возникает неприязнь к любой
привлёкшей моё внимание знаменитости, а в качестве формальных
поводов всегда отыскивается ЧТО-ТО -- или по крайней мере это
что-то видится моему не очень глубокому уму, затуманенному
завистью к чужой заслуженной славе. Вот с этими-то формальными
поводами я и попробую здесь разобраться.
Виктор Цой -- одно из самых ярких и опасных открытий, которые
ожидают всякого подростка в русскоязычной части мира. Сам по себе
Цой довольно симпатичен (если не думать о его соседях, которые,
быть может, очень страдали от его ночных музыкальных упражнений
за стенкой), но его ярые поклонники -- это, как правило, расхля-
банная мразь, загаживающая подъезды и пачкающая краской дома и
заборы. Слабая нервная система, изнеженность, несклонность к
самодисциплине, неспособность к систематическому усилию и букет
дурных привычек -- основные качества последователей Цоя. Когда
эти волосатые недоросли с кольцами в ушах и пирсингом на всяких
местах стонут в подземном переходе: "Перемен! Мы все хотим
перемен!", я с ужасом думаю: упаси меня Боже от перемен, которых
они хотят. У меня с ними разные желательные перемены.
Повышенная вредность Цоя обусловлена не только его талантом, но
также тем, что, в отличие от других популярных деструкторов, он
подкрадывается к людям в их самом неблагоприятном возрасте: когда
половые гормоны уже толкают на подвиги, а ума и жизненного опыта
ещё нет.
Есть "просто" подростковые песни: про мальчиков-девочек, про
любовь, белые розы, тополиный пух и т. п. А есть подростковые
песни с претензией на взрослость: на трагичность, философичность,
героичность и т. п. Так вот, это как раз песни Виктора Цоя.
Основные поклонники Цоя -- сопляки, переполненные жалостью к
своим трагическим личностям. Цой вечен -- настолько, насколько
вечной является проблема неприкаянной молодёжи. Тех, кому удаётся
перевалить "за тридцать", песни Цоя худо-бедно отпускают: пере-
стают "брать за душу". И дело прежде всего в том, что к этому
возрасту обычно успевают надоесть "перемены".
На подростковые умы Цой производил и производит, разумеется,
очень сильное впечатление -- своими чёрными одеяниями, сдержанны-
ми манерами, молчаливостью и т. п. Нервной молодёжи нравится
представлять свою жизнь высокой драмой на пустом месте, а в Цое
она получила образец того, как надо это делать. На самом деле вся
цоевская драма сводилась к столкновению неусидчивого разболтанно-
го подростка с грубой советской действительностью, требовавшей от
всех прилежания. Родительские харчи были неплохим буфером в этом
столкновении, а вовремя сделанная "отмазка" от военной службы
обеспечивала возможность безмятежного творческого поиска,
прерывавшегося разве что пьянками.
"Предчувствие трагического конца" -- это тоже для подростков
с их недоразвитым критическим мышлением. На самом деле их герой
стал просто жертвой своего обывательского благополучия: ехал на
рыбалку в собственном автомобиле и умудрился столкнуться с авто-
бусом. Если бы он мчался выручить друга, об этом бы твердили
навзрыд. Кстати, почему тот, кому по психиатрическим соображениям
дали освобождение от военной службы, получил, тем не менее,
водительские права -- вопрос интересный. Наверное, нарвался таки
в милиции на каких-то незрелых типов. Иначе говоря, стал жертвой
собственной популярности.
В подростковых представлениях Виктор Цой -- "последний герой"
и "звезда по имени Солнце". Правда, непонятно, почему герой --
последний, зато подростковым максимализмом вполне объясняется
стремление фигурально заменить наше главное небесное тело
светлым образом Цоя вместо того, чтобы просто добавить этот
светлый образ в какое-нибудь "созвездие имён".
Виктор Цой, герой с "белым билетом", всеми своими особенностями
был обречён на то, чтобы стать кумиром молодёжи в вырождающихся
русскоязычных обществах. Он обладал таким на редкость эффектным
сочетанием внешних и внутренних качеств, что лучшее трудно себе
представить. Если пробовать указать что-то похожее, это будет
разве что Элвис Пресли или "Beatles". Цой -- неповторимый
"последний герой" в том смысле, что тему смутного протеста он
исчерпал почти до дна. Всякий, кто пробует снова её черпать,
воспринимается как его жалкий подражатель. Когда в обществе
сложились и потребность, и возможность развивать эту тему,
появился Цой. Были в то время и другие рок-протестанты, но самые
проходные интонации, самая точная подростковость и самая
востребованная степень мутности оказались у Цоя. Вдобавок быть
корейцем в стране, тоскующей по иностранщине, -- это прибавляло
пикантности.
Цоевский неопределённый протест пришёлся очень к месту в 1980-х
-- когда надо было крушить изолгавшуюся систему. Тогда "Перемен!"
и пр. звучало почти как гимн, и было легко заставить себя не
обращать внимания на "сигарету в руке", "маму-анархию", "стакан
портвейна" и т. п. Эпоха получила то, что требовала.
Стихи Виктора Цоя в основном гладкие, только вычурные, дест-
руктивные и с претензией на остроумие, а пресловутая цоевская
ирония похожа на ерничание интеллигентных алкоголиков. Кое-что
и вовсе выглядит, мягко говоря, экспериментами начинающего. К
примеру, следующее:
Ты так любишь эти фильмы,
Мне знакомы эти песни.
Ты так любишь кинотеатры,
Мы вряд ли сможем быть вместе.
("Фильмы ночь", 1986)
Секрет авторского успеха: чем более туманно ты выражаешься, тем
больше отыщется людей, для которых ты окажешься "своим". Чем
больше в стихах неопределённости, тем больше людей, которые
найдут в них ту самую конкретику, которая им нужна. По части
намёков не станет рядом с Цоем, наверное, никто: он -- великий
мастер зажигательных словесных туманностей. Верх цоевской мути
-- "Песня без слов" (1989): кто хочет, может воспринимать эту
песню как милитаристскую, а кто хочет наоборот -- может и
наоборот:
Каждой собаке -- палку и кость,
И каждому волку -- зубы и злость.
В общем, всем сёстрам по серьгам. Нервным подросткам эта
цоевская муть наверняка представляется верхом мудрости, великим
прорывом в философском осмыслении жизни.
Ещё примеры выигрышной неопределённости у Цоя:
Он не помнит слово "да" и слово "нет",
Он не помнит ни чинов, ни имен.
И способен дотянуться до звезд,
Не считая, что это сон,
И упасть, опаленным Звездой
По имени Солнце...
("Звезда по имени 'Cолнце'", 1989)
Где-то есть люди, для которых есть день и есть ночь.
Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.
Где-то есть люди, для которых теорема верна.
Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом,
Под которым дрогнет стена.
("Война", 1988)
Я ждал это время, и вот это время пришло,
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло,
Их не догнать, уже не догнать.
("Спокойная ночь", 1988)
В наших глазах крики "Вперед!"
В наших глазах окрики "Стой!"
В наших глазах рождение дня
И смерть огня.
("В наших глазах", 1988)
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там все горит огнем.
Через день будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет уже не встать.
Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.
("Мама, мы все сошли с ума", 1988)
Ты хотел быть один, это быстро прошло,
Ты хотел быть один, но не смог быть один,
Твоя ноша легка, но немеет рука,
И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака.
Утром ты стремишься скорее уйти,
Телефонный звонок, как команда "Вперед!"
Ты уходишь туда, куда не хочешь идти,
Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет!
("Последний герой", 1986)
Как поэт подросткового уровня Цой был действительно очень
талантлив. Как композитор он был просто очень талантлив -- без
привязки к подростковому уровню. Хотя и не Моцарт. И даже, к
примеру, не Юрий Антонов.
Фильмы с участием Виктора Цоя -- перестроечные, то есть в стиле
"ну, наконец-то мы вам всем покажем!". В своё время они впечатля-
ли новыми критиканскими струйками, а сегодня выглядят поделками.
Из биографий:
"Летом 1986 года в Киеве снимается фильм 'Конец каникул' с
Виктором Цоем."
"Участвует в съемках фильма 'Рок' режиссера Алексея Учителя.
В конце года снимается в эпизодической роли в фильме 'Асса'."
"В 1987 году снимается своеобразный фильм 'Игла' с Виктором
Цоем в главной роли (режиссер Рашид Нугманов)."
Своеобразие последнего фильма, наверное, в том, что (о, чудеса
кинематографа!) дистрофик Цой там представлен как непобедимый
мастер рукопашного боя.
О том, как формируются всеобщие любимцы.
Если никому неизвестного, но способного человека вытолкнуть на
сцену перед публикой, ничего хорошего не получится: он засмущает-
ся, она его засвищет. В роль кумира (не только эстрадного, но и
политического) надо постепенно вживаться, а публика должна посте-
пенно втягиваться в поклонение этому кумиру. В некотором смысле
не будущий кумир находит себе публику, а публика выращивает себе
кумира, поощряя в человеке с задатками те его влечения, какие ей
наиболее в нём желательны. Начинающий кумир усиливает в своём
творчестве то, что встречает наибольшее "ура". Он оказывается
выразителем настроений толпы, центром кучкования массы с целью
совместного чувствования.
Папа был Роберт, мама -- учительница, то есть семья, скорее
всего, была очень интеллигентная: с абсурдно-либерально-гуманис-
тическими взглядами на мир в стиле Булата Окуджавы, Гавриила
Троепольского и академика Дмитрия Лихачёва.
Из биографий Виктора Цоя:
"У Виктора с раннего детства проявились склонности к рисованию.
Он хорошо рисовал, лепил. Поэтому родители с четвёртого класса (в
1974 году) определили его в художественную школу, где он и
проучился до 1977 года. Витя в детстве был очень импульсивным, и
ещё в 4-м классе преподаватель в изостудии сказал, что Витя не
склонен к терпеливому, кропотливому труду. Если хочет -- рисует,
и рисует замечательно, но если не хочет -- не заставишь."
"В 1978 году окончив восемь классов поступил в художественное
училище им. В. Серова. В 1979 году исключен из училища за
неуспеваемость."
"Осенью 1983 года проходит обследование в психиатрической
больнице на Пряжке и получает 'белый билет'."
"Виктор Цой -- актер, музыкант, писатель, художник и
скульптор."
"Наряду со всеми своими прочими заслугами и талантами Виктор,
как выяснилось, был ещё и очень талантливым писателем. Не смотря
на то, что он написал за всю свою жизнь лишь один единственный
рассказ 'Романс', этого оказалось вполне достаточно. В каком-то
отношении он даже переплюнул наших великих классиков. Его
произведение спокойно размещается на 5 листах, но затрагивает оно
почти все вопросы, терзающие человечество вот уже на протяжении,
как минимум 2000 лет. Да и читается 'Романс' намного лучше и
интереснее, а что касается ответов на эти вопросы -- то это уже
личное дело каждого, на них никто и никогда однозначно не отвечал
и думается мне -- не ответит." (Если кто-то думает, что здесь
ирония, значит, он ещё мало что понимает в людях.)
"Рано утром, в машину ехавшего на рыбалку Цоя врезался
автобус." (А не в автобус -- Цой?)
Как уже было здесь сказано, основной цоевский контингент -- это
проблемные подростки, проблемная молодёжь: "растущая смена" дез-
ориентированного, изолгавшегося, но ещё довольно сытого общества.
В каждом поколении есть некоторая для (10-20 процентов?) неудав-
шихся чад -- с мелкими психическими отклонениями, которые при
благоприятных внешних условиях не очень мешают жить, но делают
людей более способными на дурное. Таких вот пальцем деланных
индивидов и втягивает движение поклонников Цоя.
Вредность Цоя, цоевщины состоит в том, что дурная предрасполо-
женность, получив музыкально-идеологическое обоснование, превра-
щается в дурную тенденцию.
Среди прочего, песни Цоя -- это пропагандистское обеспечение
табачного, пивного, пирсингового и татуировочного бизнеса.
Подростковый уровень мышления, подростковый кругозор прут из
очень многих стихов Цоя. Вот наиболее противные примеры:
Мы гуляем одни,
На нашем кассетнике
Кончилась пленка, смотай.
("Видели ночь", 1986)
Треск мотоциклов,
Драка с цепями в руках,
Тени в парадных,
Все это я видел в снах.
("Твой номер", 1986)
Наше сердце работает, как новый мотор,
Мы в четырнадцать лет знаем все, что нам надо знать,
И мы будем делать все, что мы захотим,
Пока вы не угробили весь этот Мир.
В нас еще до рождения наделали дыр,
И где тот портной, что сможет их залатать?
Что с того, что мы немного того,
Что с того, что мы хотим танцевать?
Почему и чего мы еще должны ждать,
И мы будем делать все, что мы захотим,
А сейчас, сейчас мы хотим танцевать.
("Мы хотим танцевать", 1986)
Прихожу домой я ночью,
Завожу магнитофон,
И сосед за стенкой стонет -
Он увидел страшный сон.
Эй, прохожий, проходи,
Эх, пока не получил...
("Прохожий", 1986)
Сосед за стенкой -- это я. Прохожий, который чуть не получил,
-- тоже зачастую я. Короче, у меня с поклонниками Цоя чуть ли не
личные счёты.
Из очень популярного эссе "Звезда по имени Солнце" неизвестного
автора:
"Экзистенциальный смысл поэзии Виктора поражает своей глубиной,
ясностью и лиризмом даже тех, кто не искушен в вопросах филосо-
фии, эстетики и истории литературы. Наличие в кармане некоторого
количества табачных изделий становится поворотным пунктом в
мироощущении Цоевского лирического героя, и дает повод для
оптимистического восприятия действительности. И т. д."
Действительно, табачные изделия являются частой темой в песнях
экзистенциального лирика Цоя:
Есть сигареты, спички,
Бутылка вина, и она
Поможет нам ждать...
("Видели ночь", 1986)
Я люблю дым и пепел своих папирос,
("Ночь", 1986)
Сигареты в руках, чай на столе -- эта схема проста,
И больше нет ничего, все находится в нас.
Перемен! -- требуют наши сердца.
Перемен! -- требуют наши глаза.
("Хочу перемен", 1989)
Но если есть в кармане пачка сигарет,
Значит все не так уж плохо на сегодняшний день.
("Пачка сигарет", 1989)
Электрический свет продолжает наш день,
И коробка от спичек пуста,
Но на кухне синим цветком горит газ.
Сигареты в руках, чай на столе -- эта схема проста,
И больше нет ничего, все находится в нас.
("Хочу перемен", 1989)
Ветер задувает полы моего плаща,
Еще один дом, и ты увидишь меня.
Искры моей сигареты летят в темноту,
Ты сегодня будешь королевой дня.
("Жизнь в стёклах", 1986)
Человек может курить, сознавая свою непреодолимую слабость, --
и это не самый плохой случай. Самый плохой -- это когда человек
считает, что никакой слабости нет; когда он эстетизирует свой
порок и, можно сказать, пропагандирует его. За такое уж точно
надо бить в голову.
Деструктор отличается от просто человека со слабостями тем, что
устраивает из своих слабостей культ: к примеру, если он курит, то
не потому, что не в состоянии иным способом обеспечить себе
физиологически необходимый минимум удовольствия или расширить в
мозге кровеносные сосуды, чтобы начать хоть немного сображать, а
потому что он герой и не живёт, а горит, а при горении неизбежен
дым.
Довольно отчётливо также просматривается у Цоя тема жажды.
Думаю, его подвигала к ней скорее ночная жажда после злоупотреб-
лений, чем жажда правды:
Мы хотели пить, не было воды.
. . . .
Мы выходили под дождь
И пили воду из луж.
("В наших глазах", 1988)
Ночью так часто хочется пить.
("Последний герой", 1989)
У меня на кухне из крана вода,
("Шаг вперёд", 1989)
А вот откровенный призыв к деструкции:
Довольно веселую шутку
Сыграли с солдатом ребята:
Раскрасили красным и синим,
Заставляли ругаться матом.
Мама -- Анархия,
Папа -- стакан портвейна.
("Мама -- Анархия", 1986)
Может, эта песня и шуточная, но если судить по состоянию
"молодёжных рядов", то далеко не все воспринимают её как таковую.
Цоевская романтизация путаницы в голове и побегов от родителей:
Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома,
Вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе.
Тот, у кого есть хороший жизненный план,
Вряд ли будет думать о чем-то другом.
("Бошентумай", 1988)
Подростковая эстетика Цоя: ночь, дождь, сигареты, магнитофон,
небо, звезда, стёкла, кровь, вода из крана и "мы будем делать
все, что мы захотим".
Такие вещи терпимы как курьёз, как нечто неглавное, но когда их
поднимают на идеологическую высоту (ну, на тот уровень сознания,
на котором размещается идеология), это уже подрыв социальных
устоев, то есть разрушение даже не государства, а и вовсе того,
что позволяет людям существовать.
Психически нормальный и здраво соображающий человек -- это
сумма очень разного всякого, в том числе протестных влечений и
охранительных настроений, стремления убивать и отвращения к
убийству, тяги к удовольствиям и желания побеждать свои слабости.
Пока соблюдается некоторое соотношение между составляющими
личности, человек пребывает в норме: каждая тенденция выполняет
свою нужную работу. Но если соотношение нарушается и наступает
перекос, то полезные элементы психики превращаются во вредные,
а нормальный человек -- в припыленного, в нравственного урода
или даже в чудовище. Когда чуть-чуть Цоя -- это иногда, может
быть, даже и неплохо, но когда взгляд на жизнь основывается на
Цое -- это уже болезнь личности.
Можно сказать, Виктор Цой разбился о собственную славу. Он был
"не жилец": слава и деньги -- это вообще вещи очень опасные, а
тем более для людей с чувствительной неустойчивой психикой. Цой,
Тальков, Есенин и, наверное, большинство других "рано ушедших"
любимцев публики -- погибали в конечном счёте из-за ослабления
чувства меры. Пропитавшись сознанием своей избранности, они
начинали верить и в свою неуязвимость -- и делать то, что обычный
человек делать остерегается. Бремя славы тяжело не в том смысле,
что изводят вниманием поклонники, и не в том, что приходится всё
время выламываться под великого человека (иначе снизятся денежные
поступления), а в том, что начинает деформироваться психика.
Кстати, в отношении защиты кумиров от дурных последствий
известности поздний СССР был довольно щадящей системой. Творцам
не очень позволяли разогнаться: заработки были ограниченными,
наркотики -- не в ходу, за идейным содержанием следили специ-
альные комиссии, а из запоев выводила общественность на проф-
союзных собраниях. Когда захотели избавиться от Владимира
Высоцкого, ему просто отпустили вожжи, и он за несколько лет
угробил сам себя на ровном месте.
Некто Артём Троицкий ("Виктор Цой. Отвергая соблазны" / журнал
"Советский экран", № 8, 1990 год):
"Когда-то давно в Ленинграде появились панки. Было их немного,
десятка три, но энергии и шума хватило, чтобы 'колыбель
революции' содрогнулась. Одеты они были вызывающе, вели себя
непристойно, дрались и скандалили, пели про неаппетитное
(панк-рок!): про помойки, дохлых гадов и про то, что 'в злобе
приятненько жить'. Клички имели соответствующие: Пиночет, Свинья,
Осел. Самым загадочным персонажем в тусовке был Цой (как стало
ясно впоследствии, это не кличка) -- молчаливый, отчужденный,
исполненный чувства собственного достоинства, одетый в черное. Он
играл на ритм-гитаре и где-то в канун 1981 года сочинил свою
первую песню 'Мои друзья всегда идут по жизни маршем' (могу
продолжить: 'и остановки только у пивных ларьков')."
"Могу сказать, что перед нами редкий тип прирожденного героя.
Это человек, идущий по жизни не то чтобы победительно, но с
полным ощущением себя персонажем приключенческого романа или
кинобоевика. Он одинок, независим, благороден, причем это не
поза, а норма жизни! Соответственно все жизненные блага, соблаз-
ны, конъюнктуру и т. п, он воспринимает спокойно и с легким
презрением, как и подобает настоящему ковбою."
Нет, я как-то даже и не подозреваю, что Виктор Цой был хитрым,
злобным или подленьким. Я склоняюсь к тому, что он был этаким
блаженненьким курильщиком, любящим выпить, и охотно делился
сигаретной мерзостью со своими ближними и даже с дальними, чтобы
они тоже могли украсть у кого-то глоток чистого воздуха. Ведь как
бывает: иная дегенератская сволочь воняет на улице табачной отра-
вой тебе под нос, а глаза -- такие добрые-добрые, хоть выковыри-
вай их для Музея истории гуманизма.
Из биографий:
"Мудрый и искушенный Артемий К. Троицкий сказал еще в далекие
годы: 'Я не могу представить Цоя старым, Бориса Гребенщикова -
могу, а Виктора -- нет!'"
Есть две причины того, что Цоя трудно представить себе старым.
Во-первых, подростковость его творчества. Во-вторых, подсозна-
тельное понимание того, что люди с такой суицидальностью обычно
долго не протягивают: с ними довольно скоро что-то случается,
особенно если у них заводятся деньги на разную ерунду.
Цой как фактор в политике является скорее подрывным, чем рево-
люционным. Революционность не исключает подрыва, но у Цоя подрыв
-- это почти всё. Поэтому песни Цоя хорошо использовать для
провоцирования молодёжи на участие в массовых беспорядках.
Цой -- вне национальностей, классов, партий, родин. Вообще, вне
конкретики. Он -- бунтующий символист и абсурдист, продукт
гниения российской интеллигенции: довольно сытой, но желающей
быть ещё сытее.
Творчество Цоя -- наиболее яркое выражение дурного в молодёжной
среде: не всего дурного, что там есть, но многого. Цой -- духов-
ный лидер сопляков, загаживающих городское пространство. Надо за-
метить, что молодёжность духа -- это, конечно, хорошо, а вот под-
ростковость духа -- это то же, что инфантильность, то есть форма
психической недоразвитости.
Подростки и без песен Цоя -- довольно опасный социальный эле-
мент, слабо удерживающийся в границах разумного, а Цой вдобавок
подзуживает:
Это наш день, мы узнали его по расположению звезд,
Знаки огня и воды, взгляды богов.
И вот мы делаем шаг на недостроенный мост,
Мы поверили звездам,
И каждый кричит: "Я готов!"
("Попробуй спеть вместе", 1986)
Мы родились в тесных квартирах новых районов,
Мы потеряли невинность в боях за любовь.
Нам уже стали тесны одежды,
Сшитые вами для нас одежды,
И вот мы пришли сказать вам о том, что дальше...
Дальше действовать будем мы!
("Дальше действовать будем мы", 1986)
Ну КАК эти обкурившиеся расслабленцы могут ДЕЙСТВОВАТЬ -- если
им вообще удаётся преодолевать свою лень? С их-то больным вообра-
жением, абсурдизированным мышлением и мусором вместо знаний! Эти
пачкуны могут только ломать, гадить, примитивно бренчать и хамски
приставать к солдатам на улице. Между тем, любая затюканная дере-
венщина в стройбатовской униформе выше их и по психофизическим
качествам (медкомиссия-то пройдена!), и по ценности для общества.
