MaeSStro8

Поезд еле тащился. В вагонах было душно – полно народу. Дети постоянно плакали, а взрослые молчали, угрюмо уставившись в пол. Лена сидела рядом с матерью и смотрела по сторонам. Всю дорогу её не покидало смутное ощущение, что всё это она уже видела, и может угадать, что произойдёт в следующий момент.

Её взгляд наткнулся на маленького, очень худого мальчика с грустными глазами.

– Вот сейчас он попросит у мамы еды, а потом заплачет, – подумала она.

– Ма-ам, я есть хочу! – пропищал мальчик.

– Погоди, Мишенька. Приедем и поешь.

– Ну, мам!

– Сейчас у меня ничего нет!

– Мишенька надул губки и захныкал. Лена не удивилась.

С заднего сиденья повернулась старуха, и протянула мальчику небольшое яблоко.

– На, милый, погрызи.

Мальчик шмыгнул носом.

– Спасибо.

А вот это уже неожиданно.

«Вот сей-час, сей-час, сей-час, – стучали молоточки в Лениной голове. – Сейчас что-то произойдёт».

Лена мотнула головой, отмахиваясь от назойливых молоточков, и продолжила разглядывать попутчиков. Толстый мужчина вытирал скомканным носовым платком пот со лба.

– Сейчас чихнёт, – пришла Лене мысль, но она снова отмахнулась от неё.

– Ааа-чччха!! 

– Будьте здоровы, дядечка! – сказала молодая девушка в простеньком опрятном платьице.

– Ох! Спасибо, дочка.

«Сей-час, сей-час…»

Послышался гул. С каждой секундой он становился громче и громче. Взрыв! Поезд тряхнуло, он остановился. Ещё взрыв – уже ближе. Разбитые стёкла брызгами разлетелись во все стороны. Лену царапнуло по щеке. Голова Мишеньки резко запрокинулась. Надкушенное яблоко выпало из его обмякшей ручонки. Чья-то нога в старом ботинке раздавила его. Перепуганные люди ломились к выходам.

Несколько взрывов, один за другим.

Кто-то схватил Лену и, прижимая к себе, стал выбираться из вагона. Лена не видела лица, но знала, что это была мама. С трудом пробившись через давку, они выбрались наружу и побежали в сторону леса. 

В воздухе кружили самолёты, поливая бегущих людей пулями. Кто-то падал и больше не двигался, кто-то корчился в пыли и стонал. Лена с мамой бежали что есть сил. Один самолёт пролетел над ними. Пули втыкались в землю совсем рядом, поднимая фонтанчики пыли. Самолёт зашёл на второй круг. Снова очередь. Мама Лены вскрикнула и рухнула на землю.

– Мама! – завопила Лена. – Мама!

– Беги, доче… – Третья очередь оборвала её на полуслове. 

Не помня себя, Лена развернулась и побежала к лесу, до которого оставалась пара десятков метров. Слёзы и пыль резали глаза. Треск пулемёта. Боль железным кулаком ударила Лену в спину. В глазах потемнело. Всё стихло.

Елена Николаевна проснулась холодном поту. 

4.35. Всегда почти в одно и то же время. Мучительный сон не отпускает её всю жизнь с того самого дня 1941 года.

Она немного полежала, приходя в себя. Заснуть больше не получится. Никогда не получалось. Кое-как отдышавшись, Елена Николаевна тяжело поднялась с кровати и побрела на кухню. Трясущимися руками чиркнула спичкой. Сломалась. Вторая не загорелась. С третьей попытки ей удалось зажечь плиту. Поставила чайник и опустилась на табурет. Пока он закипал, Елена Николаевна сидела оперевшись локтями о колени и обхватив голову руками. 

Взглянула в окно. Из-за сильного тумана не было видно ничего кроме полудикой яблони, что росла под окном. Елена Николаевна ненавидела её. Особенно осенью, когда с неё падали яблоки и, раздавленные, лежали на асфальте. Она и рада была бы срубить проклятое дерево, но яблоня была не её, и ничего сделать с ней Елена Николаевна не могла.

Она отвернулась, закрыла ладонями лицо и вскоре увидела маму: молодую, красивую, с улыбкой на лице. Мама подошла к Лене, поцеловала и крепко обняла.

Чайник закипел и стал громыхать крышкой. Подождёт.

Слёзы сами собой покатились из Лениных глаз – она так долго ждала маму.

– Не плачь, милая, – ласково сказала она и вытерла Лене слёзы. – Не плачь. Я с тобой.

Мама взяла Лену за руку. Лена улыбнулась, глубоко вздохнула, выдувая из себя боль, что жила в ней всё это время, и они молча пошли вдвоём.

Чайник продолжал громыхать.

Восходящее солнце осветило золотыми лучами изумрудную зелень деревьев, кусты в хрустальной росе и синюю гладь опухшей Лёхиной рожи, который спал в кустах.

– Ааабуэ-мня-мня, – пробормотал Лёха и попытался встать. Голова гудела и готова была взорваться, как сверхновая. Во рту нассали кошки, что было почти правдой, ибо то дешёвое пойло, которым вчера так основательно заправился Лёха, по вкусу ничем не отличалось от содержимого кошачьих мочевых пузырей.

– Встань, Лёха. Встань и иди!

Лёха тут же сел.

– Кт… Кто здесь?

Он повертел гудящей головой. Никого. Лишь ворона смотрела на него с ветки любопытным глазом. Показалось. Встань… Легко сказать. А как встать, когда притяжение земное сегодня так распоясалось, а ноги не слушаются!

Лёха дотянулся до растущей рядом берёзы, опёрся на неё и кое-как поднялся. Голова закружилась. Лёха обнял берёзу, чтобы не упасть и вспомнил, как в детстве он гулял с бабушкой по лесу.

– Обнимешь деревцо-то, постоишь, оно ж и полехше будет, – говорила бабушка. Полехше Лёхе не стало, но голова больше не кружилась. Он с трудом отлепился от берёзы и, шатаясь, побрёл по тропинке.

Как он оказался здесь, Лёха не помнил. Помнил только, что шёл вчера по улице, проходил мимо лавки, на которой пили два мужика, закусывая палочками картофеля из красного стаканчика, и те предложили ему поддержать компанию; в честь Дня металлурга. В какой-то мере Лёха тоже был металлургом: на досуге он ходил по городу с двумя пакетами и собирал алюминиевые банки, так что не выпить за здоровье почти коллег посчитал большим грехом. И всё. Дальше, как в тумане.

– Ты глянь, опять нажрался, – раздался голос слева.

– Как свинья, – уточнил второй.

Лёха повернулся. Опять никого. Лишь рос куст рябины, под которым торчали поганки.

Он постоял, поозирался, водя рукой по щекам и пошёл дальше. Через несколько шагов он наткнулся на что-то невидимое.

– Смотри куда прёшь, морда! – теперь уже справа. И что-то толкнуло Лёху в плечо. Лёха отшатнулся.

Выпучив глаза он быстро пошёл в обратном направлении. Только сейчас Лёха заметил, что в лесу было тихо, как в открытом космосе: ветер не шумел верхушками деревьев, не пели птицы, не шелестела трава. Страх зашевелился в Лёхином животе. Он ускорился.

Вокруг Лёхи раздавались голоса. Они были брезгливы, они смеялись над ним, они оскорбляли его. Со всех сторон на Лёху сыпались тычки. Зажмурившись и закрыв уши руками, он метался из стороны в сторону. И в этот момент наивысшего отчаяния произошло то, что и следовало ожидать мечущемуся человеку от жестокого мироздания: ноги его запнулись, и Лёха упал, больно стукнувшись локтем.

Внезапно что-то схватило Лёху и потянуло вверх. Он встал, шатаясь. Из глаз текли слёзы.

– Будешь ещё пить, а? А?! – заскрежетал над Лёхиным ухом голос, самый противный.

– Буду! Бууудууу! – завыл Лёха. – Я же алкоголик!

– Тогда мы его сейчас защекочем!

– До смерти. Ха-ха-ха.

– Беги, Лёха, беги! – послышалось откуда-то сверху.

И Лёха побежал.

Восходящее солнце осветило золотыми лучами изумрудную зелень деревьев, кусты в хрустальной росе и синюю гладь опухшей Лёхиной рожи, который спал в кустах.

– Ааабуэ-мня-мня, – пробормотал Лёха и попытался встать. Голова гудела и готова была взорваться, как сверхновая. Во рту нассали кошки, что было почти правдой, ибо то дешёвое пойло, которым вчера так основательно заправился Лёха, по вкусу ничем не отличалось от содержимого кошачьих мочевых пузырей.

– Встань, Лёха. Встань и иди!

Лёха тут же сел.

– Кт… Кто здесь?

Он повертел гудящей головой. Никого. Лишь ворона смотрела на него с ветки любопытным глазом. Показалось. Встань… Легко сказать. А как встать, когда притяжение земное сегодня так распоясалось, а ноги не слушаются!

Лёха дотянулся до растущей рядом берёзы, опёрся на неё и кое-как поднялся. Голова закружилась. Лёха обнял берёзу, чтобы не упасть и вспомнил, как в детстве он гулял с бабушкой по лесу.

– Обнимешь деревцо-то, постоишь, оно ж и полехше будет, – говорила бабушка. Полехше Лёхе не стало, но голова больше не кружилась. Он с трудом отлепился от берёзы и, шатаясь, побрёл по тропинке.

Как он оказался здесь, Лёха не помнил. Помнил только, что шёл вчера по улице, проходил мимо лавки, на которой пили два мужика, закусывая палочками картофеля из красного стаканчика, и те предложили ему поддержать компанию; в честь Дня металлурга. В какой-то мере Лёха тоже был металлургом: на досуге он ходил по городу с двумя пакетами и собирал алюминиевые банки, так что не выпить за здоровье почти коллег посчитал большим грехом. И всё. Дальше, как в тумане.

– Ты глянь, опять нажрался, – раздался голос слева.

– Как свинья, – уточнил второй.

Лёха повернулся. Опять никого. Лишь рос куст рябины, под которым торчали поганки.

Он постоял, поозирался, водя рукой по щекам и пошёл дальше. Через несколько шагов он наткнулся на что-то невидимое.

– Смотри куда прёшь, морда! – теперь уже справа. И что-то толкнуло Лёху в плечо. Лёха отшатнулся.

Выпучив глаза он быстро пошёл в обратном направлении. Только сейчас Лёха заметил, что в лесу было тихо, как в открытом космосе: ветер не шумел верхушками деревьев, не пели птицы, не шелестела трава. Страх зашевелился в Лёхином животе. Он ускорился.

Вокруг Лёхи раздавались голоса. Они были брезгливы, они смеялись над ним, они оскорбляли его. Со всех сторон на Лёху сыпались тычки. Зажмурившись и закрыв уши руками, он метался из стороны в сторону. И в этот момент наивысшего отчаяния произошло то, что и следовало ожидать мечущемуся человеку от жестокого мироздания: ноги его запнулись, и Лёха упал, больно стукнувшись локтем.

Внезапно что-то схватило Лёху и потянуло вверх. Он встал, шатаясь. Из глаз текли слёзы.

– Будешь ещё пить, а? А?! – заскрежетал над Лёхиным ухом голос, самый противный.

– Буду! Бууудууу! – завыл Лёха. – Я же алкоголик!

– Тогда мы его сейчас защекочем!

– До смерти. Ха-ха-ха.

– Беги, Лёха, беги! – послышалось откуда-то сверху.

И Лёха побежал.

– Что это?

– Как что? Символ барбершопов.

– А что он означает?

– А он что-то означает? Это не просто красивая крутящаяся палочка, похожая на заморский леденец.

– Нет. В своё время это была очень информативная реклама. Корни её тянутся глубоко в средневековье, когда люди были неграмотными (и страдали по этому поводу – в средневековье всем полагалось страдать). Ремесленники сообщали окружающим о своих занятиях, вывешивая над лавками разные изображения: булочники вешали кренделя, мясники – коровок…

– Спасибо, что проктологов тогда не было.

– Остроумно. Так вот, а цирюльники, которые в то время занимались ещё и хирургией, вешали над своими заведениями вот такие жезлы. Кстати сказать, на них не обязательно должны были присутствовать все три цвета.

– А что они обозначали?

– О! Я как раз собирался это сказать. Синий цвет говорил, что вас тут побреют и подстригут. Всё. На этом полномочия мастера заканчивались. Красный цвет сообщал, что тут вам могут устроить кровопускание.

– А кровоостанавливание? Пустить кровь каждый дурак может!

– Молодец! Ты начинаешь задавать правильные вопросы! Да. Здесь вам могли пустить кровь и правильно её остановить.

– А белый, это гной, да? Страдали же все.

– Не совсем. Белый – это кости. Тут вам могли вправить вывих, совместить перелом и даже вырвать зуб.

– Ой-ой-ой!!

– Ага. Таким образом, жезл со всеми тремя цветами показывал то, что тут работает мастер-универсал. А теперь, хвала прогрессу, это просто красивый символ с интересной историей.

– Пойду зубы чистить, чтобы не уподобляться страдающим средневековчанам!