Kujivunia

Смертокоготь пал. Пронзённый тремя копьями, с перемолотыми крыльями, слепой и истощённый голодом — он был повержен. Его последней трапезой была крыса. С тех пор солнце успело проплыть дважды по сизому от горящих лесов небу. Его глаза сгорели вместе с половиной его лица после того, как в атамана попал огненный шар, выпущенный боевым магом гвардии Гелиосы три дня назад. Тогда же ослепшего грифона отлягали боевыми накопытниками. Кости его крыльев крошились молотами боевых накопытников, бивших сквозь перья по наковалье его собственных лат. Только его вернейшие сподвижники, величайшие воины — Клюволом, Арнбранд, Вальгард и Ратибор — смогли тогда пробиться к своему командиру и спасти его от огня и железа.

Смеркалось. Косой от ветра дождь смывал кровь и грязь с рубахи павшего атамана. Двуручный меч Смертокогтя валялся в луже, как и его владелец. На небольшой поляне лежали трупы дюжины разбойников и трёх гвардейцев Гелиосы. Тринадцатый — Арнбранд — уходил по руслу пересохшего и заросшего высокими кустами ручья, не замечая мрачных теней, крадущихся по вершинам деревьев по обе стороны от дороги кустов.

В полном соответствии со своим именем он нёс под крылом свой кнут битвы. Молодой дворянин из обедневшего и не сильно знатного рода, седьмой сын своего отца — он не мог рассчитывать не то что на землю, но даже на сколько-нибудь значимую сумму звонких монет. Он был одним из первых, кто после начала проблем с престолонаследием ушёл на юг, охотясь за лёгкими деньгами. Там он встретил Смертокогтя, Ратибора, Вальгарда, Радислава и Клюволома, которые были заняты выпытыванием ценностей из населения какого-то хутора. Радислав увидел в нём конкурента, набросился на Арнбранда с кинжалом, но был ловко зарублен нежданным гостем. Смертокоготь оценил стиль убийцы своего недавнего приятеля и предложил ему занять место им убиенного.

Теперь он убегал, бросив своего раненого атамана. У него был туго набитый светлом глуби и лунным металлом кошель, хороший меч, красивое и богатое платье, планы по реализации всего этого. Умирать за кровожадного хрыча? Это было последним пунктом в его списке дел. Он проклинал себя за то, что не ушёл неделей раньше, когда были все возможности для этого. Гордость и алчность — или, говоря более приземлённо, жажда наживы и самоуверенность — подвели его.

Костёр песни битвы развеялся золой по ветру. Было мокро, сыро и пахло гарью. Было страшно, погано и мерещились тени. Звонкое злато предательски пело, а красное платье делало из него маяк. Осознав это, он быстро срезал кошель и спрятал его под вторым крылом, а одежды отправились на куст. Он надеялся, что это отвлечёт погоню. Пригибаясь он продолжил бегство, невольно вспоминая события последних дней.

Четыре дня назад все они, да сверх того ещё две дюжины пили пиво, пели песни и готовились к очередном своему налёту на беззащитную деревню. Четыре дня назад атаман Смертокоготь был известен как самый могучий воин, неуловимый, словно ветер, жестокий, как он сам и страшный, как сама смерть. Четыре дня назад его шайка называлась Лапой Смертокогтя и наносила смертельные удары по всему Дикому северу. Четыре дня назад Берхард фон Лангерарм, Златонив, Мокроус и Осмомысл установили капкан на зверя, перед которым самый ярый медведь-шатун покажется дремлющим муравьём.

Смеркалось. К телу атамана подошёл каменнолицый грифон в прекрасном воронёном доспехе с золотыми узорами. Он высоко поднял свой богато украшенный меч с несколькими свежими зарубками на нём. Рубины в гарде засветились огнём заходящего солнца. Меч опустился, отняв голову Смертокогтя. Берхард фон Лангерарм поднял её и посмотрел на шитый золотом батистовый платочек, которым были завязаны пустые глазницы. На долю секунды на лице рыцаря промелькнула тень облегчения.

— Комрад оберст Осмомысл, комрад гауптман Мокроус— сказал он, повернув голову влево, — это он.

— Слава Гелиосе, — коротко и в унисон ответили оба, не скрывая искренней радости.

Благородный грифон ещё секунду смотрел на голову Смертокогтя, после чего уронил её на мокрую, хлюпнувшую землю, отвернулся и отошёл куда-то в сторону.

Через несколько минут он вернулся в компании такого огромного фестрала, что тот смог бы составить конкуренцию некоторым медведям. Впрочем, улыбчивые морщинки в уголках его глаз и рта выдавали добродушный характер.

— Дело сделано, — обратился он к остальным, — я порвал глотку последнему выродку.

Это не было фигурой речи — по морде Златонива была размазана свежая кровь. Несколько подсохших чёрных капелек висело на его бородке.

Смеркалось. От ветра и тяжёлых капель дождя шумела листва. Суетились необычно весёлые для столь мрачного места бойцы. Смертокоготь пал.

Облака в небе лениво плывут, будто минуты. Ласковый ветерок и мягкий облачный покров делают обстановку идеальной для послеобеденного сна, и когда твои веки тяжелеют, ты решаешь повернуться и обратиться к своему товарищу.

— Почему ты всегда так делаешь?

Высокая, почти свекольного цвета пони с пугающим лицом безэмоционально смотрит на вас.

— Что ты имеешь ввиду?

— Просто стоишь, — ты отвечаешь и переворачиваешься на спину, чтобы взглянуть на облака ещё раз. — Я всегда говорю: “Буря, хочешь пойти со мной в парк?”, и ты всегда отвечаешь: “Конечно”, а потом мы болтаем минут пятнадцать, прежде чем я засыпаю, но ты всегда просто стоишь.

— Я стою наготове, чтобы быстро реагировать на угрозы.

Ты не можешь её видеть, но практически чувствуешь, как её глаза сканируют улицу, анализируя прохожих.

— Пожалуйста, это не окончательная позиция. Ты стоишь наготове. Я ненавижу говорить тебе это, но пока Принцесса держит тебя в Галоплоте [1] под запретом передвижения, твои шансы встретить любую серьёзную неприятность крайне малы. Ты могла бы просто расслабиться.

Буревестница [2] почти незаметно, тихо, вздохнула.

— Тебе нравится дразнить меня по этому поводу, но ты тоже не можешь свободно передвигаться.

— Это неправда, — заявляешь ты, поднимая палец вверх, чтобы подчеркнуть свою мысль, — у меня есть полная свобода передвижения между этим местом и Пониградом, и я могу брать короткие отпуска, пока меня сопровождает и внимательно следит за мной представитель специально утверждённого органа.

— Ты сказал мне, что больше не планируешь так делать, после того, как ты и очень ярко раскрашенный друг Сумеречной Искорки потеряли все эти уды в Лас-Пегасе.

— Мне надоел этот разговор, — огрызаешься ты, скрещивая руки на груди.

— Меня устраивает, — отвечает Буря.

Ты сопротивляешься желанию посмотреть на свою подругу и, вместо этого, фокусируешь внимание на спиральный движения облаков вокруг горы Галоплот. Направляясь с метеорологической фабрики Облачного дола, поток белых облаков входит в твоё поле зрения, чтобы всего через минуту ускользнуть за скалы, направляясь к неизвестной судьбе.

Примерно через минуту неторопливого движение облаков замедляется ваше дыхание, и вы закрываете глаза.

Странный шум почти сразу заставляет вас открыть глаза. Задумчиво нахмурив брови, вы анализируете его характеристики: короткий, глубокий, почти скорбный. Вы поворачиваете голову и бросаете любопытный взгляд на Буревестницу, которая всё ещё стоит в нескольких ярдах от вас.

— Ты что, зевнула?

Нахмурившись, Буревестница встречает твоей взгляд.

—…Я не понимаю, почему это тебя так беспокоит.

— Ты немного устала? — ты спрашиваешь насмешливо, как жеребёнка.

— Нет. Я не устала, — Буря прищуривается и слегка хмурится, глядя на тебя сверху вниз. — Ты зевнул, потом я зевнула. Это встроенный рефлекс.

Ты поджимаешь губы и поднимаешь брови с выражением снисходительного сомнения.

— Не могу поверить, что я зевнул…

— Что ж, ты зевнул.

Ты пристально смотришь на Бурю несколько секунд. Никто не отклонил этот безмолвный вызов, она аналитически смотрела назад.

Тридцать секунд спустя, одна из ноздрей Бури дёргается. Затем другая. Несколько секунд она хмурится в агонии, прежде чем открывает рот и зевает.

— АГА! — восклицаешь ты, садишься и обвиняюще показываешь на неё пальцем. — Я так и знал! Ты устала!

— Прекрасно! — громко уступает она, властно топая копытом, когда единственная искра вылетела из её зазубренного рога. — Прошлой ночью я проснулась раньше обычного из-за непредвиденный обстоятельств! Будь уверен, я всё ещё могу сломать твою прекрасную маленькую шею за полсекунды, если захочу!

Несколько мгновений ты смотришь на неё холодно, потом склоняешь голову набок и улыбаешься.

— Но ты не сделаешь этого, потому что мы друзья и я тебе нравлюсь.

Буревестница фыркает через ноздри и вздыхает, ничего не говоря.

— Просто подойди сюда и поспи со мной. Это поможет тебе расслабиться, я обещаю.

Буря слегка опускает голову.

— Я… я не могу. Всё кажется таким чужим. Мы можем быть атакованы и арестованы снова. Я не знаю, чего ожидать, я… мне здесь не место.

Тихо вздохнув, ты борешься с чувством лёгкой жалости в груди. Тебе потребовалось всего несколько недель, чтобы освоиться в этом новом мире, но Буря, казалось, не может даже просто привыкнуть к другой земле и стилю жизни.

—…Мне здесь тоже не место. Со мной ты в безопасности, и если тебе что-то угрожает, я обещаю защитить тебя.

Буря безучастно смотрит на тебя. Спустя мгновение, она медленно подходит и садится перед тобой, под ветви раскидистого дуба. Её губы на мгновение сжимаются, что можно принять за усмешку.

— Не уверена, что от тебя будет много толку, но я всё равно ценю твою заботу.

Ты хихикаешь и снова ложишься на спину.

— Ложись, Буря. Никто не спит сидя.

— Абсолютная неправда, — парирует она.

Тем не менее, вы слышите лязг её брони, когда Буря ложиться на живот.

Бревном перекатившись в её направлении, ты обхватываешь её левой рукой, холодная броня слегка жжёт твою кожу.

— Видишь, теперь ты можешь расслабиться вместе.

Ты чувствуешь, как Буря оттолкнулась от тебя.

— Это совершенно излишне, — протестует она, поднимая копыто в попытке вырваться из твоего захвата.

— Напротив, я думаю, что объятия, время от времени, пойдут тебе на пользу, — говоришь ты, ложась поудобнее, чтобы обхватить её другой рукой.

Буря издаёт полный отвращения стон и сжимается от твоего прикосновения.

— Ты говоришь как Весела [3]. Мне не нравится проводить с ней время.

— Ещё никому не нравится ходить к врачу, однако, это полезно!

— Я видела врача только дважды за всю свою жизнь, когда мне ещё не было десяти лет, — объясняет она. — Болезнь — это признак слабости, которую я заставляю себя преодолеть.

— У тебя куча проблем, — протестуешь ты, слегка приподнимаясь, — сними доспех, в нём слишком неудобно.

— Абсолютно нет, — отвечает она, глядя на тебя и пытаясь оттолкнуть тебя копытом.

— И почему же?

— Потому что это моя защита. И ты станешь ещё более обходительным, если я это сделаю.

— Я всё равно буду обходительным, — говоришь ты ей, проводя ладонью по её шее и гриве. Её шерсть грубая на ощупь, словно её коротко подстригли, но всё равно тёплая и манящая.

Буря смотрит, как твоя рука скользит по её неровной гриве, позволяя твоим пальцам иногда убегать, чтобы погладить её за правым ухом. Через несколько мгновений она фыркает и кладёт голову между копыт.

— Если однажды мы найдём себя в укрытии, в ситуации, подобной этой, тогда, возможно, я подумаю над тем, чтобы снять доспехи.

— Видишь? — спрашиваешь ты, обхватив её за живот обеими руками и уткнувшись носом в гриву. — Объятия могут помочь!

Буря резко выдыхает, но ничего не говорит.

Нежно, ты начинаешь отклоняться от Темпест, сохраняя свой захват. Ты можешь почувствовать, как она напрягается, сопротивляясь силе, но через несколько мгновений медленно отдаётся тебе. Зарывшись лицом в её гриву и крепко обнимая её бронированный живот, ты счастливо вздыхаешь. Потираясь лицом о её короткую шерсть, ты шепчешь: “Знаешь… тебе не помешал бы новый кондиционер”.

— Спокойной ночи, друг, — фыркает Буря.

— Спокойной ночи, Шипучка, — шепчешь ты в ответ.

Буревестница быстро ударяет одним из своих задних копыт назад, оставляя синяк на твоей голени.

— Извини.

Буря издаёт единственный смешок и кладёт копыто поверх твоих рук, которые покоятся на её животе.

— Ммм… всё в порядке.

Уткнувшись носом в её гриву и с её копытом, слегка поглаживающим твои руки, ты медленно, как облако, погружаешься в столь необходимый послеобеденный сон.

***  ***  ***  ***  ***  ***  ***  ***  ***

1 ↑ Canterlot — смешение canter (галоп) и ~lot (Camelot — легендарный рыцарский замок короля Артура). Это название является прямым переводом: Галоп + (Каме)лот. Камелот не переводится, так как это имя собственное и очень старое, не несущее никакого смысла для современного носителя языка.

2 ↑ Жил-был (Штормовой Король) Storm King и была у него его верная (Тень Бури) Tempest Shadow, предвещающая о его приходе. Соответственно, Буревестница, сокращённо — Буря.

3 ↑ Pinkie Pie. Очевидно.

Автор: Niko_de_Andjelo (Это я)

Рейтинг: G

Теги: POV

Аннотация: Хоть я и потерял свои крылья, но страсть к полётам сохранилась в моём сердце. Но… как взлетит пегас бескрылый?

Ссылки для чтения: Сториз

События происходят в мире "Солнечного затмения" (Хотя кого это волнует?)

Читать тутачки (всё ещё жду критику):

**********************************************

Начнём с того, что сначала Квикнайт едва не стал Квиклайфом, а затем сделал наше купе главным туристическим объектом всего паровоза. Впрочем, на самом деле я начну чуть раньше, с момента незадолго до прибытия этого огнедышащего чудища на станцию.

В город стальных машин и характеров держали путь не только мы. Перрон был запружен жаждущими узреть красную чуму изнутри. Здесь были старики, которые путешествовали от нечего делать, осуществляя свои юношеские мечты повидать мир. Вокруг них бабочками порхала молодёжь. Серьёзного вида пони средних лет были похожи на старые плакаты: такие же торжественно-невозмутимые. Вскоре вся эта идиллия была нарушена воинственным кличем пара под барабанную дробь колёс.

Ещё через несколько мгновений в здание вокзала с металлическим визгом вкатилось стальное чудовище, извергая дым и целуя рельсы носовым отвалом, будто спящий на своих сокровищах дракон. Квикнайт восторженно пританцовывал на краешках копыт, переполняемый эмоциями: казалось, что сейчас он начнёт писать детектив про таинственное убийство в поезде. Скрип становился всё выше и выше, пока не оборвался на пике. Паровоз остановился.

Начался хаос. Все бегали от локомотива к окончанию паровоза, и от окончания паровоза к его локомотиву, с удивительной резвостью таская на себе внушительного вида чемоданы и проверяя свои билеты у каждого встреченного члена поездной бригады. В конце-концов пассажиры справились с паникой и заняли места согласно купленным (и дюжину раз перепроверенным) билетам, разложили вещи и начали входить в ритм поездной жизни.

Я уселся на диванчик поближе к окну, мой друг — рядом со мной. Напротив нас сидел единорог. Немолодой, но всё ещё крепкий ветеран, весь покрытый шрамами и медалями. Он сидел, неподвижно уставившись в точку на две тысячи ярдов позади нас. Рядом с ним развалился красивый молодой земнопони сиреневого цвета. Он был одет в серую кепку с козырьком и клетчатый плед, который был обмотан вокруг его могучей шеи, на манер шарфа. Весь его багаж составлял странный, сложный и ажурный бронзовый диск, покрытый таинственными символами и насечками. Этот жеребец быстро огляделся вокруг. Он задержал взгляд на Квикнайте и лицо его сразу сделалось решительным и одухотворённым.

— Товарищ! — не произведя ожидаемого эффекта на Квикнайта, жеребец помахал перед его лицом копытом, — Т-т-това… Да что ж такое-то! Товарищ, вы обязаны купить эту астролябию! Вам, только вам я уступлю её всего за сорок два битса! Замечательная астролябия, меряет всё, что угодно!

Лицо моего друга сделалось отнюдь не воодушевлённым: его оторвали от продумывания тонких сюжетных ходов. Кажется, сейчас он набирал себе в книгу персонажей из числа пассажиров нашего вагона. Он скептически нахмурил брови, решительно не понимая, что происходит.

— Зачем мне эта астролябия? — растерянно спросил он.

— Вы меня поражаете! Как так можно говорить про астролябию? Это же полезнейший в хозяйстве инструмент. В ней триста шестьдесят градусов! Вот у вас есть чайник? У меня есть. Знаете, вода закипает при ста градусах. А астролябия — это как вскипятить воду три раза и ещё чуть больше половины! Всего сорок два битса! — распалившись, он театрально вскинул голову и замолчал. — Впрочем, нет. Я не могу так поступить со столь родственными душами. Эта астролябия в точности как ваша тонкая, изящная натура. Тридцать четыре битса. Ни слова больше, друг мой, берите! Почти даром, моё последнее предложение!

С этими словами жулик силой сунул моему другу свою астролябию и сумел-таки получить в ответ тридцать четыре битса, которые тут же исчезли в недрах его пледа-шарфа. Квикнайт повернулся ко мне и коротко, почти обречённо спросил:

— Ты умеешь этим пользоваться?

Я повертел винтажный инструмент в копытах, разглядывая его то так, то эдак, но разгадать его секрет так и не смог. Я сказал Квиту единственное, что пришло мне в голову:

— Этим углы можно измерять, судя по всему.

— А-а-а…, — понимающе протянул он, — теперь-то мне всё ясно.

Он принялся задумчиво перебирать копытами астролябию. Насколько я мог судить, Квит пытался встроить её в сюжет своего детектива. Даже я не в силах предсказать, чем бы всё это могло закончиться, если бы по вагону не покатилась тележка со сладостями. Кобылка в маске идеальной услужливости медленно шла, останавливаясь у каждого диванчика и с вежливой улыбкой титанового цвета и титановой же прочности предлагала пассажирам патриотичные сладости. Вероятно, вы сейчас задались вопросом: “Как сладости вообще могут быть патриотичными? Они же… Ну, съедобные и сладкие. Сладости же“.

Боюсь, что отвечать мне придётся издалека. Давным-давно, когда наш божественный тандем был ещё молодым, очень молодым, случился конфликт с грифонами. Дело шло к кровавой и жестокой войне, но тут вмешался случай и тайная слабость короля грифонов. Великий и Могучий Шоколадный эклер. Нет, это не имя и даже не прозвище. Это шоколадный эклер. Эклеры, если быть точным, во множественном числе. В итоге были довольны пони, были довольны грифоны, а больше всех были довольны кондитеры, которым поступил самый большой за всю историю выпечки шоколадных эклеров заказ на производство этого миротворческого лакомства.

Теперь, когда вы поняли, в чём заключается патриотичность шоколадных эклеров, я скажу, что в тележке для сладостей они были. Кроме того, там были: сосательные рога всех четырёх принцесс в натуральную величину (молочно-ванильный у Селестии, клубничный у Кадензы, лавандовый у Искорки и совершенно неожиданный вкус корицы у рога Луны), флаги Эквестрии из пастилы (интересно, как они их раскрашивают?), яблочный сидр с Яблочных акров (безалкогольный!), радужные рулеты с голубой начинкой (выпендрёжница), напитки со вкусами рогов принцесс (извращенцы!), шоколадный мусс “Сомбра” с лепестками лаванды и мяты (жестоко, не находите?), шоколадное молоко “Мистер Ди.” с пучком свалявшейся сахарной ваты в комплекте (все пучки разного размера) и Дискорд знает что ещё. Во рту у меня случилось сущее наводнение, только успевай откачивать.

Квикнайт немедленно купил себе рог Луны — кто бы сомневался! — после чего, медленно посасывая покупку, впал в ступор. Я, в свою очередь, демонстративно достал банку с бобами и стал, пересиливая отвращение, их есть. На самом деле я люблю бобы. Но дело в том, что в купленной мною банке посреди океана мутного рассола плавала стайка больных и немощных, с позволения сказать, бобов, совершенно не способствующая здоровому аппетиту. Когда я, наконец, покончил с бедным первичным бульоном и огляделся по сторонам, то заметил, что жулик исчез, точно как сиреневый ветер в клетчатом пледе, а Квит продолжал сидеть в ступоре. Последнее мне показалось очень подозрительным. Вдруг мой застывший гений медленно зашевелился — так оттаивают после заморозки хладнокровные лягушки. Ещё больше сходства с квакуньями дали ему его выпученные глаза и невнятное “ква!”.

Со стороны можно было подумать, что он подавился, но я наблюдал за ним в его естественной среде обитания достаточно долго, чтобы с уверенность заявить: у него в очередной раз сломалось мировоззрение. Может и не всё целиком, но некоторая его часть уж точно треснула, охнула и трахнулась оземь.

Он уверенно потянулся к своей сумке, достал оттуда толстую тетрадь в мягкой обложке, заточенный карандаш и начал твёрдо что-то писать каллиграфическим почерком. Я заглянул в его записи.

— “Селестины пышные булочки”? А как же “Убийство в Сталлионградском экспрессе”?

Квит дёрнул ухом и рассеянно бросил:

— Что?

Это было не недоумённое “что” с широко открытыми глазами, которым выражают своё полное непонимания ситуации и которое переводится как “какого сена?..”. Это было и не вопросительное “что”, за которым ждут полного и содержательного ответа. Это было также и не высокомерное краткое “что”, с поднятыми от отвращения верхней губой и носом, означающее “Что, простите? Грязь на моих копытах научилась говорить?”. Нет. Это было “что” увлечённого делом пони, “что”, которое означает лишь “меня кто-то потревожил? Что случилось? Я горю?”.

Мгновенно поняв всё это и проникнувшись трепетным уважением к его общению с музой, я не стал повторять вопрос и отвлекать его, а вместо того решил прогуляться и, заодно, переброситься парой слов с кем-нибудь.

“Кем-нибудь” оказался вспотевший джазкольт с дёргающимся веком: “У Вас, коллега по несчастью, случайно нет закурить? Нет? Вот же сено. А ведь здорово нас шарфастый обработал, как думаете?”.

— Я стараюсь не думать, — честно ответил я и вытер лоб бабкой.

В ответ я услышал нервный смешок.

— Да уж.

Некоторое время мы обменивались многозначительными взглядами, ловко балансируя на лезвии ножа, что сепарирует возвышенную тишину вселенского всепонимания и сочувствия от неловкой паузы. Внезапно наш двуединый баланс был грубо нарушен третьим, возможно, лишним.

— Дайте, что ли, та… А, у вас тоже нету. Вот холера!

Розовощёкий жеребец лихо потанцевал усами и вдруг озорно подмигнул мне.

— Что, жеребчик, к нам собрался? Ха! Давай, давай, там, говорят, товарищ Холкин наконец-то запустил свою летучку паровую. Говорят, грандиозное было зрелище! Дым, пар, трах-бабах! Ухнуло оно, понимаешь, говорят. Водитель так удивился тому, что эта дискордова коробочка взлетела, что забыл про рычаги и сломал машину, ха! Хорошо, что он сам с движком не пострадали, н-да-а-а… Нету, что ли, табачку? Ай, ладно, бывайте!

Балагур ушёл, напевая себе под нос про пчёл и кобылок.

Мы с джазкольтом переглянулись. Его малиновая в крапинку бабочка сидела идеально ровно, несмотря на целых два урагана харизмы, прошедших прямо возле него.

Я был готов нервно сказать “Добрый день!”, но этому не суждено было случиться: моё ухо уловило знакомый голос.

— Кобылки и жеребцы! Минутку внимания! Кхе-кхе!

Это был Квикнайт. Не слезая с диванчика, он встал на дыбы и задекламировал:

Селестины пышные булочки!

Весь вагон обратил взор на моего друга, открыв рты от удивления.

Селестины пышные булочки!Взошли, как на дрожжах!Не втиснет круп в узки улочки!Отъела морду на тортах!

— Немедленно прекратите это безобразие, сэр! — почти чопорно уронил интеллигентного вида Мистер-в-Пенсне.

— Нет, пусть продолжает! — решительно ответил ему какой-то Товарищ Инженер.

— Ах вы богохульники несчастные, окаянная чума, шоб вам всем помёрзнуть! Хулиганы ополоумевшие! Да в наше время!..

Разгневанную бабку прервал тот самый балагур, пуская изо рта колечки табачного дыма — достал-таки!

— Будет вам, матушка!

В этот момент начались, как пишут в сухих официальных сводках, беспорядки. Бедный Квит! Его взгляд нашкодившего щеночка красноречиво говорил, что сам он решительно не ожидал такого взрывного эффекта. Мимо меня, кувыркаясь по параболе, пролетел бутерброд с черничным джемом, знаменуя собой присоединение к войне вагона-ресторана.

Не сговариваясь, я и джазкольт приняли решение вместе прорываться к своим сквозь ураган любви и ненависти к Селестии. Словно рыбацкие лодочки, попавшие в шторм, мы ежесекундно рисковали потонуть в ловко кинутой кружке сидра или получить в лицо сбивающий с ног вопрос: “Ты на чьей стороне, жеребчик?”. К счастью, всё обошлось. Неподалёку от глаза бури, которым был мой друг, мы с Мистером-непоколебимая-бабочка разделились.

Я подошёл к Квикнайту и похлопал его по плечу.

— Ты влип.

Ответить он не успел. С удивлением мы заметили, что у сидящего напротив нас ветерана точка фокусировки взгляда стала стремительно приближаться: две, полторы, тысяча ярдов… Он быстро огляделся, показав удивительную, почти совиную гибкость своей шеи. На его лице отразился тяжёлый мыслительный процесс, плавно перетекающий в ярость.

— Это мой старшина. Нам конец, — прокричал мне в ухо кто-то, едва перекрывая окружающий шум.

Старшина со свистом набрал пару кубометров воздуху в грудь и затрубил:

— ТИШИНА!!!

Мир замер. Ни звука, только стучат метрономом колёса. Всё население вагона превратилось в сад статуй кокатриса, замерев в динамичных позах. Двигались только десятки глаз да вены на лбу у старшины.

Пассажиры вновь заняли места согласно купленным билетам и продолжили спорить, но уже тихо, вполголоса.

— Господин поэт, — строго начал старшина-ветеран, — что это за бунтарское безобразие?

— Сэр, ну вы видели эту тележку, видели, сэр? Да и про белый круп я не соврал, если верить фотографиям в газетах! Почему только все стали драться? Что я такого сказал?

— Вы, по их мнению, оскорбили божественного правителя нашей страны.

— Но я!..

— Успокойтесь! Мне известно, что Селестия — не правитель, и что Вы не хотели оскорблять её. Я и сам был молодым и горячим поэтом, пока не пошёл на войну.

И они с жаром принялись обсуждать всякие поэтические штуки. Два творца нашли друг-друга, и я чувствовал себя лишним среди всех этих четырёхстопных ямбов и трёхсложных амфибрахиев.

Я вышел из ситуации, украв у Квита из сумки любовный роман и принявшись его читать. Я и не знал, что он такое читает…

Удивительным образом поцелуй фестралки и простого фермера под алтарём совпал с появлением в окне мощной, возвышенной, воинственной — имперской — архитектуры Сталлионграда. Колонны, статуи, лепнина — захватывали дух. Монументальные здания, украшенные мозаиками, на которых изображены рабочие и колхозники, возвышались неприступными скалами. Вскоре паровоз въехал на вокзал, чей колоссальный размах произвёл сильнейшее впечатление даже на меня — бывшего пегаса! Казалось удивительным, что под высокими сводами нет облаков. Особенно учитывая то, сколько пара и дыма выдыхали здесь из своих уст множественные паровозы. Наш вагон медленно остановился. Мы прибыли.

Продолжение следует...